Текст книги "Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская"

Автор книги: Борис Мансуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Борис Мансуров
Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Памяти Мити (Дмитрия Виноградова) и моей сестры Аллы Мансуровой посвящаю эту книгу.

От издательства
О книге и ее авторе

Истину ищут одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно.

Борис Пастернак

«Лара моего романа» – так говорил поэт Борис Пастернак об Ольге Ивинской, которая была его последней любовью и прототипом главной героини «Доктора Живаго». Книга, которую вы сейчас держите в руках, рассказывает об этой любви, о верности и гражданском мужестве людей, наделенных доброй душой и удивительным талантом, об их жизни в условиях советской действительности. Читателю откроются яркие – в том числе малоизвестные и почти никому не известные до сей поры – страницы пастернаковского творчества того периода, когда в ответ на присуждение поэту Нобелевской премии на него с яростью набросились советские писатели и власти. Не сломаться, выдержать агрессивный натиск системы, на себе испытать предательство «друзей и родных» и продолжать творить – это стало возможным только благодаря поддержке близких по духу людей, таких, как Ольга Ивинская и ее дети Ирина и Митя, как Ариадна Эфрон (дочь Марины Цветаевой) и преданный друг семьи Кома Иванов.

Автор книги Борис Мансуров был дружен с Ольгой Ивинской, ее сыном и дочерью. Благодаря его стараниям впервые в России вышла в свет книга воспоминаний О. Ивинской «Годы с Борисом Пастенаком. В плену времени», еще в конце 1970-х издававшаяся в двадцати странах мира, но запрещенная в СССР. Борис Мансуров сумел записать и сохранить воспоминания о встречах и разговорах с Ольгой Ивинской, включая более сотни откровенных, увлекательных бесед, которые касались малоизвестных фактов, ситуаций, обстоятельств жизни и творчества Бориса Пастернака.

Ольга Всеволодовна Ивинская рассказала о реальных причинах и истоках рождения блистательных стихотворений из «тетради Юрия Живаго», знаменитого цикла стихов «Когда разгуляется» и всемирно известного перевода «Фауста» Гете.

С 1994 года Борис Мансуров участвовал в заседаниях судов по делу об архиве Ивинской. Он приходил туда вместе с ее сыном Митей – Дмитрием Виноградовым, страдавшим от неизлечимой болезни. Острые, откровенные Митины оценки важных эпизодов жизни его матери и Бориса Пастернака постоянно присутствуют в тексте книги.

Читатель узнает о причинах изъятия следователями КГБ в 1949 и 1960 годах архива Ивинской и о том, почему он и сегодня не возвращен законным владельцам.

Специальная глава посвящена рассказу Ивинской о завещании Пастернака и включает материалы из публикаций, вышедших после смерти Ольги Всеволодовны. Это сборник «А за мною шум погони…» (2001), книги Зои Маслениковой «Портрет Бориса Пастернака» (1995), Карло Фельтринелли «Senior Servis. Жизнь Джанджакомо Фельтринелли» (2003), Серджо Д’Анджело «Дело Пастернака. Воспоминания очевидца» (2007), а также письма Ариадны Эфрон к О. Ивинской и И. Емельяновой («Жизнь есть животное полосатое», 2004).

Большая глава книги посвящена интереснейшей переписке Пастернака с «пламенным другом» из Германии Ренатой Швейцер – об этом, к сожалению, пока очень мало известно российским читателям.

Книга «Лара моего романа» проиллюстрирована уникальными фотографиями. В приложении дана краткая биографическая информация об Ольге Ивинской, Вадиме Козовом, Израиле Гутчине, Константине Богатыреве и Серджо Д’Анджело.

Ранее публикации Б. Мансурова о Борисе Пастернаке и Ольге Ивинской выходили в журнале «Большой Вашингтон» (США) и в парижских изданиях – журнале «Грани» и газете «Русская мысль».

Автор этой книги, которая безусловно найдет своего читателя в России и за рубежом – ведь интерес к творчеству выдающегося поэта России растет, – бережно хранит редкое издание с автографом Бориса Пастернака, подаренное ему сыном Ольги Ивинской. На титуле – дарственная надпись, исполненная символического смысла:

Эта книга подарена мною Борису Мансурову, испытанному, верному, любящему другу моей мамы, О. В. Ивинской, и, в порядке наследования – моему.

В судный день 28 августа 2000 г.

Д. А. Виноградов, сын О. Ивинской.

Б. Пастернак выразил бы Боре Мансурову свою признательность более многословно. Но – что делать!

Вместо предисловия
Встречи с Ольгой Ивинской

«О как я люблю тебя» – и в письме, отправленном через три дня: «Милая моя жизнь!» Эти слова написал Борис Пастернак своей возлюбленной Ольге Ивинской из тбилисской ссылки в феврале 1959 года. Его выслали из Москвы на время пребывания в столице правительственной делегации из Великобритании. Премьер-министр Гарольд Макмиллан включил в свою программу встречу с Борисом Пастернаком – нобелевским лауреатом 1958 года по литературе, однако после многомесячной травли поэта, инспирированной партийными идеологами в ответ на присуждение ему Нобелевской премии [1]1
  Подробнее об этом см.: Ивинская О. В.Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени. – М., 1992.


