Текст книги "Дмитрий Ульянов"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

СТУДЕНТ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

За время жизни на хуторе близ Алакаевки в семье Ульяновых произошло много событий, радостных и печальных.

После многократных просьб Владимиру Ильичу было разрешено завершить университетское образование. И он экстерном держит экзамен в испытательной комиссии юридического факультета Петербургского университета, которая в ноябре 1891 года присуждает Владимиру Ильичу диплом первой степени. По всем предметам он показал весьма удовлетворительные знания, что соответствовало высшему баллу. Владимир Ильич работает помощником присяжного поверенного Самарского окружного суда, выступает защитником по уголовным и гражданским делам. Несмотря на занятость, углубленно изучает статистику. Он привлекает к этому занятию друзей-марксистов, младшего брага. К слову будет сказать, что методика систематизации и обобщения статистических данных, предложенная Владимиром Ильичем, станет для Дмитрия Ильича превосходной школой марксистского анализа проблем медицины.

Старшая сестра – Анна Ильинична – в июле 1889 года вышла замуж за Марка Тимофеевича Елизарова, друга Александра Ильича Ульянова.

На одной из земляческих сходок в Петербурге Саша познакомил старшую сестру с двадцатилетним студентом университета, волжанином Елизаровым. Выходец из бедной крестьянской семьи Самарской губернии, с детства познавший тяжелую материальную нужду, он встретил в семье Ульяновых единомышленников и душевных, бескорыстных людей, для которых на первом месте всегда стояли интересы трудящихся.

Средняя сестра – Ольга, студентка Высших (Бестужевских) женских курсов, – в апреле 1891 года заболевает брюшным тифом и 8 мая, ровно четыре года спустя после казни старшего брата, умирает.

Это горе было новым жестоким ударом для семьи Ульяновых. Похоронили Олю на Волковом кладбище в Петербурге. Смерть сестры укрепила решение Дмитрия стать врачом. Еще когда от Владимира Ильича пришла первая телеграмма: «Олей брюшной тиф, лежит больнице, уход хорош, доктор надеется на благополучный исход…», он отправляется в городскую публичную библиотеку и просит выдать ему книги, в которых бы рассказывалось о природе брюшного тифа и способах его лечения.

Дмитрий изучал литературу о брюшном тифе с особым пристрастием и с горечью сознавал, что в России инфекционные болезни уносят тысячи жизней! И ни с одной из них медицина пока не может справиться. Статистика отмечала количество инфекционных больных но губерниям.

В графе «Брюшной тиф в Петербурге» за 1891 год была учтена и смерть его сестры… Медицина виновата? А может, социальные условия российской действительности? Голод. Грязь. Нищета. Суеверия. Безответственность чиновников… Разве не это главная причина инфекционных заболеваний?!

Весной 1893 года Дмитрий заканчивает гимназию я подает заявление на медицинский факультет Московского университета. По единодушному мнению семьи было решено: Мария Александровна с Дмитрием и дочерьми едут в Москву, Владимир Ильич – в Петербург. В связи с этим охотно согласился поменять место службы и Марк Тимофеевич.

Хутор близ Алакаевки за бесценок продан местному купцу Данилину. Тотчас же Данилин перевез деревянный дом в деревню Неяловку, сад вырубил, распахал и принялся скупать бедняцкие наделы. Кстати, договор о продаже хутора от имени матери составлял Владимир Ильич. На вопрос матери, кому продан хутор, Владимир Ильич ответил: «Купчику, который стремится в капиталисты, но не уверен, что таковым станет…» Владимиру Ильичу было очень жаль сада. Он обошел все аллеи – и березовую, где любила гулять Аня, и кленовую, где с книгами пропадала Оля, и вишенник, где подкармливал птиц Митя, и липовую аллею, самую тенистую, где по вечерам собиралась вся семья… Владимир Ильич с нежностью думал о маме. Как она хотела, чтобы он в деревне занялся хозяйством. И покупала она этот хутор с тайной надеждой: а вдруг Володя возьмется крестьянствовать? Но он понимал, что для революционера земледелие – штука опасная: засосет. «Я начал было, – потом признавался он Надежде Константиновне, – да вижу, нельзя, отношения с крестьянами ненормальные становятся». Хозяйство в Алакаевке не пошло, да это было и к лучшему [2]2
  После революции в Алакаевке был организован колхоз. Стал он называться «Уголок Ленина». А на месте, где стоял деревянный одноэтажный домик, колхозники построили школу, а затем создали музей. – Прим. автора.


[Закрыть].

В августе 1893 года Ульяновы переехали в Москву и сняли квартиру около Тверского бульвара в доме Иванова. Пока Мария Александровна с дочерьми распаковывала вещи и приводила квартиру в порядок, Дмитрий с утра отправился в университет. В первый же день он узнал, что занесен в списки студентов медицинского факультета. Мечта превращалась в действительность. Около списков поступающих толпилась довольно многочисленная группа юношей, в новых сюртуках, некоторые были в галстуках – после гимназической формы они чувствовали себя раскованно. Кое-кто за лето успел уже отпустить усы и бородку – все хотели выглядеть взрослей и солидней. Дмитрий тоже старался не отстать от студенческой моды. Он уже красовался в куртке с блестящими медными пуговицами, сшитой у лучшего самарского портного.

Пока Дмитрий читал объявление, к нему подошел незнакомый долговязый студент, поинтересовался, не он ли родной брат Александра Ульянова. Студент представился Павловым, сокурсником Дмитрия.

Павлов оказался москвичом. Он дал свой адрес и пригласил заходить к нему в любое время, намекнув, что в его доме собираются товарищи, которые разделяют взгляды Александра Ульянова. Дмитрий обещал при случае заглянуть. В то время он еще разделял идеи терроризма. Конечно, думал он, десяток самоотверженных революционеров, хотя и пойдут на верную гибель, серьезно поколебать устои самодержавия не смогут. Такие попытки уже были, и за них расплачивались дорого. А вот если тысяча, десять тысяч, да ударят одновременно по царю, по губернаторам, по жандармским генералам – массовый террор, пожалуй, решит дело. Среди русского народа, русской интеллигенции всегда найдутся люди, готовые принять смерть не колеблясь. Земля русская во все времена рождала героев.

Вскоре в Москву приехал Владимир Ильич. По пути из Самары он сначала остановился в Нижнем Новгороде, где познакомился с местными марксистами П. Н. Скворцовым, M. Г. Григорьевым и С. И. Мицкевичем. От них получил явку в Петербурге. Потом заехал во Владимир в надежде встретиться с H. E. Федосеевым, но встреча не состоялась. Федосеев был в тюрьме.

Дома Владимир Ильич засиживаться не стал. Позавтракав, сразу же пригласил Дмитрия на прогулку. У него были московские явки. Он их знал наизусть. Тогда в Москве номера домов были еще не в ходу. И брат, разглядывая дома, смеялся и возмущался:

– Ну и адресочки… Дом купца Трефова, дом купчихи Дурнаго… А вот еще: «Петровский парк, около Соломенной сторожки». Черт знает что за адрес.

На Арбате свернули под арку и оказались в тесном от зелени дворике. Через кусты Владимир Ильич внимательно следил за всеми, кто заходил во двор за ними.

Через две улицы Владимир Ильич опять осмотрелся и только затем направился по адресу, попросив брата подождать его в скверике. Возвращаясь домой, Дмитрий услышал от брата много такого, о чем раньше не имел ни малейшего представления.

Из объяснения Владимира, Ильича следовало, что революционная деятельность в условиях подполья абсолютно немыслима без конспирации. Конспирация – это трудное, но необходимое искусство, ее правила обязательны для каждого подпольщика. В свои двадцать три года Владимир Ильич знал специальную литературу по сыскному делу и с особым пристрастием ее штудировал в университете. Знание сыскного дела необходимо для совершенствования конспирации.

Слушая брата, Дмитрий почему-то вдруг вспомнил Павлова, своего сокурсника. Держится он как-то странно, словно подчеркивает, что он-де рубаха-парень. Вот, мол, я террорист, а вы брат террориста. Пожалуйте в нашу компанию. Нет уж… Может, он никакой не террорист, а самый что ни на есть провокатор.

К Павлову Дмитрий так и не пошел, а в университете держался с ним подчеркнуто официально. Не было секретом, что в студенческой среде имелись платные агенты охранки. И хотя у Дмитрия был небогатый жизненный опыт, не раз его спасала интуиция. Совет брата, высказанный однажды в Самаре, стал правилом: не принимать скоропалительного решения, все хорошенько обдумать.

К весне 1894 года Ульяновы обжились в Москве. У Дмитрия Ильича ежедневно занятия начинались утром. Он уже готовился к экзаменам по физике, неорганической химии, ботанике и зоологии. Больше других предметов нравилась химия. В химической лаборатории просиживал часами. Дмитрий Ильич начинал понимать, почему Саша, приезжая на каникулы, не прекращал лабораторных занятий. Работа по душе, по призванию не утомляет человека. Уже сам процесс такого труда дает силы и уверенность в своем предназначении.

Мария Александровна радовалась, что младший сын так увлеченно осваивает курс медицинской науки. Впрочем, в семье все умели работать, но умели и хорошо отдыхать. В квартире появилось пианино, оно стало любимым инструментом Марии Александровны и младшей сестры – гимназистки Марии.

Марк Тимофеевич Елизаров, устроившись на железную дорогу счетоводом, купил велосипед. На нем очень быстро выучился ездить Дмитрий, а затем, когда на лето семья переехала в деревню Кузьминки, – Владимир Ильич. Здесь, на даче, Владимир Ильич прожил почти целый месяц, и не было дня, чтобы он обходился без велосипеда.

Велосипед, как с восхищением признавался Владимир Ильич, оказался штукой архиудобной. Правда, на первых порах пришлось и падать и ушибаться, но зато какая была скорость и физическая нагрузка!

Наезжая в Москву, Владимир Ильич часто встречался с московскими марксистами. На одной из вечеринок он подверг резкой критике В. П. Воронцова (Веве), экономиста, идеолога либерального народничества. С работами этого народника был хорошо знаком и Дмитрий. Он считал, что писания Веве не представляют интереса для российского революционного движения. Либеральное народничество – тормоз в развитии революционных тенденций. Дмитрий по-прежнему симпатизировал террористам.

Свое отношение к терроризму Дмитрий высказал однажды брату. Летним вечером 1894 года они прогуливались у Перервы, около Москвы-реки, обстановка располагала к откровенному разговору.

– У нас очень много товарищей, старых, известных нам. Почему не взяться и не создать террористическую организацию?

Пораженный вопросом брата, Владимир Ильич резко повернулся, и Дмитрий уловил в его карих глазах досаду. Брат рассердился, но как можно сдержаннее спросил:

– А для чего это нужно? Предположим, удалось бы покушение. Удалось бы убить царя. А какое это имеет значение?

Владимир Ильич помолчал, ожидая ответа. Дмитрий попытался объяснить:

– Оказало бы громадное влияние на общество.

– На какое общество? – И, уже не принимая уточнений, Владимир Ильич горячо приступил к объяснению: – Какое ты общество имеешь в виду? Это го общество либеральное, которое играет в картишки, и кушает севрюгу под хреном, и мечтает о куцей конституции? Это общество ты имеешь в виду? – И далее, перейдя на дружеский тон, тихо, но твердо продолжал: – Это общество, Митя, не должно тебя интересовать. Оно нам неинтересно. Мы должны думать о рабочем человеке, о рабочем общественном мнении. Вот Карл Маркс в Западной Европе стал во главе рабочего класса именно потому, что рабочие – это самый революционный элемент современного общества.

