Текст книги "Повседневная жизнь советского разведчика, или Скандинавия с черного хода"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

– Что вам угодно?

– Вы позволите отдохнуть мне рядом с вами?

– Пожалуйста, садитесь, но я больше предпочитаю одиночество.

Назвав отзыв, Воскресенская назидательно сказала:

– Почему вы перепутали пароль?

– Ничего я не перепутал, – ответил нелегал. – Просто увидел симпатичную женщину и решил пошутить.

– Нашли время для шуток! – Зоя Ивановна пододвинула к мужчине чемоданчик: – Это деньги для вас, проверьте сумму.

Мужчина открыл крышку чемоданчика, посмотрел на пачки купюр и сказал, не считая:

– Здесь не полная сумма.

– Как не полная? – встрепенулась разведчица. – Этого не может быть. Что получили из Центра, то и передаю вам.

В глазах мужчины запрыгали чертики:

– Нет, здесь не хватает 15 копеек.

– Каких копеек? – оторопела Воскресенская.

– Тех самых 15 копеек, которые вы должны мне, Зоенька.

И тут у Воскресенской молнией сверкнуло воспоминание: заснеженная Москва 1935 года, воскресенье, троллейбус «Б» на Садовом кольце, отсутствие мелочи в кошельке, беспомощность кондукторши, не смогшей разменять ее десять рублей, и мужчина в серой шапке из каракуля, купивший ей билет за 15 копеек.

– Как же я вам верну эти деньги? – спросила она тогда мужчину.

Тот отказался от денег и попросил ее назвать себя. Она сухо и официально сообщила ему свое имя и отчество. «А можно я буду звать вас Зоенькой?» – спросил он. – «Вам нельзя!», – строго ответила она и вышла из троллейбуса.

.. Комок подступил к горлу. Зое Ивановне хотелось броситься нелегалу на шею, обнять его, сказать что-то теплое, хорошее…

– Что же мне делать? – прошептала вместо этого Воскресенская. – У меня опять нет 15 копеек.

Уязвимым местом в деятельности нелегала является его биография: он появился из ниоткуда, живет одинокий как перст, родителей нет («Когда я был маленький, моя дорогая мама умерла, а папа погиб в автокатастрофе»), сестер-братьев – тоже («Когда я учился в школе, брат утонул в реке, а сестра вышла замуж и уехала на остров Пасхи»), женой обзавестись не успел. Такой человеку всякого порядочного и законопослушного бюргера вызовет повышенный интерес. Как же так: войн в Европе давно нет, и объяснять свое сиротство природными катаклизмами по меньшей мере как-то неудобно. Поэтому нелегалу настоятельно рекомендуется выезжать в командировку с напарницей, которая перед окружением будет выступать как законная супруга. Теоретически вроде выходит, что два нелегала вместе – это двойной риск и двойная опасность расшифровки, но в данном случае минус на минус дает плюс, супружество, наоборот, усиливает безопасность их работы.

Конечно, нелегалу предпочтительней, чтобы его тылы прикрывала законная супруга, но на практике это редко достижимо. Во-первых, молодой нелегал мог еще не успеть жениться – все было некогда. Во-вторых, по семейным ли причинам, по состоянию ли здоровья или по личным качествам, но жены редко сопровождают мужей в нелегальную командировку. Поэтому иногда Центр рекомендует разведчику напарницу. В некоторых случаях напарница становится не только надежным другом и боевым товарищем, но и любимой женой. Совместная работа нелегальной пары «Сепа» и «Жанны» – яркий пример тому (см. их книгу «Будни разведки»).

До войны и после нее многие холостые нелегалы находили себе спутниц жизни и боевых подруг среди местных граждан. Такие браки очень способствовали укреплению легализационного положения разведчика. Как правило, он сначала вербовал свою будущую жену, а потом на ней женился. Жениться «втемную», а потом объясняться, кто есть who, вряд ли было резонно – не поняли бы ни Центр, ни сама женщина. Жены-иностранки при возвращении мужей на родину следовали за своими мужьями в Россию, многие повторили судьбу жен декабристов и шли за мужьями в ГУЛАГ.

Кто-то сказал, что супруга разведчика не может претендовать на лавры за успехи мужа, однако плохая жена может просто погубить его. Со второй посылкой высказывания трудно не согласиться, и это нужно иметь в виду при подборе спутницы разведчику-нелегалу. А вот первая ее часть абсолютно неверна: в нелегальной работе жена и напарница является полноправным партнером, которая несет те же тяготы службы, что и муж и своим личным участием вносит весомый вклад в достижение общего успеха.

Верная подруга и любящая жена досталась нелегалу Мартынову, [49]49
  См. книгу А. Мартынова «Явка в Копенгагене».


[Закрыть]арестованному в Аргентине по наводке предателя О. Гордиевского и переданному потом аргентинской контрразведкой в распоряжение ФБР США. Трудно описать все те ужасы и стрессы, которые пришлось пережить этой мужественной паре. Нелегалу пришлось опасаться не только и не столько за свою жизнь, а за жизнь жены и двух маленьких родившихся в Аргентине дочек, [50]50
  Женам нелегалов не рекомендуется рожать детей за границей. Известны случаи провалов из-за того, что во время родовых схваток женщины теряли самоконтроль и кричали благим матом по-русски: «Ой, мама! Больно!» Жена Мартынова была мужественной женщиной и с честью вышла из этого испытания и заслуживает самого искреннего восхищения.


[Закрыть]попавших в руки аргентинской контрразведки во времена печально известного режима военной хунты. Жену с детьми сразу отделили от Мартынова, и длительное время он не знал, живы ли они и что с ними происходит. Это было самое слабое место в положении арестованного, и контрразведка давила на него с завидной садистской неумолимостью. Отступная легенда, рассчитанная усыпить бдительность спецслужб в случае провала, прозвучала не убедительно. Еще бы: О. Гордиевский, сам выходец из недр нелегальной службы, слишком хорошо знал ее методы и приемы и обо всем рассказал англичанам. Для спасения жизни семьи нелегалу пришлось на ходу менять линию поведения и притворяться, что он пошел на сотрудничество с противником. В результате Мартыновым удалось усыпить бдительность эфбээрэшников и совершить беспрецедентный побег на родину. Но свобода досталась им дорогой ценой – ведь Служба встретила их далеко не с распростертыми объятиями – но они заплатили ее без всяких колебаний.

О лаврах…

К сожалению, результаты работы разведчиков не всегда получают адекватную оценку. Взять, к примеру, хотя бы тех же Абеля и Бена: никаких материальных благ они, кроме накопленной на счетах за время сидения в тюрьмах зарплаты, не снискали. Наградили их всего-навсего орденами, потому что в те времена «разнарядки» ни на присвоение звания Героя Советского Союза, ни на получение генеральских лампасов не было. Да, они получили широкую и заслуженную известность в стране, которую еще не посетила гласность; мы, сотрудники разведки, обожали их, как героев Трои. Но, вернувшись на родину, они ведь были лишены возможности самого главного – отдаваться своему любимому делу, заниматься оперативной разведывательной деятельностью и использовались в основном как свадебные генералы. До сих пор в глазах стоит картинка: в комнате кадровика сидит, как рыцарь печального образа, Рудольф Иванович Абель и «смолит» одну за другой папиросу. Время от времени он перебрасывается с кадровиком какой-нибудь фразой, досиживает до обеда и уходит в столовую. По возвращении снова достает папиросы, закуривает. И так до окончания рабочего дня. Существовало дурацкое, выработанное еще в условиях «обострения классовой борьбы» правило, согласно которому побывавшего в руках противника разведчика допускать к высшим секретам Службы не рекомендуется. И не пущали…

Хорошо что еще не сажали в тюрьму, как это было в 30-х, когда в застенках Лубянки оказывались вчерашние герои нелегальной разведки Д. Быстролетов, Т. Малли и многие их товарищи. То, что на оперативной работе считалось заслугой, следователи НКВД ставили в вину и «шили» дела о сотрудничестве с иностранными разведслужбами. Наши «демократы», огулом охаявшие НКВД и КГБ, распространили было свои расширительные представления о преступлениях прошлого и на разведку. А между тем никакая другая прослойка населения не пострадала так от репрессий, как разведчики. Многих из них отзывали под надуманными предлогами Москву и отправляли по этапу на восток. Многие знали, что их ожидает дома, но партийная и служебная дисциплина, чувство долга и порядочности не оставляли им другого решения.

В этой связи не могу не сказать несколько слов о бывшем нелегале и одном из руководителей советской нелегальной разведки А. М. Орлове, он же «Швед». Когда его, резидента советской разведки в Барселоне, в 1938 году позвали домой, он не поехал. Слишком хорошо он знал, зачем его вызывает Москва, и принял свое решение. Он забрал с собой жену и дочь и под вымышленным именем попросил политического убежища в консульстве США. Его, как некоторых других сотрудников разведки, например, Агабекова и Кривицкого, перешедших на сторону противника, долгое время считали предателем. Но все оказалось намного сложней и проще одновременно. Да, Орлов выступал в американской прессе и клеймил позором сталинские и ежовские преступления. Но странным образом он за все годы эмиграции не выдал ФБР ни одного сотрудника разведки, ни одного агента. Живыми и невредимыми оставались все члены оксфордской «пятерки», с некоторыми из которых он когда-то работал в Лондоне. Он сохранил верность присяге и не преступил той черты, за которой исчезает понятие долга, ответственности и совести. Когда в 1969 году разведка убедилась в его невиновности и отыскала его в Америке, Орлов с женой скромно жил на заработанную пенсию. Но возвращаться на родину ему было уже поздно – давала о себе знать старость и болезни. [51]51
  Всем рекомендую прочитать книгу О. Царева и Д. Костелло «Роковые иллюзии», вышедшую в издательстве «Международные отношения» в 1995 году.


[Закрыть]

Нелегал – концентрированное выражение «государственного» человека. Хочется надеяться, что когда-нибудь в Россию вернутся времена, когда почитать будут не тех, кто поставил своей целью личную наживу и благополучие, а тех, кто выбрал бескорыстное служение своей стране.

ИСПЫТАНИЕ НЕЙТРАЛИТЕТОМ

Швеция есть гранитное государство…

В. А. Жуковский

… Всю ночь, почти без сна, ехали по Швеции… Такие же озера, как в Финляндии… Видно руку человека – леса разделаны, камни вынуты, и на полянках необычайно густой, прекрасный хлеб…

В. Г. Короленко

И снова в дорогу

Всяк долгу раб.

Г. Р. Державин

По свежим следам моих оперативных «похождений» в Копенгагене руководство отдела высказало мнение, что «дальнейшее использование капитана Григорьева Б. Н. на оперативной работе в Западной Европе и в Скандинавии, в частности, в силу расшифровки перед противником, вряд ли целесообразно». По большому счету оно так и было.

Но жизнь вносит свои коррективы, людей у нас, как всегда, не хватает, а мой датский опыт все-таки чего-то стоил. В 1975 году я ушел под «крышу» в скандинавский отдел МИДа и стал работать там в шведском секторе. Это означало, что я приступил к подготовке в длительную командировку в Стокгольм. Работа в секторе все расставила по свои местам – и степень моей расшифровки перед противником, и опасения начальства за негативное рассмотрение шведами моего визового ходатайства, и перспективу моей скандинавской карьеры.

Под руководством заведующего шведским сектором скандинавского отдела Ю. Степанова и при взаимодействии с сотрудниками вверенного ему сектора мне удалось «вписаться» в атмосферу МИДа, впервые познать дипломатическую работу с позиций центрального ведомства и заявить о себе шведскому посольству в Москве, с сотрудниками которого мне пришлось почти ежедневно сталкиваться.

