Текст книги "Сибирский Робинзон (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

   Борисов вошел в палату к одиннадцатилетнему мальчику. Его мама, находящаяся у постели больного, занервничала, увидя большой консилиум врачей, следующих за Борисовым. Внутренне никто из докторов не верил в излечение тяжело больного ребенка, не имея никаких научных оснований к обратному. Но мама мальчика жила последней надеждой и верила вместе с Борисовым.

   Лечащий врач докладывал:

   – Обычный синдром Верднига-Гофмана, проявившийся в более позднем периоде. Вначале ребенок стал подгибать ноги в коленях, часто падать, прогрессивно развивался тремор рук и снижение тонуса мышц. К десяти годам из-за атрофии мышц мальчик полностью утратил способность передвигаться самостоятельно. Начались незначительные изменения скелета, в частности появилась незначительная деформация грудной клетки. Наметилась тенденция к исчезновению основных безусловных рефлексов...

   Борисов, выслушав лечащего врача, обратился к матери больного ребенка:

   – Сегодня, ближе к обеду, я прооперирую мальчика и через несколько часов он вернется в палату. Сразу ничего не произойдет, но в течение месяца нервная система восстановится и постепенно начнут возобновляться мышечные функции. Ребенок полностью встанет на ноги и станет бегать здоровым человечком через шесть-восемь месяцев. Его мышцы не привыкли к работе и им необходимо восстановиться. Все плохое у вас позади, впереди полгода реабилитации и пожалуйста – хоть на чемпионат мира по бегу.

   У матери заблестели глаза, и она произнесла с огромной надеждой:

   – Я верю вам, доктор, но почему все говорят, что эта болезнь неизлечима?

   – Вы когда-нибудь были в деревне? – спросил Борисов.

   – В деревне? – удивленно переспросила она.

   – Да, в деревне. Там говорят, что кур доят. Но это шутка, извините. Медицина сейчас шагнула далеко вперед и многие неизлечимые болезни сейчас успешно лечатся докторами. А скептики пусть болтают что угодно, ваш мальчик будет здоров. Это говорю вам я – доктор Борисов, который всегда держит свое слово.

   Мальчика Диму увезли в операционный блок. Мама шла до последнего за каталкой и опустилась на пол у дверей, по другую сторону которых ее не пустили.

   Мальчик лежал на боку, операционные сестры обработали его поясницу антисептиком и смазали йодом. Набившиеся в предоперационную доктора, как сельди в банке, не понимали, что станет делать Борисов. Он не попросил удалиться коллег, они не видели хирургических инструментов рядом с пациентом.

   – Господа-коллеги, – заговорил Борисов, – вижу смятение, удивление и непонимание на ваших лицах. Под маской не видно, но я улыбаюсь. Что такое синдром Верднига-Гофмана? Обычное или необычное генетическое заболевание, которое передается по аутосомно-рецессивному типу. Длительная лекция здесь ни к чему, а если сказать кратко, то происходит нарушение проводящей функции нервных волокон. В результате атрофия мышц со всеми вытекающими последствиями. Вроде бы все просто, как дважды два. За разговором я делаю свое дело. Местная анестезия проведена, и я проникаю иглой в субарахноидальное пространство для взятия спинномозговой жидкости. У взрослого человека ее 140-150 миллилитров, у ребенка, естественно, меньше. Забираем десять миллилитров и вводим обратно другой раствор. Снова забираем и снова вводим. Сложно переоценить состав и значение ликвора для работы спинного и головного мозга. Посредством ликвора кровь расщепляется на питательные компоненты, одновременно вырабатываются гормоны, влияющие на работу и функции всего организма. Тэ дэ и тэ пэ, но, главное, в этой спинномозговой жидкости лежат проводящие нервы, функция которых нарушена. Может быть они стали тряпочными, тонкими, изъеденными. И я задался мыслью – а почему бы их не восстановить. Но это не проводок, который отрезал и заменил, хоть и функция у него почти такая же. Я решил изменить состав ликвора, чтобы он делал свою обычную работу и, кроме того, восстанавливал утерянное и поврежденное нервное волокно. Вот этим мы сейчас с вами и занимаемся – забираем ликвор мальчика Димы и вводим ему другой. Тот, который расправится с болезнью уже без нас. А мы поможем ему восстановительной мышечной терапией и так далее. Нет, но если вы не согласны, коллеги, с такой простотой, то можете рассказать журналистам, что каждый позвонок вскрыт, спинной мозг вынут полностью и вместо него вкручен нанокабель. Тоже не плохо, не правда ли? Совсем необязательно рассказывать всем, что найден иной состав ликвора, позволяющий справиться с этой редкой и тяжелейшей болезнью. А вы говорили, что не лечится. Не лечится только глупость, господа-коллеги. Спасибо, что выслушали, вам пора к своим пациентам, а Димочке к маме в палату.

   Врачи расходились из операционного блока в смятении. Перед этим они не понимали суть предстоящей операции и были уверены в ее абсолютной сложности. А тут обыкновенная спинномозговая пункция с необычной перекачкой ликвора туда-сюда. Кто мог подумать о жидкости иного состава? Или этот Борисов действительно уникальный гений, или он нам лапшу обыкновенную вешал на уши? Оперируй-не оперируй, но, если нервные волокна потеряли способность проводить импульсы от головного мозга – тут ничего не поделаешь, нервные клетки не восстанавливаются. Но они могут отрасти заново и в ускоренном темпе из-за ликвора иного состава, который послужит катализатором. Если это так, то гениально и просто. Просто, как все гениальное. Отношение к Борисову изменилось кардинально и резко. Его благоговейно уважали пока за смелость решений. Действительно – такой мог выжить в дикой тайге и выйти за тысячи километров к людям.

   Журналисты стаей кружились возле клиники, чувствуя профессиональным нутром сенсацию века. Им удалось заснять обездвиженного мальчика еще в домашних условиях, который не мог даже самостоятельно кушать, но у него еще работали безусловные рефлексы – он сглатывал пищу, поступившую в рот, самостоятельно. Профессора, с удовольствием давшие интервью, пояснили, что очень скоро мальчик лишится рефлексов и его придется кормить через зонд. Заболевание наследственное и лечению не поддается. Видимо, в клинике Борисова нашли способ небольшого продления последнего временного периода до превращения мальчика в абсолютный овощ. Другого решения этой проблемы не существует.

   Охрана, младший и средний медицинский персонал постоянно жаловались главному врачу – журналисты не дают спокойно работать. Они лезут, как крысы, в каждую щель, пытаются подкупить или пойти на рывок, совесть у них еще в семени папы отсутствовала. Главный врач решил выйти к журналистам и сказать несколько слов:

   – Не уважаемые граждане, потерявшие совесть и честь ради сенсации, доктор Борисов оперировал мальчика Диму, которого вы сейчас постоянно показываете по телевизору. Законно это или незаконно показывайте – пусть с этим вопросом разбираются правоохранительные органы. Мальчик после операции и мы ждем результатов только через месяц. Сказать или показать вам больше нечего. Своей неуемной назойливостью вы мешаете работать персоналу клиники. Может быть вы найдете в своих душонках хоть капельку совести?..

   Главный врач сжал кулаки и ничего не сказал более. До журналистов постепенно дошло, что в палату им не проникнуть и другой информации они не узнают. Знакомые профессора с удовольствием пояснили, что ни о какой операции тут речь идти не может. Они посоветовали подождать месяц, как говорил главный врач, и убедиться, что ничего не изменилось. Хуже бы только не стало.

   * * *

   Новый год уже на носу и Илья решил навестить свою Бэе-Олесю. Он подкупил спичек, побольше фруктов и переместился в свой таежный домик на берегу Безымянки. Сразу понял, что Олеся, забрав винтовку и патроны, ушла практически сразу. Куда – одному Богу известно. С ружьем и ножом она в тайге и тундре не пропадет. Видимо, пошла к тем местам, где кочуют с оленями эвенки. Выйдет замуж, нарожает детишек и станет рассказывать им потом, как однажды белый шаман спас ей жизнь. Илье стало грустно, он проверил металлические контейнеры – бензопилы, карабины и другие предметы остались нетронутыми. Олеся взяла хороший охотничий нож, спички, один карабин и сотню патронов к нему, фляжку, котелок и более ничего. Нет, исчезли и его лыжи. Значит, Олеся ушла по первому глубокому снегу. Он мысленно пожелал ей удачи. Наверное, это правильное решение – чего ей тут скучать и тосковать одной. Остались нетронутыми запасы ягод, грибов и мяса. Илья взял с собой сколько смог и переместился назад. Позже он не раз заглядывал в свой лесной домик, пока не выбрал все запасы грибов, ягод, ореха и мяса. Другие заготовки еды, типа сусака, лопуха, иван-чая, он вынес в тайгу, чтобы не загнивали со временем в подполье. Олеся так и не появилась ни разу. Нашла ли она свое счастье или сгинула в бескрайней тундре – кто знает.

   Борисов зарегистрировался со Светланой без каких-либо пышностей, праздновал свадьбу в собственном коттедже, куда пригласил только родственников. По существу, кроме родителей с обеих сторон и прислуги никого в доме не было. Илья подарил своей молодой невесте-жене изумительное колье с большим красным алмазом в центральной экспозиции. Золотые плетеные цепочки, инкрустированные красными алмазами чуть меньшей величины создавали необычный орнамент с зелено-голубыми грандидьеритами и розовато оранжевыми падпараджами. Колье не имело цены не только из-за самых дорогих камней в мире, но и из-за своего древнейшего происхождения. Теперь это уникальнейшее произведение искусства предков гипербореев носила счастливая Светлана. Многие или немногие заметят и сделают вывод, что на оранжево-красно-золотом фоне колье зелено-голубые грандидьериты расположены в соответствии со схемой созвездия Лебедя. Кто-то назовет это косым крестом, который в своей время являлся одним из символов Гипербореи. Но вряд ли последние будут правы. Гиперборея существовала пятнадцать-двадцать тысяч лет назад, а это колье в разы старше. Изотопное исследование подтвердит это без проблем. В мире и сейчас находят древнейшие останки цивилизации, но предметы старше тридцати тысяч лет замалчивают, ибо они не вписываются в общую теорию дарвинизма.

   Светлана, теперь уже Борисова, в упоении отдавалась живописи. Это прелестно, когда не надо вставать по будильнику, спешить на работу, учитывать мнение не всегда профессиональных критиков, отзываться на негативную рецензию явных завистников. Она работала дома иногда по двенадцать-пятнадцать часов, иногда не бралась за кисть в течение всего дня. Художник – это не клерк по найму, без вдохновения в душе могут работать только кубисты, у которых итак все наперекосяк, считала Светлана.

   Илья несколько дней посвятил совсем не своей клинике. Как гражданин страны и тем более врач, он не мог пройти мимо людей, уродующих жизни совсем молодых личностей. Людей? Скорее всего алчных нелюдей.

   * * *

   Обычная электрическая лампочка, ввернутая в старенький полусферный отражатель, иногда покачивалась со скрипом, высвечивая редкие, гонимые ветерком, снежинки. Ряды таких "античных" светильников свисали с двух высоких заборов, между которыми шла контрольно-следовая полоса колонии строгого режима. Тридцатиградусный мороз на верху конвойной вышки между заборами переносился с трудом даже в овечьем тулупе. В перчатках руки мерзли сразу же, и охранники надевали меховые рукавицы на вязочках, чтобы можно было их быстро скинуть и применить оружие в случае необходимости. Но никто из зэков на этой зоне судьбу рывком через заборы не испытывал. Спит или не спит часовой, метко стреляет или нет – проверять никому не хотелось. Подкопы делали и бежали другими способами, но не через контрольно-следовую полосу и высокие заборы, на которые еще нужно забраться.