По утверждению брата, только пролетарии, объединившись под знаменем марксизма, способны уничтожить существующий строй, в том числе и в России.

С этого памятного разговора Дмитрий по-иному стал относиться к тактике политического террора.

На даче в Кузьминках по вечерам собирались сослуживцы Марка Тимофеевича. Это были так называемые толстовцы. Выделялся среди них некий Буланже. Он виртуозно играл в винт и преферанс, любил потолковать о греховности жизни, твердил, что все люди плохи, один Лев Николаевич истину указывает. Объяснял, что табак – яд, поэтому папирос не покупал, но чужие курил. Объяснял, что водка – зло, но не отказывался от рюмки, когда угощали. Однажды Дмитрий резко возразил ему. Тот, в свою очередь, обвинил Дмитрия в проповеди социализма и тут же заявил, что политика и социалисты – все это чепуха, воду мутят и не дают жить спокойно русскому интеллигенту.

После этой стычки Дмитрий стал относиться к Буланже настороженно. Подобные интеллигенты в охранку доносят не за деньги, а «по совести».

В дачном доме Ульяновы жили на втором этаже, Буланже с семьей – на первом. У Буланже была пишущая машинка «ремингтон». И Дмитрий подумал, почему бы ею не воспользоваться? Владимир Ильич привез с собой «Эрфуртскую программу» Каутского и комментарии к ней, которые сам перевел на русский язык. Есть перевод и есть пишущая машинка. Дмитрий спустился вниз и стал печатать. Вскоре это заметил Владимир Ильич.

– Ты вниз ходил, там печатал? Это неудобно, я тебе программы больше не дам.

– Почему неудобно?

– Люди посторонние, чужие нам, а ты печатаешь. Видно, что программа социал-демократической партии. Это неконспиративно. – И, заметив смущение брата, уже другим тоном добавил: – А может быть, можно взять машинку сюда?

Дмитрий принес машинку наверх, и Владимир Ильич сам принялся печатать. В эту ночь долго в окне Ульяновых горел свет.

В конце концов эта чисто техническая работа Владимиру Ильичу надоела. Оказывается, и в самом деле лучше писать пером. Утром машинку вернули обратно. Относительно хозяина «ремингтона» братья решили, что не стоит с ним связываться: сделает на копейку – продаст на рубль.

Но благодаря Буланже Дмитрий познакомился с другим толстовцем, полной противоположностью соседа по даче. Этим человеком оказался Андрей Гаврилович Русанов, студент, впоследствии известный профессор Воронежского университета, а в годы Великой Отечественной войны – хирург полевого госпиталя. Русанов, хотя и восторгался литературно-общественной деятельностью Льва Толстого, не отрицал марксизм. Семья Ульяновых его заинтересовала именно революционными и марксистскими убеждениями.

Знакомство, а затем и дружба с Русановым дали Дмитрию возможность лучше представить свою будущую профессию. Андрей Гаврилович хорошо знал российскую действительность, объехал многие губернии, принимая участие в ликвидации эпидемий. Хорошее впечатление о Русанове сложилось и у Владимира Ильича. Несколько раз им доводилось чаевничать на даче за широким дубовым столом. Беседовали и о Толстом, и о порядках в земских управах, и о постановке санитарного дела, в частности в южных губерниях России, где почти ежегодно вспыхивали эпидемии холеры, оспы, дизентерии.

В первый же год жизни в Москве Ульяновы подружились и с Елагиными. Андрей Нилыч Елагин, сослуживец Марка Тимофеевича Елизарова, снимал вместе с женой квартиру в деревне Дрожжино. Дмитрий часто у них бывал. Здесь собирались близкие друзья В. Вольский, П. Павлов, Л. Курнатовская. Вместе с Дмитрием они читали первый том «Капитала» Маркса. Елагины оказались глубоко убежденными революционерами-марксистами. Они всегда отличались радушием и гостеприимством, хотя жили крайне бедно. С этими чудесными людьми в течение многих лет судьба сводила Дмитрия Ильича не однажды, и всегда он получал от них помощь и поддержку.

Но, безусловно, самыми радостными были дни, когда в Москву из Петербурга приезжал Владимир Ильич. Между братьями уже не было тайн. Дмитрий знал, что в Петербурге создается крупная революционная организация, имеющая непосредственную связь с рабочими эаводов и фабрик. Рабочие овладевают теорией марксизма. Знал он также и то, что брат ездил за границу, виделся с Плехановым и другими членами группы «Освобождение труда». Оттуда впервые он привез нелегальную литературу в чемодане с двойным дном. Риск был велик, но возвращаться из-за границы без литературы Владимир Ильич считал непростительной роскошью.

В марте 1895 года Владимир Ильич перенес воспаление легких, а в апреле, уже по теплому солнцу, он прикатил в Москву. Вместе с ним приехал И. X. Лалаянц, бывший участник марксистского кружка в Самаре. Исаак Христофорович недавно был выпущен из Крестовской тюрьмы. Бледный, со впалыми щеками, он нуждался в длительном отдыхе, но сам об этом и не помышлял: «Отдыхать будем после революции». Он настоял, чтобы Владимир Ильич провел с двумя молодыми марксистами (то есть с ним, Лалаянцем, и Дмитрием) занятие, как бывало в Самаре. Владимир Ильич согласился. По памяти он изложил основные положения третьего тома «Капитала». Русского перевода тогда еще не было, и Владимир Ильич читал его за границей по-немецки. В следующий вечер рассказ был продолжен в присутствии еще двух человек – Масленникова, состоявшего тогда членом руководства Московской социал-демократической организации, и Анны Ильиничны.

В мае Владимир Ильич уехал за границу и вернулся только в сентябре. В ночь с 8 на 9 декабря на его питерскую квартиру нагрянули полицейские. Были найдены готовые к печати материалы первого номера газеты «Рабочее дело». Охранка выследила организацию, провокаторы выдали руководителей. Сообщение из Петербурга для Марии Александровны было как гром среди ясного неба. Она тотчас же собралась и уехала, надеясь выручить сына. Вслед за матерью поспешила Анна Ильинична. Нужно было организовать передачу продуктов и книг.

Арест брата и его заключение в тюрьму потрясли и Дмитрия. Он знал, что брат предельно осторожен, что в «Союзе» железная конспиративная дисциплина, и все же царская охранка оказалась хитрее, сумела внедрить провокатора. После, уже при Советской власти, станут известны имена охранников, слывших в среде подпольщиков преданнейшими марксистами. А пока Дмитрий строил догадки: почему «Союз» провалился?

Андрей Нилыч Елагин предложил стать пропагандистом в нелегальном рабочем кружке на заводе «Гужон».

Дмитрий Ильич, еще не зная, чем кончится судебное следствие по делу «Союза», взял на себя первое в своей жизни партийное поручение. Это было в ноябре 1896 года.

ПРОПАГАНДИСТ РАБОЧЕГО КРУЖКА

Долго и тщательно Дмитрий Ильич готовился к своему первому выступлению перед рабочими.

До сих пор его знакомыми были студенты и служащие. А тут – рабочие. О чем беседовать – он уже определил: роль промышленного пролетариата в современном революционном процессе.

Андрей Нилыч Елагин с одобрением отнесся к выбору темы, но предупредил: в кружке, который за ним закрепил «Рабочий союз», занятия ведутся по программе. И хотя члены кружка – народ, в большинстве своем ни писать, ни читать не умеющий, слушают с величайшим вниманием и мыслят верно, с классовых пролетарских позиций. А кто эти люди – они о себе расскажут сами.

Пасмурным ноябрьским днем Дмитрий Ильич заехал к Елагиным. Его уже поджидал одетый в тулупчик и юфтевые сапоги молодой человек с русой бородкой. Он назвался Антоном, связным «Рабочего союза». Андрей Нилыч приготовил Дмитрию Ильичу одежду: черный барашковый полушубок, неказистый на вид, черную суконную фуражку с лакированным козырьком, хромовые сапоги в гармошку. Дмитрий Ильич переоделся, взглянул в зеркало – ни дать ни взять щеголеватый приказчик.

