Текст книги "Концерт для контрабаса с собакой"

Автор книги: Борис Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Рассказ четырнадцатый
СХВАТКА

– Паршивцы! Хулиганы!! – визжал Таратута. – Мало того, что вы собак воруете, так вам еще и бочка понадобилась! Маленьких забижаете!

– Кого мы обидели? – всхлипнул я.

– Сына моего, Вольдемара. Я его делом заставил заняться, а вы у него бочку отняли. Где она?

Я посмотрел на воду и ужаснулся: ни бочки, ни Алешки не было. Я рванулся изо всех сил.

– Спокойно, – сказал Таратута. – Пакостить так вы герои, а отвечать так трусы? Сейчас я сведу тебя к отцу, он тебе спустит с определенного места шкуру.

– Мой папа не такой! – крикнул я.

– Все папы одинаковые.

Из-за кустов метнулась тень. Таратута с криком разжал руку. Я выскользнул из-под него.

– Ага! – закричал Таратута. – И ты здесь!

В руках у Таратуты бился Алешка. Выплыл!

Зачем только он на Таратуту бросился? Ведь тот сильнее! Может, на внезапность рассчитывал и просчитался?

Я теперь на свободе, а он – в цепких руках.

– На выручку, говоришь, пришел? Похвально, похвально! – бормотал Таратута. – Нельзя товарищей в беде оставлять. Так, кажется, вас в пионерах учат? Ну, что делать будем?

– Если вы про бочку, то достанем, – проговорил Алешка, пытаясь вырваться из Таратутиных рук.

– Ой ли? – недоверчиво покачал головой Таратута. – Я отпущу, а вы домой сиганете.

– Слово даем! – кричал Алешка.

– Для меня ваше слово – дым!.. За бочку я с Вольдемара шкуру спущу. Будет знать, как шапошные знакомства заводить.

А мы-то с Алешкой думали, что Вовка дома – царь и бог. Выходит, ошиблись. И ему, видно, несладко бывает. А все из-за какой-то бочки. Да пропади она пропадом!

– Мы достанем бочку, – пообещал я, сбрасывая с себя рубашку. – Только вы Алешку отпустите.

– Ну, нет, меня не проведете.

– Сказали достанем, значит, достанем!

Я пошел к воде.

– Гера, не ходи! Не ходи! – закричал Алешка. – Нельзя ему в воду, – стал он доказывать Таратуте. – Захворает он.

У самого краешка воды я замешкался. Не зря Алешка про болезнь напомнил. Вода с каждым днем становилась холоднее, и мне, неокрепшему, она не пойдет на пользу. Даже после вчерашнего ныряния я всю ночь чихал. А если еще раз окунусь, то постельный режим и мамины настойки надолго обеспечены. Но надо же выручать товарища.

Я прыгнул в речку.

Бочки на дне не было.

Я вынырнул, глотнул воздуха и снова ушел на дно. Отплыл в сторону, к старой коряге. Нет бочки.

Нырнул в третий раз. Тоже напрасно. Видно, далеко ее унесло течением.

– Ну что, подводник? – насмешливо спросил Таратута. – Загубили вещь? Кто за нее теперь рассчитываться будет? Родители?

– Не-е-е, – протянул я, стуча зубами.

– Ага, значит, побаиваетесь своих стариков? Вот и хорошо! Теперь и тебя, рыжий, можно отпустить.

Алешка выскочил и, растирая руку, отошел к кустам.

– Значит, так, – диктовал нам свои условия Таратута! – или вы бочку достаете, или я иду к вашим папам-мамам… Выбирайте…

Смешно… Тут и выбирать-то нечего. Алешка уже и рубашку снимает.

И тут на мосту показался синий автобус.

Дядя Петя едет.

Только бы он нас не увидел! Помочь не поможет, а дело испортит.

Но он увидел. Автобус остановился на обочине, дядя Петя высунулся из кабины и крикнул:

– Алешка! Назад!

Алешка неторопливо входил в воду. Дядя Петя выпрыгнул из кабины и подбежал к нам.

– Я кому говорю: назад? Ну-ка, храбрец нашелся! Вылезай!

Алешка нехотя пошел к берегу. Дядя Петя обернулся и увидел Таратуту.

– Здрасьте! – протянул дядя Петя, обескураженный неожиданной встречей.

Таратута поздоровался. Глаза его забегали, как будто пытаясь зацепиться за что-нибудь.

– Гм, – хмыкнул дядя Петя, – на мировую пошли?

– Не совсем так, – замялся Таратута. – Я сына с бочкой на речку послал…

Таратута замолчал, бросая на нас ехидные взгляды. Мы оцепенели.

– …а она утонула, – неожиданно закончил Таратута.

– И вы заставили их в холодную воду нырять?

– Сами вызвались… Спросите их.

Дядя Петя посмотрел на нас. Мы отвернулись.

– Ясно! – махнул рукой дядя Петя. – Что же вы им за свою бочку пообещали? Собаку?

– Какую собаку?

– Ту, которая вам не нужна… Дика… Непонятно. только, почему вы вчера с ним от нас удирали… Убить собираетесь?

– Кто сказал?

– В деревне говорят… Из-за ягод каких-то…

– Колупнички?

– Вот-вот, из-за нее.

– Я эту колупничку сам сажал, сам растил, сам водой полил… Она созрела, а он проворонил… Разве я буду такую беспородную разиню держать?.. Нет, конечно… Этак и без яблок останешься… Ну, ничего… Скоро я такую собачку привезу, за версту обходить будут…

– Отдайте Дика! – попросил дядя Петя. – Я за это вам новую бочку достану.

– Не нужна мне ваша бочка… И хитрость ваша не пройдет… Вовка, шалопай, про режиссера все толковал. Но меня не проведешь на мякине.

Таратута усмехнулся, провел пухлой ладонью по блестевшей на солнце лысине и потрогал мясистый нос.

– Не выйдет, уважаемые. Как говорится, кина не будет!

– Может, найдем общий язык? – не отступал дядя Петя.

– Едва ли! – покачал головой Таратута. – Слишком много накопилось, чтоб на пакости добром отвечать…

– Но поймите же, – пытался убедить Таратуту дядя Петя, – я вам новую бочку достану, я…

Таратута насмешливо вздохнул и отвернулся.

– С вами говорить – только время терять. А время – деньги.

– Не все же деньгами измеряется! – крикнул ему вслед дядя Петя, но тот даже не обернулся.

Журчала вода в реке. Вокруг раздавалась трескотня кузнечиков. Где-то вдалеке лениво гавкнула собака.

Рассказ пятнадцатый
ВЫСТРЕЛ В НОЧИ

Я не находил себе места. Брался за контрабас, но игра не получалась. Хватался за карандаш, но рисовать не мог.

Папа заметил мое беспокойство и спросил:

– Что-нибудь случилось, Гера?

– Да нет, ничего особенного, – ответил я, стараясь не морщиться от боли в пояснице и руках: встреча с метеоритом давала знать о себе.

– А может, случилось? – не отставал папа.

Мамы и папы хорошо чувствуют наше настроение. От них трудно что-либо скрыть. И тогда приходится или говорить правду или скрывать ее. Есть, конечно, тайны, которые нельзя раскрывать. Но это совсем другое дело.

– Скажи, папа, что бы ты сделал, если бы твой товарищ в беде оказался? – спросил я, отложив альбом в сторону.

– Что за вопрос? – удивился папа. – Помог бы ему.

– Даже если бы тебе грозила опасность?

– Я бы не подумал об этом. Просто не успел бы подумать.

Папа уже несколько дней сидел над чертежами и делал какие-то расчеты. Мама выговаривала ему за это, но он только разводил руками, обещал до конца отпуска не браться за чертежи и все-таки брался.

Все ясно. Папа поддерживает меня, даже не зная, о чем я говорю. На всякий случай я уточнил, не собираются ли они вечером сходить в кино. Картину новую в дом отдыха привезли. Туда пешочком полезно пройтись, а оттуда деревенских на автобусе привозят.

Папа сказал, что они пойдут в кино.

Все шло по плану.

Как только мама и папа ушли в клуб, я побежал к Алешке. С полчасика мы позанимались английским. Алешкина мать радовалась и благодарила меня. Доволен был и Алешкин отец. Его приводили в восхищение иностранные слова и выражения, и он очень жалел, что сам не знает ни одного иностранного слова.

Когда стемнело, мы сделали вид, что собрались подышать свежим воздухом и вышли на крылечко.

– Знаешь что? – прошептал Алешка. – Дика-то, наверно, уже и нет.

– Как нет? – шепотом ответил я, схватив его за руку.

– А вот так и нет. Зря что ли Таратута грозился? Не слышно Дика.

Мы бросились к Таратутиному дому. Недалеко от забора залегли в траве.

Алешка тихо окликнул собаку.

Дик не отозвался.

Алешка свистнул.

Дик молчал.

Мое волнение передалось Алешке. Я положил руку на его плечо и крепко сжал ладонь. Хорошо, что вовремя. Иначе бы он перемахнул через забор.

– Алешк, не волнуйся. Сейчас мы узнаем про Дика,

Я сказал, как можно узнать, жив Дик или нет. Алешка от радости так хлопнул меня по спине, что я еле от земли отлепился.

Мы побежали ко мне. Я залез в окно и подал Алешке контрабас. Он осторожно взял его, поставил на землю. Я выпрыгнул, и мы поспешили к Таратутиному дому.

Дальше пошло, как по нотам. Я дернул за струны.

Воздух наполнился густым бархатистым гулом. Я взял еще несколько аккордов. В тот же миг к звукам контрабаса присоединился знакомый вой.

– Алешка! Это Дик! Дик это! Дичок! Дикуша! – кричал я, дергая за струны. – Он живой! Живой он!

Алешка зашипел на меня и прижал струны ладонью,

– Хватит музыки! Таратута услышит.

Я положил контрабас на землю. Надо подумать. Подумать вот о чем.

Мы выяснили, что Дик еще живой. Это раз.

Мы выяснили, что его прячут. Это два.

Мы выяснили, что дипломатическим путем его не освободить. Это три.

Значит, надо выяснить, где скрывают Дика и придумать, как освободить его. Это четыре, пять и шесть.

Алешка сказал, что слышал вой из погреба. Мне же показалось, что Дик пел в сарае.

– Давай еще раз, – прошептал Алешка. – Ты играй, а я буду звукоулавливателем. Подушевнее играй.

Алешка приложил ладошки к ушам и превратился в звукоулавливатель.

Я провел пальцами по струнам, словно у меня в руках был не контрабас, а арфа. Раздался густой звук. Его поддержал Дик. Вой его был томным, глухим и далеким.

– Ясно! – отрезал Алешка, переставая быть звукоулавливателем. – Дик в погребе! Яснее ясного, в погребе. Это же надо додуматься: собаку в погребе держать! – возмущался Алешка. – Что предпримем?

Мне показалось, что за забором стукнуло окно.

– Что будем делать? – громче повторил Алешка.

– Спасать! – категорически ответил я.

И папа тоже так считает. Наши мнения сошлись. Дик был нашим товарищем. Значит, и раздумывать нечего. Надо спасать.

Алешка пожал мою руку и перемахнул через ограду.

Загремели какие-то железяки. В одном из окон зажегся свет. Скрипнула дверь.

И вдруг мне в лицо ткнулся мордой Дик. Он прерывисто и громко дышал, метался из стороны в сторону, бросался на грудь.

Появился Алешка.

– Тревога! – прохрипел он, падая рядом со мной. На него бросился Дик.

– Дик? – удивленно вскрикнул Алешка. – Откуда?

– Как откуда? Из погреба. Разве не ты его открыл?

– Не-е, не я! Я шуму испугался… Там кругом консервные банки понавешены… Бежим!

Мы подхватили контрабас и, низко пригнувшись к земле, побежали от забора.

Сзади ослепительно сверкнуло. Раздался выстрел.