Время стажировки в МИДе совпало с подготовкой и проведением визита Улофа Пальме в Москву. Сектор чуть ли не полгода трудился, не покладая рук, над обеспечением этого важного мероприятия. Приходилось задерживаться на работе после окончания рабочего дня, направлять многочисленные запросы в другие ведомства, составлять всякого рода справки, готовить предложения к переговорам, согласовывать, звонить по телефону, получать визы и делать еще многое другое. Впервые становилось ясно, какая титаническая работа предшествует появлению в Москве главы иностранного государства.

За свой труд весь наш сектор был вознагражден приглашением в только что отстроенное на Мосфильмовской улице шведское посольство на прием по случаю визита Улофа Пальме в Москву. Лично я был удостоен крепкого рукопожатия шведского премьера, и мои глаза на таком коротком расстоянии в первый (и последний) раз встретились с его. Швед стоял у входа в зал вместе с супругой Элисабет, рядом находился шведский посол в Москве и объяснял ему, кто есть кто. Улоф Пальме оказался намного выше, чем я предполагал, и его маленькая супруга казалась рядом с ним школьницей. Она почему-то напоминала мне нашу актрису Надежду Румянцеву из кинофильма «Девчата». Загнутый книзу по-ястребиному тонкий острый нос придавал Пальме довольно хищный вид, и когда он произнес надо мной «Добро пожаловать!» своим характерным слегка хриповатым голосом, мне послышался клекот старого и мудрого орла. Недаром дружеские – да и недружеские тоже – шаржи часто, как я полагал, утрированно, изображали его ястребиный нос, однако все они оказались довольно близки к оригиналу.

О шведском премьер-министре и лидере социал-демократов Улофе Пальме у нас писали достаточно много. Но мало кому известно, что погибший от руки пока неизвестного убийцы потомок балтийских баронов обладал ко всему прочему незаурядным талантом писателя. В Стокгольме, помнится, ходили слухи о том, что его перу принадлежит не одна книга, только писал он их под псевдонимом.

В конце 60-х – начале 70-х годов в Швеции был писатель Бу Балдерссон, который выпускал одну за другой свои саркастические и полные юмора книги, посвященные закулисным событиям шведской политической жизни. В героях его произведений шведы без труда узнавали своих политических деятелей, членов правительства, полицейских, адвокатов, представителей творческой интеллигенции. Всем было очевидно, что автор принадлежит к тому же кругу, который он описывает, потому что слишком хорошо знает особенности шведской политической кухни.

Но вот досада: увидеть этого популярного писателя или поговорить с ним никому не удавалось. Он никогда не появлялся на публике и оставался невидимкой до самой своей смерти. Бальдерссон был похоронен на одном из кладбищ Стокгольма, на его могиле, как полагается, стоит лютеранский памятник, на котором высечены его имя и фамилия, годы жизни… С тех пор, как он умер – а это произошло незадолго до покушения на Пальме, книги этого писателя выходить перестали.

Мне, как и многим шведским экспертам, тоже почему-то кажется, что под псевдонимом Бу Бальдерссона скрывался Улоф Пальме, бесспорный лидер, лидер, который бы сделал честь любому народу. Я видел его потом много раз по телевидению, на расстоянии, наблюдал за ним не один год и думаю, что такие люди, как он, появятся у шведов, да и вообще на земле, не скоро – если вообще появятся. Не сомневаюсь, что за убийством Пальме стояли силы, испытывавшие страх перед его неутомимым реформаторским Духом и активным неприятием всякой социальной несправедливости, где бы она не имела место. [52]52
  Моя версия убийства Великого Шведа озвучена в книге «Шпион жизни».


[Закрыть]

…Как бы то ни было, но когда вопрос о командировке в Швецию перешел в практическую плоскость, виза мне была выдана без всяких задержек. В июне 1977 года на том же Белорусском вокзале я грузил вещи в прямой вагон до Стокгольма, идущий до Берлина с тем же самым поездом, что и прямой вагон до Копенгагена. Только копенгагенский вагон направлялся потом на паромную переправу Варнемюнде-Гедсер, а стокгольмский шел через Заснитц на Треллеборг.

По сравнению с Копенгагеном шведская столица показалась мне провинциальной, холодной и слишком официальной. Вероятно, и сам я был уже не тот восторженный Калиныч, который первый раз оказался за границей и все увиденное воспринимал уже как само собой разумеющееся.

В Копенгагене я наделал много ошибок. Желание добиться «конкретных результатов» в работе, показать себя с лучшей стороны, обрести свое «я» в разведке действительно привело к неоправданной расшифровке. Умудренный опытом, я сделал теперь для себя твердый вывод: на рожон не лезть, потому что шведская СЭПО была известна своим профессионализмом, а отношение шведов в своей массе было к нам более прохладным, чем у их южных собратьев.

Вообще же в разведке, как в любом занятии, связанном с риском, результатов, как правило, добиваются все-таки молодые. Им все по плечу, не страшны никакие опасности, они не заражены еще перестраховочными настроениями, а потому при наличии здорового авантюризма они способны свернуть горы. Вспоминаю, как в начале оперативной карьеры я хладнокровно шел на выполнение таких рискованных мероприятий, на которые сейчас вряд ли бы решился, а если бы и решился, то семь раз подумал.

Дорогу молодым и энергичным!

На протяжении 7 лет тов. Петров являлся майором, поэтому в его поведении наблюдаются нотки пессимизма, связанные с продвижением по службе.

Именно потому, что во второй командировке мое восприятие нового уже несколько притупилось, что во многих отношениях Швеция похожа на Данию, а основные элементы оперативной деятельности на шведской земле рутинно повторились, в моей памяти застряло меньше деталей, о которых можно было бы рассказать современному читателю. Будь Швеция моей «первой любовью» – и все оказалось бы наоборот!

Мне также кажется, что о Швеции в России знают чуть больше, чем, скажем, о Дании или Норвегии, не говоря уж об Исландии. Поэтому в своих воспоминаниях об этом периоде работы в ДЗК с июня 1977 года по март 1982 года я постараюсь на общеизвестных фактах не останавливаться.

Но и «вторая любовь» тоже не ржавеет!

Стокгольм с высоты полета гуся Мартина

Народ, создавший Стокгольм, лишь статистикой или муравьями может быть назван малым.

Илья Эренбург

Стокгольм встретил меня пустыми будничными улицами, хотя в день приезда было воскресенье. Шведская столица производила впечатление поспешно брошенного на произвол врага города. По всем внешним признакам можно было сделать вывод, что люди в нем только что были, но, вероятно, чтобы отравить вновь прибывшему второму секретарю советского посольства первые впечатления о шведах, они все сразу снялись с насиженного места и исчезли в неизвестном направлении.

Впрочем, нескольких шведов я все-таки узрел на вокзале и в районе Фридхемсплана. [53]53
  «План» у современных шведов означает также часть города, которую обычно называют площадью. Однако план – это больше, чем площадь, он может включать в себя квартал, прилегающие к площади улицы, объединенные одним архитектурным замыслом.


[Закрыть]Бродили по улицам, словно сонные курицы, представители зарубежной рабочей силы – турки, пакистанцы, югославы, латино-американцы, но они явно не вписывались в городскую картину, а потому только усугубляли мое первое впечатление от столицы Швеции.

– Так куда же подевался весь народ? – не вытерпел я, обращаясь к Феликсу Мейнеру, третьему секретарю посольства и сотруднику консульского отдела, которому было поручено встретить меня с семьей у поезда.

– Все за городом. Летом шведы все, как один, уезжают из города и проводят выходные на природе.

– Но не до такой же степени нужно любить природу, чтобы очистить город до последнего человека!

– Шведы не пропускают хорошей погоды, а сегодня, – с видимым сожалением и неприкрытой скукой на лице произнес Мейнер, – очень хорошая погода.

Я хорошо понимал чувства, которые владели Мейнером в этот день, и сначала почувствовал себя несколько виноватым. Кому же захочется проторчать целый день в душном городе из-за того, чтобы встретить на вокзале еще одного командированного? Но поразмыслив и вспомнив, что в свое время сам «хлебнул» подобных радостей предостаточно, я не стал излишне терзать совесть: в конце концов здесь каждый должен выполнять то, что поручат. Про себя с удовлетворением констатировал, что ранг и паспорт второго секретаря переводили меня на низшую ступеньку старшего дипломатического состава, а значит, и освобождали впредь от подобных «технических» поручений посла.

Впрочем, Феликс Мейнер, эстонец по национальности, оказался «своим» парнем, и в течение длительного времени, пока у него не закончился срок командировки, мы поддерживали неплохие личные отношения. Чего нельзя было сказать, например, о его коллеге атташе Маде.

Он тактично балансирует со всеми.

Тиит Маде, как и несколько других прибалтийских сотрудников посольства, был командирован в Стокгольм по квоте МИДа Эстонии. В советские времена в советских посольствах в Копенгагене, Осло, Стокгольме и Хельсинки прибалтийские республики традиционно имели по одной-две должности – в основном атташе и третьих секретарей. Эти преимущества по сравнению с другими союзными республиками были предоставлены им потому, что в странах Северной Европы проживали значительные эстонские и латышские колонии, и для поддержания культурных связей с ними предпочтительно было использовать коренных представителей.

Кроме Мейнера и Маде в посольстве работал также латыш Ивар Кезберс – жгучий подвижный брюнет, скорее похожий на молдаванина, чем на представителя северного народа, разбросанный, экспансивный, как все комсомольские работники, умевший, однако, отлично ладить со всеми в коллективе посольства и за его пределами. Его потом сменил Альберт Лиепа, настоящий, по моим понятиям, латыш, крепкого характера и сильной воли, собранный и целеустремленный, немного себе на уме, но не слишком, чтобы отталкивать от себя собеседника. Мне пришлось делить с Кезберсом, а потом и с Лиепой, один рабочий кабинет и потому могу с полной ответственностью говорить, что на этих ребят можно было положиться и с ними я охотно пошел бы тогда в разведку.

Интересно было бы узнать, как сложилась их судьба в наше время. А. Лиепа по возрасту должен был уже давно выйти на пенсию. Ивар Кезберс мелькнул на латышском политическом небосводе в конце перестройки и начале развала Союза. Все-таки сказалась его неуемная комсомольская натура, потому что он, говорят, встал у руля созданной им самостоятельной партии и одно время был даже близок к правительственным кругам Латвии. Тиит Маде проявил себя за последнее время тем, что выступал с резко антирусских и националистических позиций. Одно время он был депутатом парламента, но сейчас он что-то ничем не проявляет себя. Либо «сошел с лыжни», либо просто мне не попадаются в руки нужные газеты, в которых бы описывались его деяния.

Во всяком случае, Т. Маде остался тем, кем он и был в тот далекий 1977 год, когда я с ним столкнулся впервые. Уже тогда он не скрывал своей антисоветской (что для меня было в общем-то понятно) и антирусской сущности, потому что ненавидел не только советский строй, но и все русское. Он вел себя высокомерно и по отношению к руководству посольства и выполнял его поручения через силу. Просить его об оказании какой-нибудь товарищеской услуги никому не приходило в голову. Тиит Маде, made in Estonia, так и жил посреди огромного коллектива, общаясь исключительно со своей женой и сбежавшими на Запад земляками. Удивительно только, как выездная комиссия ЦК пропустила такого человека за границу и почему так долго его терпели в посольстве, где все – и резидент, и посол, и секретари профкома, месткома и прочая и прочая, – все знали, что он был за фрукт. Вероятно, из чувства ложно понятого интернационализма.

Тиит Маде не был интернационалистом и за доброе к себе отношение отплатил махровым национализмом.

…Советское посольство в Стокгольме располагается последние двадцать пять лет на Ервелльсгатан, на улице Ервелля – в тихом и уютном уголке микрорайона Мариефред, запертом между скалистыми проливами Малого и Большого Эссингена с запада, просторным Мэларен – с юга, Вэстербрупланом – с востока и «газетными» небоскребами «Экспрессен» и «Свенска Дагбладет» – с севера. Въехать на Ервелльсгатан или выехать с нее незаметно было практически не возможно. Не знаю, имел ли мнение представитель разведки при выборе места для строительства здания, но выбрано оно было исключительно невыгодно.

Впрочем, вид на Мэларен открывается от посольства достаточно живописный, и сам Ервелль несомненно согласился бы с этим мнением.

К. Ервелль, ученый и просвещенный человек времен короля Густава Третьего, прославил свое имя публицистикой. Король, с именем которого шведы связывают целую историческую эпоху, именуемую густавианством (своеобразный шведский век, в котором получили развитие науки, искусство, театр, литература, просвещение, архитектура, интерьер, одежда, определенная французская утонченность), благоволил к своему публицисту, однако тот оказался роковым образом связанным с человеком, ставшим на путь заговора с целью устранения просвещенного монарха.

Убийцей стал некто Якоб Юхан Анкарстрем. Родился он в семье предпринимателя, почитавшего идеи французских просветителей и особенно Руссо и воспитывавшего своих детей в строгости и простоте.

К. Ервелль, который по смерти шведского последователя творца «теории общественного договора» взял на себя роль опекуна осиротевшего Анкарстрема, утверждал, что виной всему оказалось неправильное домашнее воспитание заговорщика и что дом сделал его вздорным упрямцем, наполненным духом противоречия и озлобленным оппозиционером. К. Ервеллю, конечно, виднее, но скорее всего папаша Анкарстрем явно переусердствовал, вдалбливая идеи Руссо в бедную головку сына, а ученому мужу было, как всегда, не до таких мелочей, как исправление своего воспитанника.

Якоб Юхан Анкарстрем, со временем ставший офицером, считал, что Густав III, сам пришедший к власти путем офицерского заговора, является тираном, несправедливо отодвинувшим от государственного кормила дворянство и давшим дорогу людям незнатным, «подлым». Следовательно, его необходимо устранить, то бишь убить.

«А» в принципу культурный человек, но окурки под столам давит ногами.

Я. Анкарстрем привлек себе на помощь графа Риббинга и дворянина Хорна. Они должны были подготовить некоторые мелкие детали убийства, потому что честолюбивый заговорщик считал, что «рассчитаться» с королем – дело его личной чести. Риббинг и Хорн, судя по всему, состояли в более широком заговоре, зревшем среди обиженных дворян и возглавлявшимся хитрым генералом Карлом Пехлином. Им не составило труда разжечь в груди Анкарстрема благородный гнев и «расстелить» ему дорогу до места покушения на «тирана».

Они помогли убийце проникнуть на костюмированный бал, на котором тот беспрепятственно подошел к Густаву III сзади и «храбро» выстрелил из пистолета ему в спину. Оркестр играл бравурную кадриль, и никто не услышал, как раздались выстрелы. Потом, конечно, разобрались в чем дело, перекрыли выходы и предложили всем присутствующим снять маски. Убийца пытался скрыться и освободиться от пистолетов, но это ему не удалось.

Король тринадцать суток находился в мучительной агонии от полученных ран, пока не скончался. Убийца же был казнен.

По полученным данным, покойный король будет похоронен в двух местах: у себя на родине и в столице.

Как бы там в шведской истории с Ервеллем ни было, переезд посольства в новое здание из старого, располагавшегося на Виллагатан – тоже в тихом, уютном и респектабельном районе Эстермальм – было несомненно большим благом, потому что в старом здании становилось уже тесно.

Но, как всегда водится, самому работоспособному отделу посольства – консульскому – не хватило места на улице имени опекуна убийцы самого любимого шведского короля, и мне пришлось еще несколько лет поработать в старом здании и поохранять там давно выветрившийся дух Александры Коллонтай, Зои Воскресенской (Рыбкиной) и некоторых других широко и менее широко известных лиц.

Впрочем, дух А. Коллонтай благополучно переселился в новое здание, где ему и его материальному воплощению в виде сохранившихся немногочисленных предметов, когда-то принадлежавших легендарной революционерке и послу, отвели комнату-музей, которую время от времени – не для каждого гостя – открывали по личному указанию посла Михаила Даниловича Яковлева. Небольшой письменный стол, за которым работала Коллонтай, письменный прибор, стул, пара статуэток, шкаф – вот и все, что осталось от человека, владевшего когда-то умами сотен и сотен тысяч людей и приложившего немало стараний, чтобы заморочить эти умы «новыми революционными» понятиями о смысле жизни, о свободной любви. И хотя умерла А. Коллонтай в Москве, думается, душа ее осталась витать в Швеции: за долгие годы работы там она оторвалась от своей родины, а сталинский режим давно лишил ее всяких иллюзий относительно «завоеваний революции».

Весьма странно распоряжается иногда судьба. Ну разве можно специально устроить так, чтобы бунтарский дух «пчелки» и «неутомимой жрицы» любви упокоился именно в стране, ставшей царством свободной любви! Стране, объявившей ее сначала «персоной нон грата», а потом выдавшей посольский агреман.

Какая биография!

Сами стены в доме на Виллагатан своими облезлыми обоями, потрескавшейся штукатуркой на высоких потолках, оббитой лепниной, своей запущенностью и захламленностью, казалось, взывали к памяти тех, кто зимними длинными вечерами сидел внутри них за расшифровкой длиннющих «портянок» из внушающего уважение и страх Центра, у кого сердце сжималось при известиях о том, что немцы стоят под Москвой, у кого не раз опускались руки от бесполезных попыток договориться о чем бы то ни было с «нейтральными» шведами, кто жестоко экономил на скудных представительских и при самой плохой игре делал приятную мину, кто страдал здесь, переживу, радовался удачам и трудился на благо страны.

Зоя Воскресенская, жена резидента Бориса Рыбкина, сама сотрудница резидентуры, которая закончит свою служебную карьеру в администрации ГУЛАГА, сосланная туда из разведки за свое «упрямство» и несогласие с начальством, через двадцать лет станет писательницей и вспомнит те тревожные годы войны в мирном бюргерском Стокгольме, единственном городе в Европе, утопающем в море мирных огней.

…Александре Коллонтай наносит визит британский посол Виктор Маллета и вручает роскошный букет. Через несколько дней у советского посла возникает повод для ответного знака внимания – кажется, победоносные британские войска добились на каком-то фронте значительных успехов, и она решает послать послу его королевского величества цветы. В кассе посольства пусто, и Коллонтай дает указание послать ему букет, который получила от него накануне.

Через день англичанин звонит по телефону на Виллагатан, благодарит за оказанное внимание и ехидно говорит:

– Странное дело, ваше превосходительство, неужели я вас так сильно огорчил, что вы вернули мне цветы?

– О нет, сэр Виктор, цветы великолепны, и я заказала вам копию вашего букета, – без промедления находится Коллонтай.

– Целую вам ручки, мадам. У вас отличный вкус! Поздравляю.

А чего стоит только одна история о том, как стокгольмская резидентура посылала связника в нацистский Берлин, чтобы восстановить утраченную связь с руководителями «Красной капеллы»!

По заданию Центра Зоя Воскресенская с мужем подобрала подходящего агента из числа шведов, тщательно проинструктировала его самого и снабдила письменными инструкциями для берлинского друга, заделав их в булавку для галстука. Агент подтвердил на встрече, что все понял и выехал в командировку.

Каково же было разочарование Рыбкиных, когда агент неожиданно вернулся с полпути, объяснив, что у него не выдержали от напряжения нервы и что ему все время казалось, что его вот-вот арестуют. С трудом удалось убедить шведа, что оснований для подозрений у него нет и что бояться ему нечего. (Легко сказать, что опасность не существует, но могу себе представить, что мог навыдумывать и представить себе в дороге тот мнительный швед. Шла война, и ехал он в самое пекло нацистов, от которых можно было ждать чего угодно и для которых нейтралитет шведов был простой фикцией.)