Текст книги "Невоспитанный трамвай"

Автор книги: Борис Кудрявцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

НЕ СПИТСЯ

– Голова! – стонала жена за завтраком. – Болит! Из-за тебя. Где ты был вчера?

– Я? Дома!

– Не ври! Ушел куда-то и деньги унес!

– Какие деньги? – Я встал с вилкой в зубах.

– Чего ты злишься? – сказала жена. – Я сон рассказываю.

Я сел, что-то проглотив.

– Будто были мы с тобою в магазине, а там норки выбросили-и! Пять рублей шкурка!

Я даже закашлялся. «Приснится же?!»

– И ты не купила?

– Говорю, ты ушел и деньги унес! Как назло.

– Далеко я не мог уйти. Нашла бы!

– Тебя найдешь. Совсем новые норки, уцененные, дырочка посередине.

– Это пустяки. Заделаем. Много их было?

– Теперь-то чего переживать? Поезд ушел.

– Не ушел! – сказал я. – Иди и спи. В случае чего, дай знать. Я деньги приготовлю.

Жена улеглась и мигом уснула. Через какое-то время заметалась, вскрикнула. Я сунул ей двести рублей в руки, крикнул:

– Бери на все!

Но она открыла глаза:

– Чего орешь, лопух? Там трамвайными абонементами торгуют.

– Не имеют права! – возмутился я. – Мы пока что дома, а не в трамвае. И вообще, ходи пешком, когда спишь, не вводи в расход.

Она повернулась на другой бок и опять уснула. Через четверть часа застонала, стала рукой шарить, будто искала чего. Но я денег ей не давал, пока не выясню.

– Что, почем, Люба?

Она только мычала. Проснулась в холодном поту.

– Очередь заняла, а магазин на учет закрыли! Ревизия как будто…

Жена попробовала еще уснуть – не может. Выспалась на месяц вперед. Я затосковал.

– Закрой глаза! – приказываю. – Считай…

Она закрыла и забылась. Лежит и видит вместо норок всякую дрянь: будто схватил я ее за горло, дышать не даю, кричу: «Считай до ста!»

После этого она вообще закрывать глаза боялась.

– Даю тебе полчаса, – предупредил я, – если не уснешь, я к Наде Девятовой уйду: она не то что дома, на работе спит!

– Сам виноват, – возмутилась жена, – если бы тогда не ушел с деньгами…

Повел я ее к доктору.

– Не может спать, – говорю, – в тот самый момент, когда шкурки задарма дают! Пять рублей штука.

– Где? – доктор вскочил и стал снимать халат. – Когда?

– Если б знать! – чуть не плачет жена.

– А, ну тогда не надо, – понял врач, – забудьте! Думайте о чем-нибудь другом: о книгах, музыке, кино… Вы любите стихи? «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась…»

– Пока мы будем с ней думать о чепухе, другие будут наживаться?! – возмутился я.

– Ну хорошо, – вздохнул врач, – так и быть: пару норок я вам достану!

– Десять! – сказал я. – На куртку.

Он не спорил.

– У меня там блат! Рука, – шепнул доверительно, – продавец знакомый.

– Лысый? – вычислила жена. – В тапочках?

Врач кивнул и покраснел.

– В белых.

– И чтобы норка уцененная была, – предупредил я, – за пять рублей. Можно дешевле.

Доктор не возражал.

– Там, между прочим, ревизия, – вспомнил я, – вдруг застукают?

– В лапу дам! Ревизору. У меня знакомый в ОБХСС, с грыжей.

– А если в газету напишут?

– В газете Иван Иванович, – не моргнув, сказал доктор, – мой одноклассник.

И я сдался.

– Ну, доктор, вы нас просто воскресили! Где вы раньше были?!

– И можно спать спокойно? – радовалась жена.

– Как за каменной стеной! – кивнул доктор и выписал порошки, жене и мне.

И мы спим. Без всяких снов. Вот что значит «руку» иметь, где надо. Без нее разве поспишь спокойно?

А норки те кроликами оказались: жена покрепче уснула и все спокойно, без нервов разглядела. Спасибо доктору и его порошкам.

