Текст книги "Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская"

Автор книги: Борис Мансуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Из дома вышел Женя, старший сын Бориса Леонидовича, и направился к нам. Никого из семьи мы еще не видели, и при его приближении – он шел как посланец клана, семьи – мама напряглась, и мы кольцом окружили ее. Не уйдем! Увы, больно сейчас вспоминать те холодные и странно звучащие фразы, которые он с трудом выдавливал из себя. Он видел, как мы страдаем, каково горе мамы, но ответная волна не поднялась в нем. Он не позволил себе разделить это горе с нами. Он просил, чтобы не было никаких спектаклей или театра (не помню точно, как он выразился), о чем якобы просил отец. О боже, мог ли Борис Леонидович думать об этом! Специально просить! Мама, по-моему, ничего не понимала, потому что он говорил обиняками, и она никак не могла взять в толк, что за театр.

Ольга Ивинская рассказывала:

– 3 июня, на другой день после похорон Бори, Хесин с чинами из КГБ явились на Потаповский и силой отобрали у меня рукопись пьесы. 5 июня Аля прислала письмо из Тарусы – просила нас приехать погостить на несколько дней.

Из письма Ариадны:

Дорогие Ольга и Аришка, приезжайте к нам погостить на три-четыре дня, чтобы отдохнуть, отвлечься, переменить хотя бы ненадолго обстановку. <…> Мне хочется услышать о Бориных похоронах именно от вас и именно здесь – в этой дивной природе, несказанной, сказанной только им. Люди говорят, что похороны были изумительные. Вы обе умницы, вы обе поразительно хорошо, с таким достоинством держались все эти невыразимо трудные дни. Глубоко уважаю вас за вашу выдержку, за ваше достоинство во имя Бори. Крепко, крепко целую вас, мои дорогие. Ваша Аля.

Продолжение рассказа Ольги Ивинской:

Мы с Ириной поехали на две недели в Тарусу, где было так тепло и покойно с Алей. Выслушав наш рассказ о похоронах Бори, она спросила:

– А что сказали над гробом Евгений и Леня, прощаясь с отцом?

Я ответила, что они ничего не говорили, промолчал и Александр Леонидович. Короткую речь произнес только Асмус. Аля с горькой усмешкой произнесла:

– Я так и думала. Что им людской закон? Эти трусы сговорились с властями, чтобы скрыть предсмертную волю Бори. Держитесь подальше от семейства и ждите новых набегов гэбэшников, – пророчески изрекла она.

В августе меня арестовали, отняв весь архив, а в сентябре неожиданно арестовали больную, всю в струпьях Иру. Откуда взялась эта бессмысленная злоба властей? Ведь Хрущев не был таким садистом, как Сталин, чтобы арестовать невиновную отравленную девушку. В декабре закрытым судом нас осудили за контрабанду, а в январе 1961 года мы с Ириной уже шли по этапу.

Аля часто присылала нам в концлагерь письма и направляла посылки. Посылки и письма приходили также от Инессы Малинкович и Люси Поповой, которой я написала много писем из концлагеря. Аля сообщала, что по чьему-то наущению с ней хотят встретиться сыновья Пастернака. Видимо, органы хотели выведать, какие крамольные письма Пастернака хранит Ариадна. Но Аля написала нам, что этих предателей видеть не желает и никаких писем Бори им никогда не покажет. Однажды Аля сообщила, не стесняясь в выражениях, что Зинаида за подлости против нас получила инфаркт [325]325
  29 мая 1961 г. в письме к Ирине в лагерь Ариадна сообщила: «Зинка, говорят, заболела – инфаркт. Так ей и надо – стерве».


[Закрыть].

Помню, после моего возвращения из концлагеря в один из памятных Бориных дней я предложила Але позвонить сыновьям. Она взорвалась от возмущения. Назвала меня неисправимой дурой и обвинила в том, что я не следую наказу Бори никогда не вступать в контакты с семейством, которое меня ненавидит.

Но мне было жаль Евгению Владимировну, первую жену Пастернака. На похоронах Бори мы с ней даже обнялись. Ариадна писала нам в концлагерь, что Евгения Владимировна попала в больницу [326]326
  В письме от 17 декабря 1961 г. Аля пишет: «Женя заболела психически и помещена в соответствующее лечебное заведение – сообщила Мандельштамиха».


