Текст книги "Циолковский"

Автор книги: Борис Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

«Я придумал для нее, – писал впоследствии Циолковский в одной из неопубликованных своих рукописей, – темное и скромное название: «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Несмотря на это, редактор М. Филиппов мне жаловался, что статью с большим трудом и после долгой волокиты разрешили».

Тупые «охранители порядка», неспособные разобраться в статье по существу, все боялись, «как бы чего не вышло». Всякий смелый полет мысли их пугал. К тому же журнал был крайне «неблагонадежен».

Впоследствии Циолковский часто с гордостью упоминал, что его статья была помещена почти рядом со статьей Д. И. Менделеева в том же номере журнала. Но именно этот номер роковым образом оказался последним, на нем прекратилось печатание журнала.

Дело в том, что М. М. Филиппов работал в то время над проблемой взрывов на расстоянии. Полагая, что, изобретя способ производить взрывы на расстоянии, он навсегда уничтожит самую возможность современной войны, Филиппов занимался поисками таких средств. Во время работы в июне 1903 года он погиб от отравления газом.

Немедленно же на место трагического происшествия явились жандармы. Все приборы и бумаги были вывезены и пропали бесследно. Журнал «Научное обозрение» был немедленно закрыт, в редакции его произведен был обыск и изъятие литературных материалов и переписки.

Для Циолковского это событие явилось большим ударом. Он потерял не только искренне сочувствовавшего и помогавшего ему человека, но и возможность полного опубликования заветной работы. Ему не удалось получить даже оттисков второй части своей статьи.

«Время было строгое,—писал он автору этой книги,– когда печаталось начало моей статьи, и редактор терпел большие неприятности от цензуры, если не больше. Оттиски (особые), как видно, были конфискованы, так как я их не мот получить даже за деньги из типографии, и говорить о них со мной не стали...» [72]72
  «Красная летопись», 1924 год. Статья «Памяти М. М. Филиппова», стр. 244.


[Закрыть]

Факсимиле работы К. Э. Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами» (1903) с пометками автора.

На статью Циолковского о космическом ракетном корабле обратили в то время еще менее внимания, чем на исследования по экспериментальной аэродинамике. Работа осталась незамеченной, в особенности за рубежом. Этому было несколько причин.

Трагическая гибель при таинственных обстоятельствах редактора «Научного обозрения» создала значительный шум и в самой России и за границей. Попытка царских властей замять дело с ликвидацией ненавистного марксистского научного журнала путем ареста всех бумаг редакции и всего, что было обнаружено в лаборатории Филиппова, подлила, разумеется, лишь масла в огонь.

О таинственных «лучах Филиппова» (вызывающих взрыв на расстоянии) и о самой личности «красного профессора» стали писать за границей, где его и до этого неплохо знали в научных кругах. По сравнению со всеми этими сенсационными событиями появление первой части статьи Циолковского, кстати сказать, крайне искаженной отвратительной корректурой, отошло на задний план.

Далее, как мы знаем, как раз в это время, в 1903 году, братья Райт впервые практически разрешили проблему полета на аэроплане с двигателем внутреннего сгорания. До глубины души взволновали Константина Эдуардовича первые полученные в России известия о полетах братьев Райт в Америке. Он сознавал огромное значение для всего человечества этой победы над воздухом. «Письмо Ваше и статью о Райте получил, – пишет он инженеру А. В. Ассонову, – она тронула меня до слез. Номер этот я сохраню».

Это блестящее достижение, державшееся сначала в тайне, вскоре всколыхнуло весь мир. Еще до этого производили свои полеты на дирижаблях Цеппелин, Сантос-Дюмон и другие. Начиналась эпоха подлинного завоевания воздуха.

Внимание было привлечено именно к тем проблемам, которые в свое время так настойчиво и так безуспешно развивал Циолковский, Но, с другой стороны, как раз достижения в области авиации и воздухоплавания заслонили поднятую Циолковским проблему межпланетного реактивного корабля.