ЕЛИСЕЕВ И ФУНДАМЕНТ

Заспорили в проектном бюро. Что лучше: когда одно дело у многих людей или когда много дел у одного человека?

– Смотря каких дел, – раздумчиво сказал Чеховин, инженер по фундаментам. – Купить сигарет, продуть жиклер у «Жигулей» или полить цветы на балконе я могу один. Но заложить фундамент дома…

– Тоже сможешь, если захочешь! – сердито сказала Матильда Романовна, инженер по стенам.

Чеховин обиделся:

– У меня не десять рук!

– Подумаешь, фундамент! – ехидно хихикнул специалист по перекрытиям и кровле, Алебастров. – При современной-то технике! Раз плюнуть.

Чеховин перешел в атаку:

– С таким же успехом – «при современной технике» – можно в две руки поставить стены и вообще закрыть контур здания!

Специалисты возмущенно загомонили, не соглашаясь. Потом решили: надо провести эксперимент! Мысль сама по себе очень интересная, оригинальная. Не пропадать же ей даром! Может быть, откроется какая-то перспектива, наметится путь…

Короче, пусть новый дом строит один человек. От фундамента до крыши. Дел у него будет много. Тогда и решится, что лучше: когда одно дело у многих или когда много дел у одного.

Тут же составили проект. Фундамент выбрали самый перспективный – свайный, стены – сборные, кровлю – из панелей с утеплителем. Этажей – девять. Согласовали исполнителя – бригадир Елисеев. Мастер на все руки – плотник, арматурщик, бетонщик, сварщик, стропальщик, газорезчик, монтажник.

Диспетчер поклялся взять эксперимент под контроль, снабжать материалами в первую очередь. Без задержки. Елисееву решили пока не говорить, что он обречен на одиночество. Чтобы не волновать. Сам потом поймет, в процессе.

Позвонили социологам, психологам. Те разволновались, заохали. Мировой эксперимент. Будут тесты…

Елисеев с утра пораньше принялся забивать сваи. Дело привычное. К обеду забеспокоился – никого нет! Проспали? Пошел искать мастера – не нашел. Позвонил прорабу. Не откликается. Подумал и опять начал загонять в землю сваи. Благо, они под рукой. Целая гора.

«Может, так и лучше, – подумал он. – Никто не отвлекает».

С фундаментом управился в срок. Начал стеновые панели прилаживать. Одну к другой. Глядь, депешу несут, распоряжение: отрядить представителя для подписания договора на соревнование СУ со СМУ. Немедля! Срочно!

Побежал Елисеев в контору. Подписал. Обещал бороться за победу по всем показателям, экономить каждую минуту. Летит обратно к своему фундаменту. А там комиссия. Ждет, негодует. Требует, не откладывая, провести по стройке, показать, как складируются стройматериалы, как используются механизмы и техника безопасности. Пришли из постройкома, записали в художественную самодеятельность, вручили билеты в театр и путевки на базу отдыха. Приказали все срочно распространить. «Обратно не примем!»

Приехала на такси бригада из филармонии. Певица в шелковом платье и два гитариста. Ее внуки. Потребовали собрать зрителей. Уехали разобиженные. Пригрозили – будут жаловаться.

Репортер – практикант из многотиражки – два часа выпытывал про прогульщиков. Обещал изменить фамилии, не соглашался менять только цифры: сколько потеряно человеко-дней, кто ночевал в вытрезвителе. Слушал, недоверчиво улыбаясь. За сваи прятался с фотоаппаратом, с разных сторон подкрадывался. Под конец вздрагивать стал, пугаться. С непривычки. Ужас, какой порядок! Все в прогуле.

Газета сообщила, что на стройке у бригадира Елисеева развалилась дисциплина, дело дошло до того, что бригадир один строит дом. Редкий случай. Работает он «с огоньком», соревнуясь со СМУ, записался в пять кружков художественной самодеятельности и скупил все билеты в театр для себя и за товарищей. Он крепко сдружился с творческой бригадой из филармонии…

После этого Елисеева срочно затребовали в постройком и предложили поделиться опытом воспитательной работы.