[Закрыть].

Я вернулась из концлагеря осенью 1964 года и навестила Евгению Владимировну. Летом 1965-го неожиданно появились сыновья Пастернака с требованием, чтобы я отказалась от зарубежных изданий и гонораров, которые Боря завещал мне. Видимо, шантажировать Фельтринелли у властей не получилось, так как у него были письменные распоряжения Бориса Леонидовича исполнять только мои требования.

До сих пор мне непонятно, почему это давление на меня началось только летом 1965-го, ведь я вернулась из лагеря еще осенью 1964-го. Нагло шантажировать меня власти могли много раньше, когда в подавленном состоянии я четыре года сидела в мордовском концлагере.

Ответ на эту загадку я нашел в 2007 году в книге Д’Анджело «Дело Пастернака», которую уже цитировал. В ней Серджо пишет, что в начале 1965-го, когда Ольга уже вернулась из концлагеря, он начал процесс по передаче ему от Фельтринелли половины гонораров за роман «Доктор Живаго» для создания Фонда помощи имени Бориса Пастернака. О передаче Д’Анджело половины от своей суммы гонорара за роман Пастернак написал к Фельтринелли в письме от 25 декабря 1957 года. Борис Леонидович лично передал это письмо в руки Серджо на Потаповском в присутствии Ольги. Месяцем раньше, празднуя на Потаповском с Ольгой и Серджо выход романа в Италии, Пастернак уже писал Фельтринелли: «Ничто из происшедшего не могло осуществиться без участия Серджо, который был нашим неустанным ангелом-хранителем» и просил щедро вознаградить его.

За «заслуги» в издании «Доктора Живаго» итальянская компартия срочно отозвала Серджо из СССР, отстранив его от работы на радио «Москва», и в декабре 1957 года он уезжал в Италию. Прощальный вечер с Пастернаком проходил 25 декабря у Ольги на Потаповском. Пастернак, решив отдать половину своего гонорара за роман, отблагодарил Серджо за его бесценную помощь в борьбе за выход в мировое плавание «Доктора Живаго».

После возвращения Ольги осенью 1964-го, когда советская система уже не могла давить на нее в концлагере, Серджо решил спасти часть гонорара Пастернака, который Фельтринелли стремительно тратил на финансирование революционных красных бригад во всех частях света. Интересно упоминание об этом хобби Фельтринелли в книге Ивинской. На странице 399 она пишет, что Фельтринелли прислал ей в июне 1960 года с последним письмом набор красных брошюр с революционными идеями. Эти прокламации и книжечки с призывами к борьбе с империализмом в больших количествах выпускало издательство Фельтринелли. Эта тема достаточно интересна не только из-за больших размеров гонорара Пастернака, который, как пишет Серджо в своей книге, на 1965 год оценивался суммой около 1,5 миллиона долларов, но из-за удивительных зигзагов в поведении советских властей в этом деле.

Продолжение рассказа Ивинской:

Отняв у меня архив, власти пыталась захватить и все гонорары Пастернака. Через сыновей власти сулили мне заказы на переводы и неофициальную материальную помощь за отказ от завещательного распоряжения Пастернака. Я не шла на этот сговор. Ариадна говорила: «Гони их всех в шею». Не добившись от меня отказа, Евгений и Леня стали преследовать Иру, которая в 1965 году ждала ребенка, требуя от нее уговорить меня ладить с властью. Тогда возмущенный Вадим прогнал их.

Проследим за перипетиями этого щекотливого дела. В книге «Пастернак и власть» приведено закрытое письмо Суркова от 19 августа 1961 года (Ивинская и Ирина уже сидят в мордовском концлагере. – Б. М.) в ЦК КПСС Суслову, документ 82. Сурков пишет:

В связи с просьбой вдовы Пастернака и его детей – затребовать гонорары Пастернака. <…> Прошу дать руководящий совет по этому мелкому, но щекотливому вопросу. <…> Жена Пастернака, безусловно лояльная к советской власти женщина, никогда не одобряла того, что сделал муж со своим последним романом.

При этом ранее, после ареста Ольги Всеволодовны в 1960 году, в ее деле появились показания Зинаиды Николаевны, где та заявляла, что ни о каких зарубежных деньгах не знала и никогда их не примет.