   Новый Год на зоне встретили спокойно, без особых происшествий и даже не выявили ни единого случая употребления спиртных напитков. Блатные, конечно, не обошлись без водочки, но праздновали Новый Год тихо, без эксцессов. Оперативники и режимники знали кто, где и что станет употреблять, но не свирепствовали и им за это платили совершенной иной монетой.

   Полковник Елизаров, начальник колонии, именуемый у зэков хозяином, появился на зоне уже третьего числа. Решил сделать небольшую внеплановую проверку. По графику он был ответственным от руководства на следующий день, но решил обследовать свои владения внезапно. Выслушав доклад ДПНК (дежурный помощник начальника колонии), он остался доволен – тяжких нарушений режима нет и в ШИЗО (штрафной изолятор) никого еще в этом году не поместили.

   Полковник направился прямиком в промышленную зону на производство. Зона не числилась дотационной и давала неплохую прибыль, за что Елизарова в ГУФСИНе ценили и уважали. Он умело организовал производство мебели, спецодежды для сотрудников нефтяных скважин, осужденных, держал небольшую свиноферму на отходах столовой, снабжая мясом руководство ГУФСИН и иногда зэков. Была и небольшая автомастерская, где могли отремонтировать любой автомобиль, покрасить и отполировать. Смотрящие начальники знали, что он строил себе коттедж руками осужденных, используя пиломатериалы колонии, закрывали на сии деяния глаза, так как им тоже что-то и где-то строилось. Некоторые честные офицеры пытались протестовать подобному произволу, писали заявления. Их рассматривали, проводили проверку, в ходе которой указанные факты не подтверждались. Понятное дело, что таким офицерам в колонии и во всем ГУФСИНе место не находилось. Разве когда-то было сложным уволить честного офицера со службы? Это балласт и падаль уволить трудно, а честного запросто.

   Елизаров не просто так приехал в колонию... Ему скоро шестьдесят и наверняка отправят на пенсию, а дело необходимо передать в надежные руки. Он не собирался оставаться в России, давно уже прикупил домик в Испании на берегу моря и учил язык, приглашая на дом одну из преподавателей соответствующих курсов. Немолодая дама, а симпатичная сорокалетняя женщина вполне его устраивала и не отказывала полковнику в интиме. Жена умерла, дети выросли – почему бы и не махнуть в Испанию вместе с дамой сердца.

   Пятнадцать лет он руководил этой колонией и помнил, как принял зону в период безработицы и разгула мафии. Правда все уже шло на спад, но еще во всю занимались жестким рэкетом, не платили зарплату и по городу ездили братки, вовсе не опасаясь гаишников. Еще тогда он отделил небольшое помещение в одном из цехов глухой стеной и потайной дверью. Те несколько зэков, которые строили и знали секрет, отравились паленой водкой. В тоже время уволили одного неудобного офицера, он как раз отвечал тогда за режим. Зэков нет, офицер наказан, все шито-крыто и до сих пор на зоне никто не знает о секретной, потаенной комнате.

   Никто кроме тех зэков, кто находится там и одного офицера производственника, выполняющего роль курьера. В секретной комнатке работали четверо зэков со сроками наказания от двадцати лет и больше. Условно-досрочное освобождение им при хорошем поведении полагалось лет через пятнадцать, а Елизаров обещал им через пять лет полную свободу. Новые, настоящие документы и большие деньги, чтобы забыть проведенное время в колонии в объятиях девочек, шума морского прибоя и другой райской жизни. Пять лет и двадцать – разница огромная и зэки соглашались, даже не подозревая, что подписывают себе смертный приговор. Их приводили в тайное помещение и больше никто из администрации и других зэков их не видели. По документам они направлялись в другую зону, но автозак взрывался по неизвестным причинам в дороге, раскидывая вокруг куски тел обожженных бомжей. Еще через пять лет взрывали уже не бомжей, а тех зэков, которые уже отработали свой срок и ехали счастливые за новыми документами и райской жизнью.