Елисеев день опытом делится, другой сидит на собраниях, на третий – к своему фундаменту на крыльях летит.

Но вот беда – в августе потребовалось выделить половину людей на свеклу. Выделил. Половину. Стал появляться на фундаменте через день.

В сентябре прикинули в конторе:

– У тебя, Елисеев, стройка не пусковая! Нет ее в титуле. Значит, не горит. Горит в других местах. Вторую половину рабочей силы переведи туда, где горит…

Перевел. Руки-ноги на пусковой стройке, а мыслями – к осиротевшему фундаменту возвращается. Душа болит. Как там?

А никак. Зарастает травкой, птички на сваях гнезда вьют из подручного материала.

И грянул гром! Общественность смотрела, смотрела и возмутилась. До каких пор! Потащили Елисеева на ковер объясняться, потом поволокли по инстанциям. Стружку сняли: за нарушение графика строительства, за простой механизмов, за текучесть кадров и развал воспитательной работы.

– Не создал ты условий, не обеспечил. Вот и остался бобылем. Надо было дойти до каждого, узнать, чем дышит. Как теперь один выкрутишься! Людей не жди! Нет их у нас. Самим не хватает.

В проектном бюро тем временем опять заспорили, что лучше: когда одно дело у многих или когда много дел у одного?

Чеховин сказал раздумчиво:

– Смотря каких дел. Фундамент, как мы убедились, может заложить один человек. Но главная трудность в другом…

Тут его перебила сердитая Матильда Романовна:

– Кстати, от нашего проектного бюро половина состава завтра сдает в бассейне нормы в зачет летней спартакиады «Ромашка», вторая половина будет работать за двоих. Потом поменяемся: мы – работать, вы – плавать. Кто не обучен – может идти после обеда учиться в школу плавания. Спортсменам приступить к тренировкам по олимпийской программе. Кроме того, всем записаться в хор по случаю районного смотра художественной самодеятельности. Спевки – в кабинете у начальника. А послезавтра всем составом выезжаем… выезжаем к соседям подводить итоги соревнования.

Спор о том, что лучше, угас сам собой.

ТЕЛЕФОН

Поздно вечером Стрылько позвонил моей жене и сказал по секрету, что я не «у директора на совещании», а у Верочки Целовальниковой дома.

Жена ахнула и дала мне пощечину, хотя я был при ней. Потом успокоилась и сказала:

– Позвони старому лгуну и скажи… – Она подумала секунду. – Скажи – его племянница рожает!

– Но у него нет племянницы!

– Звони!

Я набрал номер. Стрылько долго не подходил, чуя неладное. Потом осторожно спросил:

– Алё?

– У тебя племянница того, – заорал я, как на пожаре, – рожает!

– Какая племянница?! – рявкнул Стрылько. – Рехнулся?

«Узнал!» – понял я и бросил трубку.

– Спокойно! – сказала жена. – Без паники.

Ночью не спалось. Мерещились чьи-то племянницы и выговор с занесением. Среди ночи позвонил Стрылько. Трубку взяла жена.

– Чего ему? – шептал я, отодвигаясь подальше.

– Спрашивает, где рожает…

Жена сунула мне трубку и шепнула:

– Скажи, в Петровске.

– В Петровске! – повторил я и добавил: – Двойню! – и швырнул трубку. Сидел на кухне и слушал сердцебиение. Оно усиливалось час от часу.

Утром Стрылько попросил у директора три дня без содержания и улетел в Петровск.

Не помню, что я делал эти три дня, как выжил. Предместкома собрала по рублю на пеленки. Я дал три рубля. Трошкин сочинил поздравление в стихах и собирал подписи. Я расписался в уголке.

Вернулся Стрылько с отмороженными ушами. Пеленок не взял, стихи порвал. Подал на меня в суд.

Там я с ней и встретился. С «племянницей»! Молоденькая, с ребеночком, даже как будто двумя. Суд признал отцовство Стрылько и определил с него алименты. Меня оправдали.

– Стрылько туда ездил в прошлом году в командировку! – объяснила мне жена. – Я вычислила.