[Закрыть], этой встречи советское правительство допустить не могло. Органы госбезопасности, осведомленные о том, что многие журналисты хотели бы встретиться с Ларой романа Пастернака «Доктор Живаго», отправили Ивинскую из Москвы в Ленинград. Об Ольге-Ларе широко было известно за рубежом из писем Бориса Леонидовича к сестрам в Англию, из интервью Фельтринелли – издателя «Доктора Живаго», из выступлений немецких журналистов, посещавших Ивинскую и Пастернака в Москве и Измалкове. Об этом рассказывал во Франции и Англии французский аспирант, славист Жорж Нива, друживший с дочерью Ольги Всеволодовны Ириной, студенткой литературного института [2]2
  В письме от 1 ноября 1957 г. к сестрам в Англию Пастернак сообщает: «Надо сказать о той роли, которую последние 10 лет играет в моей жизни Ольга Ивинская, Лара моего романа <…> это единственная душа, с кем я обсуждаю, что такое бремя века, что надо сделать, подумать, написать».
  В письме к другу Ренате Швейцер, адресату из Германии, в мае 1958 г. Пастернак пишет: «Во втором послевоенном времени я познакомился с молодой женщиной – Ольгой Ивинской. Она и есть Лара моего произведения, которое я в это время начал писать. Она олицетворение жизнерадостности и самопожертвования. По ней незаметно, что она в жизни перенесла. <…> Она посвящена в мою духовную жизнь и во все мои писательские дела».


[Закрыть].

Впервые я услышал стихи Бориса Пастернака осенью 1953 года в Самарканде, где родился и учился у выдающихся педагогов, сосланных или эвакуированных во время войны из Ленинграда и Москвы. Уровень преподавания был очень высоким: из 53 выпускников 1954 года золотых медалистов было 12, серебряных – 7. В тот год 21 выпускник нашей школы отправился поступать в вузы Москвы и Ленинграда, и все поступили.

Наша учительница русского языка и литературы Жозефина Людвиговна – немка, высланная в начале 1941 года из Ленинграда, – впервые прочла нам, ученикам десятого класса школы № 37 имени Пушкина, пастернаковский «Марбург» и цветаевское «Моим стихам».

Когда я учился в Московском энергетическом институте, до нас, технарей, осенью 1958 года докатились «волны народного гнева», захлестнувшие «клеветника и предателя» Пастернака, которому подлые империалисты заплатили 30 сребреников в виде Нобелевской премии. Мой однокурсник и сосед по комнате в общежитии, 30-летний Халик, член КПСС, проводил с нами разъяснительную беседу об антисоветской роли Бориса Пастернака. Эти материалы ему выдали на внеочередном партбюро факультета в МЭИ, чтобы остановить возможное брожение умов: студенты ведь не читали романа Пастернака и могли не понять причин «всенародного гнева».

В 1993 году я рассказал Ольге Ивинской о просветительских беседах моего однокурсника со студентами. И вот что она поведала о событиях той осени 1958-го:

В то время Евгений [3]3
  Евгений Борисович Пастернак, сын Бориса Пастернака от первой жены, Евгении Лурье.


[Закрыть]уже не служил в армии и работал преподавателем – по-моему, как раз в МЭИ. Он был членом партии и, конечно, по требованию партийной организации и органов вынужден был приехать утром 28 октября 1958-го в Переделкино и вместе с Леней [4]4
  Леонид Борисович Пастернак, сын Бориса Пастернака от второй жены, Зинаиды Николаевны Нейгауз.


[Закрыть]потребовать от отца оказаться от Нобелевской премии. Об этом в гневе говорил Борис Леонидович, когда неожиданно в полдень пришел в нашу избу совершенно опустошенным и при Мите стал просить меня вместе уйти из жизни.

Леня говорил мне о шантаже органов осенью 1976 года, потрясенный убийством Кости Богатырева. Он сообщил, что 27 октября 1958-го его вызвали в МГУ на беседу с участием неизвестных в штатском и сказали, чтобы завтра он не приходил на занятия, а отправился с утра к отцу в Переделкино. Ему заявили, что если Пастернак не откажется от Нобелевской премии, его, Леню, исключат из МГУ и отправят в армию на перевоспитание как члена семьи антисоветчика.

Борю я успокаивала, убеждала, что власти вынудили детей прийти к отцу с ультиматумом. Мне непонятно, почему до сих пор Евгений сам об этом не написал. Борис Леонидович говорил тогда, что советская власть непрерывно превращает детей в Павликов Морозовых.

Я прочел «Доктора Живаго» уже после окончания МЭИ: наша однокурсница Нонна Вулис достала его нелегальную фотокопию. Меня поразили и сам роман, и стихи Юрия Живаго. Особенно запомнились «Мело, мело по всей земле…», «Свидание», «Август» и «Рождественская звезда».

С набиравшей обороты перестройкой на радио зазвучали стихи Пастернака, и вот с первых номеров 1988 года журнал «Новый мир» стал печатать роман «Доктор Живаго». А в начале октября того же года, когда мы с женой смотрели по телевизору еженедельную литературную передачу, произошло нечто странное.

Прошли три 12-минутных сюжета и оставалось минут пять до окончания программы, как вдруг на экране появилась женщина в летах со следами былой красоты. В интерьере, состоявшем из старинного зеркала и лампы в стиле викторианской эпохи, незнакомка рассказывала о Пастернаке, об их любви, о скандале, связанном с его романом, а также о стихах, которые поэт посвятил ей: «Мело, мело по всей земле», «Засыплет снег дороги», «Я кончился, а ты – жива»…

– Наша любовь вспыхнула осенью 1946 года после встречи с Борисом Леонидовичем в редакции «Нового мира», где я работала в отделе поэзии, – рассказывала с экрана таинственная женщина. Ведущий, находившийся за кадром, попросил:

– Ольга Всеволодовна, расскажите об аресте и погибшем в тюрьме ребенке от Бориса Пастернака…

Но ответа не последовало, сюжет оборвался, изображение исчезло, оставив нас в полном изумлении. Значит, жива женщина, которую любил Пастернак и которой посвятил свои стихи? Что за булгаковщина?!

Мы в недоумении переглядывались, а по экрану ползли титры: «Режиссер Олег Корвяков»… Так ведь Корвяков, известный режиссер, получивший в 1985 году Государственную премию за два фильма из сериала к 40-летию победы в Великой Отечественной войне, – мой школьный друг из Самарканда. Как могло случиться, что он не позвонил мне, не сообщил о показе его работы на телевидении? Ведь он всегда это делал! Звоню Олегу домой – возмущаюсь. Оказывается, он сам удивлен демонстрацией его сюжета об Ивинской на Центральном телевидении. Попросил впредь говорить об этом только при личной встрече.

Вскоре мы встретились. Олег сообщил, что более двух часов снимал беседу с Ольгой Ивинской в ее квартирке на Вятской улице и сделал 15-минутный сюжет для телевидения. Однако где-то наверху тема «Пастернак и Ивинская» вызвала резкое недовольство, и сюжет не пустили в эфир: в 1988 году еще оставалась в силе советская система с ее органами госбезопасности. Однако в урезанном виде материал об Ивинской в последний момент все же поместили в передачу – похоже, требовалось оправдать статью расходов на съемку сюжета, чтобы можно было составить убедительный отчет для руководства.

Олег рассказал о том, что Ивинская – последняя любовь Бориса Пастернака, что ей он посвятил большинство стихов, вошедших в тетрадь Юрия Живаго, что облик Ивинской и черты ее характера присутствуют в образе Лары – главной героини романа. Об этом писал Борис Леонидович в своих письмах. Ольга Всеволодовна могла бы рассказать много интересного и никому пока не известного из их жизни с Борисом Пастернаком.

За любовь к опальному поэту и верность своему чувству Ивинскую дважды отправляли в советские лагеря: в 1949-м по приказу Сталина, а в 1960-м, после смерти Пастернака, – по указанию Хрущева. Эта женщина – редкий пример того, как человека из литературной среды, попавшего в тюрьму при «безумце и убийце» (определение Пастернака) Сталине, бросили в нее снова и при так называемом демократе, а по мнению Пастернака – «дураке и свинье» Хрущеве, который, успешно развенчав культ личности своего предшественника, наломал немало дров в роли Первого секретаря ЦК КПСС. Она осмелилась любить и защищать от советской власти непокорного поэта Бориса Пастернака, которого никак не получалось загнать в стойло соцреализма [5]5
  В письме к С. А. Оболенскому в 1954 г., завершая вторую часть «Доктора Живаго», Пастернак пишет: «Зачем хотите Вы приобщить меня благодати соцреализма? Мои труды и стремления поистине между восторгами жизни и смерти, а не между проблемами соцреализма и Второго съезда писателей».


[Закрыть]. Ивинская рассказывала про возмущение Пастернака тем, как после Первого съезда писателей в 1934 году Сталин с помощью Горького затолкал всех писателей в один загон и больше не разрешил провести при своей жизни ни одного съезда. Когда Борис Леонидович спросил об этом парадоксе Константина Федина, тот сказал, что Сталин считает писательские съезды вредной говорильней. «Зачем отрывать их от работы? Пусть лучше пишут, а когда мы даем им премии – пусть говорят, что думают». Второй съезд Союза писателей состоялся в 1954 году, после смерти Сталина.

С 1940 года кремлевский хозяин ежегодно раздавал послушным советским писателям и деятелям культуры многочисленные Сталинские премии с денежными подачками. Видные соцреалисты поощрялись многократно: Константин Симонов получил премию пять раз, Алексей Толстой – три раза, причем третью – в 1946 году, посмертно, Федин и Сурков награждались дважды. Пастернак никогда не удостаивался этой премии – Сталин так и не дождался от него увековечивания в романе, хотя много раз посылал писателю сигналы. При Хрущеве Бориса Леонидовича также никогда не награждали бывшей Сталинской, ставшей затем Государственной премией. Но, как говорил Варлам Шаламов, одна литературная Нобелевская покроет тысячи холуйских Сталинских. «Потому тема „Пастернак и Ивинская“ крайне нежелательна для органов и советского литературного ареопага», – заключил свой рассказ мой школьный друг режиссер Олег Корвяков.

Я стал просить Олега устроить встречу с Ивинской, чтобы поблагодарить и подарить цветы. Олег пояснил, что Ольга Всеволодовна избегает встреч с незнакомыми людьми, опасаясь провокаций, но он попытается уговорить ее принять меня. Дней через пять он диктовал мне номер ее телефона.

На мой звонок ответил строгий мужской голос, допытывавшийся, почему я хочу посетить Ивинскую. Я долго ему что-то объяснял, как вдруг услышал голос женский: «Поскольку вы друг Олега Корвякова, я вас приму дома. Приезжайте 31 октября к 17 часам, улица Вятская…»

И вот день 31 октября 1988 года наконец наступил. Я купил семь сине-сиреневых хризантем и коробку конфет, взял журнал «Новый мир» с главами «Доктора Живаго» и помчался на встречу с последней любовью великого поэта.

Дверь мне открыл суровый мужчина лет 50 и сразу предупредил:

– Мама чувствует себя плохо, прошу не задерживаться больше 15 минут.

– Митя, что же ты сразу пугаешь гостя? – слышу мягкий голос из комнаты. – Входите, входите. Друг Олега – и мой добрый друг, тем более и имя у вас родное – Борис.

Принимая цветы, Ольга Всеволодовна заметила:

– Этот цвет очень любил Борис Леонидович. А еще ему нравилось сочетание темно-синего с желтым [6]6
  Позже я прочитал в письме Пастернака во Францию к Жаклин де Пруайяр о любимом цвете поэта: «В далеком прошлом у меня было любимое сочетание такое устойчивое, что могло бы меня охарактеризовать. Это был темно-лиловый (почти черный) цвет в сочетании со светло-желтым, цвета чайной розы или кремовым».


[Закрыть].

Странно, но и мне очень нравилось сочетание темно-синего с желтым. Помню взрыв смеха моей жены и ее подруги Иры, когда я посоветовал пришить к синему платью желтые пуговицы. Думаю, это связано с местом, где я родился и где прошла моя юность – с землей древнего Самарканда: синие купола дворцов и гробниц времен Тамерлана с рассыпанными среди вековой синевы золотыми звездами и желтыми цветами.

Беседуя с Ивинской о жизни Пастернака, я неожиданно обнаружил много совпадений с эпизодами моей жизни. Например, нас с братом Эриком тайно крестила старая няня Параскева в 1942 году в православной церкви – единственной, действовавшей во время войны в Самарканде. Отец был на фронте, а мама, член партии, работавшая преподавателем в университете, уже через неделю вынуждена была уволить Параскеву: о факте крещения было доложено органам. Пастернак писал в автобиографическом очерке, что его в детстве тайно крестила русская няня Акулина. В молодости я случайно убил красивую птицу и, обливаясь слезами, тайно от всех похоронил ее под персиковым деревом. Пастернак писал, что в молодости, на Урале, случайно убил птицу и тоже со слезами похоронил ее. У меня, как и у Бориса Леонидовича, была сломана правая нога: я перенес операцию, и это изменило мою походку. Мне казались важными даже такие незначительные совпадения, как имя Борис и рождение под знаком Водолея. У меня музыкальный слух – я даже учился играть на скрипке, главной едой я тоже считаю суп. Моя привычка задаривать друзей, равнодушие к собственной одежде, постоянное нежелание что-либо покупать для себя, привычка целовать при встрече знакомых, близких по духу женщин, а также другие мелочи отдаленно напоминали привычки Пастернака.

В тот первый приход к Ивинской я пробыл у нее около часа. Отказавшись от чая, слушал рассказ о романе, вышедшем в «Новом мире», и удивился, почему ее воспоминания никто не опубликовал. Ольга Всеволодовна показала мне свою книгу «В плену времени», изданную в Париже в 1978 году. На мой вопрос о том, где можно ее прочитать, ответила:

– Я думаю, что нигде. А вы приходите ко мне и читайте книгу здесь.

Митя [7]7
  Виноградов Дмитрий Александрович (1941–2004), сын Ивинской, которого мама, сестра Ирина и все друзья называли Митей. С пяти лет он рос в сложной атмосфере жизни и любви матери и гениального поэта, чье творчество полюбил еще в юности. Митя знал наизусть более 200 стихотворений Пастернака.
  Ближайшими друзьями Дмитрия были знаменитый актер Владислав Дворжецкий, известная актриса Майя Булгакова, всемирно известный художник Борис Мессерер, произнесший слова прощания на похоронах Мити, актриса Татьяна Лаврова, организатор киноиндустрии Валерий Нисанов… Но лучшим другом Мити была, конечно, его мама, Митя относился к ней с нежностью и восхищением. В дни нобелевской травли Митя был рядом с Пастернаком, сопровождая его в смутное время по пути из Измалкова в Переделкино и во время возвращения из Москвы на Большую дачу. Мите тогда пришлось проявлять твердость и волю для защиты поэта. В память об этих днях Пастернак подарил ему картину своего отца, Леонида Осиповича Пастернака. На портрете Льва Толстого Пастернак сделал дарственную надпись: «Дорогому Мите Виноградову, опрометчивому и одаренному молодому человеку, с пожеланиями, чтобы его крутой и обрывистый юношеский путь выровнялся и стал легче. С любовью и верой в него. Б. Пастернак».


[Закрыть]просто подскочил на месте:

– Как это – приходить и читать?

Ольга Всеволодовна уверенно заявила:

– Борису можно, он друг Олега и нам уже не чужой. И мне будет с кем поговорить, совсем меня без людей оставили. А жить ведь недолго осталось.

Написав мне на обложке «Нового мира» слова благодарности за визит, она заметила:

– Октябрь – месяц для меня знаменательный: в 1946 году в октябре ко мне в редакции «Нового мира» подошел Борис Леонидович, и началась наша жизнь.

Арестованная органами после смерти Пастернака в 1960 году, Ивинская, страдая и тоскуя, в 1962-м писала своей подруге Люсе Поповой из лагеря:

Как часто я говорила Боре, чуть он заговорит о смерти: не подстрой мне такого свинства! И как мы не хотели думать, что смерть может нас разлучить. Как он был спокоен, что ничто не разлучит нас! И вот, видимо, надо было не удерживать мне его: умереть вдвоем, как он хотел, сразу, в октябре, в разгар скандала. А все женская моя погоня за счастьем – все еще порадоваться. Дура я все же беспечная. <…> Люся, а ты честно думаешь, что мы еще увидимся? Я много думала о Боре и о тебе в этот день. Все с тобой связано. Ты самая близкая, и не в мелочах, а так – в основных вехах жизни.

Именно концлагерем, так же жестко, как Варлам Шаламов, назвала места своего заключения Ольга Ивинская. С Шаламовым Ольга Всеволодовна встретилась вновь через 25 лет, по его возвращении с Колымы в Москву. Они были знакомы с середины 30-х годов, когда вместе работали в одном журнале. Шаламов был влюблен в Ольгу и помнил о ней все годы заключения в колымском концлагере.

Я дал слово бывать у Ивинской каждый четверг после пяти вечера, когда Митя уже возвращался с работы. Он постоянно жил у мамы на Вятской улице, оберегая ее покой и помогая во всем. Зайдя к Ивинской ровно через неделю, я больше часа читал книгу «В плену времени», а затем мы пили чай, и Ольга Всеволодовна с интересом говорила о перестройке. Она надеялась, что теперь появится возможность рассказать людям правду о Пастернаке. Ивинская сохраняла прекрасную память, живую речь и удивительное чувство юмора.

Ее книга поразила меня обилием интереснейших и ранее неизвестных подробностей из жизни Пастернака, важных сведений об истоках рождения знаменитых стихов, об удивительной истории написания и выхода в свет романа «Доктор Живаго». В книге Ивинской были приведены погромные речи известных советских писателей, клеймивших предателя Пастернака за Нобелевскую премию в октябре 1958 года. Особо выделялись главы, где пересказаны откровенные беседы Пастернака с любимой женщиной о власти и мироздании, об окружавших его людях и родне, с которыми он не мог делиться сокровенными мыслями. Ивинская писала о простоте и сложности гениального человека, создавшего в последнее десятилетие своей жизни литературные шедевры мирового значения. И важным толчком для этого стали глубинное взаимопонимание и любовь поэта и Ольги.

Подтверждение своему впечатлению от книги Ивинской я позже нашел в письмах Пастернака. Например, в предновогоднем, откровенном письме сестрам в Англию от 17 декабря 1957 года Пастернак пишет:

Шура [8]8
  Александр Леонидович, брат Пастернака.


[Закрыть], общие знакомые, так называемые друзья дома и даже члены моей семьи понятия не имеют о вещах слишком близких, больших и великих, чтобы я стал посвящать их в их ход. Одних я щажу, чтобы не волновать, другие – чересчур средние, давно остановившиеся в развитии, опустившиеся, которых я принимаю и угощаю обедами по воскресеньям, чтобы Зине не было так скучно. Главная линия жизни проходит мимо, вне их досягания, не затрудняя их понимания, ведомая только Ольге Всеволодовне. Это два разных, не сообщающихся мира.

В письме из тбилисской ссылки от 4 марта 1959 года Борис Леонидович обращается к Ольге: «Олюша, золото мое <…> Радость моя, прелесть моя, какое невероятное счастье, что ты есть на свете <…> будем великодушны к другим <…> во имя светлой неразрывности, так горячо, так постоянно и полно связывающей нас <…> Обнимаю тебя, белая прелесть и нежность моя <…>».

У меня возник закономерный вопрос к Ольге Всеволодовне: почему ее книгу не издали теперь, когда активно идет перестройка?

– Издательство «Советский писатель» даже подписало со мной договор. Вот жду, что еще при жизни выйдет в России моя книга из плена времени, – с надеждой сообщила Ольга Ивинская.

К началу 1990 года число наших встреч перевалило за три десятка. Приближался юбилей поэта, а о книге не было ни слуху ни духу. В январе открылась большая юбилейная выставка к столетию Бориса Пастернака. Поразительной особенностью ее являлось полное отсутствие какого-либо упоминания об Ольге Ивинской – последней любви и друге поэта, той, кому он посвятил, по словам литератора Владимира Корнилова, быть может, лучшие стихи русской любовной лирики.

При этом пастернаковские юбилейные конференции и публикации за рубежом неизменно говорили об Ольге Ивинской как о Ларе романа «Доктор Живаго», как о Гретхен-Маргарите гениального пастернаковского перевода «Фауста» Гете, как о любимой женщине – адресате знаменитых стихов поэта. Такие публикации присылала Ирина [9]9
  Ирина Емельянова, дочь О. Ивинской.


[Закрыть]из Парижа, где жила с семьей с 1985 года. Ольге приходили вырезки из английских, итальянских, немецких и американских газет и журналов с поздравлениями с юбилеем Бориса Пастернака. Известный писатель Борис Парамонов, много лет работающий литературным обозревателем на радио «Свобода», в обширном исследовании романа «Доктор Живаго» и книги Ивинской «В плену времени», опубликованном в парижском русском журнале «Континент», выразительно и точно отметил: «Ивинская – не только любовь Пастернака, это его Тема!»

Маститый знаток русской литературы Глеб Струве, впервые издавший вместе с профессором Борисом Филипповым четырехтомное собрание сочинений Пастернака [10]10
  Эмоционально-яркое предисловие к четырехтомнику написала французская славистка Жаклин де Пруайяр. Она была доверенным лицом Пастернака во Франции и вела с ним большую переписку с 1957-го по апрель 1960 г.


[Закрыть], вышедшее в 1961 году в Мичиганском университете, США, прочитав книгу Ивинской, написал: «Несмотря на ГУЛАГ, Лара выполнила данное Пастернаку слово. Она будет долго жить в своих словах, написанных ею как пленником времени. Ее мощное писательское дарование – великолепное описание людей и событий – даст ее книге долгую жизнь. Пастернак знал, что делал, когда выбрал Ивинскую источником своего вдохновения».

По поводу юбилейной выставки Митя сказал:

– Видна мертвая хватка советских органов, ЦГАЛИ и семейства Пастернак, железом, обмокнутым в сурьму, выжигающих всякое упоминание о маме.

На его запрос в «Советский писатель» по поводу издания книги последовал невразумительный ответ об отсутствии бумаги, о возникших трудностях и тому подобном. Тогда Митя произнес знаковую фразу:

– Похоже, мы попались на крючок органов, а книга мамы никогда в СССР не выйдет. Как говорила Ариадна Сергеевна, властям и семейству нужно только глазированное вранье о Пастернаке, а Ольгу представят злобной антисоветчицей, сбивавшей Пастернака со светлого пути к коммунизму.

Ольга Всеволодовна заметила:

– Аля [11]11
  Эфрон Ариадна Сергеевна (1912–1975), дочь Цветаевой, познакомилась с Ивинской в 1956 г. после возвращения из туруханской ссылки. Во время тяжелых дней нобелевской травли 1958 г. она приехала из Тарусы к Ольге и была рядом с ней, сражаясь за жизнь Пастернака. Ариадна стала верной подругой Ольги на всю оставшуюся жизнь, а также любимой наставницей Ирины, которую опекала, как дочь. Интереснейшая переписка Ариадны с Ольгой и Ириной опубликована в книге: Эфрон А. С.Жизнь есть животное полосатое. – М.: ВИГРАФ, 2004. Эту книгу подготовила И. Емельянова, издал Дом-музей Марины Цветаевой в Москве. Финансировал издание Б. М. Мансуров.


[Закрыть]всегда добавляла, что мы туда не дойдем – помрем в вестибюле.

С досады на обман и унижение я предложил Ивинской издать ее книгу через благотворительную организацию Чернобыльского комитета, где тогда работал. Моя сестра Алла Мансурова, литератор, руководила центром «Дети Чернобыля» и активно поддержала меня. Митя только усмехнулся на это предложение. А Ольга Всеволодовна согласилась:

– Книга все равно лежит в «Совписе» [12]12
  Издательство «Советский писатель».


[Закрыть]без движения.

Я подготовил письмо от Госкомчернобыля и отвез его в «Совпис», уверив, что будем издавать книгу ограниченным тиражом для детей чернобыльцев. Заверения подействовали, и нам передали права на издание. Однако попытка издать книгу в 1991 году не увенчалась успехом, о чем я не сказал Ивинской. Митя чутьем догадался об этом, но с любопытством наблюдал за моими усилиями.

В августе 1991-го в СССР провалился антигосударственный путч и сменилось руководство советских органов. Тогда я попросил председателя Госкомчернобыля Волощука разрешить издать книгу Ивинской тиражом 20 тысяч экземпляров. Мою просьбу активно поддержала его жена Лена, очень любившая поэзию Пастернака [13]13
  Еще до августовских событий 1991 г. я организовал специальное предприятие «Чернобыль-пресс», где стала работать Ольга Никифорова, дочь нашей сокурсницы из МЭИ Нонны Вулис. Ольга приложила много усилий, чтобы успеть выпустить книгу ко дню юбилея Ивинской – 27 июня 1992 г.


[Закрыть].

При подготовке издания я предложил Ивинской внести в книгу дополнения, раскрыть ряд загадок и заполнить белые пятна, оставшиеся в тексте с советских времен, но она отказалась.

– Попробуйте издать то, что вышло в Париже в 1978 году, – попросила она.

Мне удалось уговорить Ольгу Всеволодовну назвать книгу «Годы с Борисом Пастернаком», а на титуле обложки поставить полюбившуюся мне фотографию Пастернака с Ивинской, сделанную в измалковской избе. На тыльной стороне обложки договорились поместить фотографию молодой Ольги и строки из письма Пастернака о Ларе его романа. На эти мои просьбы она легко согласилась. Книгу печатали в тверской типографии.

26 июня 1992 года Ольга Никифорова и Сергей Томаш, мои друзья из издательской фирмы «Чернобыль-пресс», привезли из Твери два сигнальных экземпляра книги «Годы с Борисом Пастернаком». На следующий день мы с женой Любой и десятилетним внуком Ильей приехали на Вятскую улицу, где в узком кругу отмечался 80-летний юбилей Ольги Ивинской.

Когда пришел мой черед поздравлять виновницу торжества, я с волнением вручил Ольге Всеволодовне два экземпляра ее книги, впервые изданной в России. Листая книгу, Ивинская выглядела спокойной, что особенно бросалось в глаза на фоне радостного восхищения ее гостей.

Присутствовавшая на юбилейной встрече Анна Саакянц, ближайший помощник Ариадны Эфрон по изданию наследия Марины Цветаевой, сказала, обращаясь ко мне:

– Поздравляю за мужество! Такую книгу можно было издать только за сто первым километром.

Затем, увидев в книге адрес тверской типографии, она воскликнула:

– Я так и знала!

У Саакянц, друга Ольги Ивинской и Ирины Емельяновой, был богатый опыт изнурительной борьбы с органами и цензурой при издании сборников стихотворений Марины Цветаевой.

Неожиданно для всех Ольга Всеволодовна попросила у Мити авторучку и на одном экземпляре книги написала: «Дорогому Борису Мансуровичу, благодаря его воле вышла эта книга. О. Ивинская. 27 июня 1992 года».

Я стал ее убеждать, что через неделю привезут тираж из Твери, и тогда можно будет дарить книги всем. Но она настояла, чтобы я взял книгу сейчас. Дней через десять я привез Ольге Всеволодовне пять пачек книг «Годы с Борисом Пастернаком». Только тогда, попросив меня вскрыть одну из пачек, Ивинская радостно засмеялась и воскликнула: «О Господи! Неужели?!»

После затянувшейся паузы, выпив лекарство, она сказала:

– Знаете, до этого момента я не верила, что книга выйдет в России при моей жизни. А те два экземпляра, что вы вручили на юбилее, я считала ленинскими [14]14
  По воспоминаниям ветеранов-большевиков, в 1923 г., когда Ленин тяжело заболел, Сталин приказал выпустить один экземпляр газеты «Правда» со статьей Ленина: ведь вождь мирового пролетариата стал пересматривать взгляды на социализм. Этот единственный экземпляр газеты привезли больному Ленину в Горки, а тираж «Правды» вышел без его статьи.


[Закрыть]: их сделали, чтобы я успокоилась, но тиража книги никогда не будет. Боже, как я жалею, что не верила в выход книги! Теперь я должна вам рассказать многое из того, что хотела написать. Потому прошу вас регулярно приходить ко мне и задавать любые вопросы, я отвечу на них без оглядки на лица и обстоятельства. Вам я буду рассказывать и то, что пока никому не известно [15]15
  В день получения тиража Митя рассмешил меня своим признанием: «А я со второго раза понял, что вы не засланный казачок. Когда в ноябре 1988 г. мы закончили пить чай и я с мамой вышел покурить, то вы вымыли посуду. А гаврики из органов никогда за собой посуду не моют, следов не оставляют. Кстати, когда к маме на Вятскую пришел Отар Иоселиани, он также вымыл после ужина всю посуду». На это я с серьезным видом заметил Мите: «Так поступают все настоящие грузины, ведь моя мама – грузинка». Ольга Всеволодовна весело смеялась.


[Закрыть].

Больше всего меня интересовало, как родились стихотворения из тетради Юрия Живаго – в книге воспоминаний об этом говорилось, но слишком кратко. Хотелось узнать, как создавались блистательный перевод «Фауста», очаровательный веер стихотворных переводов Шандора Петефи и почему Пастернак снова взялся за перевод трагедии «Мария Стюарт». Конечно, я надеялся также услышать о содержимом архива Ивинской, изъятого органами при аресте, и хотел узнать, когда будут опубликованы его материалы. Ольга Всеволодовна сказала, что есть много интересных подробностей, связанных со стихами, написанными между Измалковым и Переделкиным летом 1953 года, и стихами, вошедшими в цикл «Когда разгуляется».

Наши беседы проходили с частыми паузами, так как через каждые семь-десять минут разговора Ольга Всеволодовна должна была успокоиться и отдохнуть. Многие ее откровения казались мне просто невероятными, но позже я убеждался в их правдивости, находя подтверждения в других источниках и публикациях, выходивших после ее смерти. Интересная закономерность присутствовала в ходе этих бесед: в начале рассказа Ольга Всеволодовна обычно говорила «Борис Леонидович», а уже в следующем упоминании – «Боря».

К концу 1992 года вышел советский пятитомник собрания сочинений Пастернака, где имелись кое-какие формальные комментарии к стихам поэта. Знаменитые стихи 1947–1960-х годов комментировались сухо и серо, на что я посетовал Ивинской.

– Откуда им знать о реальной жизни Бориса Леонидовича, которая отразилась в его стихах? – ответила она. – Вторая книга романа, стихи и переводы 50-х годов передают взлеты, бури и противостояние власти в нашей с Борей жизни и любви. Борис Леонидович всегда хотел сам написать комментарий к своим стихам и переводам. Он жаловался, что предисловие к переводу «Фауста» ему категорически запретили сделать. Сборник его стихов 1957 года, к которому Боря готовил интересный комментарий, запретили к изданию из-за скандала с романом. Боря говорил мне: «Как можно понять появление второй части стихотворения Лермонтова памяти Пушкина, если не знать, что стихотворение „На смерть поэта“ („Погиб поэт, невольник чести“) вызвало при дворе царя насмешки и подлый наговор в адрес Натальи Николаевны? „Она недолго задержится во вдовушках, быстро выскочит замуж“ – такую мерзкую сплетню привез Лермонтову с царского двора придворный повеса. Лермонтов в гневе прогнал его и написал вторую, резкую часть стихотворения: „А вы, надменные потомки… Вы, жадною толпой стоящие у трона, / Свободы, Гения и Славы палачи…“ За этот протест царь сослал Лермонтова на Кавказ, на смерть. Боюсь, что после моей смерти и тебя, Олюшка, будут преследовать сплетни и наговоры. И найдется ли новый Лермонтов, который защитит тебя?» Так печально заключил наш разговор Борис Леонидович [16]16
  На мой взгляд, таким Лермонтовым для них стал замечательный русский поэт Александр Галич, друживший с Ольгой с 1965 г. до своего изгнания из СССР. Он написал знаменитое стихотворение «Памяти Б. Л. Пастернака», где есть строки: «Разобрали венки на веники, / На полчасика погрустнели, / Как гордимся мы, современники, / Что он умер в своей постели!.. Мы поименно вспомним всех, / Кто поднял руку!.. А над гробом встали мародеры / И несут почетный… / Ка-ра-ул!» Ивинская вспомнила, как Галич, часто гостивший у нее на Вятской, рассказывал, что, когда в новосибирском академгородке он пел свою песню «Памяти Пастернака», весь зал молча встал. Этого ему власти не простили. В 1971 г. за антисоветские публикации и выступления Галич был изгнан из Союза писателей, затем – из Союза кинематографистов и Литфонда. В 1974 г. Галича вынудили уехать в эмиграцию. В том же году выслали и Солженицына. Галич стал активно работать на радио «Свобода», посвятил много передач защите узников совести в СССР, брошенных в тюрьмы и психушки. Галич погиб странно и неожиданно: его нашли мертвым в парижской квартире с зажатым в руке электропроводом.
  Позже Митя показал мне стихотворение Галича «Памяти Живаго» с указанием «Посвящается Ольге Ивинской». Реабилитация Галича произошла в 1988 г., когда его посмертно восстановили в Союзе писателей и Союзе кинематографистов. Как я заключил, слушая рассказы Мити, Галич и Ольга Ивинская – это большая увлекательная история, которую теперь может описать только Ирина Емельянова, дочь Ольги Ивинской.


[Закрыть].

В одной из бесед Ивинская говорила, какой болью стала для Пастернака гибель Марины Цветаевой: