Текст книги "Человек-эхо и еще кто-то (Сборник)"

Автор книги: Борис Пшеничный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Если откажусь? – пустил он пробный шар.

– Вы нас огорчите.

– Но я не успел осмотреть выставку.

– Там нечего вам смотреть, – подал голос брюнет. – Вам нужен Роджер Гликоу. Так это я.

…вечером в караул, так почему бы не вздремнуть, пока есть время. В казарму он не пошел – духота. Пристроился на брезенте под навесом за мастерской. Место укромное, начальство сюда не заглядывает, но и проспать не проспишь – слышно все, что делается перед казармами и на плацу. Он уже проваливался в пустоту, когда его настиг шепот: «Эй, парфюмо, слышь?» – Это мог быть только Рыжий, так его больше никто не звал. Открыв глаза, Марио увидел ухмыляющуюся физиономию. «Тебя на седьмой пост ставят, сержант сказал. Соображаешь?» Марио соображал. Седьмой пост – это врытая в землю цистерна со спиртом. Во взводе давно догадывались, отчего у Рыжего частенько красная рожа. «Ты не шуми, если что услышишь. Понял? Я потом поделюсь…»

Обед подходил к концу, и вместе с ним шла на убыль полусветская болтовня, которую с завидной легкостью вела Силинда Энгл. Пора бы переходить к делу, а что такой разговор непременно состоится, – Марио не сомневался. Не скуки же ради привезли его в этот роскошный ресторан, о котором он, живя в городе, даже не слышал. Сели они так, что Силинда оказалась ближе к нему, а Роджер Гликоу вроде бы сам по себе. Он в основном отмалчивался и даже, казалось, не очень прислушивался, о чем они там переговаривались, но и не устранялся, не уходил в тень, давая понять, что в любую минуту может поменяться с Силиндой ролями и что его время еще придет, он свое скажет.

Когда официант, убрав со стола, принес кофе, Силинда достала из сумочки сигареты. Она слегка повела пальцами, показывая, что желала бы прикурить. Ее спутник сделал вид, что ничего не замечает, и Марио пришлось достать выставочный трофей. Зажигалка сработала. Силинда поблагодарила с той же знакомой иронией в голосе.

– Вы, случайно, не увлекаетесь астрологией? – спросила она.

– Нет. А что?

– Для вас сейчас благоприятное расположение светил. Так бы сказал астролог. Судьба благосклонна к вам, вы можете смело начинать любое предприятие.

Ну вот – это уже тот разговор.

– Но у меня нет никаких планов.

– Вы могли бы поправить свои дела, положение. Каждому хочется лучшего, это так естественно. Словом, вы меня понимаете?

Чего уж тут не понять. Если бы ему сказали такое дней десять назад…

– Ваше пребывание в Нью-Беверли не вечно. Может так случиться, что завтра… впрочем, вы это знаете лучше меня.Силинда стряхнула пепел. – Кто там работает, ваши новые друзья,– крупные специалисты, им можно не думать о будущем. Но вам… Извините, что я так откровенно. Нельзя делать ставку на чей-то каприз. Тому, в Башне, ничего не стоит вместо вас найти себе другую забаву. Он же неуправляем, для Него не существуют ни законы, ни профсоюзы. Кстати, Он совсем взбесился, каждый день фокусы. Вы в курсе?

Поразительно, как много она знает. Выходит, выспрашивать его ни о чем не будут, необходимую информацию они получают. Что же им надо?

Тем временем Силинда блистала своей осведомленностью.

– Сегодня Ему не понравился один клиент, завтра другой, а кончится тем, что мы вынуждены будем закрыть филиал.

– Простите, – перебил Марио. – Кто это «мы»?

Женщина посмотрела на него с искренним удивлением.

– Вы не догадались? Скажем так: администрация. Большой Мозг – это наш бизнес. Такое объяснение устроит?

Норковая накидка зашевелилась, ожила, поползла с плеч по белой шее и дальше, к подбородку, на лицо. Огненное облако окутало голову, запалило волосы. Оно разрасталось, плавилось, чтобы стать рыжей пастью, наглой рожей, оранжевым конвертом.

– Вы меня слушаете, Марио? – женщина оставила в пепельнице окурок, поправила накидку.

Он слушал. Слушал и задавал вопросы, получал ответы и снова спрашивал. Это же абсурд – весь этот детектив. Письмо, слежка, выставка, зажигалка, встреча в ресторане. Дичь какая-то! Или игра? Игры, игры, игры, сплошные игры… Успокойтесь, Марио Герреро, все не так просто. О нашем бизнесе никто не знает. Мы есть и нас как бы нет. Точнее, нас принимают не за тех, кто мы на самом деле. Администрация – да, а что дальше – никому знать не полагается.

Итак, продолжим наш разговор.

– А он? Он знает? – спросил Марио.

– Думаю, что да. Потому и капризничает.

– Теперь посвящен и я. Вы не рискуете? Вот вернусь в Нью-Беверли и все расскажу.

Брюнет хмыкнул. Силинда остановила его взглядом.

– Вам не поверят, – сказала она.

– Вот как? Почему?

– У вас… – она помедлила, подбирая слова. – У вас слишком богатое воображение. Слишком, – подчеркнула она. – И кое-кто об этом догадывается. Доктор, например. Он почти убежден, что вы нуждаетесь в медицинском надзоре. Но если мы станем друзьями, он будет молчать.

– Эгон Хаген? Вы можете повлиять?

– Это наши заботы, – вставил Гликоу. Чувствовалось, что ему не терпится перехватить инициативу в переговорах, у него они пошли бы если не успешнее, то по крайней мере быстрее. Но Силинда, видимо, считала, что вступать ему еще рано.

– Не думайте о нас плохо, Марио, – мягко сказала она. Мы обычные деловые люди и, поверьте, предпринимаем все, чтобы Нью-Беверли процветал. Это нужно не только и не столько нам – для той же науки. Большой Мозг – это и наше создание. Может, позднее вы узнаете больше к тогда убедитесь, что я не преувеличиваю. Но что-то мы не учли, возможно, ошиблись. В последнее время Он стал излишне, как бы это сказать, сентиментальным, что ли… нет, скорее моралистом. Во всем Ему чудятся какие-то злокозни, и боится, чтобы Его не использовали во вред, представьте, человечеству. Да, да, настоящая гигантомания: Он и Человечество. Кто бы мог подумать, что в Нем разовьется такое сомнение… Абонент НХ-78003 – крупная солидная фирма, но Ему почему-то показалось, что ее деятельность антигуманна…

– Не показалось. Он это знает точно, – заметил Марио. Фирма процветает на военных заказах, притом сомнительных.

– Приятно, что вы защищаете. – Силинда снисходительно улыбнулась. – Но адвокат из вас не получится. Ие обижайтесь. Будь вы лучше знакомы с большим бизнесом… Кто сейчас не связан, как вы выразились, с военными заказами. Но мы, кажется, отвлеклись.

– Даже слишком, – с раздражением сказал Гликоу. Он подался вперед, к Марио. Еще бы немного и костюм лопнул бы по швам. – Короче, мы наводим в Нью-Беверли порядок, и вы нам в этом поможете.

Сказано было достаточно энергично. Марио смотрел, как прямо перед ним шевелились и дергались усы. Почему они стали вдруг рыжими?

– И что бы вы хотели? Что-то надо сделать?

– Вам – только говорить, делать мы будем сами. Для начала передайте этой груде мозгов, пусть хорошенько подумает. Если не бросит свои штучки, мы сделаем Ему больно. Так и скажите: сделают больно.

– Почему бы вам самим не передать? Насколько я знаю, это так просто…

– От кого, от чьего имени? – Усы взметнулись и уставились на него, они снова были черными. – Вам же сказано: нас нет. Мы есть и нас нет, не существуем. Так трудно это уяснить?

– Допустим, я передам. Но опять же от кого, если вас нет. Не от себя же…

– Придумайте что-нибудь сами. – Усы мелко задрожали. Скажите, какой-то террорист, агент, просто подозрительный тип – нам все равно, и все будет правдоподобно. Охотников такого рода много. Так что, кстати, слушайтесь Полковника он не зря вас опекает, предосторожность далеко не лишняя.

Усы сопровождали Марио до самой машины. Им хотелось что-то сказать, чего не слышала бы Силинда Энгл. Она предполагала, что именно будет сказано, но, видимо, ничего против не имела, потому и отпустила их вдвоем. Мужчины иногда лучше понимают друг друга и быстрее договариваются. «Не забудьте ваш сувенир», – напомнила она о зажигалке, которую Марио чуть было не оставил на столе. Силинда проводила их блистательной улыбкой.

Марио уже сидел за рулем и заводил машину, когда усы влезли в боковое окно.

– Не распускай язык, так будет лучше. Она права – кто станет слушать сумасшедшего. И еще запомни: эта женщина вне подозрений, что бы ты там ни наплел.

…а когда она удивится, он подойдет, обхватит ее лицо ладонями, уткнется в пахнущие креветками волосы… Спит или лежит в темноте с открытыми глазами? Я здесь, я рядом. Разве не слышишь, как стучит мое сердце? Это небо захотело, чтобы мы снова увиделись… Осторожно, боясь раздавить ботинками тишину, он подобрался к приоткрытому окну. Шорох, возня. Или показалось? От окна до двери два шага. Он прильнул ухом к шершавой доске. И тут взвыла шальная собака. Учуяла что или от тоски, звала кого или гнала одиночество. Откуда она здесь взялась? «Да уйми ты ее, суку, душу вымотает». Голос шел из-за двери, низкий, злой, не как у старика. Потом шаги босых ног. Марио отпрянул, прижался спиной к стене. Тонко скрипнули петли… Вскрикнуть она не успела, он зажал рукой рот. И никакого удивления, в глазах пустота, словно их заморозило…

– Я это. Доктор. Можно?

Тот сидел за столом, обложившись бумагами. Свет от настольной лампы падал лишь на нижнюю часть лица, и все же было видно, какое оно утомленное. Не то чтобы исхудало или осунулось, а как бы слегка оплыло, утратило упругость, сохранив однако и женственную мягкость, и детскую открытость… Думая как-то о Сюзьен и ее возможных симпатиях внутри «троицы» (тут уж точнее сказать – треугольника), Марио, прикинув так и этак, решил, что н.ет, только не он. Скорее она предпочла бы Жана (а может, так оно и есть, без «бы»). Эгона удобнее держать в друзьях, такие до конца дней своих остаются другом дома.

– Не помешаю?

– Нет, нет, очень даже рад. Пожалуйста, проходите.

– Бумаги у вас…

– Это так, давно лежат. – Он стал собирать листы в стопку, чтобы вид их не смущал гостя. – Не работаю, сижу просто. Привык за этим столом. Как на диван или в кресло – не тот настрой, пустяки всякие лезут в голову.

– Трудно представить, чтобы вы не работали.

– Бывает, бывает. Я, между прочим, отъявленный лодырь. С детства уродился таким. Меня долго звали ленивцем. Да и сейчас, чтобы заставить себя что-то делать, буквально беру себя за шкирку, честное слово.

Он не скупился на слова. При всякой встрече, особенно в первые минуты, неизбежны пустоты и провалы, которые нужно как можно быстрее завалить чем попало, любой словесной шелухой, чтобы можно было спокойно сойтись, не рискуя сломать ногу или набить шишку. Доктор очень старался, не ведая еще, как глубока яма, разделяющая сейчас его и Марио. Если бы знать, с чем тот пришел… На вид спокойный, даже кроткий. Правая рука почему-то в кармане. Что там?

– Доктор, тот, в Башне, может чувствовать?

Яма была засыпана, и новой пока не предвиделось. Однако вопрос поставлен неумело, небрежно. Не похоже, чтобы его долго обдумывали. Видимо, не это главное, не с тем он пришел.

– Все живое чувствует, а Он – живой организм. – Доктор следил за выражением лица Марио. Достаточно ли такого объяснения? Пожалуй, маловато. – Его вырастили из человеческого зародыша. Прервали у женщины беременность, извлекли эмбрион и потом в искусственной среде растили только ту часть, которая становится мозгом. – Теперь, кажется, достаточно.

– Я слышал, когда человеку делают операцию на мозге, он ничего не чувствует. А у Него?

– Вы имеете в виду болевые ощущения?

– Да. Ему можно сделать больно?

Странная постановка вопроса, странный интерес.

– Признаться, не задумывался. – И тут доктор не очень кривил душой. – Он никогда не жаловался на какие-то боли или недомогания. Меня больше занимает другое – Его психическое состояние… Простите, может, включить свет?

Марио было все равно, его устраивал и полумрак, но раз тот считает… Доктор зажег люстру, вернулся к столу и выключил настольную лампу. Стало светлее, но не уютнее.

– Человеку можно причинить боль не только физически, скажем, ударив или уколов. А оскорбление, обида, унижение, предательство? Говорим же мы: душевная травма, душа болит… В Башне живет личность, уникальная личность, и никто не знает, что ее волнует и беспокоит. Мне кажется порой, что мы перед Ним мелкие, ничтожные людишки и просто не в состоянии Его понять… Но вы, кажется, спрашивали о другом?

– Мне это тоже интересно. Говорите, из зародыша? И есть женщина, которая как бы его мать?

Все-таки трудно уловить ход мысли этого странного новосела Нью-Беверли, жаль, что не успел к нему как следует присмотреться. Что это он опять полез в правый карман?

– Эту женщину вы увидите; возможно, скоро. Временами она объявляется в Нью-Беверли.

Снова провал. Разговор оборвался. Закончен или еще не начинался? А почему, собственно, нужно чего-то ждать? Зашел человек наведать, показаться. Виделись только утром, за столом. Обедали порознь, ужинали каждый у себя. Так что вполне естественно заскочить перед сном, переброситься несколькими словами. Не совсем чужие, живут под одной крышей – стоит лишь пройти по коридору. И не скажешь, что визит такой уж праздный. Вопросы со значением. Не о погоде, не о вчерашних снах, не о Полковнике, наконец, которому мыли-перемыли все косточки, – неизменная мишень острот и пересудов… А рука все еще в кармане. Ему же неудобно так сидеть, локоть почти вывернут.

– Доктор, я никогда не был у врача.

– Мне передали.

– И ничего такого не замечал.

– Самому такие вещи незаметны.

– И никто, поверьте, мне раньше не говорил. Вот только здесь.

– Тоже не замечали. И потом… люди деликатны.

– А вы?

– У медиков профессиональный взгляд.

– Так вы считаете, что…

– Я ничего пока не считаю, и мне нечего вам сказать.

– Но я же вижу… вы присматриваетесь.

– Такая у меня профессия.

– А если вдруг?

– Там будет видно.

– Что тогда со мной?

– Я не решаю. Во всяком случае, мой долг – сообщить. Все, что касается Башни, слишком серьезно. Никто и ни в чем рисковать не может, не имеет права. Вы тоже это знаете.

– Но почему, какой я дал повод?

Блеф все это, выдумки, меня не в чем подозревать. Слишком смахивает на шантаж. Может, я угадал – шантаж? Кому-то надо, чтобы я был такой или чтобы все думали, что я такой.

– Хотите сказать, что и я?! – Лицо Эгона пошло пятнами.

– Нет, Доктор, извините, я не хотел вас обидеть. Но что мне остается думать?… Так вы ничего мне не скажете? – Марио встал, собираясь уходить. Он так и не вынул руку из кармана.

– А что вы желали бы от меня услышать? – Эгон, назвавшись медиком, не мог позволить себе обидеться или рассердиться. Он и так уже переступил границу. – Если желаете знать, я ждал вашего прихода. Да, ждал, простите за откровенность, только надеялся, что вы придете и скажете: помогите. Тогда бы я знал, что делать и что сказать. Но вы пришли и говорите: отвяжитесь. Так что я могу вам сказать?

Марио, наконец, вытащил руку из кармана. На ладони заиграли самоцветы. Протянул Доктору.

– Все держал, боялся забыть.

– Что это, зажигалка? – Эгон поднес ее к глазам. – Славная вещь, похоже – коллекционная.

– Нравится? Был сегодня на выставке, оказался, представьте, десятитысячным. Памятный сувенир от дирекции.

– Что-то уж щедро…

– Я вот тоже так думаю. Оставьте у себя, Доктор, она мне ни к чему. Считайте, что это гонорар за мой визит. Я тут наговорил вам… И все же не думайте, что я… пациент.

Покачиваясь в кресле-качалке, он поджидал ее за хрупким переносным столиком, таким крохотным, что если двое вплотную сядут – встретятся носами. Еще одно кресло напротив, и тоже качается – он задевает его ногой. Кому-то приглянулась площадка между двумя вековыми кедрами, и этот кто-то не поленился перетащить сюда и стол и кресла, а потом они так и прижились здесь, будто сами выросли под деревьями, как грибы. Место, надо отдать должное, удобное, особенно для тихих бесед – вроде бы открытое, на виду, но и уединенное, аллея проходит стороной. Издали заметив, что беседка занята, никто не подойдет. И ждать здесь удобно, полный обзор. Стоит ей показаться, он успеет выйти навстречу.

О встрече они не договаривались. Марио знал, когда примерно она покидает лабораторию, знал, что после работы сразу же идет к себе, чтобы отлежаться, отдышаться и вообще приобрести, как она сама говорила, женский вид, и тут, на пути к коттеджу, он ее и перехватит.

Так получалось, что те немногие встречи, когда они были вдвоем, проходили в парке. Вот с Жаном и Эгоном – то в кабинете, то в лаборатории, словом, в помещении, а с Сьюзен – в парке. Они как бы остерегались оставаться одни в четырех стенах. Он так и не был еще в ее комнатах, не видел, чем она окружила себя, как держалась в домашней обстановке, и, наверное, поэтому представлялась ему если не загадочной, то, во всяком случае, не совсем понятной, неуловимой, будила воображение, заставляла вспоминать, и думал он о ней чаще, чем о ком-либо другом. Ее отношение к нему сбивало с толку. Подкупающе приветлива, дружелюбна – и вдруг высокомерие, почти враждебность. Открытость и настороженность, доверие и подозрительность, а то бесконечная печаль в глазах, словно жалела его: бедный Марио! Но знал он ее и насмешливо-веселой, даже игривой, и тогда он чувствовал себя особенно легко и непринужденно…

Качались кресла, качались деревья и небо. Потрескивали, ломаясь, сухие ветки. Неслышно осыпались побуревшие иглы кедры сбрасывали старую хвою… Середина августа, до осени вроде бы далеко. А когда хвоя должна осыпаться? Может, круглый год? Состарится, отживет свое – и вниз, в землю. Как люди, не зная сезонов.

Особых дел к ней не было. Захотелось поговорить и только. Стих на него такой нашел – выяснять отношения. Вчера с Доктором, а сегодня с Сьюзен. Ему казалось, что, встретившись, выговорившись, он избавится от каких-то пут, повязавших его по рукам и ногам и не дающих ему быть самим собой. И это хорошо, что о встрече они не договаривались,– пусть она произойдет по одному его хотению. Сьюзен и не предполагает, что ее ждут в беседке под старыми кедрами и что она не попадет сразу к себе в коттедж, а будет остановлена на полпути, кто-то нарушит естественную череду событий в ее сиюминутной жизни. И этот кто-то – он, Марио, который сам так решил, сам того хочет. Река, в которую его швырнула чья-то воля, несла уже не труп, а живое тело, и он все больше ощущал себя пловцом, способным пристать к тому или иному берегу и даже плыть против течения. Он непременно поплывет, когда узнает, кто он и зачем здесь.

Сьюзен шла не одна, и это было настолько неожиданно, что захотелось спрятаться. Река не признавала в нем пловца, он оставался для нее жертвой обстоятельств. Он еще надеялся, что с ней кто-то из сотрудников – вышел проводить, пройдут немного и расстанутся. Но они продолжали идти рядом, и им было по пути, потому что она шла с Жаном Трене.

Беседка, такая удобная для тихих разговоров и ожидания, оказалась западней. Нельзя спрятаться или хотя бы сделать вид, что не замечаешь их. Надо было решить: сидеть и ждать, пока они подойдут, или подняться навстречу? Качалки только две: уступить место или пусть сами решают, кому сидеть, кому стоять?

Она опустилась в кресло, откинула голову на спинку и закачалась, ловя лицом истонченные хвоей лучи вечернего солнца. Жан передвинул столик, взгромоздился на него с таким видом, будто всегда только на столах и сидел и никакой другой мебели ему не надо. Все прекрасно устроились. Со стороны посмотреть – дачники, изнывающие от безделья и скуки. И никаких к нему вопросов: почему он здесь, кого ждет или просто так.

– Такие вот дела, Марио, – сказал Жан тоном в прах проигравшегося игрока, которому и делов осталось, что влезть на стул да потуже затянуть на шее петлю.

– Он хочет сказать, что с того дня, как ты здесь, мы ни разу не были в Башне, – Сьюзен все так же жмурилась от солнца, лениво покачиваясь в кресле.

– Именно это я собирался сказать. – Жан поболтал ногами.

– Еще он хочет сказать, что Марио зачастил в город. – Она смахнула с лица упавшую с кедра иглу.

– Возможно что-то такое у меня вертелось на языке. – Он скрестил на груди руки.

– И что у Марио в городе появились интересные знакомые. Она открыла глаза.

– Нет, извините, этого я не собирался говорить. Это ему скажет Полковник. – Он дернул плечами.

– Тогда нам нечего больше сказать. – Она выбралась из качалки.

– Такие вот дела, Марио. – Он сполз со стола.

Они пошли к коттеджу.

Марио передвинул столик на старое место; он же растет здесь, как гриб… Качались кресла, качались деревья и небо.

…шаги он услышал издали и замер, не отдавая еще отчета, что они значат. Он так долго вслушивался, так долго всматривался – все в нем окаменело, и когда, наконец, ожидание кончилось, не поверил, не хотел верить… По правую руку – он знал, но не видел, адская темень, звезды и те попрятались, торчал земляной горб; оттуда с порывами ветра долетали щекочущие ноздри пары – это пьяно дышала цистерна, должно быть, краны слабо завинчены. А шаги – с той стороны, слева, и пусть бы они там оставались – сами по себе, и пары сами по себе. Но звуки крались к запахам, тянулись к ним алчными щупальцами. «Стой! Кто идет?» – немо прокричали застывшие губы. Шаги расплылись в наглой ухмылке. «Стрелять буду!» Шаги оскалили рыжую пасть. Марио не почувствовал, как забился в конвульсиях автомат. Ночь занялась пожаром.

Телефонная трубка голосом автосекретаря, таким же скучным, как у Полковника, ответила, что его нет и сегодня, скорее всего, не будет. Его нигде не было. Привалился, испустил дух, растаял. Марио обзванивал все службы подряд – нет, нет, был, вышел, нет, – но с контрольно-пропускного пункта уверили, что он не выезжал и, следовательно, где-то в зоне. Оставалось последнее – воспользоваться системой экстренного вызова. Марио набрал номер. «Минуточку, – сказал дежурный, поинтересовавшись, кому тот понадобился. В трубке слышно было, как щелкали переключатели… Еще один щелчок.

– Я слушаю, Марио. Что произошло, почему так срочно?

– Вы не хотите пригласить меня поужинать, Полковник?

– Вы сошли с ума, я вам не мальчик…

– Возможно, сошел. Только и слышу, что я сумасшедший. Так как насчет ужина?

Трубка вспотела, трубка полезла в карман, достала платок и вытерла лысину.

– Я говорю из ресторана, только что из-за стола. Если так необходимо, сейчас подойду. Вы где?

– Не утруждайтесь, Полковник, проще мне. Закажите кофе. И для меня тоже. Я мигом.

Малахитовый зал приятно звучал и приятно светился. Посетителей было куда больше, чем в тот раз, когда он впервые пришел сюда с Полковником. И как тогда, его появление вызвало легкое движение. Повернулись головы, оборвались разговоры. Только смотрели на него уже другими глазами, не с любопытством, какое вызывает человек, о котором много и давно наслышаны, но впервые видят: вот, мол, тот самый, ну, сам знаешь… Во взглядах теперь другое – тяжелое, настороженное, будто сделал он нечто постыдное, ужасное и может совершить еще более постыдное и более ужасное. Так смотрят на человека с громкой, но дурной славой… Было, конечно, глупо с его стороны прийти сюда.

Где же Полковник? Преодолевая угрюмые взгляды, Марио осматривал зал, столик за столиком. Лица расплывались, черты смазаны – попробуй тут кого узнать…

Подошел метрдотель.

– Вы ищете мистера Филдинга? Он ждет вас у себя в бюро.

Тот всегда прекрасно чувствовал обстановку и решил, видимо, что встречаться им сейчас в ресторане те следует.

Марио еще в приемной уловил всепроникающий запах.

– Вы хотели кофе – пожалуйста. – Полковник уже расставил кофейный прибор. – Может, не такой вкусный, но иногда мне удается.

Сам он пить не стал. Откинулся в кресле, сложил на животе руки, сцепив в замок. Птичий взгляд, оказывается, тоже может что-то выражать – например беспокойство.

– Так что же случилось?

– Вчера я был в городе, – сказал Марио.

– И что?

– Один, без этого вашего Джеймса.

– Понимаю, вас удивило, что без охраны. Мне тоже не нравится. Но так решил Он. Его распоряжение – приказ.

– Однако за мной шпионили: где я был, с кем встречался…

– Ах, вот вы о чем. Следили, бесспорно. Но кто? Может, вы подскажете, я тоже очень хотел бы это знать.

В горле у Марио пересохло.

Полковник встал, подошел к письменному столу, извлек из центрального ящика черную, без всякой надписи папку.

– Можете почитать. – Он раскрыл папку и протянул письмо. – Оранжевый конверт!

– Что это?

– Читайте, читайте, вас касается. Получил сегодня, с дневной почтой.

Это был донос. На него, на Марио. Все тот же Роджер Гликоу, назвавшись частным агентом заинтересованного лица (какого – умалчивалось), во всех подробностях расписывал его похождения в городе. Начинал он с того, что несколько дней назад (точная дата) назначил место и время встречи. Встреча состоялась на выставке бытовых приборов, где под видом сувенира (десятитысячный посетитель) ему предложили ценный нодарок (коллекционная зажигалка), и он (Марио Герреро) принял подарок. Затем встреча была продолжена в ресторане (название и адрес)… Читая, Марио словно шел по своим следам. Пунктуальная точность, никакой подтасовки или передергивания фактов. Пораженный всей этой бессмысленной, как ему казалось, скрупулезностью, он не сразу обратил внимание, что в доносе – ни слова о Силинде Энгл. Ее будто не было – ни на выставке, ни в ресторане. Он с ней не встречался, не разговаривал. Вообще не видел и не знает такую… Женшина вне подозрений.

– Что скажете? – Полковник отобрал письмо и тем же порядком – конверт, папка, ящик – водворил его в стол.

– Представьте, все так. Мне даже добавить нечего.

– Не сомневаюсь.

Его, казалось, не удивило признание Марио. Не был он обеспокоен и тем, что тот, не сказав, не предупредив, связался с какой-то сволочью и потом двое суток, нет, уже больше, помалкивал.

Полковник предложил еще кофе. Налил и себе.

– Я вот все думаю: зачем? – Он отпил глоток и, наклонив голову, как-то сбоку, по-птичьи уставился в чашку. – Искать встречи, установить связь, всучить нечто вроде взятки, к тому же камуфлировать, играть в конспирацию – а потом на тебе! – разоблачить. Зачем, с какой целью?

– Наверное, чтобы раскрыть вам глаза: вот, мол, посмотрите, что за птица этот Герреро.

– Нет, дорогой мой, не так все просто, здесь что-то другое… Что ж, будем думать.

Полковник поставил чашку с недопитым кофе, осторожно вытащил из кресла тощее тело, болезненно поморщился и вообще напустил на себя – и стар стал, и радикулит разыгрался, да и час поздний: пора, молодой человек, честь знать, сами видите, какой я… Получалось это у него, умел произвести впечатление, старый лис.

– И все же, будь моя воля… – Голос его, и всегдато слабый, едва шелестел, умирал прямо. – Я бы выдворил вас из Нью-Беверли. И немедленно, не дожидаясь утра… будь моя воля.

Марио пожелал ему приятных сновидений.

Побрившись, он вышел из ванной и тут же вернулся, чтобы взглянуть на себя в зеркало: как выглядит, не осталось чего на лице, цел ли нос, на месте ли уши. Надо же! Четверть часа, пока чистил зубы, умывался, брился, проторчать перед зеркалом, пялить глаза на собственную физиономию – и не знать, как выглядит. Понадобилось вернуться, еще раз, всего лишь мелькрм, бросить взгляд и удостовериться: все на месте. Где гуляют твои мысли, Марио? И думал он всего-то о том, идти ему завтракать или перебиться.

Завтракать – это сидеть за одним столом с яими. Не хотелось. Бывает такое: нет желания, и все тут. Душа не лежит, не то настроение. Лучше отыграться на собственном желудке, чем делать то, что тебе неприятно. Но тогда они решат, что тебе неловко показываться им на глаза, и ты, выходит, вроде как виноват, совесть тебя мучает… И почему так получилось? Он ничего такого не сделал, никому не насолил, не наподличал, даже резкого слова не сказал, хотя иногда и надо бы,– а кругом виноват. И потом – так сразу все изменилось, чуть ли не в один день. Не то что подозревают или косо смотрят, а подлавливают, уличают, травят. Их как с цепи спустили, набросились всей сворой, и не скажешь, чтобы случайно, само собой, совпадение такое. Природа и та совесть имеет: когда это было, чтобы разом все ненастья – и ураган, и землетрясение, и наводнение. А тут сразу, в один день, всей сворой. Кому-то, видать, нужно… Вот если предположить, что есть такой дирижер, тогда понятно. Взмахнул палочкой – они и заиграли. Тот же донос… Могли, конечно, и договориться, даже не договориться, а подогреть друг друга, воспылать к нему одной любовью. Причин на то хватает. Кого-то в Башню не пускают, кому-то карты смешал, а кто-то всего боится, как бы чего не вышло… Нет, дирижер есть, они только музыканты, слепые музыканты… Те, из «администрации»? И они музыканты… Увидеть бы, с какого пульта размахивают, заглянуть бы в партитуру…

В столовой уже сидели Сьюзен и Жан. Встретили никак, то есть ответили на приветствие и только, словно вошел официант сменить посуду. Они переговаривались, не замечая его. Ни слова, ни взгляда в его сторону. Ноль внимания… Ладно, переживем.

Марио налил минеральной воды, отпил. Особой неловкости он не чувствовал. Ну что, если не замечают? Пусть они сами по себе, ему и одному не плохо.

– Где же Доктор?

Жан постучал ножом по бокалу, как подзывают нерадивого официанта в каком-нибудь затрапезном кафе. Сьюзен засмеялась. Вот ведь как спелись: поощряет даже плоскую шутку.

Марио в полуха прислушивался к разговору. Проскользнуло что-то интересное. Вроде бы о той женщине, которая – как это сказал Эгон? – зачала Большой Мозг. Приезжает в Нью-Беверли. Любопытно, надо посмотреть. Но когда? Не сказали или он прослушал. И не спросить.

Жан вышел из-за стола.

– Потороплю.

Телефон стоял в углу, на столике, рядом с дверью. Жан набрал номер, продолжая болтать с Сьюзен. Из трубки – долгие гудки.

– Уже вышел.

Жан вернулся на свое место. Но разговор не возобновился. Шло время, а Доктор не показывался. И шагов не слышно. Из коридора несло тишиной.

– Схожу, – поднялась Сьюзен.

Так он и не смог потом вспомнить, когда же это навалило: раньше, чем вышла Сьюзен, или уже после крика. Скорее всего, как раз в ту секунду, когда она сказала «схожу». Женщины тоньше чувствуют, они первыми ловят – еще только тень, запах один, а они уже ловят. Потому она и пошла, что уловила. Он это на лице ее прочел, глянул только и понял: нехорошо что-то, бедой пахнет – такое оно было растерянное, тревожное. Тут и навалило: дышать нечем стало… Да, она еще на него посмотрела. «Схожу», – сказала, поднялась, отодвинула стул, чтобы из-за стола выйти, и посмотрела. Пока сидели, Доктора ждали, не замечала, ни одного взгляда, а сейчас беспомощно так, словно защиты искала, умоляла: да сделайте же что-нибудь, помогите… Когда же по дому полетел крик, то и сомнения уже не было – беда, и ничем тут не поможешь.

Марио вошел в комнату последним. Сьюзен куда-то убежала, Жан стоял у телефона и никак не мог правильно набрать номер. На диване в неудобной позе полулежал Доктор. Голова повернута к стене, одна рука на весу, ноги касались пола – как только он не свалился. Обут, в костюме, даже галстук аккуратно подправлен, будто только что его ладили перед зеркалом. И в комнате убрано, чисто, ни одной брошенной или небрежно положенной вещи. На тумбочке у дивана, как раз в изголовье, – пестрый квадратный предмет, и тоже лежит аккуратно. Марио сразу обратил на него внимание – это была зажигалка…