ГЛАВА XI
«ГОРЕ И ГЕНИЙ»

Тяжела, мучительно тяжела была в те годы жизнь Циолковского. Заговор молчания казенной науки губил одну за другой замечательные работы талантливого ученого, загнанного в калужскую глушь. Крайняя бедность усиливала нравственные муки самоотверженного борца с рутиной в науке и технике. К этому добавлялись и семейные несчастия.

В 1902 году сын Циолковского, Игнатий, учившийся в Московском университете, внезапно погиб в расцвете сил, покончив самоубийством, повидимому, на почве болезненной мизантропии и недовольства жизнью. В гибели сына, несомненно, сыграла роль пессимистическая философия, сложившаяся у самого Константина Эдуардовича в результате тяжелой общественной и бытовой обстановки.

«В 1902 году, – писал впоследствии ученый, – трагическая смерть сына, происшедшая от крайнего пессимизма: жить не стоит. Начинался Ницше, Шопенгауера. Я тоже был виноват в развитии мрачного настроения сына, так как доказывал, что радостей столько же, сколько и страданий. Мы-то оставались живы, несмотря на свою проповедь, а других загубили. Это заставило меня сосредоточиться на свойствах бессмертной материи...»

Съездив в Москву на погребение сына, Циолковский вернулся домой совсем разбитым.

«Опять наступило страшно грустное, тяжелое время.

С самого утра, как только проснешься, уже чувствуешь пустоту и ужас. Только через десяток лет это чувство притуплялось. Горе это и соответствующая ощущению мысль об отчаявшихся безнадежно людях, потерявших почву, и желание жить (как сын), заставило меня писать «Этику» [с 1903 года]»[73]73
  Рукопись Циолковского «Даты нравственного характера», написанная в январе 1935 года.


[Закрыть].

Здесь речь идет о философском произведении Циолковского идеалистического характера под заголовком «Этика, или естественная основа нравственности». В этой работе пессимистическая философия подвергалась пересмотру [74]74
  Подлинник этой рукописи не сохранился, имеется лишь копия 1921—1922 годов с характерной пометкой автора (подчеркнутой им же):
  «Я должен сознаться, что на этом сочинении отразился 1903 год моей мысли. Теперь я ушел вперед».
  Действительно, после Октябрьской революции философские воззрения Константина Эдуардовича непрерывно эволюционировали в сторону материалистического миропонимания.


[Закрыть].

Но тяжелые испытания не сломили воли Циолковского к дальнейшей борьбе. События этих лет заставили его лишь на многое взглянуть по-иному.

Прежде всего яснее, чем кто-либо другой, он предвидел предстоящие в самом ближайшем будущем решающие победы авиации и воздухоплавания. Он прекрасно понимал, что раньше они будут достигнуты за рубежом, но понимал и то, что его родина, являвшаяся для него, как изобретателя и ученого, такой неразумной мачехой, также вынуждена будет в конце концов двинуться вперед в этой важной отрасли техники.

Рабочая «светелка» ученого. Фотография (1912).

После знаменитого полета Сантос-Дюмона на дирижабле вокруг Эйфелевой башни в 1902 году Циолковский написал письмо в редакцию «Научного обозрения», где, между прочим, говорилось:

«Хорошо бы и нам, русским, поспособствовать прогрессу воздухоплавания, хотя бы материальной поддержкой наиболее достойных изобретателей и исследователей. Почему бы не собрать 10 000—20 000 рублей для опытов над металлическими аэростатами. Один из таких опытов произведен Шварцем. И этот опыт доказал несомненный прогресс в деле применения металла к построению аэростата. Я не говорю о построении воздушного металлического корабля, но только о необходимых предварительных изысканиях, подобных тем, которые я произвожу над сопротивлением воздуха, благодаря поддержке со стороны нашей Академии наук».

