Текст книги "Концерт для контрабаса с собакой"

Автор книги: Борис Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Рассказ четвертый
ПЕРВАЯ КОСМИЧЕСКАЯ АВАРИЯ

За самовольный уход мне попало. Мама сначала удивилась моему поступку, потом возмутилась, а еще потом стала выговаривать папе:

– Ну скажи, пожалуйста, когда он человеком станет? Когда?

Папа не торопился с ответом, а может, не знал, что сказать маме, и потому беспрестанно ходил из угла в угол.

– Я пожертвовала путевкой на юг, я взвалила на себя бремя приготовления завтраков, обедов и ужинов, я готова часами просиживать около контрабаса, а результат?

А папа все ходил и ходил. И молчал.

– Ты заметил, он меньше стал читать. Почти совсем забросил карандаши. А инструмент?.. Другой бы печалился, а он радуется… Радуется тому, что инструмент расстроился. Ему бы только бегать да бегать… Двадцать четыре часа в сутки бегать… Круглые сутки прыгать… Когда он человеком станет?

Папа робко улыбался и старался успокоить маму:

– Ну что ты, Нина, волнуешься?.. Каждому ребенку хочется побегать, попрыгать, поиграть. Это же естественно…

– Вот-вот, – возмущалась мама. – И это говорит отец в присутствии ребенка… У других дети как дети, а у нас… Один связался с какими-то жуткими машинами, другой неизвестно чем интересуется. Вот у Таратутов! Любовь Степановна горя не знает: ее Вольдемар сам к художественному развитию стремится. И я уверена, он не обманет материнских надежд. Он будет киноартистом!

– Это интересно – киноартистом, – склонил голову папа. – У него что – врожденный талант?

– Да, талант! – подтвердила мама. – Он уже снимался. В цветном фильме.

– В каком?

– Не помню, в каком. Давно это было. Немудрено и забыть.

– И сколько же лет было тому вундеркинду? – не отступал папа.

Мама задумалась, считая что-то про себя.

– Года два. А может, три или четыре.

Папа засмеялся.

– Понятно. Юному киноартисту нужно было пройтись под столом.

Мама глубоко вздохнула, пристально посмотрела на папу и вдруг скомандовала:

– Довольно шуток! Ты, Герман, рисуй, а ты, Павел, выпей настойку пустырника и отдыхай!

Мы с папой переглянулись и вышли из комнаты.

С мамой спорить нельзя. Еще в городе мы договорились, что будем подчиняться каждому ее приказу. Не подчиняться нельзя: она очень обеспокоена состоянием папиного здоровья и моего художественного развития. К тому же папа-по секрету сказал мне, что у мамы стали пошаливать нервы. Ее нельзя сильно волновать.

Я набросал пару эскизов с самовара и заскучал. Раньше я с большой охотой рисовал, а вот теперь даже рисование стало как наказание.

Папа сказал, что, может быть, на природе интереснее рисовать. Я согласился.

– Понимаешь, Нина, об этом даже в книгах пишут. – убеждал маму папа.

Он вдруг хлопнул себя ладошкой по голове и сказал:

– И как же это я позабыл? Ведь я не только Гере книги привез. И для тебя кое-что достал.

Папа вышел в другую комнату и вернулся с двумя книгами.

Увидев их, мама очень обрадовалась, поцеловала папу в щеку и нетерпеливо залистала.

– И как ты догадался купить такую книгу? – говорила она, шелестя страницами. – Какая хорошая книга! Давно мне хотелось найти такую. Хм… «Зеленая аптека». Все травы нарисованы, про все расписано. Хорошая книга! Спасибо, Павел. Теперь мы не будем травы в аптеках покупать. Сами соберем и насушим.

Папа вздохнул и заговорщически посмотрел на меня. Да, теперь нам с папой еще больше разных настоек придется пить. И еще больше листиков да корешков есть. Что поделаешь, если мама убеждена, что от них польза! Да и в книжках об этом стали писать. А зря-то ведь не пишут.

Вторая книжка была, наверное, про воспитание, потому что мама так увлеклась ей, что сразу обо всем забыла.

Папа громко кашлянул. Мама оторвалась от книги, подозрительно посмотрела на него и спросила:

– Павел, что с тобой? Почему кашляешь?

– Не волнуйся, Нина, у меня нет никакого кашля. Это так. В горле запершило… Да и Гере гулять пора.