В книге «Пастернак и власть» приведена также секретная записка председателя КГБ, направленная в ЦК КПСС, документ 84, в связи с обращением Суркова.

22 сентября 1961 года. Совершенно секретно.

В ЦК КПСС: О наследстве Пастернака за рубежом.

В 1960 году некоторые банки Швеции через Инюрколлегию предложили Пастернаку перевести часть денег в Советский Союз. Однако Пастернак в то время отказался получить их официальным путем. <…> КГБ считает целесообразным поручить Инюрколлегии: принять меры по введению Зинаиды Николаевны Пастернак в права наследования, что даст возможность получить валюту в фонд Госбанка СССР.

Председатель КГБ А. Шелепин.

Твердый отказ властей в 1961 году отражен в записке ЦК КПСС от 6 октября 1961 года с визами Суслова (секретарь ЦК КПСС по идеологии), Фурцевой (министр культуры), Куусинена (председатель Центральной комиссии партийного контроля) и Мухитдинова (первый заместитель председателя президиума Верховного совета СССР), документ 85 в книге «Пастернак и власть». Эта отказная записка из ЦК КПСС гласила:

«Наследникам Пастернака не следует поднимать сейчас вопрос перед иностранным издательством о выплате им гонорара за издание книги „Доктор Живаго“. Предъявление наследниками претензий может дать повод реакционной печати для организации газетной шумихи. <…> Представляется целесообразным снять этот вопрос с обсуждения».

Удивительное замечание сделал Митя, когда мы с ним читали этот документ:

В 1991 году я по звонку итальянского покупателя архивов ЦК КПСС был принят на Ильинке и смотрел секретные папки с делами на Пастернака и маму. И помню справку о сведениях по финансированию со стороны Фельтринелли дружественных коммунистических организаций в Латинской Америке, а также об оплате им учебы молодых коммунистов, стажирующихся в странах социализма. Так назывались террористические группы, которые засылались советскими органами в страны «загнивающего капитализма». Этот документ специалисты в книжку не включили.

Среди архивных документов, приведенных в книге, ни слова не говорится о попытках оказать помощь антисоветчицам и контрабандисткам Ивинской и Ирине, находящимся в концлагере. Ясно видна ложь в словах Евгения Борисовича, которые он пишет во введении к книге «Пастернак и власть», изображая из себя бесстрашного борца, делящегося с Ивинской, несмотря на запрет ЦК и КГБ, итальянскими гонорарами.

В обширной вводной статье к книге «Пастернак и власть» Евгений Борисович заявляет:

Никакого завещания Пастернак не оставил, и по советским законам его авторское право делилось между тремя лицами: женой и сыновьями, но при заключении договора с Фельтринелли по желанию сыновей в число наследников была включена Ивинская, которой они добровольно согласились выделять одну четвертую часть, отнимая соответственные доли от своих частей [327]327
  «А за мною шум погони…»: Борис Пастернак и власть. – М.: РОССПЭН, 2001. С. 57.


[Закрыть].

– Эта ложь Евгения особенно мерзка, так как его клевета на маму не прекращается ни в одной из его публикаций, ни на одной из его встреч с читателями, – сказал Митя.

Соглашение подписано было в 1970 году, в период напряженного строительства коммунизма под присмотром парткомов и органов.

Напомню читателю, что в главе «Завещание Бориса Пастернака» я уже привел заявление Фельтринелли, сделанное для мировой печати в 1961 году: «Все свои гонорары за издание романа Пастернак завещал только Ольге Ивинской». Такое же заявление сделал и Хайнц Шеве в 1974 году в своей книге: «51 могу подтвердить, что гонорары за роман и издание всех своих произведений за рубежом Пастернак завещал Ольге Ивинской».

Ученые из Росархива новейшей истории, готовившие к изданию книгу «Пастернак и власть», комментируя договор от 1970 года о распределении гонорара за роман «Доктор Живаго», пишут: «Учитывая волю Б. Л. Пастернака, кроме сыновей – Евгения и Леонида (Зинаида Николаевна умерла в июне 1966 года) в число наследников была включена О. В. Ивинская» [328]328
  Там же. С. 303.


[Закрыть].

– Эти ученые-архивисты, – заметил Митя, – постеснялись назвать документ, в котором выражена воля Бориса Пастернака, или им запретили это сделать?