   Пять лет они занимались монотонным, нудным и непривычным для себя делом без солнечного света и других лиц словно на маленькой подводной лодке. Иногда чуть не сходили с ума, но райская жизнь впереди заставляла трудиться снова и снова. Каких-то пять лет... это не двадцать или двадцать пять, можно и потерпеть.

   Все эти годы они фасовали героин, кокаин и другие наркотики по дозам, по чекам, как говорится, по колесам. Наркотики поступали большими партиями, в зоне их никто не искал и фасовались они в зависимости от заказа более мелких покупателей. Кому-то несколько чеков, кому-то килограмм или сто грамм. Один и тот же курьер поставлял им товар, он же забирал расфасовку. Помещение служило и складом в том числе.

   Полковник Елизаров готовился к пенсии и знал, что ему необходимо подать рапорт – или на продление срока службы, или на увольнение в связи с выслугой лет и достижением пенсионного возраста. Продлять он ничего не собирался. Денежек скопил достаточно, а оставив здесь своего человека на бизнесе, мог иметь еще и небольшой процент дохода. Он заранее приобщил своего заместителя по оперработе к тайному бизнесу, но полностью никогда и никому не доверял. Его заместитель, который владел всей агентурой на зоне, даже представить себе не мог, что именно в зоне находится основной склад наркотиков и именно там его фасуют для основных покупателей.

   Полковник завел ошарашенного заместителя в тайное помещение, ознакомил с подробностями и тонкостями. Потом отправил домой отдыхать – завтра он должен принять все бразды правления в свои руки. А он напишет рапорт на пенсию без медицинского освидетельствования – в Испании оно ему ни к чему. Довольный, он вошел в свой кабинет, сел в кресло и представил себе шум морского прибоя, он на собственной вилле, и его дама в коротенькой юбочке подает бокал прелестного вина.

   – Задумался, полковник?

   Голос прозвучал неожиданно и Елизаров вздрогнул. Перед ним внезапно возник мужчина в приличном костюме и с очень знакомым лицом.

   – Кто вы? – удивленно спросил полковник.

   – Разве вы не узнали? Бонд, Джеймс Бонд.

   – Да, действительно похожи и все-таки?

   – Перейдем к делу, полковник. Я пришел получить от вас чистосердечное признание в организации наркобизнеса, убийства осужденных, привлечение их к незаконному труду и так далее. Бумага у вас есть, пишите, полковник, пишите.

   – А не пошел бы ты, агент ноль, ноль семь в свою Великую Британию, а по-русски в жопу?

   Елизаров нажал тревожную кнопку и ждал – вот-вот ворвутся сюда его бойцы и Бонд растворится, исчезнет в промышленной зоне его учреждения. Наркотики помогут расколоть его, а потом он сгорит заживо в кочегарке или станет фасовать наркотики вместе с другими зэками, но пожизненно.

   Мужчины смотрели друг на друга пока ничего не предпринимая, каждый уверенный в своей правоте и физической силе. Тайм-аут затягивался и Елизаров начал волноваться. Он решил встать и выглянуть в окно, не понимая, почему до сих пор нет в кабинете бойцов караула. Но почему-то не смог подняться.

   Мужчина, назвавшийся Джеймсом Бондом и похожий на него как две капли воды, пояснил:

   – Никто не придет и не услышит вас, если захотите потренировать горло. У вас сейчас начнутся боли и будут продолжатся до тех пор, пока вы не станете писать правдивое чистосердечное признание. Попытаетесь что-либо утаить – боли возникнут с новой силой. А я прощаюсь с вами, полковник, очень нехорошо и некрасиво, когда от ваших наркотиков умирают молодые люди, когда ломаются их судьбы. Вас бы определить в тот самый таинственный цех, но наркотики – зло, поэтому вас будут судить. Станете рачком-полосатиком, это вам больше подходит.

   Мужчина вышел из кабинета и Елизаров рванулся к двери. Но кто-то приковал его невидимыми цепями или наручниками к креслу, сдавливая суставы и мошонку. От боли он дико закричал, но никто не вбегал в кабинет на его крики, никто не реагировал на тревожную кнопку, словно все исчезли вокруг. Боли усилились и Елизаров инстинктивно схватился за авторучку – боль заметно ослабла. Он повертел ее в руках и положил на стол. Дикий крик потряс кабинет, и полковник немедленно схватился вновь за авторучку. Боль стихла, и он начал писать на листе обыкновенную ерунду, но новая волна атаковала с невиданной силой. Елизаров понял, что Джеймс Бонд оказался прав и начал писать. Он останавливался иногда в раздумьях – боль не торопила его, но когда он решил немного соврать, то долго корчился в судорожных приступообразных схватках. Писал он долго и правдиво, а потом сам позвонил в ФСБ. Его увезли, в промышленной зоне обнаружили тайное помещение с большой партией наркотиков и четырех осужденных, которые по документам скончались от взрыва четыре года назад...

   Позже Елизаров все отрицал и пояснял, что был вынужден написать это липовое признание под воздействием непреодолимой болевой силы, которую организовал Джеймс Бонд. Но склад наркотиков обнаружили именно там, где он написал, зэки его опознали, а врачебно-психиатрическая экспертиза признала вменяемым. Ему посоветовали не ссылаться на Бонда, но так и не добились правды о мужчине, который посетил и вынудил к признанию полковника. Все посчитали это очередным неудачным бредом и попыткой симулировать психическое заболевание. Позже Елизаров получит пожизненный срок, а пока шло следствие, выявляя новых и новых людей, замешанных в наркоторговле.

   * * *

   Месяц пролетел в неустанной борьбе за жизнь, за здоровье, прибавляющееся с каждым днем. Дима стал шевелить пальцами, потом поднимать руки и начал садиться на кровати. Чуть позднее кушал самостоятельно и опускал ноги на пол. Первый раз он встал с помощью матери и медицинской сестры, но сразу же рухнул на кровать, как только его отпустили, ноги не держали совсем. Но постепенно он научился держаться устойчиво и даже делал неуверенный шаги. К концу месяца мальчик, поддерживаемый мамой, уже мог немного ходить по коридору.

   Лечащий врач принял решение о выписке, и мама помчалась к Борисову. Упав на колени, целовала руки, прижимаясь мокрыми щеками, шептала что-то, понятное ей одной. Борисов взял ее за плечи, поднял на ноги и пожелал долгой, счастливой жизни, легонько подтолкнув к двери.

   Десяток метров от крыльца до машины Дима прошел сам. Налетевшие журналисты щелкали фотоаппаратами и водили кинокамерами, задавая кучу вопросов. Они хорошо помнили состояние мальчика, когда он попал в эту клинику. Вышедший к журналистам главный врач пояснил только одно:

   – Вы помните состояние мальчика месяц назад и видите его сейчас. Идите, бегите, мчитесь к своим импотентным профессорам, они вновь наврут что-нибудь о неправильно установленном диагнозе, что мальчик вовсе и не болел этим заболеванием. Они напрочь забудут свои слова о неизлечимости именно этого мальчика, а не какого-то другого. И запомните одно – Борисов свое слово держит всегда. Ваши консультативные профессора утверждают, что такая болезнь, как сирингомиелия, не излечима. Так пусть именно они направят к нам больного с таким диагнозом, чтобы не завыть потом от бессилия и зависти, увидя после операции абсолютно здорового человека, которого считали потерянным для здоровья. Радоваться надо новому светиле в медицине, а не поносить его домыслами и клеветой о какой-либо невозможности. Да, Борисов не профессор, он намного выше их и такого звания еще не придумали.

   Главный врач повернулся и ушел, а журналисты действительно помчались к профессорам, ранее заявлявшим о невозможности подобного лечения. Но ни один из них общаться не захотел. Они собрались своим узким кругом, где признали, что незаслуженно, скорее не разобравшись, давали опрометчивое интервью ранее. Одиннадцатилетнего мальчика Диму профессора знали прекрасно, он прошел практически через руки каждого из них. Различают три формы этого синдрома: врожденную, раннюю (до шести месяцев) и позднюю (до двух лет). Дети с врожденной формой умирали быстро, с ранней формой доживали до десяти лет, а поздний синдром мог длиться до двадцати-тридцати годков. Сколько времени мог бы еще прожить Дима на искусственном вскармливании через зонд, когда отказал бы даже глотательный рефлекс? И что это за жизнь, когда мозг работает ясно, а тело тебе не принадлежит?

   Профессора долго спорили о методики операции Борисова, выдвигая и тут же отбрасывая одну версию за другой. По-всякому выходило, что тут использована какая-то другая методика, не связанная с операционной техникой в обычном понимании этого слова – ничего там не отрежешь и не пришьешь.

   Им предложили через журналистов направить в клинику больного сирингомиелией, с заболеванием, которое во всем мире признается неизлечимым. Причиной заболевания может служить травма, инфекция и чаще всего наследственность. В продолговатом или спинном мозге усиленно, можно сказать патологически разрастается глия, которая потом сама по себе умирает от переизбытка, образуя полости, заполняемые жидкостью. При этом нервные клетки чувствительных и двигательных нейронов сдавливаются и отмирают. Болезнь прогрессирует с соответствующей симптоматикой, например, отказом чувствительной и двигательной функций ног. Глия или нейроглия – это вспомогательные клетки нервной ткани. Все нервные клетки, нейроны, в привычном обывателю понимании, как раз и находятся в полном окружении этой глии, которая выполняет опорную, трофическую, секреторную, разграничительную и защитную функции. Один из профессоров наблюдал больного с аномалией Киари и как следствие возникшей сирингомиелией.

   Спинной мозг переходит в головной через затылочное отверстие. Чуть выше этого отверстия находится задняя черепная ямка, в которой расположены мост, продолговатый мозг и мозжечок. При расширенном отверстии эти участки проваливаются в просвет, происходит их сдавление, нарушение оттока спинномозговой жидкости, приводящее к гидроцефалии, в простонародье водянке головного мозга. Спинномозговой канал расширяется и развивается сирингомиелия. Один из профессоров произнес:

   – Вы все прекрасно знаете больного Иванчука, ему двадцать пять лет, синдром Киари, гидроцефалия и сирингомиелия. Кроме параличей появились небольшие признаки деменции. Если Борисов поставит на ноги этого больного, то я не то, что признать, я молиться на него стану.

   Других слов не требовалось и "волю" профессоров объявили журналистам во всей красочной аранжировке возможных и невозможных событий. Но уже никто из докторов наук не сказал вслух, что лечение невозможно, они ограничивались более мягкими фразами – никто еще не вылечивал таких больных.

   * * *

   Борисов в своем кабинете выслушивал лечащего врача – кардиохирурга. Тот докладывал неуверенно и с непониманием.

   – Больной Каратаев Иван Ильич, пятьдесят лет, кардиомиопатия с четко выраженной структурной перестройкой волокон миокарда и образованием рубцовой ткани. Хроническая сердечная недостаточность медикаментозному лечению уже практически не поддается. Не понимаю, честно сказать, Илья Николаевич, зачем вы приказали взять этого больного. Ему только пересадка сердца может помочь, но мы не трансплантологи и сердца у нас донорского нет. Ему бы в клинику Мешалкина в Новосибирске – клиент богатый, может оплатить пятьсот тысяч долларов США за пересадку.

   – Вот и предложите ему оплатить, а сами готовьте больного к операции, как только пройдет оплата.

   – К пересадке сердца?! Но у нас нет донорского сердца и даже аппарата искусственного кровообращения... Это невозможно!..

   – Возможно-невозможно... Вы делайте, что вам говорят и готовьтесь ассистировать, почитайте литературку, освежите память, – возразил Борисов, – психологически готовьте больного к операции по пересадке искусственного сердца. Все будет прелестно, идите.

   Доктор вышел из кабинета ошеломленный. "Это же сердце, а не спинной мозг", – произнес он у себя в ординаторской. "Вот именно, – подколупнули его нейрохирурги, – это сердце, которое можно и давно пересаживают. А спинной мозг еще никто и никогда, это святое". "А-а-а", – махнул кардиохирург рукой и ушел к больному в палату.

   Через несколько дней на еще одно небывалое зрелище пришли посмотреть все свободные доктора клиники Борисова. Но смотреть пришлось через окна предоперационной, чтобы не заносить количеством людей лишние микробы.

   Илья сделал разрез, вскрыл грудную клетку и начал работу с большим кругом кровообращения. Он пережал аорту у левого желудочка, между двумя зажимами произвел рассечение и подшил к основной артерии коротенький кончик подобного сосуда биологического протеза. Коллеги смотрели на биопротез сердца с огромнейшим изумлением. Вырастить искусственное сердце еще не удавалось никому. Это сразу решало массу вопросов таких, как поиски донора, биологическую совместимость, срок службы и много других. Пальцы оперирующего хирурга мелькали, как заведенные отточенными движениями, и ассистенты еле успевали сушить рану, перехватывать нити и держать крючки. Борисов пережал, отсек и сразу же подшил верхнюю полую вену, а за ней нижнюю. Следом перевязал венечные артерии на аорте, которые питали естественное сердце – новое не требовало внутримышечного кровообращения.

   Илья спешил, зная, что время операции тоже является своеобразным травмирующим фактором для пациента. Он пересек легочной ствол, подшивая его к соответствующему отростку на биопротезе и поочередно скреплял швом четыре легочных вены. Новое искусственное сердце заработало, равномерно гоняя кровь по обеим кругам кровообращения. На всю операцию у него ушло два часа вместо восьми обычных при пересадке сердца. Грудную клетку скрепили скобами и наложили швы на кожу уже ассистенты Борисова.

   Блестяще технически проведенная операция произвела фурор среди кардиохирургов не только своим исполнением. Скорее самим предметом пересадки – искусственным сердцем из биоволокна. Непосредственную пересадку мог выполнить не один хирург, в каждом городе таковые нашлись бы без труда. Намного сложнее создать само сердце, работающее многие десятилетия в организме с любой группой крови и не требующее постоянного или длительного применения иммунодепрессантов, снижающих риски отторжения чужеродной организму ткани. Заведующий кардиохирургическим отделением клиники подвел итог обсуждению операции в ординаторской.

   – Во сколько сотен лет рождаются такие хирурги – я не знаю, возможно, он такой первый. Вы все видели технику проведения операции. Точные, аккуратные движения, убыстренные в несколько раз, словно прокрученная кинопленка в ускоренном режиме. В душе возникает мгновенный страх – сейчас брызнет кровью перерезанный сосуд, а он уже перевязан и не успевает кровоточить. Тут нет слов, как и само произведение искусств – сердце. Ной-хау в кардиохирургии... Эта сенсация облетит весь мир – создано, пересажено и успешно работает искусственной сердце. Великолепно! Этому больному Каратаеву невероятно повезло, как и всем нам, работающим у гениального изобретателя и хирурга.