Текст книги "Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская"

Автор книги: Борис Мансуров

В Измалкове Боря читал мне письма – поздравления с днем его рождения, и в нескольких из них выражалась благодарность за замечательный перевод «Фауста». Были пожелания скорейшей постановки этой трагедии на сцене достойного театра. И тогда Боря, лукаво улыбаясь, меня спрашивает:

– Как ты, Олюшка, считаешь, какая музыка может сопровождать постановку трагедии «Фауст»?

Я смутилась и говорю Боре, что не настолько музыкальна, чтобы предложить музыку к такой необыкновенной пьесе, как «Фауст» Гете. Но мне очень нравится музыка Моцарта. Борис Леонидович прямо подпрыгнул с радостным возгласом:

– Ну, знаешь, это тебя само Провидение озарило! Ведь когда Гете впервые услышал оперу Моцарта «Дон Жуан», то восхищенно воскликнул: «Только эта музыка выражает всю трагедию моего Фауста». А я переводил «Фауста» и думал о тебе, моя милая Маргарита.

Фрагменты из протоколов допросов Ольги Ивинской на Лубянке в 1949–1950 годах (опубликованы в «Литературной газете», № 11 от 16 марта 1994 года).

Следователь:Чем была вызвана ваша связь с Пастернаком? Ведь он много старше вас.

Ивинская:Любовью.

Следователь:Нет, вы были связаны общностью ваших политических взглядов и изменнических намерений. Чем вы объясняете, что он поддерживал связь с репрессированными, враждебно настроенными людьми?

Ивинская:Он им оказывал материальную поддержку, так как они находились в тяжелом положении. Так, он помогал деньгами Ариадне Эфрон, Анастасии Цветаевой.

Следователь:Вам известно, что он систематически встречался с женой врага народа Тициана Табидзе [209]209
  Речь шла о Нине Табидзе.


[Закрыть]?

Ивинская:Да, известно, он оказывал поддержку жене своего друга. Также, как я уже говорила, он оказывал материальную поддержку Анне Ахматовой [210]210
  Вадим Козовой при чтении этих протоколов допросов Ивинской говорил мне: «У Ольги Всеволодовны было врожденное чувство бесстрашия и чести. А поражавшая при первой же встрече ее женская красота и добрая душа, конечно, покорили поэта сразу и навсегда».


[Закрыть].

<…>

Следователь:Расскажите о своем знакомстве с Холдкрофт Анной Ивановной.

Ивинская:Я впервые слышу это имя.

Следователь:Вы лжете следствию. Это консул английского посольства, она была на чтении Пастернака, где были и вы.

Ивинская:На чтении было много народа, я ее не помню.

Следователь:Продолжаете отрицать [211]211
  «Захваченная чтением стихов любимого поэта, конечно, только какая-нибудь случайно проникшая в зал дура могла крутить головой и высматривать, а кто же здесь сидит и каков у посетителя статус», – едко отреагировал Вадим на этот фрагмент допроса.


[Закрыть]. С кем еще из иностранцев встречался Пастернак в вашем присутствии?

Ивинская:Не помню.

Следователь:Опять лжете. Свидетель П. показывает, что на вечере Петефи с Пастернаком разговаривал венгерский посол, а вы стояли рядом [212]212
  «А рядом стояла еще толпа из пятидесяти человек, – с юмором уточнил Вадим. – Ведь предела глупости и подлости, усиленной бескультурьем, у следователя Лубянки нет. Сам я это испытал много раз». В. Козового в хрущевские времена, в 1957 г. арестовали и много месяцев подвергали допросам на Лубянке как участника правозащитного движения. Он был осужден на шесть лет концлагерей.


[Закрыть]. Охарактеризуйте политические настроения Пастернака. Что вам известно о проводимой им вражеской работе, проанглийских настроениях и изменнических намерениях?

Ивинская:Его нельзя отнести к категории антисоветски настроенных людей. Изменнических намерений у него не было. Он всегда любил Родину.

Следователь:Но у вас изъята книга на английском языке о творчестве Пастернака. Как она к вам попала?

Ивинская:Эту книгу мне подарил Борис Пастернак. Это монография о его отце, художнике. Книга была издана в Лондоне.

Из рассказа Ольги Ивинской:

В процессе допросов Семенов перебирал, вынимая из папок, доносы на меня и Бориса Леонидовича, приговаривая:

– А вот что уважаемый советский писатель сообщает нам о ваших делах.

На мой вопрос «Скажите, кто это пишет?» Семенов с улыбочкой изрекал:

– Не вашим антисоветским ушам слышать эти достойные фамилии.

Однако однажды промелькнуло в вопросе следователя:

– Почему вы ниже таланта Пастернака цените талант писателя Сурикова? – этот знаток стихов имел в виду Суркова.

Писательская верхушка активно распускала слухи о моем аресте якобы за мошенничество с какими-то гонорарами. Эту ложь Боре пыталась внушить и Зинаида Нейгауз, но Боря резко ее оборвал:

– Не лги на Ольгу, как все эти мерзавцы. Я знаю, почему ее бросил в тюрьму Сталин [213]213
  Эту ложь до сих пор распространяют постсоветские биографы Пастернака, делая вид что не знают о политической статье 58–10, ч. 1, по которой была осуждена Ивинская. Приговор Ольге выносила «внесудебная тройка» на Лубянке, которая рассматривала только политические дела. Об этом пишет лагерная подруга Ольги Надежда Надеждина в горьком и резком письме к Лидии Чуковской. О принципиальном конфликте Надеждиной с Чуковской рассказано в главе «Друзья, родные – милый хлам».


[Закрыть].

О содержании допросов Боре было известно от Люси Поповой, которую десятки раз вызывали к следователю на Лубянку. Боря говорил мне в Измалкове о нескольких случаях его резких конфликтов с писателями из-за их измышлений и злорадства по поводу моего ареста. Это стало главной причиной его окончательного разрыва с Асеевым, с которым Пастернак дружил в 20-х годах. Когда после смерти Бори я жила у Ариадны в Тарусе, Паустовский рассказал нам с Алей о резкой отповеди, которую дал Борис Леонидович писателю Всеволоду Вишневскому на встрече у Федина в Переделкине. Вишневский тогда заявил, что «теперь, когда наш вождь убрал от Пастернака компрометирующую его авантюристку, Борис станет настоящим советским поэтом».

– В ответ Пастернак выразился так нецензурно, – сказал Константин Георгиевич, – что об этом неприлично говорить при женщинах.

На это Ариадна с присущим ей юмором заметила:

– Но вы говорите еще и с лагерницами, которые знакомы с шедеврами русской словесности не только по Пушкину.

Однако Паустовский отказался передать речь разгневанного Пастернака в адрес Вишневского.

В дневнике Александра Гладкова есть запись от 13 января 1957 года о его встрече с Паустовским:

Паустовский рассказал историю о скандале Пастернака и Всеволода Вишневского на новоселье у Константина Федина в начале 50-х годов. Вишневский произносит: «Пью за будущего советского поэта Пастернака!» И Борис Леонидович спокойно: «Идите вы в п…» Общий ужас. Борис Леонидович повторяет <…>. Вишневский быстро уходит. Потом истерика Федина [214]214
  Гладков А.Встречи с Пастернаком. – М.: АРТ-ФЛЕКС, 2002.


[Закрыть].

В острой и увлекательной книге Даниила Данина «Бремя стыда», посвященной важнейшим эпизодам жизни Пастернака и его противостояния советской системе и холуйствующей писательской массе, рассказывается о патологической ненависти Вишневского к Пастернаку. Уже в 1947 году, в кресле главного редактора журнала «Знамя», Вишневский требовал от писателей срочно начать травлю Пастернака после раздраженной статьи Суркова в «Культуре и жизни».

В этой статье от 22 марта 1947 года Сурков, ненавидевший Пастернака, ссылается на мрачную реакцию вождя на содержание озвученных Пастернаком глав романа. Сурков клеймит Пастернака в форме развернутого доноса: «Пастернак с нескрываемым восторгом отзывается о буржуазном временном правительстве, <…> с явной недоброжелательностью и даже злобой отзывается о советской революции <…>. Советская литература не может мириться с его поэзией».

Завершает Сурков статью злобным выводом: «Пастернак не может быть глашатаем эпохи», повторяя сталинскую формулировку. Ведь эту задачу ставил кремлевский хозяин перед Маяковским, Есениным и Пастернаком при личной встрече в начале 1920-х годов.

Данин пишет о случайной встрече с Пастернаком в консерватории в марте 1949 года на концерте Рихтера, когда, столкнувшись в антракте лицом к лицу с Борисом Леонидовичем, услышал восклицание:

– Здр-равст-твуйте, мой милый! – за чем последовало громогласное заявление, от которого застыл поток дефилировавшей по фойе публики. – Да, да, да. Я знаю, вам здорово попало из-за меня.

Парадокс этих слов состоял в том, что Данин последний год, когда по указанию Сталина с 1948-го была развернута беспощадная борьба с «космополитами», вообще ничего не писал о творчестве Пастернака. И это восклицание Пастернака говорило о его понимании, что ведущееся в советских газетах бичевание Данина писательской верхушкой – месть за неучастие в изобличении антисоветского романа, рукопись которого свободно читали и обсуждали в московских кругах в тот период.

В сталинские времена активно практиковались преследования и аресты за недонесение. Если ты не написал донос на сотоварища по цеху – ты уже преступник и тайный заговорщик против власти и кремлевского вождя. Доносы в среде советских писателей, как пишет Данин, были широко распространены и часто приносили значительные дивиденды доносчику – таким давали тиражи и премии. Пастернак благодарил Данина за мужество неучастия в доносительстве и шельмовании.

Лидия Чуковская пишет об антипастернаковской истерии, особенно усилившейся с 1948 года, в разгар борьбы с космополитизмом. Тогда сановные писатели и издатели наперегонки спешили изобличить антисоветскую суть Пастернака, оторвавшегося от народа. «Егорова, – вспоминает Чуковская, – заведующая отделом классики „Детгиза“, кричала: „Зачем вы прикрываете Пастернака, этого насквозь антисоветского человека? Этого шизофреника!“».

Данин считал, что «Пастернака спасла от стрессов и охлаждения к творчеству его встреча с Ольгой Ивинской. Ей он посвятил лучшие стихи и строки романа».

Осенью 1996 года, уже после смерти Ольги Всеволодовны, мне посчастливилось побывать на встрече с Даниилом Даниным. Я подарил ему изданную в России книгу Ивинской «Годы с Борисом Пастернаком» с дарственной надписью: «За достойное несение бремени верности Борису Пастернаку». Оказалось, что о сложных перипетиях издания в России этой «важной и нужной» (слова Данина) книги он знал от самой Ивинской, с которой был давно знаком. Он подарил мне свою книгу «Бремя стыда» и написал: «Уважаемому Борису Мансуровичу – с благодарностью за издательскую деятельность. Ноябрь, 96, Москва. Д. Данин». В конце нашей беседы он спросил о ходе суда по делу об архиве Ивинской и сказал:

– Ольга Ивинская была очень красивой и талантливой женщиной, которая дважды спасла для России Пастернака.

«МАРИЯ СТЮАРТ»

Когда мы с Ольгой Всеволодовной говорили о переводе пьесы «Мария Стюарт» Юлиуша Словацкого, я спросил, почему Пастернак взялся за этот перевод, тогда как к тому времени был широко известен его перевод пьесы «Мария Стюарт» Фридриха Шиллера. Пьеса шла во МХАТе и других театрах Союза. Рассказ Ивинской:

В письме к Жаклин от 28 ноября 1958 года Боря сообщал: «Перевожу драму Юлиуша Словацкого. Из-за этого никому не отвечаю и прошу мою любимую Элен и всех остальных мне это временно простить».

Дело в том, что после передачи рукописи романа в Италию власти требовали от Пастернака ее возврата и любыми способами хотели этого добиться. Конечно, они применили и свой подлый метод удушения непокорных писателей – лишили заказов на работу и перестали печатать стихи и переводы Бори. Так незадолго до того по указанию Сталина лишали заработка и душили безденежьем гордую Ахматову, Платонова, Булгакова, Зощенко и других непокорных писателей и поэтов [215]215
  У Ивинской как у самого близкого к Пастернаку человека с началом скандала из-за романа по давней сталинской методике были разорваны все договоры на переводы.


[Закрыть].

Многие были сломлены и погибли, но Борису Леонидовичу очень помогали держаться деньги, которые привозили неофициально как часть гонорара за «Доктора Живаго» из Италии и Франции. Власти следили за этими поступлениями, но закрывали на это глаза. Хрущев понимал, что голодомором всемирно известного поэта советская власть дискредитирует все пропагандистские речи о хрущевской оттепели.

С декабря 1957-го Фельтринелли смог передать для Бори более 15 тысяч рублей, а летом 1958-го привезли еще около 25 тысяч рублей из сумм гонорара за роман.

В ноябрьском письме Пастернак пишет Жаклин:

«Надеюсь, что Вы получили мою открытку, касающуюся 10 декабря в Стокгольме [216]216
  День вручения Нобелевских премий.


[Закрыть]. <…> Я предлагал Вам воспользоваться Вашей прежней доверенностью. Вы отправитесь в Стокгольм, <…> примете вместо меня свободное участие в церемонии. Я прилагаю Вам письмо баронессы Гольштинской. Она, вероятно, посвящена в Нобелевские дела. Судя по ее словам, мой отказ не упразднил сумму, от которой я отказался. <…> Не возьмете ли Вы это на себя и не сделаете ли от своего имени этот дар Красному кресту? Я, со своей стороны, пальцем не прикоснусь к Нобелевской теме».

Пастернак просил принять премию вместо него и сказать ответную речь королю – такую, какую посчитает возможной сама Жаклин [217]217
  В книге «Борис Пастернак и власть» на с. 185 в «совсекретной» записке КГБ говорится: «Пастернак не желал отказываться от Нобелевской премии, а сделанные им заявления носили двурушнический характер. Как это установлено в ходе контроля, Пастернак пытался отправить за границу ряд писем, где выражал свое удовлетворение присвоением ему Нобелевской премии и уполномочил получить ее свою знакомую Жаклин де Пруайяр».


[Закрыть].

2 ноября 1958 года, после письма Пастернака на имя Хрущева и потока телеграмм от писателей и государственных деятелей из-за рубежа в защиту поэта, в газете «Правда» появилось заявление советских властей о том, что «Пастернаку разрешат выехать из СССР, чтобы испытать лично прелести капиталистического рая». Боря пишет в «Правду» письмо с просьбой не высылать его из России.

Видимо, все это привело к решению власти дать Пастернаку работу по переводу. Кто-то из его знакомых предлагает перевести еще одну «Марию Стюарт» – уже польского писателя Юлиуша Словацкого. Его стихи Борис Леонидович переводил раньше, и они ему нравились. Переводы Пастернака хорошо знали в Польше и настаивали на том, чтобы перевод пьесы Словацкого был поручен именно Борису Леонидовичу.

В феврале 1957-го Пастернак приглашал меня на репетиции пьесы «Мария Стюарт» Шиллера во МХАТе. Однако сам Боря не смог посмотреть этот спектакль, поскольку в марте неожиданно заболел и попал в больницу. Болезнь была мучительной. Он писал мне трагические письма из больницы. Я рвалась встретиться с его лечащим врачом, чтобы знать, какая нужна помощь, и обратиться к Фельтринелли за редкими лекарствами. Из больницы Боря написал записку – она-то и послужила мне пропуском во МХАТ [218]218
  В «Вакханалии» есть строки: «Молодежь по записке добывает билет».


[Закрыть], чтобы встретиться с лечащим врачом, которая также по его записке в тот вечер пришла на «Марию Стюарт». Я в волнении смотрела спектакль, озабоченная болезнью Бори и предстоящим разговором с врачом, но хорошо запомнила великолепную гордую Тарасову в роли Марии Стюарт. Врач благодарила Бориса Леонидовича за возможность посмотреть пьесу, а в газетах появились положительные отзывы о спектакле.

Уже в санатории «Узкое», где Боря продолжил лечение после больницы, он говорил мне:

– Нет, не все получилось в переводе «Марии Стюарт». Тогда всего меня занимал Живаго, и мне было не до пьесы Шиллера. В канву «Марии Стюарт» не вошла в полной мере твоя тюрьма и мое тогдашнее состояние.

И когда в конце 1958 года появилась возможность нового перевода – «Марии Стюарт» Словацкого, Борис Леонидович с увлечением взялся за него.

Ольга Ивинская вспомнила об эпизоде, когда впервые услышала от Пастернака строки его перевода пьесы Словацкого:

Во время новогодней встречи в Измалкове Боря говорит мне:

– Главное – это выстоять и всегда быть вместе.

А затем читает:

 
Что значит мир в сравнении с тобой,
Моя любовь! И пусть следы вселенной
Размоет и снесет второй потоп.
Скорей пусть погрузится мир в пучину.
Чем я тебя оставлю и отрину.
 

Я удивленно спрашиваю:

– Откуда это, Боря?

Он отвечает:

– Это твоя «Мария Стюарт».

Это были слова сэра Мортимера, обращенные к Марии Стюарт в темнице. Сам Пастернак считал этот перевод «Марии Стюарт» лучшим.

ЮЛИУШ СЛОВАЦКИЙ «МАРИЯ СТЮАРТ»

(фрагменты перевода Бориса Пастернака)

 
МАРИЯ СТЮАРТ В ТЮРЬМЕ
 
 
МОРТИМЕР (Марии)
 
 
Как Вам известно, десять дней назад
Я увидал самих Вас, королева.
Не Ваш портрет. О, что мне Вам сказать!
Один Ваш вид темницу превращает
В один обитель рая, в праздничный чертог.
Какое несравненное блаженство
Единым с Вами воздухом дышать!
Она права, что прячет Вас в потемках!
Всей Англии восстала б молодежь,
Весь остров охватило б возмущенье,
Когда британец мог бы знать свою
Законную главу и королеву!
 
 
МАРИЯ
 
 
И если бы, прибавлю от себя,
Ее увидел вашими глазами.
 
 
МОРТИМЕР
 
 
И был свидетелем душевных мук,
И доброты, и благородства духа,
С какими переносите Вы все.
Всегда выходите Вы королевой
Из испытаний. Может ли тюрьма
Ослабить Вашу прелесть? Вас лишили
Всех радостей и, не смотря на то,
Вы сами – жизнь, Вы сами – свет и радость.
Я не могу ступить на Ваш порог,
Чтоб сердце не рвалось от мук и счастья,
Но час решительный настал. Пора
Открыть Вам всю грозящую опасность.
 
 
МАРИЯ
 
 
Мой приговор уже произнесен?
Я выслушаю стойко. Не скрывайте.
<…>
Но только не убийство в тишине
Чрез тайного наемного убийцу.
Убийство запятнало б честь мою.
Меня потом за это б не судили,
И речь не о законности идет
Меж мной и Англией, а лишь о силе.
 
 
ЛОРД
 
 
На силу лучше не ссылаться Вам —
Для побежденных это худший довод.
 
 
МАРИЯ
 
 
Пускай слаба я, а она – сильна.
Пускай убьет меня, чтоб спать спокойно,
Но пусть расправы не рядит
В святые ангельские одеянья.
Не ей меня, а мне ее судить!
Пускай фиглярством не морочит мира
И мужество имеет признавать
Все то, что есть она на самом деле.
<…>
 
 
ЕЛИЗАВЕТА С ЛОРДОМ ТАЛЬБОТОМ И ЛЕСТЕРОМ
В ТЮРЕМНОМ КАЗЕМАТЕ У МАРИИ
 
 
МАРИЯ (ждет приговора)
 
 
Я жду его! Не заставляйте ждать!
Но горе Вам, когда не этим словом
Вы завершите встречу! Если Вы
Не благодатным ангелом небесным
Явились и покинете меня,
Тогда всех царств земных ценою
За весь богатый этот остров ваш,
Я б не хотела быть на Вашем месте,
Стоять, как Вы теперь передо мной.
 
 
ЕЛИЗАВЕТА
 
 
Так Вы побеждены! Конец проделкам?
Ни одного поклонника в виду?
Ни рыцарей, ни удальцов, ни хватов,
За Вас готовых в воду и огонь!
Пора прошла. Победы миновали.
Теперь не те заботы у людей,
И кончить жизнь четвертым Вашим мужем
Не соблазняет больше никого.
 
 
МАРИЯ (вспыхивает)
 
 
Сестра! Сестра! Дай мне терпенья, Боже!
 
 
ЕЛИЗАВЕТА (смерив Марию взором гордого презрения)
 
 
Вот, Лестер, стало быть от чар каких
 Спастись не может ни один мужчина,
И меркнет прелесть до одной? Ну что ж.
Красавицами в общем мнении,
Бывают общие добычи всех.
 
 
МАРИЯ
 
 
Нет! Это слишком!
 
 
ЕЛИЗАВЕТА
 
 
Вот Вы показали
Свое лицо, а были до сих пор
Прикрыты маской.
 
 
МАРИЯ (горя гневом и благородным достоинством)
 
 
Пусть я и грешила,
Как смертная, по молодости лет,
Но я своих ошибок не скрывала.
Я вся как на ладони. Ложный вид
Я презирала гордо, откровенно.
Все худшее известно обо мне.
Могу сказать: я лучше этой славы,
Но горе Вам: молва сорвет с Вас плащ
Невинности, и свет предаст огласке
Распутство ваших низменных страстей.
Наследственная эта добродетель —
Блудливость, привела на эшафот
Родительницу Вашу, Анну Болен.
 
 
ТАЛЬБОТ (становится между королевами)
 
 
О, Боже! До чего Вы довели!
Где Ваша сдержанность, покорность, леди?
 
 
МАРИЯ
 
 
Покорность? О, я все перенесла,
Что в силах человеческих! Довольно!
Долой овечью кротость! Пропадай
Терпенье жертвы! Выступи наружу
Мой, с давних пор томимый, правый гнев!
И ты, о Боже, ядовитым жалом
Вооружи меня, мои слова!
 
 
ТАЛЬБОТ
 
 
Она в неистовстве и раздраженьи…
Прости, прости не помнящей себя.
 
 
(Елизавета, немая от злобы, бросает на Марию бешеные взгляды.
Лестер в сильнейшем волнении старается увести Елизавету)
<…>
 
 
МОРТИМЕР В ТЕМНИЦЕ У МАРИИ СТЮАРТ
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Они падут от моего кинжала.
 
 
МАРИЯ
 
 
Как? Дядя Ваш, второй отец?
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Умрет.
От рук моих.
 
 
МАРИЯ
 
 
Минуй нас ужас этот!
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Мне церковью досрочно прощено,
Мне все дозволено.
 
 
МАРИЯ
 
 
Как это страшно!
 
 
МОРТИМЕР
 
 
При надобности королеву шпагой
Я заколоть поклялся под присягой.
 
 
МАРИЯ
 
 
Нет, столько крови за одну меня!
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Что значит мир в сравнении с тобой,
Моя любовь! Пускай следы вселенной
Размоет и снесет второй потоп!
Скорей пусть погрузится мир в пучину,
Чем я тебя оставлю и отрину.
<…>
 
 
МАРИЯ
 
 
Великий Боже, милость мне яви!
Что за судьба – будить до гроба
То ослепленье яростной любви,
То исступленье разъяренной злобы?
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Любовь к тебе и нежность, и вражда
Всегда безмерны, пламенны всегда.
Злодеи эту шею, чище снега,
Хотят отдать в добычу топору.
Отдай мне это все! С какою негой,
С каким я счастьем за тебя умру!
Ведь все равно, пред тем как обезглавить,
Откинут волосы твои со лба.
Позволь мне локоны твои расправить,
Опутай ими своего раба!
 
 
МАРИЯ
 
 
О, если больше нет у Вас стыда
И титула Вы моего не чтите,
Пусть остановит Вас моя беда,
К какой еще прибегнуть мне защите?
 
 
МОРТИМЕР
 
 
Не титулом священна ты отныне,
Лишившись королевских прав,
Теперь сама ты – высшая святыня,
Твоя краса превыше всех держав!..
 

1959

* * * * *

• Большая дача Бориса Пастернака в Переделкине. 2008 г.

• Ольга Ивинская. «Все в ней жизнь, все свобода…» Б. Пастернак.

• Актриса Кира Найтли в роли Лары. Фильм «Доктор Живаго», 2004 г.

• Ольга Ивинская. Молодые годы.

• Лара (Джулия Кристи) и Юрий (Омар Шериф) в фильме «Доктор Живаго». США, 1965 г.

• Лето в Измалкове. 2008 г.

• Дарственная надпись Пастернака на книге, подаренной Ольге Ивинской. 1953 г.

• Стихотворение «Ольге», записанное О. Ивинской со слов Пастернака. 1953 г.

• По этому мосту через Самаринский пруд Пастернак шел к своей Недотроге.

• «Во всем мне хочется дойти до самой сути…» Б. Пастернак, 1959 г.

Кадр из любительской киносъемки И. Емельяновой.

• Лето в Переделкине. 2008 г.

• Борис Пастернак и Ольга перед поездкой в театр. 1959 г.

• Мостик в Измалкове, по которому шел Пастернак к Ивинской. 1950-е годы.

• Тот самый мостик. 2008 г.

• Встреча Бориса Мансурова с Ниной Михайловной, соседкой Кузьмича, наблюдавшей жизнь Б. Пастернака и О. Ивинской в Измалкове. 2003 г.

• Озеро в Измалкове (Самаринский пруд). 2008 г.

• Зима в Переделкине – одна из любимых тем в стихах Бориса Пастернака: «Снег идет, снег идет…»

Зимой все обитатели Большой дачи жили в городе, поэт оставался один и мог беспрепятственно встречаться с Ольгой.

• «Свеча», горевшая на столе в комнате Ивинской в Измалкове (электрический светильник, приобретенный Ольгой в 1957 г.).

• «Какое тысячелетие нынче на дворе…» Борис Пастернак в измалковской избе.

Кадр из любительской киносъемки И. Емельяновой. 1959 г.

• Кузьмич прощается с Б. Пастернаком. За Кузьмичом идет Булат Окуджава. Переделкино, 2 июня 1960 г.

• Дом Кузьмича в Измалкове. 2008 г.

• Дж. Фельтринелли (слева) – издатель романа «Доктор Живаго» и X. Шеве. 1959 г.

• Б. Пастернак, О. Ивинская и X. Шеве. Весна, 1959 г.

• Ольга Ивинская (в центре) прощается с поэтом. Переделкино, 2 июня 1960 г.

• Ольга Ивинская после смерти Бориса Пастернака. Июнь, 1960 г.

• «И любящие, как во сне, друг к другу тянутся поспешней…» Февраль 1960 г.

Кадр из любительской киносъемки И.Емельяновой.

• Германия, Марбургский университет, в котором в 1912 г. Пастернак слушал курс лекций у профессора Когена.

Фотография Г. Герцена, 2005 г.

• Борис Пастернак в г. Чистополе. 1942 г. Фотография В. Авдеева.

• Люся Попова – «Леонардовский ангел». Верный друг Пастернака и Ольги.

• Б. Пастернак с актерами театра Грюндгенса после спектакля «Фауст», 1960 г.

• Ольга Ивинская у зеркала. Фотография 1930-х годов.

• «Маргарита у окна». Иллюстрация к «Фаусту» Гете, 1953 г.

• «А корень красоты – отвага…» Б. Пастернак.

Фотография Ольги Ивинской, на которую смотрел Пастернак, создавая перевод «Марии Стюарт».

• Обложка книги Шиллера «Мария Стюарт», 1959 г. Над переводом этой пьесы также работал Борис Пастернак.

• «Мария Стюарт перед казнью». Работа неизвестного художника, XIX в.