Ольга Всеволодовна говорила по поводу соглашения, подписанного в 1970 году:

Из-за большой волны протестов в зарубежной печати и твердой позиции, занятой Фельтринелли, только мое решение давало возможность властям официально получить от Фельтринелли суммы гонораров за роман в советский Госбанк. После концлагеря советские власти меня совсем загнали в нужду, и потому я вынуждена была согласиться отдать основную часть гонораров Бори в Фонд мира, а также Инюрколлегии, зарубежным адвокатам, и включить в состав получателей сыновей Пастернака. Неофициальную помощь Фельтринелли уже не мог мне оказывать, так как это привело бы к моему немедленному аресту органами.

Кроме расходов, которые сделал Фельтринелли при Боре, через нарочных посылая сюда деньги на жизнь, советские власти зачли ему большие суммы за помощь каким-то революционным движениям. В итоге, как мне объяснил адвокат Виктор Косачевский, нам досталось по три-пять процентов от оставшейся суммы.

Большую тревогу и переполох в ЦК КПСС вызвало требование Д’Анджело к Фельтринелли учредить премию имени Бориса Пастернака на средства, эквивалентные 50 процентам от суммы гонорара Пастернака. Сумма определялась в соответствии с письмом Бориса Леонидовича к Фельтринелли от 25 декабря 1957 года, в котором Пастернак просил Фельтринелли передать эти средства в распоряжение Д’Анджело.

Серджо пишет в своей книге, что Фельтринелли отказался передать ему часть гонорара Пастернака для организации фонда поэта. Тогда Серджо обратился в итальянский суд, который был назначен на сентябрь 1965 года. Именно потому советские органы срочно подключили летом 1965-го Евгения и Леонида к давлению на Ивинскую, чтобы она написала заявление к Фельтринелли о своем отказе от завещания Пастернака.

КГБ начинает срочно разыгрывать специальный сценарий. 21 января 1966 года появляется секретное письмо Советского комитета защиты мира, в котором говорится: «Наследники Пастернака, два сына и жена, обратились в Инюрколлегию с просьбой истребовать из Италии наследственные суммы» [329]329
  Там же. С. 298. Митя обратил внимание на то, что в заявлении сыновей с просьбой отдать им зарубежные гонорары Пастернака никакого упоминания о желании помочь антисоветчице Ивинской нет и в помине.


[Закрыть]. Вскоре появляется записка трех отделов ЦК КПСС (документ 88) с просьбой «разрешить Инюрколлегии заняться вопросом гонораров Пастернака, а затем организовать востребование этого наследства».

В записке особо подчеркивалось, что «это явилось бы мерой против возможного использования определенными кругами на Западе крупных гонорарных средств покойного писателя в антисоветских целях». Читатель может сравнить это решение с текстом ранее представленной отказной записки ЦК КПСС от января 1961 года, документ 85.

– А до этого времени крупные суммы из гонорара Пастернака использовались на финансирование красных бригад и не вызывали тревоги у ЦК КПСС, – отметил Митя.

Согласие на истребование гонораров Пастернака теперь срочно дали члены политбюро ЦК КПСС Суслов, Шелепин, Устинов и другие. Но Фельтринелли ничего не соглашался делать с гонораром Пастернака без личного решения Ольги Ивинской.

Тогда советские власти вынуждены была просить Ивинскую войти в состав официальных наследников Бориса Пастернака, что соответствовало его завещательному распоряжению, и подписать юридическое соглашение с представителем государственной Инюрколлегии. Когда Серджо узнал от представителя консульства СССР в Италии, что в число наследников Пастернака включена Ольга Ивинская, то снял свой иск к Фельтринелли.

О роли Евгения Борисовича в появлении публикации Дардыкиной говорил мне Вадим Козовой в мае 1998 года:

– Как мне стало известно, Евгений Борисович консультировал Дардыкину при написании этой провокационной статьи. Ему была выгодна клевета Дардыкиной на Ольгу Всеволодовну, так как в 1997 году он выпустил биографию Пастернака, в которой придумал новую чудовищную ложь. Чтобы скрыть свою вину, Евгений написал, что «истерика Ивинской во время телефонного разговора с Пастернаком заставила Бориса Леонидовича бежать на телеграф и дать телеграмму в Стокгольм с отказом от Нобелевской премии». Умершая в 1995 году Ивинская уже не могла сама изобличить Евгения во лжи.

Вернемся к роли Евгения Борисовича на суде за архив Ивинской. В январе 1998 года в заседании Савеловского суда появилось его письмо, которое зачитала директор РГАЛИ Наталья Волкова. Евгений Борисович выражал глубокую благодарность РГАЛИ за большую работу и желал, чтобы архив Ивинской не отдавали ее детям, а оставили в РГАЛИ. В этом заявлении впервые прозвучала фраза: «Борис Леонидович Пастернак не успел написать завещание». Митя, услышав на суде текст этого письма, сказал:

– Все же Евгений Борисович решил произнести эту ложь. Ему мало того, что Ира передала ему копии всех материалов мамы в 1962 году. Он хочет распоряжаться и тем, что отнял у мамы КГБ. Каким пророком был Борис Леонидович, когда в нобелевские дни назвал Евгения жалким подобием, которое будет мстить Ольге Всеволодовне и угождать власти! Права была Ариадна, заявляя, что с таким предателем даже рядом не сядет.

Мне казалось жестоким это лагерное выражение, говорящее о крайней неприязни Ариадны к Евгению Борисовичу, и я решил узнать об отношении Ариадны к семейству Пастернак у Анны Саакянц, которая 15 лет была дружна с Алей. Саакянц с 1961 года до самой кончины Ариадны в 1975-м постоянно работала с ней, преодолевая препоны со стороны власти и писательской верхушки, над составлением и выпуском сборников произведений Марины Цветаевой. Ариадна высоко ценила толковость, искренность и преданность «рыжего соавтора» – так любовно называла Анну остроумная Ариадна, пояснила мне Ольга Всеволодовна.

С Саакянц я познакомился на юбилее Ольги Ивинской 27 июня 1992 года. В тот день мы говорили с ней недолго. Саакянц рассказала, что готовятся к выходу ее новые книги о Марине Цветаевой. После юбилея мы виделись редко, лишь на некоторых праздничных мероприятиях, посвященных Цветаевой, поэтому моей фамилии она не помнила. В январе 2001-го мой друг Александр Ханаков, знавший Саакянц более 20 лет, поехал к ней домой с ее новой книгой «Жизнь Цветаевой» (М.: Центрполиграф, 2000). Я передал ему экземпляр этой книги с просьбой получить ее дарственный автограф. Анна Александровна, услышав от Ханакова мое имя и рассказ о моем многолетнем знакомстве с Ольгой Ивинской, написала на титуле книжки:

Борису Мансурову – по-моему, мы знакомы(?) на добрую память.

А. Саакянц 2.01.2001 г.

Я позвонил ей домой и поблагодарил за автограф, а она стала подробно спрашивать об издательских делах. Говорила о полюбившейся ей книге стихов Ивинской «Земли раскрытое окно» 1999 года, в издании которой я также принимал участие. Саакянц надеялась на нашу встречу, когда станет лучше себя чувствовать. И я решил спросить, как Ариадна относилась к сыновьям Пастернака. Саакянц сразу сказала:

– К семейству Пастернак Ариадна Сергеевна относилась крайне негативно. Даже в первые дни нашего знакомства в начале 1961 года, когда мы должны были заниматься книгой Марины Цветаевой, Ариадна Сергеевна больше говорила об аресте и суде над Ольгой Ивинской и Ириной. Особенно возмущалась предательством семейства Пастернак. «В нобелевские дни они предали Борю, а теперь предали Ольгу и Ирину, которых бросили в тюрьму за любовь и верность Боре. И отняли весь архив у Ольги», – говорила Ариадна.

Затем Саакянц стала подробно рассказывать:

В 1965 году мы с Ариадной Сергеевной и Адой Шкодиной [330]330
  Ада Александровна Шкодина, подруга Ариадны по ссылке.


[Закрыть]были в поездке в Туруханске, где они провели шесть лет ссылки. Ариадна показала то место на берегу реки, где стоял ее домик, построенный на деньги, которые прислал ей Борис Леонидович Пастернак. Тогда я спросила Ариадну Сергеевну:

– А теперь, когда Ольга Ивинская вернулась из лагеря, вы хотя бы иногда будете встречаться с сыновьями Пастернака?

Ариадна неприязненно взглянула на меня и говорит:

– Упаси меня Бог от таких встреч. Если младшего, Леонида, еще можно как-то оправдать, то с Евгением я даже рядом не сяду.

Ада Шкодина, слышавшая этот разговор, как-то нервно засмеялась и говорит Ариадне:

– Это ты уж слишком.

– За Пастернака я могу еще похлеще выразиться, – ответила Ариадна.

Это мне запомнилось на всю жизнь.

О неприязни Али к семейству Пастернаков мне также рассказывала в Тарусе соседка Ариадны по даче – Татьяна Владимировна Правдивцева. Она дружила с Ариадной и помогала ей в Тарусе с 1957 года до последних дней ее жизни. Ариадна Эфрон умерла от обширного инфаркта в тарусской больнице летом 1975 года и похоронена на городском кладбище в Тарусе, недалеко от могилы Константина Паустовского.

Мне запомнился острый разговор с Митей, когда ему привезли из Америки интервью, которое дал Евгений Борисович газете «Панорама» (№ 1011, август 2000 года). Интервью вышло ко дню заключительного заседания Савеловского суда 28 августа 2000 года, на котором судья Чаплина присудила отобрать весь архив Ивинской у ее детей. Митя дал мне прочитать это интервью и говорит:

– Ты посмотри, до чего докатилось это жалкое подобие! Евгений Борисович уже перешел на блатной жаргон в адрес мамы, как в свое время Сурков. Как и Ливанов, он злобствует и истерично заклинает, что Ивинская «врет» в своей книге. Будь жив Вадим, уж он дал бы ему достойную публичную отповедь. Такой пошлости и мерзости не простил бы ему и Костя Богатырев. Но ничего, я еще жив и этого ему не спущу – напишу все, что о нем думаю. Подлость нельзя оставлять безнаказанной.

Через несколько дней Митя сказал мне, что послал в адрес Евгения Борисовича письмо: как он выразился, «бес попугал – там используется и ненормативная лексика». Он прочитал мне выдержки из него, на что я сказал, что это почти как писали запорожцы к турецкому султану. Об этом злом письме мне говорила и Ольга Ильинична (Люся Попова), которой звонила с жалобой на Митю жена Евгения Борисовича. Приводить Митины резкие выражения не буду, пусть это сделает сам Евгений Борисович, если пожелает.

Для понимания причины возмущения Мити приведу «яркие» примеры из интервью Евгения Борисовича, связанные с его отношением к Ольге Ивинской.

Корреспондент «Панорамы» Николаев задает вопросы Евгению Борисовичу:

– Позвольте спросить вас о последней любви поэта – Ольге Ивинской, о ее нашумевших воспоминаниях «В плену времени».

– Дело в том, что эта поздняя любовь была бы очень короткой, если бы Ольгу Всеволодовну не закатали первый раз в лагерь. Ивинская была, конечно, слабая женщина. <…>Я веду это к тому, почему Пастернак отказался от Нобелевской премии. Ивинская позвонила ему по телефону и сказала: «Тебе ничего не будет, а от меня костей не соберешь». И тогда он пошел и отказался от премии. Он бы выдержал эту осаду, не выдержала она.

– О правдивости ее воспоминаний. Встреча Сталина с Пастернаком, Маяковским и Есениным, которую так красочно описала Ивинская, была?

– Это вранье. Ее воспоминания написаны значительно позднее происходивших событий, когда она вышла из лагеря. Я сказал как-то Вячеславу Иванову, близко знавшему Ивинскую, о том, что хорошо бы выбрать из этих воспоминаний хотя бы крупицы правды. Например, есть воспоминание о том, что отец сам принес рукопись – пьесу «Слепая красавица» – Ивинской, отдал из рук в руки, и это было их последнее свидание. Отец в это время уже лежал и не мог встать с постели [331]331
  В книге Ивинской назван день 23 апреля 1960 г., когда Пастернак в последний раз пришел в Измалково и передал Ольге рукопись пьесы.


[Закрыть]. То, что был портфель с рукописью, – правда, что там была записка, чтобы пока не давать ее перепечатывать, тоже правда. Но отнес этот портфель к Ивинской Вячеслав Иванов! Разница есть, не правда ли?

– Эти убийственные обвинения, – говорил Митя, – рассчитаны на невежд или литературный бомонд, который имеет смутное представление о реальной жизни Пастернака или короткую память.

К вопросу о слабой женщине напомним слова Ариадны из ее письма Пастернаку от 1 января 1959 года. Ариадна пишет о днях нобелевской травли Пастернака, когда его предали родные и друзья Большой дачи – «милый хлам»: «Рядом с тобой, Боря, встала на суд веков эта женщина, жена (Ольга!), встала противовесом всех низостей, предательств и пустословий». Борьба Ольги за жизнь Пастернака происходила на глазах и при участии Ариадны. Об этом в марте 1959 года Пастернак пишет Жаклин: «Зарабатывать мне больше никогда не дадут. Этого лишена также и Ольга Всеволодовна, не захотевшая публично отречься от меня».

Митя обратил мое внимание:

Из тбилисской ссылки Пастернак ни слова не написал Евгению, хотя тот в своих сочинениях лживо утверждает: «В эти дни (нобелевской травли Пастернака. – Б. М.)мы ежедневно ездили в Переделкино». Однако «в эти дни» на Большой даче Евгения не видели ни Чуковский, ни Зинаида, ни Нейгауз, ни Масленикова, которые в действительности постоянно были рядом с Пастернаком. Только 28 октября органы заставили Евгения поехать в Переделкино, чтобы предъявить ультиматум папочке.

Помню, когда мама отвела Бориса Леонидовича от самоубийства 28 октября и я провожал его на Большую дачу, Пастернак говорил мне: «Ведь ты не смог бы пойти на такую низость и стать Павликом Морозовым? Вот что значит рождение ребенка не от любви. Получилось жалкое… подобие. Ты, Митя, не делай в жизни подобной ошибки».

Эти трагические дни, пример мужества и бесстрашия матери, дали Мите важную жизненную закалку, которую он проявил в сложнейшей ситуации и о которой рассказал мне в 2003 году.

В 1962-м, когда Ольга Ивинская находилась в концлагере, Митю забрали в армию, чтобы удалить из Москвы «нежелательный элемент». Его послали служить на Дальний восток, в Находку. В то время пришло указание отправить добровольцев во Вьетнам воевать на стороне хошиминовцев. Митю, как и многих из его части, вызвали к командованию и предложили написать заявление о желании поехать добровольцем во Вьетнам. Митя отказался написать такое заявление – добровольно воевать за чужую страну. Он заявил командованию части:

– Я давал присягу защищать Родину, а не воевать на стороне хошиминовцев. Если будет приказ мне отправиться с частью во Вьетнам, я подчинюсь приказу. Добровольно покидать свою Родину я не буду.

Такой поворот дела обескуражил командование, но никакие посулы и угрозы в адрес Мити не могли заставить его изменить свое решение. Это необычайное ЧП вызвало приезд к ним в часть генерала, замруководителя Главного политуправления советской армии. Генерал явился посмотреть на такого чудного солдата и своим генеральским нажимом заставить его написать заявление о добровольной отправке во Вьетнам. Но это был уже закаленный маминым бесстрашием в нобелевской истории 21 – летний мужчина, требовавший только приказа, которому он подчинится как солдат, давший присягу. После трех дней угроз и уговоров, не давших результата, озадаченный и пораженный бесстрашием Мити генерал улетел в Москву. Митю оставили служить на Дальнем Востоке. Поразительно то, что все командование части стало Митю уважать и дало ему возможность перейти служить в ту роту, в которой хотел быть – с земляками-москвичами. Как он мне рассказывал, даже самый злой и жестокий старшина стал с ним вежлив и не допускал грубости и брани, чем отличался до этой «вьетнамской» истории.

Позже этот рассказ мне повторил служивший с ним в Находке москвич Александр Чубуков, ставший Митиным другом на всю жизнь. Саша говорил:

– Митя всегда поступает честно и мудро. За ним пойдешь не только в разведку, но и в самое пекло: не предаст и не отступит.

Относительно заявления Евгения Борисовича об отказе Пастернака от премии Митя пояснил:

– Посмотрите, как примитивно лжет Евгений Борисович, написав, что мама позвонила Пастернаку, и тот побежал отказываться от Нобелевской премии. Он понимает, что теперешний читатель, тем более в Америке, не знает, что на даче Пастернака в Переделкине никогда не было телефона. Даже в мае 1960-го, когда Пастернак умирал под присмотром органов и семейства, не допускавших маму к Борису Леонидовичу, телефон на дачу не провели.

Митя обратил мое внимание на такой факт:

– В книге «Пастернак и власть» в документе 47 приведена докладная записка генпрокурора Руденко в ЦК КПСС о допросе Пастернака в марте 1959-го. Руденко назвал Пастернака двурушником, обманывающим советскую власть. Пастернака предупредили о высылке из СССР, если он не прекратит встречи с иностранцами, и заставили подписать обязательство избегать иностранцев. Такое же обязательство после вызова в прокуратуру заставили подписать и Ольгу Ивинскую. Ни Зинаиду, ни Евгения Борисовича в прокуратуру не вызывали и подписывать подобные обязательства не заставляли. Это обстоятельство лучше всяких домыслов характеризует отношения родни с советскими органами.

К вопросу о пьесе «Слепая красавица», которую упомянул Евгений Борисович в интервью американской газете. По этому вопросу его не интересует суть дела, состоящая в том, что Пастернак только Ивинской доверил хранение и распоряжение этой пьесой, о чем было написано в его завещании. Ни Зинаиде, ни Евгению рукопись пьесы Пастернак не хотел оставлять. КГБ выдал Ивинской в 1970 году официальную справку: «Подлинная авторская рукопись Б. Пастернака „Слепая красавица“, принадлежащая О. В. Ивинской, находится на хранении в ЦГАЛИ»!

Парадоксально, но Евгений Борисович считает главным то, кто принес рукопись к Ольге Всеволодовне, а не то, кому завещал Борис Пастернак свои рукописи. Митя по этому поводу сказал:

– Все же как он примитивен и озлоблен! Мама 23 апреля 1960 года была в Измалкове, когда Борис Леонидович утром пришел на последнюю встречу. Он говорил о завещании и оставил маме рукопись пьесы «Слепая красавица». Об этом субботнем дне 23 апреля 1960 года, когда Пастернак приходил в Измалково, пишет и Зоя Масленикова в своих воспоминаниях. В дневнике болезни Пастернак сам сделал запись вечером 23 апреля 1960 года после посещения мамы в Измалкове: «Я сегодня устал и мне придется прилечь».

Хорошим комментарием к утверждению Евгения Борисовича о том, что «отец в это время (то есть 23 апреля. – Б. М.) уже лежал и не мог вставать с постели», служит запись Пастернака в дневнике от 27 апреля: «Мне несколько лучше. Позже я встану и пойду звонить. Мне сделали кардиограмму. Ничего особенного и тревожного она не показывает».

Только 30 апреля Пастернак записывает в дневнике: «Я переехал на первый этаж и велел поставить мою кровать в рабочей комнате. Подниматься по лестнице стоит мне многих сил. Какая весна за окном! <…> Мы купили новую машину „Волгу“».

– Для всякого трезвомыслящего человека это означает, – отметил Митя, – что Пастернак до 30 апреля не только мог вставать с постели, но и ходил самостоятельно. Звонить он мог только уходя к соседу или в Дом творчества, так как на Большой даче при жизни Пастернака телефона никогда не было [332]332
  Евгений Борисович, сочиняя «Биографию» (1997) и «Жизнь Бориса Пастернака» (2004), игнорирует предсмертные дневниковые записи Пастернака, которые были опубликованы и подробно прокомментированы в 1974 г. Эти дневники поэта цитируют все зарубежные исследователи жизни и творчества Пастернака, но советский пастернаковед о них ничего не знает или делает вид, что их нет.


[Закрыть].

Остановимся подробнее на теме «Пастернак и Сталин». Ивинская посвятила этой теме вторую часть своей книги «Поэт и царь». В нее вошли 24 небольшие главы, повествующие об этой «таинственной» (слова Пастернака) теме. Во введении Ольга Всеволодовна пишет:

За 14 лет нашей близости Борис Леонидович много раз по различным поводам говорил и писал о Сталине. <…> Особенно часто обращался к этому в 1956 году, после вызова в Прокуратуру СССР по поводу посмертной реабилитации Мейерхольда. <…> Тогда Борис Леонидович написал, что Мейерхольд был более советским человеком, чем он, Пастернак [333]333
  Ивинская О. В.Указ. соч. С. 74.


[Закрыть].

Тема Сталина возникла вновь в дни травли Пастернака за Нобелевскую премию. В своей книге, в главе «У вождя», Ивинская передает рассказ Пастернака: