Текст книги "Левый фланг"

Автор книги: Борис Бурлак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Помилуйте, мне сказали…

– Догадываюсь.

– Так вы поезжайте, Иван Григорьевич, к Мамедову, сейчас ему нужна моральная поддержка.

– Ясно, товарищ генерал-майор, – поспешно ответил он, чтобы закончить этот показавшийся ему неприятным разговор с комдивом, который, бесспорно, имел в виду Чеканову, разыскивая его в медсанбате.

Строев вышел с Головным из штаба. На западе тяжело нависала над горами, как вечерняя заря, темно-багровая наволочь боя. Артиллерийский огонь стихал, зато ружейная пальба слышалась отчетливо. С юга, натужно гудя моторами, прошли над головой «юнкерсы»: это немцы, пользуясь темнотой, перебрасывали оттуда свои резервы. Да сколько их там отсиживалось – на древней земле Эллады? Везет союзникам: теперь англичане могут без потерь, спокойненько «наступать» на брошенные позиции армейской группы «Е», теперь и счет у них пойдет не на ярды, а на целые государства, – мы дополнительно отвлекли на себя еще десятка два дивизий полного состава.

– Ну, Миша, поехали, – сказал Строев капитану. – Ты, я смотрю, вооружился до зубов!

– Едешь на одну ночь, а патронами запасайся на неделю.

– Верно.

Застоявшийся виллис охотно набирал скорость. Дул северный ветер, сея на дорогу первые снежинки. Скоро зима. Тоже четвертая по счету. И наверняка последняя, если уж рукой подать до лазурного Адриатического моря.

Бахыш Мамедов хотел выбить немцев из Трговиште немедленно, сейчас же:

– Утром опять будет туман, здесь по утрам много не навоюешь!

Однако Строев не согласился: надо получше подготовиться к атаке, за ночь подвезти боеприпасы, выдвинуть пушки и полковые минометы в боевые порядки пехоты, а потом уже ударить всеми силами.

Они сидели в сырой землянке, под жиденьким, символическим накатом из липовых жердей, и, расстелив на дощатом самодельном топчане рабочие карты, обсуждали все детали боя, который надо выиграть во что бы то ни стало. Борис Лебедев не вмешивался в их разговор.

– Ладно, пора ужинать, и на боковую, – заключил Строев. – Уже поздно… Что это у тебя? – спросил он Лебедева, заметив, как тот, укладывая карту в полевую сумку, вынул оттуда книжку, тщательно завернутую в газету. – Что за роман? Ну-ка, ну-ка!

– Пожалуйста, товарищ полковник, – Борис с явной неохотой подал ему свою, видимо, заветную ношу.

Это был журнал «Война и революция». Фамилия редактора, бывшего начальника фрунзенской академии, известная всей армии, была старательно, по-ученически вымарана цветным карандашом.

– Зачем ты это носишь? – тихо спросил Строев.

Борис виновато опустил свои стрельчатые девичьи ресницы.

И Строев принялся не спеша листать журнал, оставив Лебедева в покое. Но вот он ниже склонил голову, точно не поверил самому себе, и широкая довольная улыбка расплылась по его лицу, смягчая излом брови, наискосок рассеченной памятным осколком. Пробежав несколько абзацев на одной из серединных страниц журнала, он с доброй пытливостью заглянул в светлые ребячьи глаза Бориса: ну совсем еще школьник с этим острым подбородком и пухлыми «молочными» губами.

– Вот оно как бывает в жизни, майор, – обратился он к Бахышу. – Мы тут с тобой спорим, когда лучше контратаковать противника – вечером или утром, и не Догадываемся, что среди нас находится автор статьи «Контрудар», опубликованной еще до начала Отечественной войны. Вот какой у тебя начальник артиллерии!

Мамедов коротко блеснул жемчугом зубов.

– Статья эта, верно, не для нас, грешных, она рассчитана на крупных военачальников, на генералов.

– Пожалуйста, не смейтесь надо мной, товарищ полковник, – сказал вконец смутившийся Борис.

– Вот-те раз! Я и не смеюсь.

– Разрешите мне, товарищ полковник, отлучиться? Меня ждет командир приданого дивизиона.

– Иди, иди. А журнал оставь пока, я почитаю на сон грядущий. И не бойся, никому не дам.

Когда он вышел, Строев сказал Мамедову:

– Береги парня, Бахыш, парень с головой. Он тут в своей статье так запросто орудует цитатами из Клаузевица и прочих военных авторитетов, что позавидуешь. А сколько ему было тогда? Постой, постой… Сейчас ему двадцать шесть? Вот видишь… Ну, а тогда было, значит, восемнадцать. Возраст пионервожатого, а какая осведомленность в вопросах оперативного искусства! Ну, конечно, с нашей высоты тут, верно, обнаружишь и кое-какие наивные вещи, так ведь все мы до войны были немножечко наивными. Но журнал-то редактировал очень знающий человек, который не стал бы печатать всякий детский лепет, тем паче на такую ответственную тему. Зело, зело он удивил меня, этот твой начарт.

– Дадите почитать?

– Обязательно, Бахыш. Только уговор: ни гу-гу! Я же дал слово автору, – заговорщицки подмигнул Иван Григорьевич.

Лебедев обошел огневые позиции противотанкового дивизиона, который все эти дни поддерживал бондаревский полк, и остался доволен выбором новых позиций. В первой батарее пушечные расчеты были заняты ужином, только наводчик сержант Тишин все еще копался у своего орудия, – он любил заранее, с вечера, подготовиться к завтрашнему бою.

– Ну, как воюем, Микола? – весело спросил его Лебедев.

– Да плохо воюем, товарищ капитан.

– Что так?

– Стреляем из пушек по воробьям.

– Что, соскучился по танкам? Не тужи, немецких танков на наш век хватит!..

Лебедев с любопытством приглядывался к нему в серой полутьме. Тишин, устало опираясь на черенок лопаты, смотрел не на капитана, а в сторону противника, который усиленно освещал свой передний край ракетами. Когда очередная ракета взмывала к ночному небу, грузно нависшему над Балканами, отсвет белого льдистого огня скользил по небритому лицу сержанта, высвечивая капельки пота на висках.

– Уморился?

– Есть немного.

– Кончай работу, иди в землянку отдыхать.

– Сейчас пойду, товарищ капитан… Как думаете, товарищ капитан, скоро мы отсюда?

– Из Югославии?

– Да. Поближе бы к самой Германии. Воюем, воюем, а все на славянской земле.

– Разве плохо, среди братьев-славян?

– Дело не в том, что плохо. Стреляешь, стреляешь, а сам думаешь, что все это придется чинить своим же людям.

– Ничего, сержант, немцам тоже надо будет капитально ремонтировать свой райх, – сказал Борис и пошел на полковой НП.

Всякий раз, когда кто-нибудь говорил о том, что пора бы и двигаться дальше, настроение у него портилось: ему очень не хотелось бы уходить из Сербии, где живет его Неделька. Вот и сейчас он поспешил закончить этот разговор с сержантом Тишиным, хотя уважал наводчика за спокойную, непоказную храбрость. Тишин был из тех бойцов, которые пополнили дивизию после ее выхода к Днепру. Тогда их в шутку называли «чернорубашечниками»: призванные в армию полевыми военкоматами в только что освобожденных селах Левобережной Украины, новобранцы первые дни воевали во всем гражданском, пока не подвезли из тыла обмундирование. Борис Лебедев познакомился с Тишиным во время глубокого преследования противника, отступавшего уже к Днестру, и познакомился в тот день, когда Микола неожиданно встретился с бедой. Они целый месяц шли по весеннему бездорожью, – ноги не вытянешь из чернозема. Немцы все побросали, да и они тоже. Дивизионная артиллерия отстала, лишь несколько легких противотанковых орудий с трудом тащили за собой новые виллисы. И вот, в одном селе за Южным Бугом, оставленном противником без боя, Микола узнал среди повешенных свою сестру Оксану. Он припал к ней, трудно глотая жесткие мужские слезы. Его мать с отцом умерли еще до войны, он вырос под крылом Оксаны, которая даже отказалась выйти замуж ради юного братишки. В сорок третьем дивчину увезли в Германию, но по дороге на чужбину она сбежала и долго скиталась по деревням Правобережной Украины. Совсем немного не дожила до встречи с братом, что по воле судьбы солдатской шел прямо к ней, в это далекое село на Кировоградщине. Ее похоронили на самом гребне бесконечно длинной и глубокой балки, по дну которой тянулась в обе стороны белая снизка таких же сел… С той поры Микола Тишин не поет украинских задумчивых песен, никому не пишет писем. Воюет серьезно, строго, попусту не лезет под огонь, но и от огня не бегает. Кому-кому, а уж такому парню надо бы непременно заглянуть в Германию. Однако та же солдатская судьба повела его дальше кружным путем через Балканы…