Дмитрий Ильич и Антон не скоро добрались до Лефортова, в окруженный деревьями одноэтажный барак. Здесь в одной из квартир занимались члены кружка – рабочие завода «Гужон».

Гостя встретили радушно, помогли снять полушубок, усадили за самовар. Слово за слово началась беседа. Дмитрий Ильич расспросил о заработках, о размере штрафов, об условиях жизни рабочих. По репликам, по вопросам он понял, что ключ к задушевному, откровенному разговору найден. Он не скрывал трудностей, с которыми встретятся рабочие, когда вступят в открытую борьбу с самодержавием. «Чтобы быть ясным, оратор должен быть откровенным» – слова профессора Ключевского он помнил крепко. И еще он помнил напутствие брата: «Рабочему нужно говорить всю правду».

Беседа продолжалась до позднего вечера. Дважды ее пришлось прервать по сигналу часового, и тогда на столе появлялась водка и соленые огурцы. Но тревога оказывалась напрасной.

Еще дважды в течение месяца Антон сопровождал Дмитрия Ильича, но уже по другому адресу. Опасность была велика – этому району городской бедноты охранка уделяла особое внимание. Именно здесь, как считал сам начальник московской охранки Зубатов, находится штаб «Рабочего союза». Но где именно? Десятки сыщиков под видом торговцев, дворников, нищих, монахов, портных рыскали на Абельмановской и Рогожской заставах, в Лефортове – всюду, где ютился рабочий люд заводов и фабрик.

Каждый раз, отправляясь на занятия, Дмитрий Ильич не мог не думать о матери. Он понимал: попадись он сейчас, мать, наверное, не сможет перенести нового удара. Ведь Володя еще в тюрьме. Все старания матери оказались напрасными. Эти мысли последнее время преследовали Дмитрия Ильича, и он не выдержал, обратился за советом к Марку Тимофеевичу как к старшему в семье. Мария Александровна и Анна Ильинична находились в Петербурге, старались хоть как-то облегчить участь Владимира Ильича. Марк Тимофеевич сказал: «Поезжай и ты, Митя. Учебу наверстаешь потом».

И Дмитрий Ильич ночным поездом отправился в Питер. У него было три свободных дня. Прямо с поезда, взяв извозчика, поехал на Шпалерную, где находился дом предварительного заключения. Около здания тюрьмы он увидел группу женщин с узелками в руках, догадался: принесли передачу. Присоединился к ним, стал ждать. У него ничего с собой не было: вырвался налегке. Успокаивал себя тем, что брат сам скажет, в чем он нуждается.

После регистрации в книге посетителей ему показали на длинный, похожий на подвал коридор. Пройдя его, он увидел что-то наподобие вестибюля, перегороженного двойной решеткой. Невольно мелькнула мысль: если бы захотел незаметно передать записку – не получится: между решетками взад-вперед прохаживался усатый надзиратель, время от времени предупреждая: «Иностранным говорить не велено». Дмитрий Ильич не сразу узнал брата: в трех шагах от него, за спиной перетянутого ремнями надзирателя стоял… Володя.

Улыбчивое, радостное от встречи лицо брата не могло обмануть Дмитрия Ильича. Мрачное сырое помещение, отсутствие свежего воздуха самым худшим образом сказывалось на здоровье – брат осунулся, побледнел. И только глаза словно говорили: не унываю.

Брат стал расспрашивать о маме, о сестрах.

– А ты-то как? – спросил Дмитрий Ильич по-немецки.

Надзиратель гут же его оборвал: на иностранных языках говорить не велено.

И все же, несмотря на двойную решетку, разделявшую узников и посетителей, братьям удалось поговорить, и Дмитрий Ильич понял: брат чувствует себя хорошо, намерен и в тюрьме продолжать начатое дело.