– Если позвонит еще, скажи…

Я выскочил, не дослушав. В Опочинск Стрылько тоже ездил. Я стал считать… В Иваново, Кострому…

«Только бы позвонил! Только бы…» – мне не терпелось.

Но Стрылько больше не звонил.

ЗАЯЦ

Никишин вышел, зевая, из комнаты смеха и купил билет на цепную карусель. Больше в парке ничего не было, если не считать «чертова колеса» – стояло оно без дела, скрипучее и старое, как сухостой в зеленой роще.

– Ты один? – спросила бабка у входа на карусель. – Одного не катаю. Жди!

– Стой! – гаркнула она, едва Никишин сделал шаг назад к кассе. – Не вздумай сбежать. Ты у меня один за цельный день. Так что, милок, пока не обслужу – не отпущу!

Солнце встало в зенит. В парке ни души.

– Жена-то где? – спросила бабка.

– Дома, с детьми.

– Вызови. Пущай тоже катается.

– Как вызвать-то?

– Телефоном!

– Не пойдет, у нее голова и без карусели кружится!

– Если мужа любит, на все пойдет!

Домой Никишин звонил из комнаты директора парка.

– Катюша, хочешь на карусели прокатиться?

– Спасибо! – сказала жена и повесила трубку.

В комнату вошла директор парка и строго поглядела на скучающего Никишина. Он снова набрал номер:

– Выручи, Катя, прокатись на карусели для финплана, иначе меня не отпускают из парка!

– Детей пущай захватит и соседей! – приказала директор.

– Детей приведи и родственников! – сказал Никишин слабым голосом.

– Да что с тобой? – тихо спросила жена и заволновалась.

Ее привезли на «неотложке». Зато комплект на карусель был полный, аншлаг. Бабка запустила агрегат и села считать выручку.

Дети на карусели освоились, соседи пробовали что-то спеть, жена успокоилась, шептала, прижавшись, к Никишину:

– Теперь не станешь без меня в парк ходить?

– Конечно, отдыхать надо только вместе с детьми и соседями!

Жена счастливо улыбалась. В парке стало весело, впервые за сезон. Благодаря Никишину. Даже директор вышла на воздух и помахала отдыхающим рукой.

Вдруг карусель пошла быстрее. Никишин вцепился в перильца, чуть не вылетев.

– Заяц! – металась внизу бабка. – Без билета влез!

Никишин оглянулся: все мелькало и кружилось.

– Соседи норовят за мой счет прокатиться! – прокричал он сердито сквозь свист ветра.

Жена отвернулась:

– Ты ведь их сам пригласил! Скажи спасибо…

– Стой! – крикнул Никишин бабке. – Я больше не могу. Я сойду.

– Пущай сначала заяц сознается, тогда остановлю!

Карусель прибавила оборотов и стала похожа на центрифугу. Директор прокричала в мегафон:

– Вам хорошо, товарищи, вы тут отдыхаете, а мы работаем! Не покладая рук…

Взошла луна. На скамейке целовались влюбленные.

– Милый, кто там летает вокруг луны? – томно шептала она.

– Похоже люди. Везет же! – вздыхал завистливо он. – К утру на Марсе будут. Судя по скорости, второй космической.

Бабка надела боты и повязала платок:

– Катайтесь, голуби, утром приду проведать…

Соседи на лету устраивались спать. Никишин взвыл и прыгнул в темноту. Летел он долго, распластав руки, и ткнулся носом в репейник на цветочной клумбе.

– Бабка, давай посчитаем снова, может, ты ошиблась? – он стоял на четвереньках, не доверяя ногам.

– Давай! – бабка прицепила к носу очки.

На рассвете сосчитали. Сошлось до копейки.

Карусель остановилась.

– Домой не приходи! – сказала жена, держась за сердце. Ее шатало.

Никишин остался с бабкой в парке.

– Хочешь, на «чертовом колесе» покатаю? – спросила она. – Там один уже есть, билет купил вчера, ждет комплекта…

Никишин вздохнул и пошел к «чертову колесу». Отдыхать так отдыхать! Что еще оставалось делать…

СИДОР СИДОРЫЧ И ЕГО СОВЕСТЬ

Однажды к Лосеву, начальнику ремстройконторы, записалась на прием гр-ка Совесть. Ничего особенного – старушка, как все, вела себя скромно, чихала в вышитый платочек.

– Будь здорова, баушка! – прониклась симпатией с первых же минут секретарша Сидора Сидорыча. – Ты чья будешь, откуда?

– Спасибо, деточка! – прошамкала старушка. – Местная я, Сидору Сидорычу родная…

– Неужели? – подхватила радостно Ниночка. – Родная мамаша?

– Не мать, совесть я его!

Ниночка сделала круглые глаза.

– Ждите, гражданка. Когда надо, вас позовут!

– Долго ждать-то?

Ниночка капризно повела плечиком:

– Не знаю. Все ждут.

Совесть сидела час, второй, третий, потом заговорила.

– Давай, давай, бабуся! – поддержали в очереди. – Наводи порядок.

Видимо, они плохо знали Сидора Сидорыча. Принял он Совесть только на третий день.

– Наконец-то! Бабуся, где ты пропадала?

Сидор Сидорыч усадил ее в кресло, дал воды. Очередь заглядывала в кабинет, одобрительно шумела:

– Хорошо, когда человек совесть имеет!

– Нашлась-таки!

– Заговорила!

– В добрый час!

Лосев в глаза старушке заглядывает, сигаретой угощает.

– Я же совесть твоя! А ты мне сигаретку.

– Да, да, – Сидор Сидорыч погасил сигаретку. – Надолго к нам, то есть ко мне?

– Не волнуйся, долго не наживу! Проститься приехала.

– И на том спасибо, – взбодрился Лосев. – Очень рад! Проститься.

Сидор Сидорыч поднес платок к глазам и сделал положенную паузу.

– Все там будем… Не переживайте.

– Тебя переживешь?! Эвон загривок-то… А ведь одногодки мы! Вместе на свет родились, вместе должны бы и умереть!

Сидор Сидорыч испуганно задрожал.

– Нет уж! Сначала ты, а я потом.

– Нельзя. Не может человек на свете жить без совести!

Сидор Сидорыч руками замахал.

– Может, бабушка, да еще как! Мой зам Лоскутов давно сменил свою совесть на персидский ковер.

– Продешевил твой Лоскутов! – Старушка вздохнула: – А сам-то ты, хорош гусь! Что со мной вытворил?

Сидор Сидорыч смутился.

– Я тебя потерял. Со всяким может стать. Закрутишься, на вокзале, в сутолоке…

– Чемодан-то не потерял, а меня…

– По молодости, бабуленька. Не в тот поезд вскочил. Но я ведь нашел тебя, отыскал!

– Не ты меня, а я тебя, через адресный стол.

– Да, да, спасибо. Строгая ты у меня, чистая, ничего не прощала, одергивала.

– Чего ж опять сбежал?

– Не я, бабуленька, ты сама запропастилась. Помню, в Сочи, на пляже. Лежу, здоровье поправляю. Выходит, на мою беду, из воды русалка…

– Жена твоя?

Сидор Сидорыч потупился.

– Нет. Вот тут ты меня с ней и оставила, наедине с русалкой!

– Бессовестный! Сам меня прогнал, слова не дал сказать!

Сидор Сидорыч вскочил.

– Хватит! Кто старое помянет, тому… Теперь я без тебя ни шагу. Надо ведь и совесть иметь!

Очередь потекла рекой. Люди входили к Сидору Сидорычу озабоченные, выходили успокоенные, с легкой душой. Все делал Сидор Сидорыч, забыв про долгий ящик. На совесть работал, и совесть его от того силой наливалась, хорошела, молодела на глазах.

После работы вышли на улицу под ручку, довольные друг другом.

– Тебя не узнать! – дивился Сидор Сидорыч. – Сбросила годков пятнадцать. Чудеса! Надо отметить твое воскрешение.

Сидор Сидорыч огляделся и завернул в ближайший гастроном. Что-то доверительно шепнул продавщице. Та выложила из-под прилавка свертки. Совесть торчала где-то в конце очереди.

– Совесть потерял, гражданин! – зашумели покупатели.

Сидор Сидорыч поднял воротник пальто и выскользнул из магазина.

На улице ему стало жаль свою совесть. Захотелось вернуться, извиниться. Обиделась, поди, не захочет и разговаривать.

Сидор Сидорыч потоптался в нерешительности и махнул рукой на совесть.

Домой вернулся поздно. Качался маятником, мычал и тыкал ключиком куда-то в пространство. Дверь открыла разгневанная супруга. Из-за ее плеча потерянно выглядывала чуть живая совесть. Сидора Сидорыча от стыда бросило в жар, он подавился воздухом и прочее.

– Я больше не бу-бу, – лепетал, – не гоните меня!

– Я тебе покажу «не бубу»! На кого похож?! Окончательно совесть потерял! – негодовала супруга. Соседи выглядывали из дверей, качали неодобрительно головами.

Сидор Сидорыч пал на колени.

– Не потерял, вот она, моя совесть! Защитница. Теперь ни на шаг. Клянусь! По гроб…

И совесть, кажется, поверила ему. В последний раз.

ЮМОРИСТ

Чувство юмора у Ермолкина есть. Это всякий знает.

– Ну, Ермолкин, – говорит шеф первого апреля, – сегодня твой день! Поздравляю. Но мы решили не отставать, так сказать, пошутить! Вот приказ, распишись.

Ермолкин читает: «Тов. Ермолкина с работы уволить с первого апреля!»

– Смешно? – спрашивает начальник. – Иди скорей в отдел кадров, там еще смешней!

– Шутить так шутить! – смеются в отделе кадров и суют Ермолкину трудовую книжку. – Иди на все четыре стороны.

– Ермолкин, – хохочет завхоз, – верни палатку, лодку, весла, автомобиль.

– Я не брал!

– Тогда почему их на складе нет? Верни!

В отделе за его столом уже сидит мордастый малый. Усмехается:

– Ермолкин, сдай дела!

Мордастый снимает пиджак и засучивает рукава. Сюда его перевели из школы каратэ.

– Ермолкин, – вскакивает зав. отделом, – с тобой вопрос решен! Уволить. Несерьезный ты человек! Только смеешься. Послали тебя, к примеру, за билетом в аэропорт, а ты? Подвел коллектив, вернулся без билета.

– Не в аэропорт, а в магазин, – лепечет Ермолкин, – не за билетом, а за водкой и бутербродами с икрой!

– Ну так что? Что в том смешного, если они оплачены, как за билет. Иначе нельзя, сам должен бы понять, а не смеяться…

– На собрании кто выступал: «Смешно смотреть, как мы работаем!.. Отдача нашего учреждения смехотворна! …Нельзя всерьез принимать нашу годовую разработку – карманную зажигалку для дошкольника!»

– Ермолкину это кажется смешно!

Ермолкин вздохнул и собрал вещички.

На улице его кто-то придержал за рукав:

– Выгнали? Достукался, юморист? – Ермолкин оглянулся – сосед по квартире Рындин. – Меня, между прочим, тоже турнули. Зачем, дескать, смеялся. А как не смеяться над ними? Представь: на работу приходят минута в минуту, хоть бы один опоздал! Пашут за троих. Слыхал? Годовой план – досрочно! От работы не бегут! Ты такое видел? Не пьют, не курят! Бросили. Смехота?! Хо-хо!

Рындин хохотал один. Ермолкин не понимал.

– Может, на мое место хочешь, – спросил Рындин. – Переходи. А я – на твое.

И они договорились поменяться. С первого апреля.

Но второго апреля Ермолкин прибежал к Рындину.

– Я раздумал. Хочу к себе, на старое место вернуться. Через суд, с возмещением ущерба.

– Почему? – удивился Рындин.

– Тебя еще не посылали за водкой в магазин вместо командировки? – пытал Ермолкин. – Нет? А половину премии ты начальниковой теще не отдавал? Полы ей не красил на даче, потолки не белил?

– Нет пока, – таращил удивленные глаза Рындин.

– Ну вот, – грустно сказал Ермолкин, – как без меня-то, без юмориста? Мой смех, Рындин, сила! Я на него надеюсь. Повоюем…

Спорить Рындин не стал.