После ухода Лебедева Тишин сел на бровку свежего орудийного ровика и жадно закурил, пряча огонек немецкой зажигалки в черствых, натруженных ладонях. Земля под ним была теплая, не успевшая остыть на северном низовом ветру, а с неба то и дело сыпала тугими напусками колючая пороша. Как только вязкая темень на западе смыкалась в одном месте, затягивая след ракеты, тут же, рядом, новая ракета насквозь пробивала ее толщу, вплоть до рваных облаков, что с вечера плыли над окрестными увалами. Муторно было сегодня в небе. И муторно было на сердце у Миколы Тишина. В эти зябкие, пасмурные ночи, когда солдаты буквально валились с ног и дрыхли до самой побудки на рассвете, он никак не мог заставить себя уснуть. Каждый раз перед ним возникала его бедная Оксана, многие годы заменявшая ему и отца и мать, не жалуясь на горькую долю-долюшку, и он не чувствовал себя сиротой на белом свете: был сыт, одет, обут, учился в сельской школе, играл с мальчишками в красных и белых. Потом окончил десятилетку и заявил Оксане: «Теперь я стану помогать тебе, а ты собирай приданое». Она расплакалась, как девочка, и он весь вечер успокаивал сестру. Откуда ему было знать, что все женихи Оксаны давно переженились и что непросто дивчине на третьем десятке лет найти человека по душе. Ну а вскоре началась война. Так и не удалось Миколе сполна отблагодарить Оксану за все ее безмерные заботы. Какая же это мука – быть в долгу у мертвых…

Тишин лег позднее всех и встал раньше своего расчета. Вышел из сырой землянки, где солдаты опали, не раздеваясь, вповалку, и осмотрелся. Утро еще не наступило, но ракеты в темной синеве уже начали терять пронзительный, слепящий блеск. До «Ч» – часа атаки – осталось минут сорок. Надо будить расчет, чтобы успеть позавтракать.

Когда среди ближних гор засветился окоемок снеговой вершины, негромкая команда неспешно облетела все землянки:

– К орудиям…

Тишин привычно повторил своим бойцам:

– К орудию!

Солдаты нехотя бросали на звонкую землю недокуренные самокрутки и шли на огневой рубеж деловым, мерным шагом. Начинался новый рабочий день противотанкового дивизиона.

Тишин приник к заиндевелой панораме, стал наводить пушку чуть левее обгорелого окраинного домика, за которым исчезал большак, плавно втекающий, как речка, в сербское селение Трговиште. Именно здесь вчера дважды появлялся немецкий бронетранспортер, часто, взахлеб стрелявший вдоль дороги. Миколе не удалось подбить его, и он, досадуя на вечерние промашки, все надежды возлагал на утро, – утром ему всегда везло.

Противник ничем себя не проявлял, но, конечно, был полностью готов к отражению удара. Шли последние минуты перед атакой, святые минуты в жизни, которая может оборваться на любом шагу, минуты самой искренней из всех – солдатской исповеди.

И грянул бой: заухали где-то позади гулко, басовито гаубицы, высоко и резко ударил залп трехдюймовых пушек, защелкали в звуковых «просветах» тяжелые, полковые минометы, и эхо первых утренних разрывов сильным всплеском откинулось назад.

Пехота встала, пошла вперед. Микола, не отрываясь от панорамы, наугад взял боевой шнур и невольно затаил дыхание, как перед выстрелом винтовки. Он не ошибся: из-за черного домика тут же выскочил старый его знакомый, вчерашний транспортер и, развивая ход, бросился встречь пехоте. Нет у наводчика другого такого чудного мгновения, как это – цель в перекрестье! Тут все сливается в одну секунду: короткий оценивающий взгляд, огонь и грохот выстрела, легкий испуг металла от прыжка орудия на месте, колокольный звон в ушах, ответный разрыв снаряда.

– Кажется, попал! – крикнул Тишин и снова выстрелил, еще не веря вгорячах своей удаче.

Над бронетранспортером слабо, мирно закурчавился дымок, точно над походной кухней.

ГЛАВА 10

Центр тяжести Третьего Украинского фронта все больше перемещался из Югославии в Венгрию. Однако маршал Толбухин пристально следил и за тем, что происходило на самом левом фланге, где стрелковая дивизия Бойченко продолжала отбивать наскоки немцев в районе Кралево. Вообще-то, в другое время и в другой обстановке, командующий фронтом, быть может, и не придавал бы серьезного значения этим немецким атакам частного характера. Но здесь речь шла о надежном прикрытии югославских войск, которые сосредоточивались в Сербии и приводили себя в порядок. Ноябрь – последний осенний месяц – был месяцем крупных перемен для партизанских соединений: они становились вполне современными дивизиями, получив от Красной Армии тяжелое оружие.

И для Третьего Украинского ноябрь был тоже переходным. Белградская операция закончилась, фронт развернулся на северо-запад, лицом к Будапешту, готовясь принять участие в освобождении четвертого по счету государства Дунайского бассейна. Вот-вот должны были подойти резервы, – не с одной же опять 57-й армией вступать и в Венгрию, тем более, что 37-я так и осталась на всякий случай в Болгарии. А тут еще эти перестановки в высшем командном составе: начальник штаба фронта генерал Бирюзов вступил в должность командарма 37-й и уехал в Софию, где он, кроме того, вошел в Союзную Контрольную Комиссию; командарм 57-й генерал Гаген заболел, его армию принял генерал Шарохин. Так одно к одному.

Сегодня Толбухин с огорчением узнал о том, что противник снова овладел горным местечком Трговиште, и, хотя этот населенный пункт был едва помечен на карте, он под горячую руку вызвал к себе командира 68-го стрелкового корпуса. Но пока тот добирался до КП, командующий успел остыть и теперь жалел, что напрасно заставил человека отправиться в этакую даль.

Генерал Шкодунович всю дорогу подгонял шофера, теряясь в догадках: зачем же он понадобился самому маршалу? Значит, есть какое-то очень важное дело, если Толбухин приказал явиться лично. Возможно, его корпус надолго остается в Югославии? Или подыскали для него другую работу? Не хотелось бы расставаться с корпусом  п о д  з а н а в е с. Ну да ничего не поделаешь: сверху виднее, кого – куда. И рассудительный генерал уже приготовился за дорогу к любой неприятности.

– Проходите, Николай Николаевич, садитесь, – приветливо улыбаясь, сказал Толбухин, когда комкор по всей форме доложил о своем прибытии.

У него отлегло от сердца – значит, ругать не будет, если такая встреча. Но он тут же опять насторожился: а не собирается ли маршал, в самом деле, предложить ему что-нибудь полегче?

– Как у вас там идут дела, Николай Николаевич?

Командир корпуса подошел к оперативной карте.

– Меня интересует в первую очередь дивизия Бойченко, – сказал Толбухин.

И Шкодунович стал докладывать о положении на участке дивизии, поняв, что командующий имеет в виду последние события близ Кралево. Толбухин стоял рядом и напряженно вглядывался в крутые, замысловатые извивы реки Ибар. Шкодунович заметил это и подумал: «Неужели его так интересует кралевская излучина Ибара, которая ни в какое сравнение не идет с большой северо-белградской излучиной Дуная, куда стягиваются главные силы фронта?»

– Когда вернете Трговиште? – мягко спросил Толбухин.

– Не сегодня-завтра.

– Надо обязательно вернуть, чтобы противнику неповадно было совать свой нос в освобожденные города и села. Неприлично, знаете ли, в гостях сдавать свои позиции. Перед хозяевами неудобно.

– Понимаю.

– Вы уж постарайтесь, пожалуйста. Не огорчайте старика. Между прочим, вы какого года?

– Девятисотого.

– У вас все еще впереди, Николай Николаевич! А я родился в прошлом веке, и недаром один высокий товарищ назвал меня старомодным.

Шкодунович улыбнулся в черные, как смоль, усы. Разговор начинал приобретать дружеский, откровенный тон.

– Да вы садитесь, Николай Николаевич, – сказал Толбухин. – Вы, я слышал, имеете склонность к научной работе?

– Может быть, это слабость для строевого командира?

– Нет, это хорошо. Опыт войны должны обобщать сами ее участники. А то, вот, полюбуйтесь, что там сочиняют штатные исследователи, – он достал из ящика письменного стола свежий номер военно-теоретического сборника, полистал его до нужной страницы и положил перед комкором. – Читали? Нет?

Шкодунович посмотрел на заглавие статьи – «К вопросу о развитии оперативного прорыва». Над заглавием стояло хорошо знакомое с академической поры имя доктора наук.

– Не читал, товарищ маршал.

– Ну и не читайте. Не тратьте понапрасну времени. Сплошная компиляция и никому не нужные прописные истины. А, между прочим, сколько нового фактического материала накопилось за войну, одна Ясско-Кишиневская операция чего стоит! Вот бы толково написать о том, как наши войска окружали немцев в Бессарабии. Ведь то был, пожалуй, весьма поучительный прорыв. Как вы считаете?

– Красивая была операция, хотя мне и попало, когда мой корпус в горячке наступления захватил часть полосы девятого корпуса.

– Помнит, помнит! Между прочим, я вас ругал тогда заглазно. Кто же передал вам, если не секрет?

– Генерал Бирюзов.

– Как он теперь там, в Софии… – задумчиво произнес Толбухин. – Дипломатом заделался наш Сергей Семенович. Трудненько ему, наверное, ладить с союзниками. Нам с вами проще, Николай Николаевич. Вот тебе передний край, вот разграничительная линия между фронтами, – давай, действуй. А за круглым столом ничего такого нет, и, неровен час, твой вежливый собеседник атакует тебя с любого фланга или даже зайдет с тыла.

Толбухин говорил все это с притаенной грустью. Видно, крепко он сдружился с генералом Бирюзовым, вместе с которым прошел огонь и воду и медные трубы Отечественной войны. В больших усталых глазах маршала было сейчас столько мужицкой доброты, что Шкодунович невольно поддался его настроению.

– Вас, наверное, интересует, сколько вы еще провоюете в Югославии? – неожиданно спросил Толбухин и грузно поднялся из-за стола, подошел к карте. – Думаю, что недолго. Теперь югославы сами могут справиться с группой армий «Эф». Между прочим, любопытно, что немцы, перебрав за войну почти весь алфавит, оставили нам под конец одну из самых последних букв. Хотя мы с вами и на крайнем левом фланге всего стратегического фронта, однако только одной «Эф» нам определенно мало. Будем подвигаться поближе к Будапешту, за которым Вена, а там и Берлинский меридиан. Но пока что померяемся силенками с противником вот тут, за Дунаем, – он размашисто обвел указкой весь район юго-западнее венгерской столицы. – Вашему корпусу тоже, конечно, найдется работенка. Когда, где и что – еще сам не знаю точно. Но могу сказать, что скоро, скоро.

Шкодунович утвердительно качнул своей красивой головой.

– Да, чуть не забыл. У меня же есть к вам одно весьма тонкое дельце.

– Слушаю вас, – и комкор снова чутко насторожился (приберег все-таки что-то неприятное).

– Вот, почитайте.

Это было письмо капитана Лебедева, адресованное лично маршалу Толбухину. Не рапорт, не докладная записка, которая вряд ли могли так просто добраться по служебной лестнице до командующего фронтом, а именно личное письмо. У Лебедева нашлась верная зацепка: он был земляком Толбухина, тоже из ярославского пригородного села, – потому-то письмо без всяких задержек и было передано по назначению.

Капитан Лебедев просил разрешения на брак с югославской гражданкой Недой Симич из города Ягодины.

– Ну, что скажете, Николай Николаевич?

– Я затрудняюсь. Случай из ряда вон выходящий.

– Вот так. Вот и с такими просьбами обращаются ко мне. Думают, что командующий фронтом все может. Парень-то он стоящий?

– Боевой, заслуженный. Начарт полка. Кстати, друг того самого Дубровина, комбата, которому недавно присвоено звание Героя.

– Вот ведь дело-то какое. А что я могу ответить?

– Кончится война, тогда…

– Легкий ответ, Николай Николаевич! Не такого ответа ждет от меня мой земляк. Влюбился бы он в русскую девушку – дело другое: своих я не одну пару  о б в е н ч а л. А тут моя власть кончается, тут дипломатический вопрос. Но любовь, знаете ли, не считается с дипломатией.

Шкодунович, старательно пряча улыбку в короткие усы, мельком поглядывал на Толбухина, все больше проникаясь к нему сердечным уважением.

– Давайте сделаем вот так: когда дивизия Бойченко будет перебрасываться в Венгрию, откомандируйте капитана Лебедева в распоряжение югославского командования в качестве инструктора-артиллериста. Он знающий артиллерист?

– Толковый.

– Ну и пусть пока остается в Югославии. Думаю, что так он скорее получит  б л а г о с л о в е н и е  сразу с двух сторон – и с нашей, и с югославской. Ну, здорово придумано? – хитро прищурился Толбухин и, довольный своим планом, громко, молодо рассмеялся.

Шкодунович никогда не видел его в таком настроении хотя и знал, что в нем завидно уживаются, казалось бы, исключающие друг друга черты характера – врожденное крестьянское добродушие и благоприобретенная в строю твердость воли.

Позвонил начальник оперативного управления штаба. Он сообщил, что дивизия Бойченко полностью выбила немцев из Трговиште.

– Поздравляю вас, Николай Николаевич! – сказал Толбухин, с удовольствием потирая ладони, словно речь шла о какой-то чрезвычайно важной победе всего корпуса. – Теперь я за левый фланг спокоен. Займусь правым.

Шкодунович встал.

– Разрешите идти?

– Напрасно оторвал я вас от дела. Мнительный стал под старость лет. Не забудьте наш договор насчет капитана Лебедева.

– Будет исполнено.

– Вот так. И ободрите парня. Мы, люди в годах, живем одними воспоминаниями, а молодежь – она питается надеждами. Вот так… А знаете, Николай Николаевич, не плохо бы, совсем неплохо, освободить перед уходом из Сербии этот ее старинный городок.

– Кралево?

– Да, Кралево.

– Постараемся.

Шкодунович пожал мягкую, но сильную руку Толбухина, привычно круто повернулся, пошел к выходу.

– И насчет Ясско-Кишиневской операции тоже подумайте, – сказал вдогонку маршал.

Комкор приостановился у двери.

– Я тут все подбивал Сергея Семеновича. Надо бы написать. Не ради славы, ради правды. Романы и без нас с вами напишут, а военную историю не хотелось бы доверять тыловым писцам.