Алешка ойкнул и упал. С испугу я выпустил из рук контрабас. Он гулко шмякнулся о землю и загудел всем корпусом.

Надрывно залаяли собаки. Дик вдруг громко гавкнул и бросился к забору.

– Дик! – кричал я.

– Дикуша! – кричал Алешка.

– Дик! Дичок! Дикуша! – кричали мы вместе, позабыв про опасность.

Я в изнеможении сел рядом с Алешкой, ожидая прихода Таратуты-большого. Алешка стонал, навалившись на меня, сжимая от боли зубы, и растирал левое плечо.

Во дворе раздался еще один выстрел. Взвизгнула собака, ее поддержала другая, и вскоре вся деревня наполнилась собачьим лаем.

Молчал только Дик. Его-то голос я узнаю среди десятков других.

Рассказ шестнадцатый
ТАРАТУТА-МЛАДШИЙ

Стукнула форточка. Я открыл глаза и выглянул в окно. Внизу стоял Витька.

– Чего тебе? – недовольно спросил я.

– Конфетку да вам.

– Я же давал тебе.

– Еще надо… За письмо… – Витька помахал бумажкой. – Секлетное…

– От кого?

– Не велели говолить… Большой секлет… Давай конфетку, а то уеду…

На этот раз Витька изображал машину и вполне мог уехать, не отдав письма.

Конфетки не нашлось. Дал витаминов. Витька кинул бумажку в окно, бибикнул и скрылся за поворотом.

Я развернул записку и прочитал: «Место встречи – сосна. Время встречи – сразу же».

Что значит – «сразу же»?

Я еще раз перечитал записку. Почерк был незнаком. Да и написано открытым текстом, безо всякой конспирации. Не из Центра записка, это уж точно. Но откуда? И что значит – «сразу же»?

Сразу же… сразу же… сразу же…

Чего тут непонятного? Время встречи – сразу же после получения записки. Легче всего расшифровывается, а я гадаю.

Мама с папой вчера поздно из кино вернулись, так что не стану их будить. Потом объясню, почему и как из дома исчез.

Я побежал к сосне. Мне не терпелось знать, кто так срочно поднял меня с постели и по какому делу.

Вдали мелькнула мальчишечья фигура. Это не Алешка. Того я сразу бы узнал.

Я перешел на шаг. Не буду торопиться. Может, серьезный разговор предстоит, а я подбегу взлохмаченный и разгоряченный. Может, насчет космоса разговор. Посолиднее надо держаться.

Из-за дерева вышел Вовка. Так вот почему я не узнал его! Он был в простой теплой рубашке, в обыкновенных штанах и без своей широкополой шляпы. Не было и очков.

– Выздоровел? – вместо приветствия спросил я.

– Не совсем.

– А зачем пришел?

– Поговорить нужно.

– Оправдываться пришел?

– А чего мне оправдываться? Я с вами не воевал…

– Ты не воевал, так отец вовсю палил.

Вовка виновато опустил голову.

– Как он… Алешка-то?

– Гм, пожалел… Я и сам хотел бы знать, как он… Только не пойдешь же домой, не спросишь… Может, отец холостыми палил? – спросил я с надеждой. – Для испуга?

Вовка еще ниже опустил голову.

– Дробью он палил…

– В человека – дробью? – возмутился я.

– Он патроны перепутал.

– Как – перепутал?

Вовка поднял голову и впервые посмотрел мне прямо в глаза.

– Два патрона было… Один заряженный, другой холостой…

– Значит, холостым он в Дика стрелял?

– В Дика… Со злости…

Я не знал, что делать. Хоть пляши от радости! Дик живой! Вот Алешка обрадуется! Только что с ним? Поди все плечо разбарабанило! Вчера он от боли стонал. А сегодня еще и попало! Отец у него горячий.

– Ну, и чего же ты хочешь? – осторожно спросил я.

– Отец насчет Алешки велел узнать… и Дика привести велел.

Так вот оно что! Он не по своему желанию вызвал меня. Отец велел. Беспокоится, значит? Боится!

– Отец велел, говоришь? – презрительно сказал я. – Алешка в космос хотел тебя записать, а ты: «отец велел».

– Да я сам… Сам… Может, сбегать к нему? – растерянно лепетал Вовка.

– Не надо. Его в больницу увезли. Ясно?

– В больницу? – испугался Вовка. – А что, сильно ранил?

– Постарался.

Про больницу я на ходу придумал. Для острастки. Пусть поволнуются, подрожат. Я еще и про Дика что-нибудь придумаю.

– Про Дика забудьте. Закон такой вышел: в собак не стрелять! А кто стреляет, того судить будут. Так и передай своему отцу. Пусть сухари сушит.

– Ладно, – опустил голову Вовка. – Только ведь…

– Все! Разговор окончен! – оборвал я его.

– Как окончен? – возмутился Вовка. – Я хотел…

– Знаем, что ты хотел! Ты хотел, чтобы мы тебя с киношником познакомили. Хотел через нас в знаменитости пробиться? Так? Из-за этого в товарищи набивался. Так? Не выйдет! Отец твой в Алешку и Дика из ружья палил, а ты рядышком стоял. Так?

– Не стоял я! – попытался возразить Вовка, но я по-прежнему горячо высказывал все, что на душе накипело:

– Стоял! Ты трус! Тебе только ягодки собирать да на толкучке стоять. Больше ты никуда не годишься! Что глаза щуришь? Очки потерял?

– Вот они, – Вовка торопливо вынул очки из кармана, покрутил их и снова спрятал.

– Это не твои очки. У тебя синие были, а эти зеленые.

Вовка покраснел.

– Точно, не мои. Маманя дала. Свои я потерял.

– Где?

– Не знаю. Наверно, на речке.

– Ошибаешься. На, посмотри, – я протянул осколки от очков. – Узнаешь?

– Узнаю, – нехотя сказал Вовка. – Где ты их нашел?

– На погребе.

Вовка побледнел и замотал головой:

– А что, и пошутить нельзя?

– Хороши шуточки! – разозлился я. – Мы чуть сосульками из-за них не стали. Эх, ты! Трус и вредитель!

– Полегче ты! – расправил плечи Вовка.

– Иди, иди, – начал я наступать на Вовку. – Топай отсюда… Вот твое письмо… Возьми для памяти… Пригодится…

Вовка хмыкнул, отвел мою руку в сторону и пошел, низко опустив голову.

Надо во что бы то ни стало с Алешкой встретиться! О Вовке рассказать, о погребе, о Дике, а заодно узнать, что с ним. Я хотел домой к нему зайти, но встретил Витьку, который изображал сивку-бурку, остановил его и спросил:

– Алешку видел?

– Дашь конфетку?

– Дам… Видел?

– Видел.

– Где он? Дома?

– Не-е-е… На машине уехал… Лано-лано… Еще когда ты спал… Дядя Петя его повез… Давай конфетку…

– Потом…

– Потом ты забудешь…

– Не забуду… давай шпарь дальше…

Витька недовольно фыркнул, пришпорил своего «сивку» и поскакал через дорогу.

Видно, не зря я про больницу говорил. Хотел попугать, а оно и на самом деле так вышло.

Не везет Алешке!

Рассказ семнадцатый
ПОБЕГ

Меня ждал неприятный разговор.

– Так что же за концерт вы вчера устроили?

Папа расхаживал по комнате, покусывая карандаш.

Раньше он много курил. Согнется над чертежом и курит, и дымит, и пыхтит. Но однажды мама сказала, что

с его здоровьем нельзя курить и перестала покупать сигареты. Папа стал ходить за ними сам. Маме надоело уговаривать папу, и она предъявила ультиматум: или – или?

Именно так: или – или?

Папа выбрал первое «или» и перестал покупать сигареты. И дымить не стал. И пыхтеть перестал. Но привычка держать что-нибудь во рту осталась. Чаще всего; это был карандаш.

– Так как же вас угораздило контрабас угробить? – спросил папа.

Я сказал, что хотелось вечерком на природе поиграть.

– А если бы ты на рояле учился? Как тогда? С собой бы прихватил? Да? Взял бы под мышку и поволок?.. Присел бы на бережочек и нате вам – фортепьянный концерт с речным журчанием.

Папа провел рукой по воображаемым клавишам. Он смеялся над нами. Но зря. Если бы он знал, из-за кого пострадал контрабас, он бы не издевался. Но как ему сказать об этом? Ведь не поймет.

– Превратить такой инструмент в охапку дров! – восклицал папа, вышагивая по комнате.

Вошла мама. Она тихо присела на плетеный стул, сложила руки на груди и посмотрела на меня долгим философским взглядом. От такого взгляда становится не по себе. Сейчас и она спросит, где и как мы разбили контрабас. Родители всегда остаются родителями. Они доставляют нам немало хлопот. Но что поделаешь: у каждого свое детство, свои приключения и свои тревоги. У них детство давным-давно кончилось, и они жалеют, что оно никогда не вернется. Даже песни об этом сочиняют.

Мама молчала.

Глядя на маму, замолчал и папа. Он ждал ее первого слова.

Мама посмотрела на меня еще раз, перевела взгляд на папу и удивительно тихо и спокойно заявила:

– Мы уезжаем! Уезжаем немедленно!

Папа вынул карандаш изо рта. Я потянулся за альбомом.

– Не надо, Гера, – остановила меня мама. – Рисовать ты не хочешь, а для вида не стоит стараться. И играть не надо. К тому же играть-то больше не на чем.

Она встала, нежно провела рукой по корпусу контрабаса и, не оборачиваясь, спросила:

– И все-таки, что вчера произошло?

Я молчал.

– Я спрашиваю, что произошло?

Я молчал.

Мама повернулась ко мне. Ее щеки покраснели, глаза стали сужаться. Папа поспешил к ней, взял за руку.

– Говорят, в деревне собака сбесилась, – сказал он. – Ее Таратута пристрелил…

– Совсем не так, – вырвалось у меня. Я прикусил язык, но было уже поздно. Мама и папа ждали объяснений. Нужно было говорить правду или…

И я решил рассказать правду.

Вдруг за окном скрипнула калитка, и на дорожке показался большой Таратута.

***

– Хозяева, гостей встречайте! – шумел Таратута, поднимаясь по ступеням.

Мама с папой вышли на веранду. Они предложили Таратуте плетеный стул, а сами сели на диван. Через окно мне был хорошо слышен весь разговор, и я старался не выдать себя неосторожным движением.

– В одном городе живем, в одной деревне отдыхаем, а познакомиться не удосужились, – начал Таратута.

– Не пришлось как-то, – ответил папа. Он, видно, не очень-то хотел с Таратутой знакомиться.

– Все дела, дела, – пропел Таратута. – Для знакомства минутки не выберешь. Ну, да ладно. Я с разговором к вам пришел. С серьезным разговором.

– Что-нибудь случилось? – встревожилась мама.

– А что – ваш сын ни о чем не говорил? – вопросом на вопрос ответил Таратута.

– Нет, не говорил, – сказала мама.

– Ну, конечно, – хмыкнул Таратута, – разве они сознаются? Где так герои, а где – трусишки! В общем так: вы родители и я родитель. У меня сын и у вас сын.

– Так как мы родители, то своим детям добра желаем. И они нам добром должны отвечать.

– В чем дело? – не выдержал папа. – Причем тут

наш сын?

– При том, что он не с теми, с кем надо, дружбу

водит, – сказал Таратута. – Мой тоже хотел с этим рыжим Алешкой подружиться. Но я цыкнул, у них и дружба врозь.

– Зачем вы это сделали? – спросила мама. – Что тут плохого? Правда, Алешка отвлекает Геру от занятий, но с другой стороны, он положительно влияет на него.

– Скажете тоже – «положительно влияет», – донеслось до меня. – Влияет, но только не так, как надо. За пацанами глаз да глаз нужен, а вы в жмурки играете. Может, и ваш за моей колупничкой лазил?

– За какой такой «колупничкой»? – спросил папа.

– За сладкой. Я растил. Собака сторожила. И вдруг нету ее. Кто, спрашивается, в сад-огород насмелится залезть? Тот, кто собаку знает. А знает ее Лешка. Может, он держал ее, а сын ваш ягодки собирал? А? Что вы скажете на это? А бочка? Где она? Утопили! Кто? Опять же рыжий Алешка и сын ваш Герман. Бочку утопили, а сына моего Вольдемара отколошматили. До сих пор в постели валяется. Вот оно – ваше воспитаньице-то! Со стороны посмотришь – интеллигентные люди. А вчера что хотели сделать ваши хулиганы? Знаете?

Мама с папой молчали.

– То-то и оно! Они хотели украсть мою собаку и ободрать яблони.

– Но яблоки еще зеленые, – сказал папа.

– Им-то что до этого! Главное для них – навредить, напакостить. А вот и доказательства.

Таратута бросил что-то на стол. Мне хотелось выбежать, объяснить, но я знал, что мама с папой слова не дадут в оправдание сказать. Да и сам я не решился бы оправдываться при людях. Я прикусил губу и невольно сжал кулаки.

– Вот такие-то дела, – заскрипел стулом Таратута. – Я ведь могу куда следует пожаловаться, да думаю, что мы поймем друг друга. Как-никак, в одном городе живем, в одной деревне отдыхаем.

– Хорошо, мы разберемся, – коротко сказал папа, показывая, что разговор окончен.

Таратута встал, вышел на крыльцо, остановился и добавил обидчиво:

– Одного я хотел: вашей поддержки. Спросите у него и насчет колупнички и насчет собаки.

Он хлопнул калиткой и засеменил вдоль улицы. Папа с мамой долго смотрели ему вслед, потом молча вошли в комнату и сели.

Я ждал вопросов.

Вопросов не было.

За стеной тикали ходики. Где-то за деревней рокотал трактор.

Мама смотрела на меня, папа – на маму, и только я не мог остановить взгляда на чем-нибудь одном.

Уж лучше бы они ругали. Тогда бы я знал, как отговариваться. Такая молчанка хуже страшной пытки.

– Ну что, Павел, будем в город собираться? – вздохнула мама.

– Куда? – не выдержал я.

– В город.

– А Дик? А Алешка? А космос?

– Мы все знаем, – сказала мама. – Нам рассказали. И берет твой принесли. Вот он. В чужом огороде его нашли.

– Врет он! Врет он все!

Мама и папа с изумлением посмотрели на меня.

– Взрослый человек, а врет! – кричал я.

– Что значит – «врет»? – возмутилась мама. – Вот доказательства! И рубашку, наверно, в огороде оставил. Изорвал на чужом заборе и выбросил.

– Не рвал я рубашку и по огородам не лазил!

– Но нам же сказали!

– И вы верите? Ему – верите?

Мама глянула на папу. Папа подошел к ней и взял ее за плечи.

Из головы у меня вылетели все слова. Я знал, что хотел сказать, но позабыл, как нужно говорить. Я боялся, что меня не поймут, что как только я раскрою рот, на меня посыплются укоры, угрозы, наставления. К тому же клятва, которую я дал, заставляла молчать.

– Я объясню. Я потом объясню. Пожалуйста, потом, – выдавил я из себя.

– Как – потом? Когда – потом? Когда в огороде поймают? Так, что ли? Как поймали того… Алешку?

– Мама!!! – закричал я.

– …такая дружба к добру не приведет!

– Мама! Папа! – кричал я. – Вы верите? Обманщику верите?

Не знаю, что случилось со мной. На глаза навернулись слезы. В горле застрял тугой комок. Уши словно ватой заложило.

Я хлопнул дверью, сбежал с крылечка и пошел куда глаза глядят.

Пусть не верят! Они еще пожалеют об этом! Домой я не вернусь. Уеду куда-нибудь, как Колька Дубов. Теперь понятно, почему он из дома убегал. Не считались с ним, вот он и бегал.

И я убегу…