Однако Циолковский с каждым днем убеждался все больше, что его призывы останутся без ответа, что лично он при существовавшем в стране общественном строе останется в стороне от непосредственной работы, которая уже намечалась. Каждый день приносил лишь новые тому подтверждения.

Когда началась война России с Японией, многие вспомнили о воздухоплавании. В прессе появлялись одна за другой статьи по этому вопросу в связи с отправлением на фронт отрядов с привязными сферическими аэростатами.

Калужские друзья ученого во главе с Каннингом начали в своем городе кампанию за выдвижение проекта дирижабля Циолковского, который можно было бы использовать и для военных целей. На квартире Каннинга в июле 1904 года созвано было собрание значительной для Калуги группы квалифицированных инженеров разных специальностей. Присутствующие составили и подписали записку, трактующую о громадной пользе, которую мог бы принести для военных целей подобный воздушный корабль.

Во многих газетах, в том числе и столичных, появились статьи о «забытом русском изобретателе», написанные в лжепатриотическом стиле, столь свойственном либеральной дореволюционной прессе. Но этими статьями дело и ограничилось. На практике газетные «либералы» и «патриоты» действовали, говоря щедринским языком, «применительно к подлости».

Московская газета «Русское слово», тоже помещавшая «трогательные» статьи, явила миру особенно отвратительный образец такого лицемерия. В ее контору стали поступать от отдельных лиц деньги на работу Циолковского; их в конце концов собралось несколько сот рублей. Но переслать деньги Циолковскому издательство газеты не сочло нужным и в свое время списало их «за давностью» на какой-то приход. Так богатая газета «помогла» калужскому ученому.

Циолковскому ничего не оставалось делать, как упорно продолжать, в надежде на внимание отдаленного потомства, писание и, по возможности, печатание своих трудов. Отказывая во всем себе и своей семье, ученый ни при каких условиях не покидал своего боевого поста, своего рабочего места у письменного стола и в мастерской-лаборатории.

Все в доме было сознательно подчинено одному принципу: ничто не должно мешать научным и изобретательским занятиям Константина Эдуардовича. Эти занятия были превыше всего. Каждый член семьи считал своим долгом и обязанностью помогать, чем только можно, большой и важной работе отца. Помощь эта была, однако, чисто технического порядка – переписка рукописей, хождение на почту, в типографию с корректурами и пр. Помощников же в научной и изобретательской работе ни среди своих близких, ни среди знакомых Циолковский не имел до Октябрьской революции.

Основное бремя домашних работ лежало на плечах Варвары Евграфовны. «Всю жизнь мы оба работали,—пишет Константин Эдуардович,—и прислуги никогда не имели. Жена стряпала, обшивала меня и детей. Нам только носили воду, стирали и мыли пол. Да и то не всегда»[75]75
   Рукопись «Краткая автобиография» от 12 мая 1932 года.


[Закрыть].

Циолковский сам лично до мельчайших подробностей определял все детали бюджета. У него было даже подсчитано, сколько долей копейки составляет стоимость подметки на один километр ходьбы.

Никакого хождения в гости Циолковский не признавал и сам никого не приглашал «посидеть и поболтать». Но каждый, кто приходил по какому-либо вопросу, связанному с его изобретениями и научными работами, встречал в семье Циолковских неизменное радушие и угощался обязательным чаем.

Аскетизм диктовался тяжкой необходимостью, и Циолковский сознавал, что распорядок быта идет вразрез с жизненными запросами его семьи.

Дети посещали школу, обзаводились товарищами и знакомыми, у них неизбежно возникали новые интересы. Константина Эдуардовича при этом угнетало то обстоятельство, что его научные занятия мешают нормальной жизни подрастающих детей. Но ничтожный бюджет учителя начального училища не позволял и думать о том, чтобы иметь достаточно большую и удобную квартиру, где можно было бы жить, не беспокоя друг друга. Циолковские помещались в двух комнатах, причем перегородка не достигала до потолка. Приходилось говорить вполголоса или шопотом, чтобы не раздражать Константина Эдуардовича. На почве переутомления и недостаточного питания у Циолковского начались болезни.

«В это время я сильно утомлялся, – писал Циолковский в автобиографии. – Из своего училища шел в реальное, оттуда – в третье училище точить свои болванки для моделей. Другому бы ничего, а я со своим слабым здоровьем не вынес – заболел воспалением брюшины, Я думал, что помру. Тут я в первый раз узнал, что такое обморок. Во время приступов ужасных болей потерял сознание.

Жена испугалась и стала звать на помощь, а я очнулся и, как ни в чем не бывало, спрашиваю: «Чего ты кричала?» Тогда она мне объяснила, и я узнал, что пробыл некоторое время в «небытии»[76]76
   Рукопись «Черты моей жизни».


[Закрыть].

Материальное положение Циолковских особенно обострилось к концу 90-х годов, когда весь заработок Константина Эдуардовича ограничивался тридцатью пятью рублями в месяц, которые он получал за преподавание в калужском городском начальном училище. От попыток получить занятия в местных средних школах, где оплата уроков была выше, как мы уже говорили, ему пришлось отказаться, ибо он встретил явно неприязненное отношение со стороны преподавателей с университетским образованием.

Частных уроков почти не было, а если и попадались, то за крайне дешевую цену – 1 один рубль в час, например. Давать уроки ученикам своего училища Циолковский принципиально не соглашался. Он вообще был крайне щепетилен. Желая помочь ученому, В. И. Ассонов устроил его репетитором в одну состоятельную интеллигентную семью. Но после третьего урока Константин Эдуардович заявил матери ученика: «Вашему сыну вовсе не нужно брать уроков – он прекрасно знает предмет. Мне делать с ним нечего». И уроки закончились.

Положение осложнялось в те годы еще тем, что постройка аэродинамической трубы, необходимой к ней аппаратуры и моделей обошлась гораздо больше 470 рублей, которые Циолковский получил от Академии наук, и перерасход покрывался все из того же жалованья. Литературные занятия фактически ничего не давали, так как за немногие печатавшиеся в журнале труды Циолковский обычно выговаривал себе гонорар не деньгами, а в виде отдельных оттисков своих статей. Эти оттиски он рассылал в большинстве случаев бесплатно, затрачивая иногда еще деньги, чтобы напечатать для них обложки.

С середины 1898 года Циолковский получил по совместительству место учителя в епархиальном училище.

«В 98 году мне предложили уроки физики в местном женском епархиальном училище, – пишет Циолковский в своих воспоминаниях. – Я согласился, а через год ушел совсем из уездного училища. Уроков сначала было мало, но потом я получил еще уроки математики. Приходилось заниматься с почти взрослыми девушками, а это было гораздо легче... Здесь не преследовали за мои хорошие отметки и не требовали двоек».

В смысле отношения к делу и методов преподавания Циолковский и здесь оставался верен себе:

«Физический кабинет был полуразрушен. Мне приходилось, что можно, поправлять. Но я и сам много приборов производил заново. Делал, например, простые и сложные блоки разных сортов, сухие гальванические элементы, батареи и электродвигатели. Химические опыты тоже производились моим иждивением: добывание газов, сжигание железа в кислороде и пр.

Зажженный водород у меня свистал и дудел на разные голоса. В пятом классе всегда показывал монгольфьер. Он летал по классу на ниточке, и я давал держать эту ниточку желающим. Большой летающий шар, особенно с легкой куклой, производил всеобщее оживление и радость. Оклеенный мною бумажный шар, весь в ранах и заплатах, служил более 15 лет.

К, Э. Циолковский и В. И. Ассонов в мастерской ученого среди моделей дирижабля.

Комбинировал разные опыты с воздушным насосом. Давление воздуха испытывалось всем классом: я предлагал оторвать колокол (магдебургские полушария были испорчены) всем желающим и сомневающимся. Класс видел, как несколько человек, несмотря на все усилия, не могли оторвать стеклянный колпак от тарелки насоса. Паровая машина была со свистком. Девицы самолично орудовали свистком, и это доставляло им большое удовольствие».