– Если генерал-полковник Бирюзов возьмет в соавторы, я не против.

– В таком деле кто начинает, тот и главный! – погрозился на прощание Толбухин.

Он долго стоял у карты один. Широкий Дунай, который до сих пор был осью наступления Второго и Третьего Украинских фронтов, сейчас надежно прикрывал немецкие войска от Будапешта до устья Дравы. Он тек здесь вдоль меридиана, пересекая почти всю Венгрию – от чехословацкой границы до югославской. Трудный порожек. Только бы не споткнуться, а там, за Дунаем, уже начинается предполье общей победы. Несколько стрелковых батальонов удачно зацепились за тот берег. Лиха беда начало! Теперь надо каждый день наращивать десанты на плацдармах, пока немцы не подтянули сюда резервы. Что это как медленно подходит Четвертая гвардейская? Но идет, идет! Скоро можно будет и ее ввести в дело прямо с марша, и тогда – сосредоточенный удар на северо-запад, во фланг будапештской группировки. Военная история, между прочим, любит повторяться: опять, как и в районе Кишинева, успех решит координация усилий двух фронтов. Значит, опять пожалует кто-нибудь из представителей  в е р х а. Народ они, в общем, весьма приятный, особенно в часы вечерних, на сон грядущий, оперативно-стратегических бесед, однако сам-то ты чувствуешь себя при таком высоком госте вроде бы стажером в маршальских погонах. А впрочем, со стороны всегда виднее, и, может, человек нигде не испытывает большего желания что-то подсказать, посоветовать, как именно здесь, на фронте. Ну да ладно, бог с ними, с уполномоченными. Лишь бы только не споткнуться на дунайском-то пороге…

И Толбухин стал обдумывать, вариант за вариантом, во всех деталях, предстоящий глубокий прорыв немецкой обороны на западном берегу Дуная.

Генерал Шкодунович возвращался на свой командный пункт в отличном расположении духа. Был теплый день южной поздней осени. За Белградом стало посвободнее на прифронтовой дороге, и Николай Николаевич с удивлением осматривался вокруг. Дальние горы надвигались с юга вал за валом, как морской накат, и гребни их будто просвечивало насквозь это медленно остывающее адриатическое солнце. Румыния мало запомнилась ему за несколько дней форсированного марша: только нищие деревни, кукурузные делянки, да клубы пыли на добруджских проселочных дорогах до сих пор плывут перед глазами. Но по зеленой болгарской стороне путешествовали дольше – от черноморских городков с белокаменными минаретами, через всю страну, поднятую на ноги Отечественным фронтом, который всюду устраивал трогательные встречи внукам и правнукам скобелевских воинов. А тут, в Югославии, успели обжиться по-домашнему.

Николай Николаевич вспомнил о Лебедеве: нужно, нужно помочь капитану. Какой все же человек Толбухин: другой бы на его месте и внимания не обратил на всякие там страсти-мордасти влюбчивого парня, – все, мол, пройдет со временем! – а маршал по-отечески задумался о судьбе молодого офицера.

Кстати, вот Бойченко мог бы, пожалуй, и пригрозить такому ухажеру чем-нибудь внушительным, вплоть до штрафного батальона. Эх, Бойченко, ведь умный ты мужик, но откуда у тебя такая нерусская черствость? И болезненное тщеславие? Надо бы помочь заодно и Строеву выйти за пределы бойченковской тени. Как же это он, комкор, забыл поговорить о нем с командующим фронтом? Негоже. В самом деле, упустил редкий случай. А в Венгрии будет не до того. По всему видно, наступает время последнего, решительного боя.

Одним словом, оперативная пауза для Третьего Украинского подошла к концу, и скоро начнется завершающий  д и а л о г  с немцами, которым дальше отступать почти что некуда.

– Гони прямо к Бойченко, – сказал он шоферу, когда уже показался невдалеке город Крагуевац.

И виллис со всего разгона вымахнул на щербатый боковой проселок, что вел в сторону, на юго-запад – на самое острие левого фланга фронта.