Мама встала, потрогала папино горло и сказала:

– Смотри, горло надо беречь. А ты, Герик, можешь погулять немного. В книге пишут, что занятия предпочтительнее вести на воздухе.

Я бросился к дверям, но мама напомнила про рисование.

Пришлось взять альбом и карандаш.

Я вышел из калитки.

Ничего примечательного рядом с домом не было. Бревна и поленницы я уже рисовал. Сараи да топоры – тоже. Надо что-нибудь поинтереснее найти.

Я побрел вдоль улицы и вдруг повстречался с Вовкой– Вольдемаром. Он важно вышагивал рядом с матерью, выпятив петушиную грудь. Заметив, что Вовка косит в мою сторону, я сделал ему «нос» и скрылся за магазинчиком. Здесь, у груды ящиков, мы лоб в лоб столкнулись с Алешкой.

– Не видел Дика? – выпалил он, переводя дыхание.

– Не-е-е… – протянул я. – Дика не видел, а с киноартистами встречался.

– С какими киноартистами?

Я рассказал про Таратуту-младшего, про то, как он в кино снимался и как в артисты готовится.

Алешка, оказывается, знал его.

– Я хотел с ним подружиться, а он задается. Теперь ясно, почему он нос задирает. Подумаешь, знаменитость! В кино снимался! Вон дядю Петю в кино снимали и по телевизору показывали. На День Победы. Ты думаешь, он зазнался? Как бы не так! Дядю Петю заслуженно в кино снимали. Он воевал. А тут пешком под стол и нате вам – артист. Да что про него говорить, время терять. Испытания проводить надо. Пошли!

– Куда?

– К нам. Погреб не заперт. Папка с мамкой на работе. Чего еще лучше!

Я растерянно посмотрел на альбом.

– Как же быть? Рисовать надо… Развиваться,

– В космосе разовьешься, – заявил Алешка и зашагал вдоль забора.

Я сунул альбом за пояс и пошел вслед за Алексеем.

Мы пробрались во двор, спустились по лесенке вниз и прикрыли за собой тяжелую крышку.

В погребе темно, холодно и сыро. Только один лучик проникал через щель в наш корабль. Я присел на какой-то ящик. Что-то мокрое, скользкое и холодное коснулось моей руки. Я испуганно отдернул ее.

– Ты что? – засмеялся Алешка. – Испугался?

– Ухты, – выдохнул я. – Я думал, лягушка.

– Ну и трус! Нашел кого бояться! Да и не лягушка это, а огурец. Держи. Здесь много их. Целая кадушка.

Острый запах соленых огурцов заполнил весь космический корабль. Аж в носу защекотало.

– Ну что же ты не берешь? – еще раз ткнул мне в руку огурцом Алешка.

– Не хочу. Сам ешь.

Алешка аппетитно захрустел. Мы молча начали выполнять задание. Потом молчанка надоела. Алешка стал рассказывать о космосе:

– Понимаешь, днем воздух защищает землю от горячих солнечных лучей, а ночью тепло бережет. Атмосфера– это как одеяло для Земли. В космосе нет такого одеяла. А теперь представь, воздуха нет, а солнце светит. Что с нами будет?

– Сгорим.

– Яснее ясного, сгорим. И угольков не останется. Чувствуешь, холодает? Значит, в тень попали.

Я действительно стал мерзнуть, но признаваться в этом не хотелось. Еще подумает, что сдрейфил.

Мы опять помолчали, а потом заговорили на самые разные темы, но только не о космосе. Я заметил, что когда говоришь, то забываешь о холоде, и поэтому стал рассказывать Алешке о музыкантах и художниках. Он внимательно слушал меня и очень огорчился, что мои познания в искусстве не так уж велики. Разговаривать стало не о чем.

– Интересно, – сказал я тихо, – скоро мы вылетим на солнечную сторону или нет?

– Скоро, – ответил Алешка и икнул. – Вот, ясное дело. Как поем или попью чего-нибудь холодного, так икаю.

Он пересел на мой ящик.

Еще немного помолчали.

– Наверно, уже солнце село, – проговорил я. – Плохо, часов тут нет. Не знаем, сколько времени летим.

– Тттер-пи, – икнул Алешка. – Космонавтам знаешь какая закалка нужна?

– Ззззна-ю, – икнул я в ответ.

– Ввввот и хорошо, – перездразнил меня Алешка.

Наверху что-то зашебаршило, стукнуло, звякнуло, хихикнуло и умолкло.

Один лучик был и тот погас.

Мы оказались в космической темноте. Только звезд не хватает. Говорят, они там крупные и яркие.

– Алешк…

– А?

– Ты ничего не слышал?

– Ничего. А что?

– Да так. Мне показалось…

– У тебя галицин… галлюцинации… Ну, это когда ничего нет, а ты видишь. В космосе бывает такое.

И все-таки наверху кто-то ходил. Кто-то задраил все щели, а может, и нас.

– Алешк…

– А?

– Мы еще не вылетели на солнечную сторону?

– Пока в тени. От Солнца нас Земля загораживает. Терпи, скоро на солнечной стороне будем, – проикал Алешка.

– А ммможет?..

– Терпи! – отрезал Алешка, плотнее прижимаясь ко мне.

Еще немного поикали.

Не разговаривая.

Молча.

Я потихоньку двигал руками и ногами, сжимал и разжимал пальцы, набирал полную грудь воздуха и задерживал дыхание. Дрожь не проходила.

– Внимание! – торжественно прошептал Алешка.

– Что? – не выдержал я.

– Внимание! – повторил Алешка. – Космический корабль входит в полосу солнечных лучей. Приготовиться к перепаду температур.

Я понял Алешку с полуслова и бросился к лестнице. В темноте загремела какая-то кастрюля, а может, и ведро. Глухо стукнулась бутыль.

Я нащупал ступеньки, поднялся наверх, уперся головой в крышку, поднатужился и нажал на нее. Крышка не поддавалась.

– Алешк… – тихо позвал я. – Люк заклинило.

– Как заклинило? – испуганно прошипел Алешка и надавил рукой на крышку.

Крышка не открывалась. Мы спустились вниз. Присели.

– Главное – сохранять спокойствие! – заявил Алешка. – Нет безвыходных положений. Надо только…

– Надо, надо, надо… – не выдержал я. – Что надо? Не надо было в погреб запираться. Вот что! Не сидели бы тогда взаперти!

– Во-первых, это не погреб, а космический корабль, – начал рассуждать Алешка. – Во-вторых, нас никто не запирал. Просто в аварию влетели. Может, метеорит задел. Может, марсиане пленили.

– На Марсе нет людей, – возразил я. – Пора бы знать!

– Не марсиане, так оранжане.

– Кто? Кто?

– Оранжане. Жители оранжевой планеты, – разъяснил Алешка и добавил – Яснее ясного, оранжане. Они хотят знать, откуда мы прилетели.

– Залезали бы тогда в погреб.

– В какой погреб? – возмутился Алексей, – Это же звездолет.

– Ну, в звездолет пусть залезают. А запирать-то зачем?

– Уж не от страха ли ты дрожишь? – ткнул меня в бок Алешка.

– Конечно, от страха, – усмехнулся я. – Кто знает, что у них на уме? Да и вообще, есть ли у них ум? Может, у них голова транзисторами набита.

Оранжан я не боялся. Просто я давным-давно замерз-перемерз. Да и Алешка зря хорохорится. Зубы как у волка стучат.

– Алешк, а как та планета называется?

– Оранжад.

– Странно. Где-то я слышал такое слово.

– Про Оранжад мало кто знает. А с оранжанами вообще никто не встречался. Может, мы первыми будем.

Уж лучше бы мы действительно на Оранжад попали. Какие-никакие, а оранжане тоже люди. Они посочувствовали бы нам. Они не стали бы так долго держать нас в холоде. Тем более– какая им выгода от того, что мы превратимся в сосульки?

Я пошевелился. Пошевелился и Алешка. Ящик угрожающе заскрипел, и мы очутились на холодных мокрых досках.

– Алешк, – поднимаясь в темноте и ища опору, сказал я, – а может, это твоя мать заперла? А? Пришла с работы, взяла замок и…

– Ну что ты придумываешь? – перебил Алешка. – Какой замок? Да у нас в деревне дома не запираются, не то что погреба. Да и мамка еще не пришла. Говорят тебе, оранжане это…

– Так ведь оранжане-то добрые и ласковые, а тут на зимовку закрыли. Нет, не оранжане.

– Я тоже так думаю, – согласился со мной Алешка. – Не оранжане. Земляне это. Но кто?

Алешка угрожающе засопел и громче икнул.

Тень от Земли оказалась длинной-предлинной, и мы никак не могли попасть на солнечную сторону. Уж лучше бы космическая жара, чем ледяной холод! А впрочем, и жару придется испытать. Бррр!

Рассказ пятый
УРОК ОРАНЖАНСКОГО ЯЗЫКА

Целую неделю я провалялся в постели. Простыл. Меня не ругали, не упрекали: не расстраивали. Меня лечили компрессами, поили микстурами и настоями трав. Меня не выпускали из-под одеяла. Папа и мама редко отходили от кровати и беспрестанно вздыхали. Вздыхали тяжело и часто. Мне даже жалко их стало.

Один или два раза папа спросил, как мы оказались в погребе.

– Врать можно? – спросил я.

– Нельзя, – покачал головой папа.

– А тайну хранить?

– Тайну хранить можно. – Он поправил одеяло и добавил: – Тайну надо хранить!

– Тогда не могу сказать.

– Остается предположить, что кто-то прилетел с другой планеты, сунул вас в погреб, захлопнул крышку и – на замок.

Папа прошелся по комнате, приоткрыл окно, сел на плетеный стул и хитровато сощурил глаза:

– Одно непонятно, откуда инопланетянам известна наша система запоров? У них, поди, и замков-то нет, а тут такой сложнейший прибор. Непонятно. Это ведь для нас просто защелкнуть замок, – продолжал папа, – а для марсиан.

– Никаких марсиан нет, – сказал я, приподнявшись на локте.

– Как нет? – удивился папа и от удивления даже встал. – В детстве мы верили в них.

– Научно доказано, что нет.

Мои слова озадачили папу. Для него известие о марсианах, вернее, о том, что их нет, было потрясающим.

– Вот ведь как! – покачал головой папа. – А я думал, что инопланетяне существуют не только в воображении фантастов.

– Конечно, существуют! – воскликнул я.

– Ничего не понимаю, – в растерянности остановился папа. – То они есть, то их нет. Сплошные противоречия.

– Никаких противоречий, – начал объяснять я, вылезая из-под одеяла. – Когда взрослые, как ты с мамой, были маленькими, как мы с Алешкой, то были марсиане. А потом в космос полетели спутники, собаки, люди, корабли, луноходы. Даже до Марса долетели. И никаких марсиан не стало, потому что их не было. Это только взрослые, когда они были маленькими, верили в марсиан. Они выдумали их. Понятно?

Папа приложил руку к моей голове.

– Жара нет, а понять нелегко. Значит, марсиан выдумали мы? Так?

– Так, – подтвердил я.

– Но на самом деле их нет?

– Нет, – подтвердил я.

– Значит, люди живут только на Земле?

– Вовсе нет! Люди живут и на других планетах – на голубых, красных, оранжевых.

– Ага! – стал догадываться папа. – Значит, так: марсиане были только в моем детстве.

– Верно, – похвалил я папу за сообразительность.

– В вашем детстве научно доказано, что марсиан

нет?

– Тоже правильно!

– Интересно, как же называются ваши инопланетяне? Голубяне, красняне, синяне, оранжане? Так, что ли?

– Совершенно верно! – подпрыгнул я на кровати и чуть было не свалился на пол.

– Понятно, – сказал папа, загоняя меня под одеяло – Без марсиан… Э-э-э-э… без краснян и оранжан было бы очень скучно. И даже тоскливо.

Папа вынул из-под подушки книгу.

– Ну, на сегодня хватит разговоров. Ты устал. Утомился. Поспи немножко.

Он дошел до двери, остановился, посмотрел на меня и, пряча улыбку, спросил:

– И все-таки, как же вы в погреб попали?

– Папа! – с упреком сказал я. – Это же тайна!

– Ну, раз тайна, то молчу. Я ведь просто так спросил. Все-таки интересно: погреб на запоре, а внизу люди. Хорошо еще, Мария Ивановна шум услышала. А если бы не услышала?

Я молчал. Не мог же я сказать о том, что мы проводили испытания. Трудные испытания. Холодные. Не каждый такие выдержит.

– Ну, ладно, – сказал папа. – Тайна так тайна. Только ведь нет таких тайн, которые бы не перестали быть тайнами. Спи.

И папа вышел из комнаты.

Я закрыл глаза. Спать не хотелось. В голове крутились всяческие мысли.

У кровати на коврике мирно мурлыкал кот Васька. Вдруг он замолчал, приподнял голову и зашевелил ушами.

Звякнуло стекло. Я повернул голову к окну.

Стекло еще раз звякнуло. На кровать упал камешек. На спине у Васьки дыбом поднялась шерсть. Он даже недовольно заурчал, выгибая спину.

Я выглянул в окно. Внизу стоял Алешка. Он держал на поводке Дика, пес прижимался к его ногам.

– Алешка, живой! – радостно крикнул я.

Кот Васька бросился к дверям.

– Тише ты! – предупреждающе прошипел Алешка, взяв Дика за ошейник. – Услышат!

– Не бойся. В доме никого нет. Мама с папой травы собирают, а я с Васькой. Залезай.

– А Дик? – не выпуская поводка, спросил Алешка.

– Привяжи. Не убежит.

– Убежать-то не убежит, только не хочу, чтобы его видели.

– А ты под веранду его, – подсказал я.

Алешка отстегнул поводок, сказал Дику что-то на ухо и погладил. Дик скрылся под домом. Алешка ловко взобрался на подоконник. Он долго прислушивался, вздрагивая при каждом шорохе и подозрительно озираясь, но потом успокоился.

Только кот Васька продолжал урчать, беспрестанно шевеля длинными усами.

– Опять записка, – таинственно прошептал Алешка, вынимая из кармана клочок красной бумаги. – В том же тайнике нашел. Читай.

Я осторожно развернул записку и прочел:

Совершенно секретно.

После прочтения уничтожить.

Беркуту и Чайке.

Я с недоумением посмотрел на Алешку:

– Какой «Беркут»? Какая «Чайка»? – спросил я.

– Эх ты, не знаешь! – покачал головой Алешка. – У всех космонавтов позывные есть. Короткие, как у птиц. Чтобы по радио легче разговаривать было.

Алешка поднес кулак ко рту и заговорил, словно в микрофон:

– Я – «Беркут», я – «Беркут», вызываю «Чайку». Перехожу на прием. – Алешка убрал «микрофон» и спросил: – Чего молчишь? Отвечай, «Чайка».

– Это кто – «Чайка». Я – «Чайка»?

– Ну, конечно, ты. Я – «Беркут», а ты, выходит, «Чайка», – разъяснил Алешка, но такое объяснение меня не устраивало.

– Это почему же «Беркут» ты, а не я? Может, я – «Беркут»?

– Какая разница, кто «Беркут», а кто «Чайка»?

– Раз никакой, то будь «Чайкой», а я – «Беркутом»!

Алешка стал раздувать ноздри. Он походил на кота

Ваську. Даже волосы у него приподнялись. Глаза округлились, а на лбу заблестели капельки пота.

– Понимаешь, – начал он, – в Звездный писал я. Мне и ответили. Значит, первое имя мое, а второе – твое. Ясно?

– Яснее ясного, – вздохнул я.

Пришлось уступить и на этот раз. В самом деле, первым-то про космос придумал Алешка. Пусть он будет «Беркутом», раз ему нравится это слово. «Чайка»– Ведь тоже неплохое имя. И летает она не хуже беркутов. Я крикнул Ваське: – Брысь!

Кот просунул морду в щель и исчез.

– Читай дальше, – наклонился надо мной Алешка. – «Беркуту» и «Чайке», – повторил я вслух. —

«Старт неудачен. Духом не падайте. Ликвидируйте иностранные хвосты. Не бросайте друг друга в беде. ЦПК».

– ЦПК – центр подготовки космонавтов, – подсказал Алешка.

– Про это я и сам догадался. Скажи лучше про иностранные хвосты.

– Яснее ясного неясно.

– Сказал тоже: «яснее ясного неясно»! – приподнялся я с постели. Ты по-русски-то не умеешь говорить. «Яснее ясного неясно»… Ясно, Алешка! Яснее ясного ясно! Иностранные хвосты – это твои двойки по немецкому.

– По английскому, – поправил Алешка. – Только зачем он мне?

– Как зачем? А с оранжанами как ты будешь разговаривать? Руками?

– Руками не руками, но ведь и английского они не знают.

– Подожди ты, – попытался я остановить Алешку. – Английский они не знают, но их язык очень похож на иностранный.

Я сбросил одеяло и сел, свесив ноги с кровати.

– Давай поговорим по-оранжански, – предложил я. А как? – удивился Алешка.

– Проще простого. Наши слова нужно не по-нашенски говорить! По-оранжански. Ясно?

– Яснее ясного!

– Представь: мы прилетели на Оранжад. Сели, открыли люки, вышли на чужую планету. Видим, оранжане идут. С цветами. Обязательно с цветами. Душистыми, как после грозы. Подошли. Стали. Что мы скажем?

– Агром-ворей! – выпалил Алешка и растянул рот до ушей.

Я с восхищением посмотрел на него.

– Правильно! «Агром-ворей», – значит, «здравствуйте». А они ответят…

– Здаром-бугрей! – не задумываясь подхватил Алешка. – Будьте здоровы, значит.

– Верно, – восхитился я. – У тебя поразительные способности к языкам. Не знаю, почему только по английскому двойка? Наверно, учительница ошиблась… Давай дальше!

– Трактиорен карбютор, – продолжал увлеченно Алешка, да так быстро, что я еле-еле успевал переводить. – . Симпло фуген трактиорен. Оранжадо громго гроген…

– Мы прилетели к вам, – переводил я вслед за Алешкой, – мы прилетели к вам… что значит «трактиорен»? Трактор, что ли?

– Не трактор, а корабль.

– То-то. А то нескладуха получается. Получается «прилетели на тракторе».

– На корабле, тебе говорят. Переводи дальше.

– Мы прилетели на космическом корабле для того, чтобы узнать, как вы живете. Это неважно, что мы не похожи на вас, а вы на нас. Главное, мы понимаем друг друга.

Я ткнул Алешку локтем в бок:

– Шпарь дальше!

– Рикогра рекрен грибен, – шпарил Алешка.

– Мы долго летели на Оранжад – тридцать третью планету семьдесят седьмой солнечной системы пятьсот сорок восьмой галактики… Очень долго… Подожди, Алешка…

– «Беркут», – поправил Алешка.

– Все равно подожди. Я не успеваю.

Но Алешка продолжал тараторить по-оранжански:

– Агромен гроген громборей!

Язык у оранжан несложный. Слова рокочущие, потому что в них вставляется часто звук «р». Часто встречается в словах и звук «г». А вот мягкого знака в оранжанском алфавите совсем нет. При разговоре губы надо делать трубочкой. Тогда произношение получается чисто оранжанским.

– Мы рады, что вы встречаете нас цветами, – продолжал я переводить. – «Беркут», а какие у них цветы?

– Оранжанские! – заявил Алешка. – Яркие-яркие. Большие-пребольшие. На кристаллы похожи.

– Может, на кораллы.

– Вот-вот, на кораллы. Большие кораллы. И без запаха.

– Это что же за цветы без запаха?

– Говорю, оранжанские. Сначала у них были запахи. Потом пропали.

– Как так пропали?

– Откуда я знаю? – начал злиться Алешка. – Может, у них катастрофа была?

– Бедные они, бедные! – пожалел я оранжан. – Как же им помочь? А?

Как вернуть запахи оранжанским цветам, не знал ни я, ни Алешка. А что это за цветы без запаха? Все равно что бумажные. Или пластмассовые.

Из задумчивости нас вывел шум под верандой. Там загремели какие-то железяки, гавкнул Дик, раздалось жуткое мяуканье, и тотчас же в комнату влетел взлохмаченный Васька.

Мы насторожились.

Алешка пристально посмотрел в окно и выдохнул:

– Таратута идет.

– Кто? – переспросил я. – Вовка?

– Нет, отец, – забеспокоился Алешка. – Большой Таратута идет. Сюда. Надо скрываться.

Алешка нырнул в комнату. Я оперся локтями о подоконник и стал осматривать улицу.

***

У ограды остановился плечистый дядя с круглой, как футбольный мяч, головой. Маленькие глазки беспрестанно бегали и, казалось, не могли остановиться ни на секунду.

– Тебя, кажется, Германом кличут? – навалившись на штакетник, пропел Таратута.

– Кажется, Германом, – не совсем любезно ответил я.

Большой Таратута поморщился, но продолжал улыбаться.

– Скажи-ка, Герман, не видел ли ты мальчишку? Рыжего такого? Может, видел?

– Рыжего?

– Да, рыжего.

– Всего-всего рыжего?

– Да, всего из себя рыжего. Видал?

– Нет, не видел.

– А мне показалось, он сюда забежал.

– Вам просто показалось, – улыбнулся я.

– Вот сорванец! Куда же он скрылся?

Большой Таратута оттолкнулся от штакетника, потер подбородок и, прищурив глаза, подмигнул:

– А может, вы заодно? А?

– Нет, не заодно, – ответил я и захлопнул окно.

– Вот паршивцы! – донеслось до меня.

Из-за шкафа показался Алешка. Кот Васька шмыгнул под кровать. Под домом зазвенели железные банки.

Я пристально посмотрел Алешке в глаза. У него еще больше стало веснушек.

– Я потом все объясню, – махнул он рукой и достал из кармана синенькое стеклышко. – Вот, смотри, что это?

– Где взял? – спросил я, разглядывая стеклышко.

– Не угадаешь.

– А если без загадок.

– На погребе. Стекло потеряли, когда мы сидели в корабле.

– А может, раньше? Откуда ты знаешь?

– Догадываюсь. Оно лежало прямо на крышке. Раньше мы увидели бы его. А если бы не увидели, оно свалилось бы с крышки. Ясно?

– Не совсем. Почему ты в тот же день ничего не сказал?

– В тот день, в тот день, – передразнил меня Алешка. – В тот день не до стеколок было. Да и не я его нашел. Мама подобрала.

Интересно, откуда могло появиться стеклышко на погребе? Да и вообще, откуда оно? Все края у него неровные, острые.

– Мама говорила, что таких много было на крышке. Кто-то что-то разбил, а подобрать не успел. – Алешка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь. В этот момент он был похож на индейца, почуявшего опасность.

– Твои идут! – испуганно прошептал Алешка. Скрипнула входная дверь. Алешку словно ветром сдуло с подоконника.

– Дика береги! – крикнул он на прощанье, скрываясь за углом сарая.

В комнату вошли мама и папа. Из-под кровати вылез Васька и бросился маме под ноги.

Мама очень удивилась, увидев, что я не сплю. Она поправила одеяло, дала отвар какой-то травы и немного водички. Папа внимательно осмотрелся.

– Здесь никто не был? – растягивая слова, спросил

он.

– А что? – спросил я, усиленно думая, как мне вести себя.

– Да так, ничего. Впечатление такое, как будто ты с кем-то разговаривал.

– Разговаривал, – неожиданно сознался я.

Васька терся около мамы. Так и хотелось запустить в него подушкой.

Папа стоял надо мной, ожидая ответа.

– Разговаривал, – повторил я. – С большим Таратутой разговаривал.

– Знаю, – кивнул папа. – Знаю, что ты был нелюбезен с ним. Он жаловался на тебя. Говорит, я думал, что ваш сын – это ты, значит, – культурным человеком растет, а он грубиян.

– Так и сказал – грубиян? – Я даже задохнулся от возмущения.

– Да, так и сказал: грубиян! – повторил папа и присел у кровати.

– Что здесь произошло? Объясни, пожалуйста!

– Он обозвал нас сорванцами и паршивцами.

– Кого это – нас? – насторожилась мама, отталкивая Ваську в сторону.

– Меня, – замялся я. – Ну и других мальчишек.

– Каких мальчишек? – продолжала допытываться мама.

– Всех мальчишек. Всех, которые есть на свете! – выпалил я.

– Он, наверно, погорячился, – попытался вступиться за большого Таратуту папа. – Дело в том, что у него пропала собака.

– Дик! – вырвалось у меня.

– Ты знаешь, где он?

Я ничего не ответил. Я сделал вид, что страшно устал. Мне трудно слово сказать. Я могу только смотреть. Смотреть на кота Ваську, который презрительно сощурил свои большие зеленые немигающие глаза.

Папа встал, взял маму за локоть, и они вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.

Я схватил коробочку с витаминами и с силой запустил ее в Ваську. Коробочка пролетела мимо, а витамины горохом рассыпались по полу.

Васька неторопливо встал, махнул хвостом и залез под шкаф.

Это еще больше меня разозлило, но под рукой ничего больше не было, и я отвернулся от Васьки.

Неужели Алешка действительно украл собаку? Что же теперь будет?

Странное дело: Дик молчал все время, пока рядом стоял Таратута. Здесь что-то неладно. Во всем этом надо хорошенько разобраться. Пусть что хотят, то и думают, а про Дика я никому не скажу. Не скажет про него и Васька.

Я крепко сжал ладонь и ойкнул. На безымянном пальце выступила кровь. Про стеклышко-то я совсем забыл.