В Москву Дмитрий Ильич вернулся полным решимости следовать за своим братом. Используя факты из жизни рабочих «Гужона», он пишет прокламацию. В ней обосновывает как экономические, так и политические требования трудящихся. Она находит хороший отклик в рабочей среде. Но эта же прокламация попала в поле зрения охранки. Кружок же благодаря строгой конспирации оставался неуязвимым.

Дмитрий Ильич ходил на явки уверенно: он не любил людей робких и сам к таковым не относился. Как-то товарищи заметили, что у их пропагандиста необыкновенно приподнятое настроение. Да он и сам не скрывал этого:

– Из тюрьмы освободили брата.

Это было большое событие. Втроем – Владимир Ильич, Мария Александровна и Анна Ильинична – возвратились из Петербурга.

Но радость была недолгой. Через пять дней Владимиру Ильичу предстояло уезжать в ссылку. В оставшиеся дни братья о многом переговорили. Владимир Ильич расспрашивал о состоянии дел в московском «Рабочем союзе», интересовался, что собой представляет нелегальный кружок на заводе «Гужон», каковы настроения рабочих, их экономические и политические цели, в какой степени рабочие организованы.

В Москве у Владимира Ильича было мало времени, но он успел поработать в читальном зале Румянцевского музея. Иногда с ним отправлялась и Мария Ильинична. Она ему помогала делать выписки для книги «Развитие капитализма в России». Над этой книгой Владимир Ильич работал в тюрьме. Исследование процесса создания внутреннего рынка в России, по существу, явилось блестяще выполненной диссертацией.

Многие уже знали, что Владимир Ильич освобожден из тюрьмы. В университете Дмитрия Ильича разыскал товарищ по Симбирску, студент первого курса Алексей Яковлев, или, как его называли в семье Ульяновых, Леля.

– Я слыхал, Митя, что Володя гостит у вас нынче? – спросил он и тут же высказал желание с ним встретиться.

Вечером Алексей пришел на квартиру Ульяновых. Владимир Ильич был рад земляку-симбирцу. Отец Яковлева был другом и учеником покойного Ильи Николаевича. Владимир Ильич был приятно удивлен, увидев Лелю в студенческой куртке. Сын чуваша – в университете! Но еще большее, радостное удивление вызвали политические взгляды Лели. Это был уже сложившийся революционер-единомышленник.

Прощаясь, Владимир Ильич попросил Лелю, когда он будет писать отцу в Симбирск, кланяться и передать от Ульяновых сердечный привет.

22 февраля 1897 года Владимир Ильич покидал Москву.

Его провожали всей семьей. На Курском вокзале братья распрощались. Дмитрий Ильич долго еще стоял на перроне, на душе было тоскливо как никогда.

Весной 1897 года Дмитрий Ильич стал членом московского «Рабочего союза». По предложению Ивана Федоровича Дубровинского, одного из руководителей подполья, он приступает к восстановлению рабочих кружков на ряде заводов и фабрик Москвы. Здесь у него произошла встреча с соратником В. И. Ленина Федором Николаевичем Петровым. Федор Николаевич, услышав, как выступает перед рабочими младший брат Владимира Ильича, нашел в нем много общего со старшим братом.

Работая в руководстве московского «Рабочего союза», Дмитрий Ильич установил, что, кроме него, занятия в кружках ведут и другие студенты, в том числе его знакомые математик В. К. Вольский и медик П. А. Павлов. Тот самый Павлов, который еще два года назад выдавал себя за террориста, теперь, оказывается, ведет марксистскую пропаганду. Дмитрий Ильич решил с ним встретиться. Как-то, встретив его на Арбате, Дмитрий Ильич предложил прогуляться и по пути постарался уяснить, каких же взглядов теперь придерживается сокурсник.

– Отказался от террористических идей, – ответил Павлов. – Полностью согласен с автором «Что такое «друзья народа…».

Однажды, придя к Елагину, Дмитрий Ильич застал дома только его жену – Елизавету Алексеевну. По ее глазам он заметил, что она чем-то взволнована.

Оказалось, Андрей Нилыч через своего агента, работавшего в охранке, получил сведения о том, что намечается крупная полицейская операция. Уже устроено несколько засад: охранка намеревается схватить разом все руководство московского «Рабочего союза». Значит, в среду подпольщиков пробрался провокатор.

Возвратившись домой, Дмитрий Ильич увидел Марию Александровну с письмом в руках. Это было письмо от брата. Он описывал природу Сибири, хвалился здоровьем, прогулками на воздухе, питанием: почти каждый день ест баранину, пьет молоко.

– Вот и слава богу, – вслух произнесла Мария Александровна. – Скорей бы возвращался наш Володя…

Не знала мать, что угроза ареста нависла теперь над ее младшим сыном…

О возможности провала Дмитрию Ильичу сообщил и Дубровинский. Он посоветовал на некоторое время уехать из Москвы. Но как? Подвернулся благоприятный случай. Мать попросила сына съездить в Кокушкино и продать часть имения, которое после смерти деда, Александра Дмитриевича Бланка, было разделено между дочерьми.

Сдав экзамены, Дмитрий Ильич выехал на Волгу. Довольно скоро он устроил финансовые дела, но задержался в Казани, где встретился с друзьями брата. С тех пор как был он здесь в последний раз, произошло много перемен. Город, по существу, оставался тем же: портовый, купеческий. Но на окраинах выросли крупные фабрики. Оптовые закупки и продажа промышленных товаров были главной статьей дохода местного купечества.

Здесь, в Казани, Ульянов узнал о создании в городе подпольных организаций «Рабочего союза».

Казанскими впечатлениями Дмитрий Ильич решил было поделиться в письме к брату, но своевременно спохватился и написал только о Кокушкине, об их бывшей комнате с домоткаными ковриками и столярным верстаком в углу. Описал скворечни, которые они делали зимой 1887 года. Скворечни целы, и скворцы все так же, как и раньше, неутомимо таскают птенцам гусениц из окрестных садов.

По возвращении из Казани Дмитрий Ильич возобновил работу в фабрично-заводских кружках. Сигнал об опасности, полученный весной, стал постепенно забываться. Может, тревога была напрасной?

7 ноября в первой половине дня во дворе на Собачьей площадке появился незнакомый мужчина в штатском. Спросив домашнюю прислугу: «Здесь ли живет студент Ульянов?» и не дождавшись ответа, взбежал на высокое крыльцо. Прихожая была открыта, из нее дверь вела прямо в комнату Дмитрия Ильича. Вслед за штатским проследовала полиция. Дмитрий Ильич, не ожидая незваных гостей, в первый момент растерялся.

Человек в штатском, по-видимому, жандармский офицер, начал копаться в книгах. Книги полетели на пол. В углу, там, где у православных стоят иконы, у Дмитрия Ильича висел череп, что подчеркивало, как он считал, его принадлежность к племени исцелителей.

– Прикажете снять череп, ваше благородие? – обратился полицейский к офицеру.

– Да, посмотри, хотя там, вероятно, ничего нет.

Полицейский повертел в руках череп, заглянул в отверстие, откуда начинается позвоночник. Дмитрий Ильич не выдержал, расхохотался:

– Вы у мертвых в голове ищете революционные мысли.

Но офицер уже из-под этажерки тянул тяжелый мешочек. На лице штатского – довольная ухмылка:

– А, до серьезного добрались – там шрифт, вероятно.

Он торопливо развязал мешочек, запустил в него руку и… вынул горсть студенческих пуговиц.

Улик для ареста не было, но тем не менее Дмитрия Ильича усадили в полицейскую коляску и отправили в тюрьму. Когда его выводили из дому, он только и успел сказать прислуге: «Передайте маме, я схвачен по недоразумению».

В Тверском участке, куда его привезли, Дмитрий Ильич был посажен в одиночную камеру, на которой висела табличка: «Государственный секретный преступник».