Учительский труд в епархиальных училищах, приравненных к средним учебным заведениям, оплачивался значительно выше, и Циолковский зарабатывал теперь до 80 рублей в месяц. Кроме того, за двадцатилетнюю выслугу ему удалось выхлопотать пенсию в размере 27 рублей в месяц.

Таким образом, хотя семья Циолковских к тому времени значительно увеличилась – детей было уже шесть человек, – существование ее несколько облегчилось. Удалось даже сделать некоторые сбережения для выполнения заветной мечты – покупки своего домика.

Года через три, зимой 1905 года, подвернулась возможность недорого приобрести небольшой одноэтажный домик на дальней окраине города, на Коровинской улице, почти в самом конце ее, спускающемся к отлогому берегу Оки. И хотя в новом жилище с трудом удалось выкроить три маленькие комнатки, все же это было праздником для Циолковских.

После трагической смерти сына Игнатия Константина Эдуардовича особенно волновал вопрос о влиянии на детей уклада семейной жизни и его собственной философии мученика науки. Циолковский старался, как мог, скрасить жизнь семьи. В доме появился даже купленный по дешевке подержаный рояль. На велосипеде, который завел себе Константин Эдуардович, дети совершали по очереди небольшие прогулки.

Однако до нормальных условий жизни было еще далеко. Теперь Циолковский задался целью надстроить мезонин, хотя бы одну комнату, где можно будет спокойно работать. О «светелке» мечтала вся семья. Константин Эдуардович с нетерпением ждал весны, когда можно будет приступить к постройке. Но ученого ожидала новая беда. Ему пришлось поплатиться за свою страсть селиться поближе к реке.

Зима в том году затянулась, и весна долго не вступала в свои права. Затем как-то внезапно началась сильная оттепель. Ока и впадающие в нее у Калуги речки Угра и Ячейка вскрылись. Вода поднялась буквально в несколько часов. Начался разлив, какого не помнили старожилы. Застигнутые врасплох, обитатели прибрежных домишек не успели что-либо предпринять.

В комнатах Циолковских поплыло все, что могло плавать, – рукописи, книги, мебель. На несколько дней пришлось перебраться к знакомым. Когда вода спала, глазам представилось печальное зрелище. Значительная часть бумаг, чертежей и книг, с такой любовью собранных ученым, погибла, обстановка испорчена, печь разрушена. Немало усилий и средств пришлось потратить, чтобы привести все в порядок.

Но модели, собственноручно изготовленные Константином Эдуардовичем для опытов в аэродинамической трубе, погибли безвозвратно.

Летом надстройка дома была закончена.

Посетитель Дома-музея Циолковского может и сейчас осмотреть это более чем скромное жилище ученого.

Крохотная передняя ведет в небольшую комнату в два окна. К ней примыкает застекленная веранда. Из окон открывается чудесный вид на Оку и густой бор, ее окаймляющий. Обстановка комнаты спартански проста. В простенке между окнами – большой письменный стол, возле него мягкое кресло. Справа от стола книжный шкаф с книгами и рукописями, слева – простая железная кровать, покрытая шерстяным одеялом. На отдельном столике электрическая машина. В углу – железная печь. Через всю комнату протянута толстая проволока. Подвешенная к ней лампа-«молния» может передвигаться по всей ее длине.

Веранда, служившая ученому и мастерской и научно-исследовательской лабораторией, заставлена станками, инструментами, моделями дирижаблей. Незаметно никаких попыток украсить свое жилище, внести уют. Это очень характерно для Циолковского. Только солнце, то золотистым, то багряным светом заливавшее комнату в часы заката, как будто старалось скрасить простоту и суровость обстановки.

Очень любил такие минуты ученый. Отложив в сторону рукопись или паяльник, он долго любовался великолепной картиной заката на фоне лесистых живописных берегов Оки.

В рабочие же часы Циолковского всегда можно было видеть сидящим в его мягком кресле, с куском фанеры на коленях и карандашом в руках, за очередной научной работой, погруженным в вычисления. На письменном столе раскладывались необходимые ему при данной работе книги и другие материалы, чтобы можно было, не вставая с кресла, ими пользоваться.

В отличие от большинства научных работников Циолковский почти не делал выписок из других авторов. За всю полувековую деятельность ученого подсобные работы не составили и половины печатного листа. Повидимому, во многом эти записи заменяла ему прекрасная, сохранившаяся до конца жизни память. Ссылок на других авторов он также делал крайне мало. Это принадлежало к особенностям методики его работы.

Один из последних портретов К. Э. Циолковского перед революцией.

Первые тринадцать-пятнадцать лет Константин Эдуардович писал свои рукописи чернилами. Затем, очевидно, стараясь обеспечить себя копиями с написанного, он начал писать карандашом под копирку. Пользоваться пишущей машинкой до революции было для него недоступной роскошью. На пишущей машинке его рукописи стали переписываться лишь в последние годы жизни ученого.

В летнее время, когда солнце сильно накаливало крышу над светелкой, Циолковский работал без верхнего платья. И лишь, когда снизу ему сообщали, что к нему кто-либо пришел, он облекался в старое пальто взамен халата или надевал верхнюю одежду.

Работы в мастерской были самые разнообразные. Токарные работы производил он на примитивном станке, по случаю приобретенном у какого-то любителя, и точил довольно искусно, главным образом деревянные детали. Столярные и слесарные работы делал на одном и том же столярном верстаке, превратив его в универсальный, то-есть поставив на одном конце его также и небольшие слесарные тиски.

Много места занимали на веранде готовые и полуготовые модели дирижаблей системы Циолковского, которые он тут же и испытывал на газонепроницаемость, и т. д. На веранде же стояли самодельные деревянные вальцы для гофрирования листового металла и самые разнообразные физические приборы, которые он ремонтировал и заново изготовлял для школьного физического кабинета. В области ракет и реактивных двигателей опытными работами Циолковский заниматься не мог – они требовали совершенно особой обстановки, о которой он тогда не мог, конечно, и мечтать.

Особенно искусно делал Константин Эдуардович электростатические машины. Циолковский любил производить опыты с электричеством и охотно демонстрировал их и детям в школе, и домашним, и своим немногочисленным гостям.

Чаще всего посещали Константина Эдуардовича его друзья – В. И. Ассонов, два его сына, П. П. Каннинг, Е. П. Еремеев и в дальнейшем С. В. Щербаков. Посторонние посетители бывали редко. Но все, кому довелось иметь Константина Эдуардовича своим собеседником, надолго сохраняли память об увлекательной беседе с ним о вещах, кажущихся наиболее фантастическими из всего, что когда-либо приходилось слышать.

Любимым отдыхом Циолковского от научных занятий и педагогического труда была прогулка летом на велосипеде или пешком в любимый загородный сад или в сосновый бор за Оку, а зимой катанье на коньках.

Если же нельзя было гулять, Константин Эдуардович перечитывал своих любимых писателей – Л. Н. Толстого, А. П. Чехова и других. Читали обычно вместе с Варварой Евграфовной и с кем-нибудь из детей. Не только глубокая жизненная правда и высокая художественность изложения у Чехова до глубины души трогала Циолковского: он видел в Чехове своего собрата по оружию в борьбе с рутиной, косностью, глупостью и невежеством во всех отраслях жизни. «Хочу быть Чеховым от науки», повторяет он не раз в своих рукописях.

«Наук такое множество, – пишет Циолковский, – излагаются они так подробно, столько написано возов научных книг, что нет никакой возможности для человеческого ума их изучить. Кто и хочет, опускает бессильно руки. Между тем нельзя себе составить мировоззрения и руководящего в жизни начала без ознакомления со всеми науками, т. е. с общим познанием вселенной.

Вот я и хочу быть Чеховым в науке: в небольших очерках, доступных неподготовленному или малоподготовленному читателю, дать серьезное логическое познание наиболее достоверного учения о космосе».

Больше всего Циолковского угнетало то, что он оказался отстраненным от практической деятельности, что у него не осталось даже трибуны для защиты своих идей, что его упорно замалчивали.

С 1903 года возобновился выпуск ежемесячного журнала «Воздухоплаватель», редакция которого, однако, ничего общего не имела с редакцией одноименного журнала, выходившего в 1880—1882 годах. Журнал издавался теперь частным образом одним из офицеров Воздухоплавательного парка. Циолковский предложил редакции свою обширную работу «Аэростат и аэроплан». В качестве гонорара он просил предоставить ему лишь некоторое количество оттисков его статьи. Условия были приняты. Начиная с 1905 года, в течение трех лет, в «Воздухоплавателе» печаталось наиболее капитальное произведение Циолковского по дирижаблям – «Аэростат и аэроплан». Непредвиденное обстоятельство помешало автору до конца опубликовать его.

В 1908 году, по примеру других стран, в России был основан «Императорский всероссийский аэроклуб». Его руководители в качестве печатного органа избрали журнал «Воздухоплаватель». В связи с этим Циолковского известили, что редакция отказывается от дальнейшего печатания труда Циолковского. Автору оставалось лишь принять это к сведению.

Вместо интересного исследования Циолковского журнал стал публиковать никому не нужные, скучнейшие протоколы президиума аэроклуба и его различных комиссий. Читатели даже не разрезали этих страниц, зато издатель «Воздухоплавателя» получал солидную субсидию.

Подобные факты все более возвращали Циолковского к печальным мыслям о вынужденной оторванности от развертывавшейся с каждым днем работы в области авиации и воздухоплавания.

Между тем именно в первом десятилетии XX века дирижаблестроение развивалось быстрыми шагами. В первую очередь это относится к дирижаблям системы Цеппелина.

Хотя устройство жестких дирижаблей не встречало поддержки у Циолковского, так как он считал его уступающим цельнометаллическим конструкциям, тем не менее он отдавал должное этим дирижаблям.

Как раз в 1908 году был выпущен первый русский дирижабль – «Учебный», положивший начало строительству ряда других воздушных кораблей. Уже в 1912 году в России было тринадцать дирижаблей.

Но позорная тактика «казенных воздухоплавателей», так старательно в течение долгих лет губивших зачатки дирижаблестроения в России, причинила стране непоправимый вред. Хотя формула «аэростат осужден навсегда оставаться игрушкой ветров» была теперь стыдливо сдана в архив, царская Россия пожинала горькие плоды политики врагов дирижаблестроения. Догнать не только далеко ушедшую вперед в этой области Германию, но даже Францию не удавалось.

И все же крушение антинаучных теорий противников дирижаблей было, несомненно, положительным моментом. Сама жизнь изменила теперь лицо VII Воздухоплавательного отдела Русского технического общества. Состав Отдела пополнился людьми, которых он доселе не видывал в своей среде, – пилотами дирижаблей, летчиками, авиационными инженерами первых русских авиазаводов и т. д. Смолкли речи главных «дирижаблеедов» – Джевецкого и Федорова: первый давно уже оставил навсегда Россию и переселился во Францию, Е. С. Федоров скончался. Дирижабли и самолеты получили теперь в VII Отделе одинаковое признание.

Однако, несмотря на то, что теперь в воздухоплавании восторжествовали именно те идеи, за которые Циолковский беззаветно боролся всю жизнь, на личной судьбе его и на судьбе его смелых начинаний эта перемена нисколько не отразилась. Ученый-новатор попрежнему оставался в тени. В царской России Циолковскому оставалась исключительно роль постороннего наблюдателя за успехами дела, составлявшего для него смысл существования.

