Текст книги "Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Все это не понравилось Энглтону. Голицын был для него священной коровой, и забивать ее было запрещено. Вместо Голицына «забили» Носенко – Энглтон объявил его невменяемым и на четыре года упрятал в тюрьму. Чтобы не мешал выполнять намеченную программу. Между тем Голицыну стало тесно в Америке, а слух о его сенсационных разоблачениях проник во все дружественные ЦРУ службы. Нужно было консультировать и их, потому что бывший неудачный оперативник хельсинкской резидентуры ПГУ мог выступать специалистом по всем странам и регионам, а память его вмещала сотни и сотни новых фамилий и фактов.

Голицына отправили в турне. По пути в Лондон он заехал в Оттаву, из Лондона его попросили в Копенгаген, к нему на аудиенцию приезжали люди из Стокгольма, Бонна, Осло и других столиц. Результат всех этих консультаций и бесед был поистине разрушительным: везде по указке перебежчика принимались самые экстренные меры, кое-где закончившиеся даже громкими судами над советскими «шпионами» и самоубийствами оговоренных сотрудников спецслужб.

Вся эта вакханалия длилась почти 16 лет. [67]67
  Д. Уайз. Охота на «кротов». M.: «Международные отношения», 1994.


[Закрыть]Работа ЦРУ против СССР и стран социалистического лагеря была почти полностью парализована. Разведслужбы стран НАТО барахтались в грязной воде, оставленной после «помывки» с Голицыным. Потом, конечно, «справедливость» восторжествовала, Носенко освободили из тюрьмы и признали его правоту, Энглтона уволили на пенсию, а Голицына… Впрочем, ничего серьезного с ним не произошло. Он еще долго морочил голову западным советологам и кремленологам, морочит, кажется, и сейчас.

Ну что делать – человек наконец нашел себя.

Примерно аналогичная ситуация возникла в недрах английской контрразведки МИ-5, когда в Оттаве в 1945 году сбежал шифровальщик резидентуры ПГУ Игорь Гузенко. Получив от него довольно расплывчатое описание советского «крота», занимавшего в МИ-5 якобы высокий пост и связанного в прошлом с Россией, контрразведчики приступили к его поиску. Подозрение пало на Роджера Холлиса, который в ходе латентного и длившегося многие годы расследования поднялся по служебной лестнице до директора МИ-5. Понятное дело, что сделать подкоп под своего руководителя контрразведчикам было не так просто.

Расследование возглавил комитет, образованный из представителей обеих служб – МИ-5 и МИ-6. Они исповедывали в отношении Советского Союза крайне правые взгляды и получили неформальное название «младотурки». В своем рвении они заходили так далеко, что Роджеру Холлису приходилось их сдерживать, что, естественно, только увеличивало их подозрения. С приездом в Лондон «консультанта» Голицына подозрения «младотурков» превратились в идею фикс. Все провалы, которые имели место у английской разведки и контрразведки, «младотурки» списывали на Холлиса. Даже после отставки Холлиса в 1964 году расследование его просоветской деятельности продолжалось. Окончательной ясности на этот счет не существует и поныне. [68]68
  Ф. Найтли. Шпионы XX века. M.: «Республика», 1994.


[Закрыть]

Противостояние разведок – это форма борьбы, а в борьбе бывают потери, ошибки, издержки. Предательство – это цена за благодушие, самоуспокоенность и упущения в подборе и воспитании кадров. Но если взглянуть на вещи беспристрастно, по-философски, то следует признать, что без предателей не существовало бы и разведки. Мы считали и будем считать Кима Филби и его английских коллег по работе нашими идейными товарищами и верными союзниками, в то время как в СИС, где он много лет проработал, его считают предателем. И это естественно: пока будет деление на «своих» и «чужих», будут предатели и верные агенты.

И такое положение вещей вряд ли изменится в обозримом будущем.

ЗАПОЛЯРНАЯ РЕЗИДЕНТУРА

Грумант угрюмый, прости!

На родину нас отпусти!

На тебе жить так страшно —

Бойся смерти ежечасно.

Из старинной поморской песни

Путь на архипелаг длиною в пять лет

Моцарт: Признаться, мой реквием меня тревожит.

Сальери:А ты сочиняешь реквием? Давно ли?

А. С. Пушкин

По возвращении из Швеции моя семейная лодка получила пробоину, в результате чего и служебная карьера на какое-то время была приостановлена. Во всех спецслужбах не приветствуются разводы с женой, и разведка КГБ не являлась в этом плане каким-то исключением. И хотя меня на «гражданку» не уволили, и удалось, что называется, остаться на плаву, рассчитывать на быстрое продвижение по служебной лестнице или на интересную работу за границей было уже трудно.

Проработав несколько лет в одном и том же отделе нелегальной разведки, я начал уставать, понемногу тупеть и страшно скучать по настоящей оперативной работе, поэтому перевелся в другой, смежный отдел управления, но и там по прошествии нескольких лет стал «закисать» ввиду явного отсутствия перспектив выйти на передний фронт работы.

В это время моим коллегам из англо-скандинавского отдела понадобился руководитель точки в Баренцбурге. Лучшего места для того, чтобы успокоить расшатавшиеся в первопрестольной нервы и удовлетворить жажду оперативных приключений, на земном шарике найти было трудно. Конкурс в это непрестижное разведывательное захолустье практически отсутствовал, оставалось только договориться с моим начальством, чтобы «отпустило».

Не знаю, как сейчас, но тогда получить «отпуск» было так же трудно, как крестьянину поменять помещика после введения пресловутого Юрьева дня. Переход в другое подразделение нужно было сделать деликатно, не задевая струн чувствительной натуры начальника. Нужно было договориться с руководителем нового подразделения о том, чтобы он сам обратился к начальнику и попросил отпустить к нему подполковника Григорьева, потому что без него ему никак не решить возникших оперативных проблем в заданном регионе Европы или Азии. Упаси Бог приходить самому к своему начальнику и лично просить отпустить тебя к другому! Нет, надо чтобы инициатива исходила со стороны, иначе все может быть истолковано как «заговор с целью нарушения неписаных правил лояльности и преданности любимому подразделению».

Примечательно, что этот прием – личное обращение с просьбой разрешить перевестись в другой отдел – некоторыми хитрецами использовался в других целях, а именно: для повышения в звании или должности. Известно, как начальство не любило торопиться с продвижением подчиненного состава и без всяких видимых и объективных причин задерживать представления на очередное звание или должность. Нас все время считали молодыми, хотя некоторым переваливало на пятый десяток. В свое оправдание руководители всегда приводили примеры из собственной практики, согласно которой они ходили в капитанах или майорах двойной срок, а не в меру ретивым объявляли: «А вы, батенька, еще и карьерист!» Так вот, для того чтобы ускорить решение на получение очередного звания, нужно было прийти к начальнику и попросить его отпустить в соседнее «дружественное» подразделение, где обещали сразу «дать подполковника или помощника начальника отдела». Начальник начинал волноваться и уговаривать остаться, потому что уже завтра он даст указание написать на тебя представление к очередному званию.

…Начальство не стало препятствовать моим планам, и я приступил к подготовке командировки на Шпицберген. До отъезда на архипелаг оставался месяц, и, завершая подготовку, я наносил последние визиты руководителям различных заинтересованных в моей будущей работе подразделений.

Майским светлым днем 1986 года, пребывая в сладостно-томительном предвосхищении момента расставания с Большой Землей, я шел по длинному коридору в кабинет моего будущего непосредственного шефа, начальника англо-скандинавского отдела, чтобы получить от него на прощание некоторые «ЦэУ», без которых не обходилась ни одна моя командировка.

Я уже протянул руку, чтобы толкнуть дверь, как рука моя провалилась в пустоту, потому что кто-то тянул дверь на себя. Удержав равновесие, чтобы не упасть на выходящего из кабинета посетителя, я увидел перед собой улыбающегося… Олега Антоновича Гордиевского собственной персоной.

– Боря, привет!

– Привет, Олег. Какими судьбами?

– Да вот приехал в командировку.

Мне было известно, что Гордиевский находился в командировке в Лондоне и что его кандидатура «котировалась» на должность резидента. После завершения своей второй миссии в Копенгагене, длившейся не менее пяти лет, он вернулся в Центр, но «просидел» в Москве не долго и сразу был оформлен в командировку в Великобританию в качестве старшего сотрудника информационного обеспечения лондонской резидентуры.

После Копенгагена Гордиевский развелся со своей женой, с которой прожил более двадцати лет, и женился на другой женщине, с которой познакомился все в том же Копенгагене. Не знаю, что из себя представляла его вторая жена, потому что никогда ее не видел, но в отличие от первой она за короткое время родила ему двух детей. По национальности она, говорят, была азербайджанкой и работала технической сотрудницей европейского отделения ВОЗ [69]69
  Всемирная организация здравоохранения.


[Закрыть]в Дании.

Поскольку причина для развода с первой женой была в общем-то уважительной – бездетность, никаких последствий для его служебной карьеры он не имел. Да и вообще Гордиевский считался на службе способным, перспективным и безупречным в моральном отношении работником, так что развал семьи никто не мог поставить ему в упрек.

Между Копенгагеном и Лондоном у нас с Гордиевским было несколько случайных встреч в коридорах или в столовой служебного здания и коротких бесед на безобидные темы типа «как дела – как семья», потом его стажировка перед Лондоном, во время которой он обходил все или почти все подразделения разведки, работающие по данному региону. Не прошел он мимо и нашего управления, из которого, собственно, вышел и в котором его хорошо знали. Приняли в управлении нелегальной разведки стажера гостеприимно, памятуя о его происхождении и работе в прошлом, и по установившейся практике не преминули «загрузить» или «озадачить» на полную катушку. Его подробно посвятили в достаточно пикантные дела конкретных нелегалов и попросили «по старой памяти» помочь в решении некоторых вопросов в Англии.

Никто из отъезжающих никогда от заданий не отказывался, даже если они заведомо казались невыполнимыми. Не отказался от них и Гордиевский. Не могу сказать, как он выполнял свои обязательства перед «родной» нелегальной Службой, но скажу только, что связь с ним для Службы вышла «боком».

Но об этом позже.

…Гордиевский появился в Лондоне в тот самый момент, когда между обеими странами в самом разгаре была т. н. визовая война. По окончании командировки с берегов Темзы исправно возвращались на родину сотрудники резидентуры, а на замену им никто на этих же берегах не появлялся, потому что англичане не выдавали им визу. При этом «меткость стрельбы» была изумительной, потому что пораженными оставались только мишени ПІТ КГБ, остальные же службы и ведомства осуществляли замену своих сотрудников планово и почти беспроблемно.

Дошла очередь и до резидента. Центр долго тянул с его заменой, но момент все-таки наступил. Резидент вернулся в Москву, а его кандидату на замену в визе было отказано. Тогда Центр тщательно «прошерстил» свои кадры и сделал новый заход, послав на визу совершено нерасшифрованного полковника, но результат был тот же. Нашли третьего, четвертого, но англичане стояли на своем и упорно не пускали «козла» в свой огород.

В лондонской резидентуре уже никого из старших сотрудников не оставалось. Кроме Гордиевского.

И тогда Центр пришел к естественному решению назначить резидентом его, уже «сидевшего» в стране. Слух об этом назначении мгновенно распространился в компетентных кругах, и я тоже узнал, что Олег Антонович скоро должен был появиться в Москве для официального утверждения в статусе руководителя одной из самых престижных и важных точек разведки. Признаться, несмотря на многие положительные деловые качества Гордиевского, я считал, что в руководители такой ответственной загранточки он подходил мало. Он хорош был как кабинетный работник, но опыта вербовочной работы не имел, с людьми был слишком сух и формален.

…Он некоторое время стоял передо мной, улыбаясь своей характерной «земноводной» улыбкой, а потом все-таки закрыл за собой дверь, приглашая меня на короткий разговор.

– Слушай, – начал он, – я сейчас в беседе с шефом узнал, что ты едешь резидентом в Баренцбург.

– Да, это так.

– Поздравляю. Я постарался охарактеризовать тебя с самой лучшей стороны. Сказал, что Шпицберген – это не тот масштаб для такого грамотного, способного и вообще перспективного работника.

Гордиевский всегда отличался распространением неумеренных и довольно фальшиво звучавших комплиментов в присутствии самого адресата.

– Спасибо. Как ты сам-то?

– Я приехал на пару недель на утверждение.

– Ты молодец. Такое назначение ко многому обязывает. От души поздравляю.

– Спасибо. Надо было бы как-нибудь встретиться, поболтать.

– Нет проблем. Звони, как будешь свободен.

– Отлично. Ну, я побежал, мне еще надо заскочить кое-куда.

– Конечно, конечно.

Мы обменялись домашними телефонами, Гордиевский ушел, а я открыл дверь и пошел на беседу к начальнику.

Прошел примерно месяц с того времени, как я встретил Гордиевского, но он мне так и не позвонил. Признаться, я не горел желанием встречаться с ним в интимной обстановке – слишком свежи были впечатления от его холодного отношения ко мне в Копенгагене. От своих знакомых я узнал, что дело с назначением его резидентом в Лондон слегка подзатянулось, и ему предложили уйти пока в отпуск, чтобы подправить пошатнувшееся на оперативном поприще здоровье. Для этого всегда оставляли свободные места в подмосковном санатории КГБ в Кратово. Туда он и уехал. Ясно, что позвонить он мне не мог, потому что в Москве его не было.

Между тем я уже заказал билет на самолет для себя и жены до Баренцбурга и потихоньку собирал и паковал вещички. В июньское жаркое утро на снимаемой нами квартире зазвонил телефон.

– Борис Николаевич? Говорит дежурный по управлению. Вам надо срочно явиться на работу.

– А что-нибудь случилось?

На другом конце провода возникла пауза, потом дежурный сказал:

– Вы приезжайте и обо всем узнаете на месте.

Я сразу подумал о предательстве. Последнее время месяца не проходило без известий о том, что тот или иной сотрудник разведки ушел на Запад. Коллектив разведчиков был взбудоражен этим бедственным явлением чрезвычайно. Удары сыпались на Службу один за другим, и она, не успев оправиться от одного, принимала на себя уже другой. ПГУ гудело от всех разговоров и пересудов на эти темы, как улей. Время было тревожное, как при затишье накануне большой грозы.

Человек ко всему привыкает, в том числе, вероятно, и к предательству.

Со временем оперсостав ПГУ, отупев от всех передряг, перестал так остро реагировать на уходы своих бывших коллег к противнику и воспринимал их как неизбежное зло. Да и руководство, кажется, считало их необходимым атрибутом, сопровождающим опасную работу по выполнению почетных заданий партии и правительства в новых социально-исторических условиях. Правда, когда снаряд ложился рядом или прямо попадал в тебя, было уже далеко не до философии.

…Дежурный попросил меня зайти в кабинет номер такой-то. Мой старый товарищ и наставник Геннадий Степанович Снигирев, теперь уже тоже ушедший безвременно в мир иной, сидел за столом, заваленным горой оперативных досье и файлов.

– Степаныч, что случилось?

– Что случилось, тра-та-та-та? Сбежал твой лучший друг Гордиевский!

– Гордиевский?! Не может быть.

– Может, тра-та-та-та!

– Когда?

– Сегодня ночью?

– Как?

– Из санатория в Кратове. Обманул «наружку» и сбежал.

– «Наружку»? Он что: был в разработке?

– Судя по всему. Командировка в Москву была легендой.

– Англичане?

– Похоже, да.

– И что же теперь?

– Сейчас надо срочно определить, к каким делам он у нас имел доступ.

– Проще сказать, к каким он не имел доступа.

– Вот именно, тра-та-та-та!

Все воскресенье мы со Снигиревым занимались «локализацией провала», но работу до конца завершить не успели, охватив только основные и самые важные дела. В таком же режиме провели выходные сотрудники других подразделений, с которыми в той или иной степени «сотрудничал» предатель с двадцатитрехлетним стажем работы в разведке. Последствия предательства даже на первый взгляд были весьма разрушительными, а последующие обобщения и анализ только усугубляли предварительную картину нанесенного Службе ущерба.

Из рассказов «посвященных» товарищей стало постепенно известно, какие события предшествовали побегу Гордиевского.

Во-первых, вызов предателя в Москву для утверждения его в правах резидента лондонской резидентуры был только предлогом. Вообще-то Центр действительно планировал сделать его резидентом, но затем в его распоряжение, очевидно, попала информация о предательстве кандидата, и он был взят в оперативную разработку. [70]70
  Сам Гордиевский теперь утверждает, что выдал его известный Олдрич Эймс. Вероятно, СИС «похвасталась» своей вербовкой перед американцами, а Эймс работал в ЦРУ именно на таком направлении, где смог узнать об успехах своих союзников. Если это так и было, то англичане после разоблачения Эймса были по крайней мере «квиты» с американцами и «отомщены» за проявленное к ним со стороны спецслужб США традиционное недоверие. Если Большой Брат всегда считал англичан ненадежными партнерами, то теперь такие претензии англичане могли предъявить к ЦРУ.


[Закрыть]

Разработка шпионов – прерогатива контрразведывательных органов, поэтому Гордиевским занялись Второе и Седьмое управления КГБ. Не скажу, что на их плечи свалилась легкая задача, но тем не менее справились они с ней не самым лучшим образом. Вероятно, добыча уликовых данных на предателя затянулась по времени и не укладывалась в сроки, ограниченные легендой оформления его на пост резидента. Опытный оперработник, Гордиевский, возможно, стал подозревать вокруг себя что-то неладное.

Посудите сами. На первой же беседе с ним руководство разведки потребовало от него положить на стол загранпаспорт.

– Он тебе теперь не понадобится: как резиденту тебе будет выдан паспорт советника посольства, – заявил ему заместитель начальника Первого Главного управления.

Было бы более-менее естественно, если бы эту чисто техническую операцию осуществил обычный кадровик, но когда за нее взялся генерал, то это могло навести на некоторые размышления.

Оформление на должность резидента было отложено под предлогом поправления здоровья кандидата. Гордиевскому предложили отдохнуть пока в санатории КГБ в Кратове.

На одной из «посиделок» по случаю прибытия загранработника из командировки с участием некоторых непосредственных начальников предателю были заданы вопросы, по характеру которых опять-таки можно было сделать вывод о том, что его в чем-то подозревают.

Не исключено, что пущенная за ним «наружка» в чем-то проявила неосторожность и была им расшифрована.

Проанализировав эти и, возможно, другие отмеченные факты, Гордиевский принял решение бежать. На случай опасности СИС снабдил его специальным планом, согласно которому он должен был связаться с ее резидентурой в Москве и нелегально переправлен через советскую границу.

В субботнюю ночь предатель, усыпив бдительность бригады наружного наблюдения в Кратове, сумел незаметно исчезнуть из санатория, сесть на поезд и незамеченным выехать в район Выборга, где у него якобы была намечена явка с сотрудником СИС. Далее, как рассказывает сам Гордиевский, его посадили в багажник автомобиля с дипломатическим номером и бесконтрольно вывезли на территорию Финляндии. Уже в среду британские власти объявили, что Гордиевский находится в Лондоне и попросил у них политическое убежище.

Возможно, так оно и было, хотя у меня есть серьезные основания сомневаться в том, что напутанный предатель рискнул пуститься в такой длинный путь из Москвы на поезде, понимая, что его, возможно уже давно хватились и объявили в розыск. Скорее всего он встретился с представителем резидентуры СИС еще в Москве и проделал весь путь до Финляндии, лежа в душном багажнике автомобиля с дипломатическими номерами. Этот вариант побега предоставлял ему минимум комфорта и максимум унижений, а потому был вреден и неудобен для его будущего имиджа политического борца с тоталитарным режимом. Вот он и придумал для себя более «достойный» путь перехода на Запад.

Последствием предательства «коллеги» Гордиевского были десятки, если не сотни расшифрованных сотрудников разведки, несколько важных агентов из числа иностранцев, попавшая в руки противника ценная информация о структуре и методах работы подразделений разведки, КГБ, ЦК КПСС, МИД и других ведомств. Морально-психологический эффект от предательства был весьма и весьма ощутим. Из всех перебежчиков 70-х и 80-х годов он все-таки выделялся и своим достаточно высоким служебным положением, и степенью информированности, и, надо признаться, интеллектом.

Последствия этого предательства ощущаются в Службе до сих пор.

Для меня лично дело Гордиевского, получившее псевдоним «Хамелеон», имело своим непосредственным результатом отмену командировки на Шпицберген и ограничение оперативной деятельности рамками своей необъятной страны. И хотя виза для поездки в Баренцбург не требовалась, отпускать меня в командировку, пока не улеглась пыль от дела «Хамелеона», руководство не решилось.

Я вернулся в свой отдел, где моя бывшая должность была уже занята, и проработал в нем еще пять лет, имея единственный шанс поехать на работу в ГДР. Но маячившая передо мной все эти годы перспектива поездки в Представительство КГБ при МГБ ГДР за несколько часов испарилась, как «сон, как утренний туман» по причине скоротечного исчезновения самой ГДР. До отъезда из Москвы оставался месяц-полтора, когда в одну ночь была снесена берлинская стена, и объединение двух Германий оформилось де-факто. Аппарат Представительства мгновенно стал «худеть», сокращаться, а потом и вовсе был ликвидирован, потому что аккредитоваться ему было уже не при ком.

Если для меня лично ликвидация аппарата Представительства на фоне объединения ГДР с ФРГ стала досадной причиной, перечеркнувшей планы очередной загранкомандировки, то для Службы и страны – это особая глава, глава неприглядная, местами позорная, потому что как начиналась она бесславно и похабно у берегов Мальты, так же и закончилась спустя несколько месяцев. Советский Союз и, к прискорбному сожалению, его разведка оставили там на произвол судьбы все свое достояние и честь, сдав западно-германским спецслужбам и судебным властям своих верных людей и помощников. Когда канцлер Коль специально спросил Горбачева, как им поступать с бывшими сотрудниками спецслужб ГДР, тот отмахнулся и ответил: «Вы немцы, вот и разбирайтесь сами!». И «победители» разобрались!

Сохранив на память кусок бетона из берлинской стены, подаренный мне вернувшимся из ГДР коллегой, я вновь устремил свой взор на север. Север как таковой был для меня «терра инкогнита» и манил своей экзотикой и возможностью решить хотя бы временно остро вставший после развода пресловутый квартирный вопрос. В Баренцбурге опять освобождалась вакансия руководителя точки, и я опять попросился на Шпицберген.

Руководство отдела, озабоченное тем, как бы пристроить слонявшихся без дела «гэдээровцев», не возражало против осуществления моих планов. Я ушел из отдела завершать начатую пять лет тому назад подготовку в Баренцбург, а на мое место тут же была оформлена соскучившаяся по работе жертва объединения двух Германий.

На сей раз оформление в ДЗК прошло без всяких осложнений, и 23 февраля 1991 года мы с женой сели в самолет «Аэрофлота», чтобы через несколько часов, после промежуточной посадки в Мурманске, благополучно приземлиться в аэропорту норвежского поселка Лонгиербюен.

Сбылась еще одна мечта идиота!

Оперработник поднял бокал с вином и предложил агенту выпить за сбычу мечт.