Текст книги "Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Решение эмигрировать в Советский Союз созрело у отца и матери после того, как они по линии общества дружбы «Швеция-СССР» съездили в туристическую поездку в Москву и Петрозаводск и вернулись домой, возбужденные увиденным. Сразу после этого они приехали в Стокгольм и попросились ко мне на прием, чтобы подать прошение о переселении в Советский Союз. В качестве местожительства они выбрали Петрозаводск, полагая, что как финнам им там будет легче адаптироваться.

Я выпустил в них заготовленный заряд «терапевтического лекарства», полагая, что они передумают и воздержатся от своего скоропалительного решения, но отец с матерью продолжали на нем настаивать. Мария безучастно присутствовала на беседе и, казалось, нисколечко не интересовалась разговором и тем, что решается ее судьба. Она производила впечатление замкнутой, слегка заторможенной и не очень развитой анемичной особы, которую ничто вокруг не волновало. Она только согласно кивала, когда кто-нибудь из родителей обращался к ней с вопросом.

В общем, я сдался на их уговоры и приступил к оформлению документов. Воспользовавшись удобным предлогом, я выехал в Норртэлье, чтобы познакомиться поближе с семейством и образом их жизни. Отец и мать гостеприимно встретили меня дома, угостили чем могли и попросили ускорить оформление документов на выезд в связи с тем, что у Марии на работе появились проблемы: управляющий универсама предъявляет ей необоснованные требования, не дает прохода и грозит уволить с работы.

Через несколько дней мать и отец приехали ко мне в Стокгольм и рассказали, что Марию-таки уволили с работы под предлогом нарушения каких-то правил, и она временно устроилась посудомойкой в местную тюрьму. Все было бы хорошо, если бы к Марии не проявлял внимания один молодой заключенный. (Нужно, конечно, знать либеральные порядки в шведских тюрьмах, которые, по нашим меркам, вполне могут сойти за санатории или профилактории закрытого типа. Например, осужденный за шпионаж в пользу ГРУ подполковник Стиг Берглинг был на выходные отпущен к своей сожительнице домой, откуда он вместе с ней сбежал из Швеции и скоро после этого появился в Москве. Для других категорий заключенных порядки еще менее строгие.)

Все необходимые документы между тем были уже отправлены в Москву, и я уже рассчитывал скоро получить оттуда ответ. Родители Марии чуть ли не ежедневно названивали мне в консульство, интересовались результатами своего ходатайства и рассказывали все новые подробности об отношениях дочери с заключенным. Молодой парень был осужден на несколько лет тюрьмы за участие в ограблении банка, и родители были в ужасе при одной только мысли о том, чему он может научить их дочь.

Наконец пришел из Москвы положительный ответ. Секретариат Верховного Совета сообщал, что моим шведско-финским подопечным разрешено проживание в Петрозаводске и что местные власти предоставляют им двухкомнатную квартиру. О лучшем для них нельзя было и мечтать.

Они уже давно потихоньку распродавали свои вещи, оформляли возвращение квартиры коммунальным властям города, поэтому сборы в дорогу были недолгими. Я общался в основном с родителями, и Марии давно уже – с тех пор, как она поступила на работу в тюрьму – не видел. Отобрав у всех троих шведские паспорта, поскольку они им как советским гражданам были больше не нужны, выдал на руки так называемые свидетельства на возвращение. В этих свидетельствах говорилось, что имярек такой(ая) – то возвращается на постоянное жительство в Советский Союз, и выражалась просьба ко всем пограничным властям пропускать их беспрепятственно и оказывать содействие как гражданам Советского Союза.

Они попрощались со мной, чтобы на следующий день выехать через Финляндию в путь. Где-то через день мне позвонил в кабинет дежурный посольства и попросил подойти к городскому телефону. Звонок был междугородный, слышимость очень плохая, но ко всему прочему звонивший изъяснялся со мной на финском языке. Я сказал, что финским языком не владею и предложил перейти на шведский.

– Это свонят ис Финляндии, фернее с финской краницы. Мне пажалуста висе-консула Крикорьев.

– Я слушаю.

– Это инспектор покраничной страши такой-то. Мы тут затершали трех финноф, а мошет шветоф, утферштающих, что они краштане Софетского Союса. Фот их имена.

– Они говорят правильно. Наше консульство в Стокгольме выдало им свидетельства на возвращение, поскольку они приняты в советское гражданство и следуют в Петрозаводск на постоянное жительство. Пожалуйста, не задерживайте их и пропустите через границу.

– Карашо. То сфитания.

После этого инцидента на финско-советской границе прошло два или три месяца, как вдруг в консульстве неожиданно появляется отец Марии.

– Что случилось?

– Мария бросила нас в Петрозаводске и вернулась в Швецию.

– Как так? В связи с чем? Что-то не понравилось?

– Да нет, все было хорошо. Встретили нас очень гостеприимно, нам все понравилось, только… Только Мария не находила там места и в конце-концов сбежала к своему знакомому.

– Какому знакомому? Ведь у нее никого не было!

– Мы тоже так думали. А оказывается у нее там в тюрьме возникли такие тесные отношения с тем парнем, что… В общем, он закрутил ей голову.

«Б» сообщил, что у «Т» от него должен родиться ребенок по собственной инициативе.

– Что же будете делать?

– Пока не знаем. Без нее мы с женой тоже жить не сможем – ни в Петрозаводске, ни в любом другом месте. Если нам не удастся ее вернуть обратно, тогда… тогда придется возвращаться к ней в Швецию. Вы уж нас простите, что так получилось.

– Ну что ж, звоните, если понадобится помощь. Ваши шведские паспорта я послал по почте…

– Да нам их уже вернули. Иначе как бы мы приехали сюда?

– Да, да, конечно.

– До свидания.

– До свидания.

Уязвленный в самых лучших чувствах, я холодно распрощался с эмигрантом-неудачником. Сейчас, когда пишу эти строки, я уже не держу на него зла, да и на Марию тоже. В конце концов она тоже не виновата, что так была воспитана. Ее пытались оградить от всех тлетворных влияний общества, вместо того чтобы научить, как им противостоять. Ее оберегали от контактов со сверстниками, а потому, когда природа все-таки взяла свое, она оказалась совершенно беззащитной перед лицом стандартных для всех, но не для нее, обстоятельств.

Родителей жалко, жалко Марию, но кто виноват?

* * *

Скандинавские страны, а Швеция в особенности, всегда были и до сих пор остаются страной обетованной для всех беженцев.

По чисто объективным причинам – динамичное развитие экономики и потребность в дополнительной рабочей силе – в 60-х и 70-х годах Швеция привлекла к себе внушительные массы эмигрантов из Турции, Пакистана, Польши, Югославии, Греции, Латинской Америки и некоторых других стран. Не считая притока населения за счет свободной миграции внутри стран Северного паспортного союза, среди которых одних только финских граждан в отдельные годы насчитывалось до 400 тысяч человек, колония иностранных граждан составляла примерно девятую часть всего населения страны, то есть вместе с финнами, датчанами и норвежцами она достигала примерной численности 750–800 тысяч человек.

Много это или мало, можно судить по сегодняшней численности населения России: чтобы достичь шведского уровня, у нас должно быть около 17 миллионов иностранцев!

Присутствие такого количества инородческого элемента в стране естественно наложило отпечаток на культурный, социальный и экономический облик Швеции. Если учесть, что иностранцы расселились исключительно по городам, то их доля там составляла уже не одну девятую, а одну пятую, а в некоторых населенных пунктах, как, например, в Седертэлье, – почти половину коренного населения.

Шведы, естественно, отдали эмигрантам всякую черновую, трудоемкую и малооплачиваемую работу. Достаточно сказать, что все уборщицы, большинство водителей автобусов и поездов метро в Стокгольме были иностранцами. Многочисленный профсоюз уборщиц в столице в 1980 году возглавлял молодой грек. Но иностранцы не жаловались на условия жизни и труда: зарплата была все равно на порядок-дру-гой выше, чем у них на родине, они получили в стране такие же права, как шведы, и в 70-х годах уже участвовали в выборах в местные органы власти.

Одной из привилегированных прослоек иностранцев в Швеции были выходцы из Советского Союза и других социалистических стран. При одном только упоминании, что русский, чех или поляк подвергался преследованиям у себя на родине, СИВ, Иммиграционное ведомство Швеции, тут же предоставляло ему политическое убежище, окружало теплом и заботой и делало все возможное, чтобы иностранец как можно быстрее ассимилировался на новой родине. (Впрочем, такая «конъюнктура» на граждан социалистических стран существовала во всех странах Запада, поскольку это была сознательно избранная политическая линия).

Шведы различали политических и экономических беженцев. С первыми все ясно, а термин «экономический беженец» требует пояснения. Под ним понимался любой иностранец, который не был доволен условиями труда и жизни у себя на родине и хотел осесть в Швеции для того, чтобы приобщиться к достижениям общества благоденствия. Таких было большинство, и пока шведам была нужна дешевая рабочая сила, они принимали их у себя в стране. Но потом рынок труда насытился, и СИВ стала ужесточать правила приема иностранцев, устанавливать квоты, более тщательно изучать мотивы эмиграции.

Наиболее хитрые иностранцы стали скрывать свои истинные мотивы прибытия в страну и претендовали на статус политических беженцев. Некоторым из них, в основном жителям социалистических стран, удавалось получить такой статус, но большинство были вынуждены уехать из Швеции ни с чем. Чтобы оградить страну от нежелательных лиц, СИВ ввело правило, по которому оформление приезда в Швецию надо было осуществлять через шведские консульства в странах гражданства потенциальных эмигрантов.

Очень многие бездетные шведы завезли в страну и усыновили сотни детей из Индии, Таиланда, Шри-Ланки и Пакистана. На возникшем спросе недобросовестные дельцы стали делать деньги. Возникли некоторые достаточно неприглядные явления и в самом шведском обществе. Появилась целая категория одиноких и не только одиноких шведок, которые усыновляли и удочеряли двух-трех детей из Азии и, получая на них солидные пособия от государства, могли беззаботно жить, пока дети не достигнут совершеннолетия. Излишне говорить, что сами дети и их воспитание таких шведок ни капельки не интересовали.

Но поток беженцев в Швецию не иссякал, люди со всех концов мира стремились правдами и неправдами проникнуть туда, хоть как-то зацепиться, удержаться, остаться. Наиболее распространенным и надежным способом для этого стали фиктивные браки. Этим – естественно, тоже за деньги – промышляли представительницы прекрасного пола: шведки, чаще всего студентки, которые установили таксу на такой брак и исправно собирали деньги со своих фиктивных мужей. Полиция быстро пронюхала о таком жульническом способе эмиграции и приняла меры к тому, чтобы при очередном продлении разрешения на работу и проживание подозреваемый иностранец представил доказательства того, что он на самом деле состоит в браке со шведской подданной.

Наблюдая за шведами, я пришел к выводу, что их благожелательное отношение к иностранцам, основанное на чувстве сострадания и желании помочь ближнему, принимает порой какие-то уродливые формы. Нашумевший повсюду фильм «Интердевочка» очень точно отображает это явление. В период работы в Швеции я достаточно много пообщался с нашими гражданками, вышедшими замуж за шведов, и уже тогда понял, что для большинства из них при заключении брака чувства к будущему мужу имели значение десятое. Главное для них было вырваться на Запад, вкусить запретных плодов там, где нет парткомов, месткомов и мам с папами.

Ко мне часто приходила на прием одна игривая и смазливая киевлянка и откровенно рассказывала о своих семейных неурядицах, конфликтах и проблемах. Как-то она сказала, что ее шведский муж не дает ей денег.

– Позвольте, но на какие же деньги вы так шикарно одеваетесь? – Я знал, что киевлянка нигде не работала, но приходила в консульство тем не менее всегда в «шиншилях» и «диорах».

– Ну что вы, Борис Николаевич, спрашиваете меня, как будто сами не знаете! – закокетничала дамочка с Крещатика.

– Откуда же мне знать? – настаивал я.

– Подрабатываю. – Тут киевлянка изобразила на лице смущение.

– То есть как подрабатываете? – До меня все не доходило, как замужняя дама, нигде не работая, может так здорово подрабатывать.

– На панели, вот как, – грубо ответила собеседница.

– А муж знает об этом?

– Ну конечно.

– И что?

– А ничего.

Накануне к киевлянке приезжали из Украины в гости родители: мать – врач, отец – профессор, они приходили в консульство зарегистрироваться и произвели на меня вполне приличное впечатление. Как у таких родителей вырастают подобные детки?

Актриса «обнаженкой» публику больше не жалует.

Вообще же советские гражданочки обладали в мое время (обладают и сейчас, в чем я нисколько не сомневаюсь) удивительными способностями охмурять доверчивых и добропорядочных шведов, помыкать ими, как заблагорассудится, и вести при этом тот образ жизни, который покажется им наиболее удобным. Взять хотя бы мужа той киевлянки: он дважды приходил ко мне в консульство и упрашивал меня, умолял повлиять на его супругу, чтобы она вернулась в лоно семьи.

– Но позвольте: как же я на нее повлияю? – спрашивал я ведущего инженера крупнейшей фирмы Швеции.

– Ну… как-нибудь там… У вас ведь есть всякие парткомы… вы власть.

– Да мы не имеем никаких рычагов влияния на эту категорию граждан.

– Но как же так? Мне говорили…

Разочарованный швед уходил, что-то бормоча про себя и искренно недоумевая по поводу бессилия консульских властей приструнить его стерву-жену. Посоветовать ему выгнать ее прочь из дома я как-то не решался – все-таки я был «при исполнении», а не частным лицом, пусть и посторонним.

Еще один курьезный случай подобного рода был связан с гостиницей «Прибалтийская», которую шведские строители построили в Ленинграде. Они возводили ее в течение, кажется, двух лет, и многие строители вернулись домой с русскими женами, которых они подбирали в основном в ресторанах и барах – других мест общения у них, естественно, не было.

Однажды мне позвонила в консульство шведка и спросила:

– Скажите, пожалуйста, к вам не обращался за советской визой господин Ларссон?

– Извините, но я затрудняюсь дать ответ, не зная, с кем имею дело.

– Это его жена.

– А разве вы не можете узнать об этом у своего мужа?

В трубке замолчали, потом раздались характерные вздохи, перешедшие в рыдание. Я отыскал в стопке только что доставленных турбюро «Нюман ок Шульц» документов паспорт Ларссона и положил его перед собой.

– Я прошу вас, не давайте ему визу, – попросила трубка.

– Вы не хотите, чтобы ваш муж уехал в Ленинград?

– Да.

– Позвольте, а какие у вас для этого основания?

– Я умоляю вас, откажите ему в визе, потому что он хочет разрушить семью. Он познакомился там с какой-то женщиной и хочет развестись со мной. А у нас двое детей…

– Фру Ларссон, но как же я откажу ему в визе, если он выполняет официальный контракт? Какие причины я должен привести в оправдание руководству его фирмы?

– Так вы не можете ничего сделать? – В голосе женщины было отчаяние.

– К сожалению, в данном случае нет.

– Извините меня ради бога. – Бедная фру Ларссон положила трубку.

Прошло какое-то время, и я оказался на приеме, устроенном нашим торгпредством по случаю сдачи в строй ленинградской гостиницы «Прибалтийская». От шведов на прием явились представители фирмы-подрядчика. Многие из них пришли с женами. Я стоял в стороне, наблюдая за гостями, как вдруг ко мне подошел ярко рыжий, курчавый, элегантно одетый швед. Он держал под руку молодую девицу довольно вульгарной наружности, на плечах которой, как у Джульетты Мазины в «Ночах Кабирии», весьма некстати висела рыжая лиса. Мне на мгновение показалось, что я где-то когда-то этого шведа видел, но не успел вспомнить, потому что тот торжественно представился сам:

– Познакомьтесь, господин вице-консул, это моя русская жена.

Девица с лисой назвала какое-то имя, а я спросил шведа:

– Мы с вами где-то встречались?

– Да, конечно. Помните, я был у вас на приеме. Мне нужно было срочно получить визу, а вы потребовали за срочность оплату пошлины.

– Ваша фамилия Ларссон?

– Так точно.

– Теперь я вспоминаю.

Ларссон в самом начале контракта лично приносил паспорта на визу, но тогда еще я не был заочно знаком с его женой.

Итак, шведская статистика зафиксировала еще один распад семьи, а шведское общество обогатило себя еще одной персоной, выезд которой за границу доставил неподдельную радость ленинградской милиции.

Впрочем, я не буду слишком строго судить выбор господина Ларссона и его коллег. Из «интердевочек» тоже могут выйти неплохие жены. Дай бог ему счастья. И нашей девочке тоже.

…В результате массового притока в страну иностранцев шведы имеют у себя то, что имеют. Когда я вновь появился в Стокгольме В 1996 году, то убедился, что за четырнадцать лет, прошедших с момента моего убытия из ДЗК, в столице многое изменилось. Сразу бросилось в глаза, что на телевидении появилась масса мулатов и метисов, которые по внешнему виду ничем не отличались от жителей Ямайки или Пакистана, но говорили на хорошем столичном диалекте шведского языка.

На улицах столицы, в магазинах, офисах появились смуглые, черноволосые и кареглазые шведы, которые уже не подметают метлами улицы, не сидят за рулевой колонкой автобуса, а заняли вполне престижные по старым меркам рабочие места, принадлежавшие когда-то коренным шведам. Особенно непривычно для моего глаза было наблюдать неказистого потомка латиноамериканских индейцев в форме капрала шведской армии или. наоборот, стройного гибкого выходца из индусской касты неприкасаемых за прилавком банка.

Когда я улетал из Стокгольма и ждал самолет «Аэрофлота», начинавший свой рейс в Лиме и осуществлявший транзитную посадку в Арланде, я был шокирован толпой коротконогих, пузатеньких, ширококостных и упитанных латиноамериканцев с большой примесью индейской крови в жилах, вывалившихся из чрева ТУ-154 и звонко перекликавшихся между собой на шведском языке. То были чилийцы или боливийцы, возвращавшиеся в Швецию из отпусков, которые они проводили на своей бывшей родине.

Иностранцы в весьма приличных дозах влили свою кровь в шведскую, и я сомневаюсь, что шведам при таком этническом соотношении удастся сохранить свой чисто северный тип на будущее. По языку это, конечно, будут шведы, но при виде таких шведов у Августа Стриндберга вряд ли поднялась бы рука написать знаменитую «Красную комнату».

Но времена меняются.

Кто убил Улофа Пальме?

Его убийца хладнокровно навел удар…

М. Ю.Лермонтов

В пятницу вечером 28 февраля 1986 года премьер-министр Швеции Улоф Пальме вместе с супругой Лисбет покинул свою квартиру в Старом городе и отправился на метро в кинотеатр «Гранд». В 23.20 после просмотра фильма они вышли из кинотеатра и, миновав пару кварталов, приблизились к перекрестку улиц Свеавэген и Туннельгатан. Время было позднее, на улице, кроме трех мужчин, шедших впереди, и одного молодого человека, тенью скользившего по противоположной стороне, никого не было. На Свеавэген супруги заметили медленно двигающееся такси.

В это время кто-то незаметно подкрался к ним сзади и два раза в упор выстрелил в спину Пальме. Лисбет Пальме бросилась к упавшему супругу, но успела заметить, как стрелявший резко отвернул в сторону и побежал по Туннельгатан в обратную сторону. Прохожий, шедший по другой стороне улицы, бросился за ним с криком «Стой!», но убийца мгновенно растворился в темных «проходняках» старинного квартала. Водитель такси, наблюдавший сцену убийства со Свеавэген, вызвал по радио «скорую помощь», которая прибыла буквально через несколько минут, но Пальме скончался по пути в ближайшую больницу.

С этого дня началось не закончившееся до сих пор «блуждание по пустыне» – следствие по делу убийства первого человека Швеции, выдающегося государственного деятеля и социал-демократичес-кого лидера, снискавшего широкую и искреннюю признательность далеко за пределами своей страны.

Следствие, возглавляемое на первых порах комиссаром полиции Хансом Хольмером, а затем его коллегой Хансом Эльвебру, перебрало около 170 рабочих версий, но за прошедшие одиннадцать с лишним лет так и не приблизилось к решению главного вопроса об убийце. Сейчас X. Хольмера обвиняют в зацикленности на версии о причастности к преступлению членов Курдской рабочей партии. Спустя год после трагедии полиция арестовала-таки 20 курдов, подозреваемых в убийстве, но скоро была вынуждена отпустить их за недостаточностью улик.

И в самом деле, предположение о том, что члены партии, борющиеся за независимость Курдистана, могли замыслить покушение на своего активного и естественного союзника, каким несомненно был Улоф Пальме, могло прийти в голову человеку, неискушенному в политике, или… Как бы то ни было, но после этого X. Хольмер был отстранен от следствия, и в марте 1987 года его возглавил X. Эльвебру.

Последний произвел реорганизацию в поисковой группе и вновь попытался вернуть ее к событиям той драматической мартовской ночи. В итоге к пожизненному заключению был приговорен некто Кристер Петтерсон, на которого как на убийцу указала вдова покойного Лисбет Пальме. Однако Верховный суд страны не утвердил приговор за недостаточностью улик, и Петтерсон был также выпущен из тюрьмы.

Спустя некоторое время в дело У. Пальме была подброшена еще одна сенсационная версия. О ней поведал адвокат Пелле Свенссон, чьим клиентом был один из авторитетов уголовного мира Швеции Ларе Тингстрем. Согласно П. Свенссону, его клиент, осужденный в 80-х годах к нескольким годам тюрьмы за покушение на жизнь своего делового партнера, посчитал решение суда несправедливым и решил отомстить прокурору. Выйдя на свободу, Л. Тингстрем организовал на вилле прокурора взрыв самодельной бомбы, в результате которого погиб жених дочери юриста. За это преступление Тингстрем, получивший кличку «Бомбманнен» («Бомбист»), был приговорен снова, но уже к пожизненному заключению.

Сидя в тюрьме, «Бомбист» направил шведским властям несколько прошений о помиловании, но получил отказ. Тогда он якобы принял решение рассчитаться с высшими должностными лицами в государстве – королем Карлом XVI Густавом и премьер-министром Пальме. За решеткой «Бомбист» сколотил группу террористов из 4 человек, в состав которой входил небезызвестный Кристер Петтерсон. Револьвер «магнум-357», из которого был застрелен Пальме, был выброшен, по словам уголовника, в озеро Клараше.

Обо всем этом «Бомбист» якобы поведал своему душеприказчику уже на смертном одре в 1993 году, умирая от рака и «завещая» ему обнародовать свои откровения не ранее чем через 5 лет после убийства Пальме. «Бомбист» отошел в мир иной, где судить его будут другие, неземные судьи, а адвокат П. Свенссон хранил таинственное молчание три года и лишь в 1996 году поведал общественности об этой истории. Почему этот «благородный» юрист, получив серьезные данные, имеющие отношение к убийству Улофа Пальме, в течение стольких лет покрывал его убийц?

Полиция провела расследование всей этой истории с «Бомбистом» и пришла к выводу, что никакого завещания – ни устного, ни письменного – он после себя не оставил. Водолазы спустились на дно Клараше, обшарили указанное «Бомбистом» место, но никакого оружия там не нашли. Версия Свенссона-Тингстрема, наделав шума, тихо умерла. А между тем полиция установила, что Тингстрем действительно был в дружеских отношениях с Петтерсоном и часто общался с ним в тюрьме.

Вопросы, вопросы…

Перед уходом в кино Пальме позвонил своему сыну и предупредил, что будет отсутствовать два часа. Сын поинтересовался, будет ли с отцом охрана, раз он намерен был идти пешком. Отец «успокоил» сына, что охраны не будет – он ее отпустил.

Первый протокол на месте покушения составила женщина-полицейская при свете карманного фонаря. Возможно, он был составлен недостаточно профессионально, второпях – ведь не были опрошены ни один из зрителей, смотревших кино вместе с четой Пальме! – но и о нем следственная группа вспомнила лишь в… 1997 году!

Оцепление вокруг места убийства было сделано ненадежное, и сотни любопытных стокгольмцев, сбежавшихся туда утром, переступали через заградительную ленту и уничтожали последние следы преступника. Полиция не перекрыла выезды из Стокгольма и не выставила ни одного кордона на вокзале и в аэропорту.

Самые важные показания следствие получило, пожалуй, от Лисбет Пальме. Она более-менее подробно описала внешний вид убийцы: это был мужчина средних лет, невыразительной внешности, одетый в темный плащ с поднятым воротником и темную вязаную шапку. По ее описанию был составлен фоторобот.

Еще один свидетель, художник по профессии, видел, как трое молодых людей, шедших впереди Пальме, при звуках выстрелов бросились врассыпную. Один из них, высокий блондин в коричневой кожаной куртке на меху, особенно запомнился художнику, и он нарисовал его портрет. Когда полиция показала портрет Лисбет Пальме, та, к своему удивлению, узнала в нем человека, который в течение 10–12 дней накануне убийства торчал около их дома. Поиски этого человека, предпринятые самой эффективной полицейской службой Европы, закончились безрезультатно. (Кстати, эти трое прохожих плюс убийца в сумме составляют группу из четырех, о которой рассказывал в свое время «Бомбист»!)

За две недели до убийства Пальме в Гетеборге закончился судебный процесс над несколькими членами экстремистской организации «Северная государственная партия». В суде фигурировали документы, изъятые во время обыска у подсудимых, в том числе список лиц, приговоренных СГП к смертной казни. Первым в этом списке значился Улоф Пальме. И тем не менее полиция, никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлявшая без внимания даже малейшего сигнала о признаках государственного преступления, не приняла никаких мер по охране премьер-министра. Кстати, в его адрес тогда стали поступать письменные угрозы с обещаниями расправиться с ним, он просто не обращал на них внимания и выбрасывал в корзину не читая. Так и должен был поступать настоящий государственный деятель и мужественный человек. А полиция?

За две недели до гибели Пальме таксист Б. Бертильс ехал по городу и притормозил у светофора. Рядом с ним остановилась еще одна машина, в которой сидел человек, очень похожий на фоторобот. Он вынул револьвер и вроде в шутку направил его в Бертильса. В это мгновение зажегся зеленый свет, и машины разъехались. Потом этого человека найдут и арестуют. Окажется, что он входил в указанную выше партию СГП.

Еще один таксист в ночь 28 февраля 1986 года около 23.40 увидел человека, садившегося в ожидавший автомобиль на улице Биргер Ярлсгатан. Мужчина бежал со стороны Туннельгатан и был похож на разосланный по стране фоторобот.

Из целого вороха свидетельских показаний следует выделить еще одно. Вскоре после убийства Пальме в квартире пенсионеров в пригороде Бромма раздался телефонный звонок. Когда хозяин взял трубку, мужской голос без всяких предисловий сообщил ему:

– Пальме убит!

Было совершенно ясно, что звонок предназначался не для невинных пенсионеров, а для кого-то другого. Звонивший перепутал номер телефона. Очевидно, что владелец нужного телефона отличался только одной цифрой. Найти этого человека для шведской полиции не составило бы труда, но она этого не сделала. Почему?

Почему в конце концов был отпущен из тюрьмы Кристер Петтерсон, активный член неофашистской группировки и опознанный супругой убитого? Какие-то адвокаты нашли изъяны в следствии и самом судебном процессе и добились того, чтобы Петтерсон был выпущен на свободу.

Все это вместе взятое волей-неволей наталкивает на мысль о некомпетентности полиции или… о ее умышленной неповоротливости.

Полиция предъявила две пули, найденные на месте преступления – значит, не все ее сотрудники так нерадиво отнеслись к расследованию. Представители прессы, которые первыми увидели находку, были и здесь повергнуты в изумление. Полиция показала им две совершенно целые пули! Как могло случиться, что пули, пройдя через тело человека, остались целыми и невредимыми, не получив ни одной вмятины или царапины?

Полицейские утверждали, что это объясняется тем, что пули были бронебойные, а потому и не деформировались. Но в Швеции бронебойные пули не производятся и не продаются. Такие пули продаются в США – так же, как и револьвер «Магнум», числящийся на вооружении у дорожной полиции США, но каким путем попало оружие и амуниция в Швецию, полицейские объяснить не могли.

Известный криминалист Ульф Лингерде, тщательно проанализировавший все факты, связанные с расследованием убийства Пальме, пришел к выводу о том, что кто-то специально уводит следователей в сторону, направляя их по ложному пути. Кто же это?

Так, выяснилось, что автором и инициатором нелепой курдской версии явилась СЭПО – шведская служба безопасности и контрразведки. А между тем СЭПО располагала записью подслушанного телефонного разговора, в котором содержалась угроза убить Пальме, но она не сделала из этого никаких оргвыводов. И неудивительно, потому что шеф СЭПО Пер-Гуннар Винге к этому времени дошел до того, что стал подозревать своего премьер-министра в том, что он представляет угрозу безопасности страны, а потому отказался знакомить его с секретными документами, в том числе и с записью упомянутого телефонного разговора.

Курдская версия приказала долго жить, не успев как следует стать на ноги, но на смену ей появилась не менее странная – южно-африканская. Известно, что Улоф Пальме являлся последовательным противником апартеида в ЮАР и активно поддерживал оппозиционный к южно-африканскому правительству АНК во главе с Н. Манделой. Спекулируя на этом факте, английский еженедельник «Нью Стейтсмен» опубликовал статью, в которой утверждалось, что группа западно-германских бизнесменов, связанных с ЮАР, вступила в контакт с бывшими наемниками в поисках подходящего убийцы Пальме. Журнал ссылался на показания в Верховном суде ЮАР бывшего командира спецназа Юджина де Кока о том, что «решающую роль в убийстве одного видного государственного деятеля Швеции сыграл его коллега из службы безопасности Крейг Уильямсон, которому принадлежала стержневая роль в операции «Лонгрич» по физическому устранению Пальме».

Шведские следователи тут же клюнули на эту историю. Они раскопали в гигантском следственном досье по делу Пальме протокол допроса Уильямсона, но тот отверг все обвинения, и его отпустили. Тогда к убийству Пальме «притянули» другого агента спецслужб ЮАР, но и это не вывело следствие на прямую дорогу, а наоборот, опять завело в тупик.