Как это ни чудовищно, именно в 1909 году, в год особенно интенсивного развития авиации и воздухоплавания во всем мире, Циолковскому не удалось выпустить ни одной печатной строчки по вопросам летания.

С энергией отчаяния Циолковский снова взялся за попытки пробить «окно в Европу». Были мобилизованы буквально последние копейки на оформление и оплату патентов в разных странах. Чтобы ускорить дело, П. П. Каннинг отправился за границу в качестве доверенного лица изобретателя. Друзья составили описание цельнометаллического дирижабля на русском, немецком и французском языках, размером в одну страницу, с небольшим литографированным чертежом. Но иллюзия длилась недолго. Каннинг вернулся из-за границы ни с чем. Патенты были получены, но пользы из этого никакой не последовало.

«Все затраты, – писал Циолковский А. В. Ассонову, – оказались напрасными. С патентами в результате – нуль».

Не помогло и наивное объявление в брошюрке «Защита аэроната», которую Циолковский выпустил в 1911 году в Калуге. В объявлении говорилось:

«Мною изобретена металлическая оболочка для дирижабля. Патенты получены. Предлагаю лицам и обществам построить для опыта металлическую оболочку небольших размеров. Готов оказать всякое содействие. У меня есть модели в 2 метра длины. Но этого мало. В случае очевидной удачи, готов уступить недорого один или несколько патентов. Если бы кто нашел покупателя на патенты, я бы отделил ему 25 проц. с вырученной суммы, а сам на эти деньги принялся бы за постройку».

Ни единого отклика не последовало.

Глубоко оскорбленный и униженный подобным отношением, Циолковский замкнулся в себе. Инженер А. В. Ассонов рассказывает в своих воспоминаниях, что, когда в Калугу прибыл авиатор Уточкин со своим «Фарманом», Константин Эдуардович даже не пошел на него посмотреть, хотя никогда в жизни не видел самолета и один лишь раз видел где-то увеселительный шар-монгольфьер.

По той же причине, получив в конце 1909 года приглашение Н. Е. Жуковского принять участие в работах Воздухоплавательной подсекции XII Всероссийского съезда естествоиспытателей и врачей, Циолковский ответил отказом. Между тем заседание подсекции превратилось в большой воздухоплавательный съезд, на котором практиками воздушного дела в России прочитано было свыше десяти докладов. Работы подсекции под руководством Жуковского были не менее содержательны, чем созванный в 1911 году первый специальный воздухоплавательный съезд в Петербурге. Именно Циолковскому принадлежало бы по праву одно из первых мест среди докладчиков.

В 1910 году, когда и в России уже летали не только иностранные, но и построенные внутри страны отдельными изобретателями самолеты, когда нередко можно было встретить в окрестностях Петербурга дирижабль той или иной конструкции, Циолковскому удалось напечатать в журналах лишь три маленькие статьи. Две из них были посвящены вопросу о цельнометаллическом дирижабле, третья – проблеме реактивного летательного аппарата. Выпустить же хотя бы маленькую отдельную брошюру ему не удавалось уже шестой год.

Это распространялось не только на труды по воздухоплаванию. В 1905 году Циолковский написал интересный этюд «Второе начало термодинамики». Базируясь на кажущемся термодинамическом парадоксе, он пытался опровергнуть в нем второе начало термодинамики. Калужское общество изучения природы и местного края сумело издать эту работу лишь в 1914 году. Получив работу из печати, Циолковский послал ее в Леденцовское общество, основанное в Москве в 1909 году «для содействия успехам опытных наук и их практических применений» на средства, завещанные богатым меценатом X. С. Леденцовым. В сопроводительном письме Циолковский просил совет общества предоставить ему 1 ООО рублей для производства опытов в соответствии с тезисами, которые он защищал в своей работе. Общество отказало ему в средствах, базируясь на выводах комиссии экспертов, которые гласили: