Текст книги "Скобелев, или Есть только миг…"

Автор книги: Борис Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

2

Брянову не повезло с самого начала: понтон закрутило на быстрине с особой затейливостью, развернув в обратную сторону. Гребцы, привставая на скамьях, всей тяжестью налегали на весла, и три весла в конце концов не выдержали, одновременно хрустнув пополам: потерявший управление понтон потащило по течению. Пока гребцы разбирались с вёслами, чтобы уровнять количество их с обеих сторон, судно успело уйти далеко вниз, потеряв всякую связь с соседними понтонами. Когда наконец-таки приткнулись под обрыв, спускавшийся в этом месте к самой воде, в устье Текир-Дере и на высотах вокруг уже кипел безостановочный бой.

Здесь пока не стреляли, терять время на подъем и завязывать бой в стороне от своих было бессмысленно, и Брянов повёл солдат вверх по течению под защитой обрыва.

Все громче слышалась стрельба и дикие крики атакующих аскеров. Брянов порою переходил на бег, неотступно думая о том, как поведут себя в бою его люди. На бегу поскользнулся, и тут же кто-то подхватил его сильной рукой.

– Осторожнее, ваше благородие.

Это была мелочь, пустяк, обычная товарищеская услуга, но Брянов почему-то сразу поверил, что все будет хорошо. А бой приближался с каждым шагом, над головою уже слышался свист пуль, с обрывов доносились дикие крики и лязг оружия. Тут ещё неожиданно сверху с шумом скатились двое солдат в изодранных окровавленных рубахах, но без оружия.

– Стой! Кто такие?

– Свои, не видишь? – задыхаясь, прохрипел один из них, но тут же узнал офицера. – Виноват, вашбродь! Раненые мы. Ох, ломит турка, ох, ломит!..

– Откуда?

– Стрелки капитана Фока. Жмёт турка, вашбродь!..

– Поднять меня на обрыв!

Десятки солдатских рук тут же подняли его. Он уцепился за корни, нащупал носками сапог расселину и полез наверх. Лез и думал о Фоке и его стрелках, что дрались здесь все то время, пока он бежал под защитой обрыва. Ему хотелось крикнуть, что он рядом, что ведёт помощь, но подъем отнимал все силы и на крики уже не оставалось дыхания. Он выбрался наверх, вскочил и в нескольких шагах от себя увидел турок. Они ещё не заметили его, Брянов мог бы упасть на землю и подождать, пока поднимутся его солдаты, но тут же в сумраке, в огневых вспышках он увидел Фока: собрав вокруг себя стрелков, капитан отчаянно отбивался от наседающих аскеров.

– Иду, Фок!.. – все-таки крикнул Брянов.

Никого не дожидаясь, он бросился в свалку. Ударил саблей одного, с выпадом ткнул другого и вдруг почувствовал, как его отрывают от земли. Не ощущая боли, уже поднятый на воздух, уже распятый девятью турецкими штыками, он рубил саблей, пока эти штыки не отбросили его к краю обрыва. И услышал отчаянный крик всегда спокойного фельдфебеля Литовченко:

– Капитана убили! Бей их, мать-перемать!..

Внезапный удар бряновцев во фланг атакующих турок не только спас стрелков, но и позволил им перейти в атаку. Опираясь на солдат, которых вёл за собой осатаневший Литовченко, Фок отбросил турок на прежние позиции. И впервые за эту ночь сел на липкую от крови землю, задыхаясь и бережно ощупывая изрезанную штыками левую руку. Он отбивал ею выпады аскеров в бою.

– Ваше благородие…

Фок поднял голову. Перед ним стоял незнакомый фельдфебель.

– Ваше благородие, разрешите обратиться!

– Ты кто?

– Фельдфебель Литовченко, вашбродь. Бряновцы мы.

– Спасибо за помощь, бряновцы.

– Ваше благородие, дозвольте отлучиться. Дозвольте товарища вынести.

– Раненым не помогать. Ты что, фельдфебель, приказа не знаешь? Пусть санитаров ждут, у меня каждый штык на счёту.

– Да не раненый он, вашбродь. Он убитый. Дозвольте…

– Тем более. Ступай.

– То командир мой. Их благородие капитан Брянов.

– Брянов убит?.. – Фок тяжело поднялся, опираясь на саблю. – Врёшь! Покажи, где… где лежит.

– За мной идите, вашбродь. Он первым на них бросился, нас не дождавшись.

Литовченко подвёл Фока к лежавшему у обрыва окровавленному Брянову.

– Эх, волонтёр, волонтёр… В Сербии уцелел, а тут… – Капитан опустился на колени. – Погоди, дышит, кажется?.. Дышит! Фельдфебель!

– Тут я, ваше благородие, тут. Глядите, и саблю не выпустил. Как прикипела…

– Вот так с саблей и неси его. Дотащишь?

– Дотащу.

– Дождёшься на берегу санитаров и первой же партии передашь. И ни на шаг от него, понял? Если гнать будут, скажешь, что я так приказал. Я, капитан Фок!

И, не оглядываясь, пошёл к цепи, непривычно ссутулившись, с каждым шагом ощущая, что болит уже не занемевшее от сабли правое плечо, не изрезанная до костей левая рука, и даже не бок, проткнутый штыком, – болит все его длинное, безмерно усталое тело. А помощь все не шла, и турки собирались в очередную атаку, и до победы было куда дольше, чем до смерти.

3

Артиллерийские понтоны – рубленные из брёвен платформы, опиравшиеся на рыбацкие шаланды, – были медлительны и неповоротливы. Отвалив от берега позже, чем понтоны с пехотой, они медленно огибали остров Адду, медленно добирались до основного русла. Уже все береговые склоны опоясались огнём, уже Фок и остаповцы намертво вцепились в свои щедро политые кровью плацдармы, уже погиб Ящинский, уже поручик Григоришвили, охрипнув от команд и слабея от раны, в шестой раз упрямо штурмовал мельницу, а артиллеристы только-только миновали стремнину Дуная.

К этому времени чуть просветлело, турки обнаружили испятнавшие всю реку понтоны, открыли частую ружейную пальбу, а батареи у Вардина начали пристрелку. Вода кипела от пуль и осколков, но понтон Тюрберта был пока цел.

Подпоручик нервничал. Он был человеком весьма активным, легко ориентировался в боевой обстановке, но ждать не любил и не умел. Понтон его батареи был до отказа забит орудиями, лошадьми, зарядными ящиками, люди стояли впритык друг к другу, и это раздражало. В сотый раз он прикидывал, куда их прибьёт, как они втащат на обрыв пушки и куда в первую очередь следует направить неожиданный для турок сокрушительный картечный огонь.

– На руках втащим, Гусев?

– Втащим, ваше благородие.

– Главное – пушки. Лошадей под обрывом оставим, а снаряды – на руках.

– Донесём на руках, ваше благородие. Не беспокой ты себя понапрасну.

– Представляешь, как там Брянову достаётся?

– Там всем достаётся, – вздохнул Гусев. – Известное дело, без артиллерии.

– Господи, ну что же так медленно, что же так медленно!..

Тюрберт не знал, что как раз во время этого разговора Фока потеснили к обрыву, Брянов был поднят на штыки, а удар его солдат спас стрелков от неминуемой гибели. Не знал, что аскеры вскоре снова навалились на Фока и прибившихся к нему бряновцев. Фок то и дело водил своих солдат в штыковые контратаки, уже не ощущая ни времени, ни боли, ни даже усталости. Все слилось в один кошмарный клубок: атака – рукопашная – короткий бросок вперёд и снова штыковой бой. Сабля у капитана сломалась, он отбивался ружьём и с ним наперевес водил в бесконечные контрброски своих грязных, окровавленных, нечеловечески усталых солдат.

А Григоришвили все же ворвался на мельницу. Все тот же унтер Малютка во время последнего неудачного штурма успел спрятаться в кустах поблизости, при первой возможности взобрался на крышу и, разметав черепицу, бросился внутрь. И тут же погиб, но на какое-то мгновение отвлёк аскеров от окон. Отвлёк, и Григоришвили успел с последним отчаянным приступом.

– Пленных не брать! – кричал он, путая грузинские и русские слова. – Бей их, братцы!..

Получил удар прикладом, отлетел к стене и сел на пол, чудом сохранив сознание. Его солдаты добивали турок в тесных и тёмных помещениях мельницы. Стоял лязг оружия, хриплая ругань, стоны и вопли раненых. Потом наступила тишина, поручик хотел встать, но не смог, и тут же кто-то присел рядом.

– Живы, вашбродь?

– Что турки?

– Перебили.

– Немедленно ступай на берег. Доложишь генералу Иолшину, что путь свободен, пусть подтягивает артиллерию. А мне воды принеси. Хоть в фуражке…

Остапов по-прежнему валялся в дорожной пыли, окончательно обессилев от потери крови и даже перестав ругаться. К нему подползали раненые, которые уже не могли ходить в атаку, но ещё могли стрелять. И он отбивался огнём от наседавших турок, а Озеров от них же отбивался штыками. Зажав окурок погасшей сигары, он водил солдат в атаку, сквозь зубы ругаясь по-французски.

А Тюрберт все ещё пересекал Дунай…

– Ваше благородие, тонем!..

В сплошном грохоте ружейной пальбы он не расслышал, как пули поразили его понтон, как хлынула вода в тяжёлые шаланды. Оглянулся, увидел напряжённые лица артиллеристов, испуганно заметавшихся лошадей, пушку, ствол которой был направлен на тот страшный, огненный берег.

– Все за борт! Все! Отплывай подальше!

Расталкивая людей, бросился к пушке. Присел, снял с запора, наводя на турецкие высоты. И сразу пропала дрожь: он знал, что ему надо делать.

– Все – живо за борт!

Понтон уже кренился, испуганно ржали и бились лошади. Ездовые ломали поручни, отвязывали лошадей и сталкивали их в воду. Матросы покинули тонущие шаланды, и артиллеристы вслед за ними тоже попрыгали в Дунай.

– Ваше благородие! Ваше благородие, Александр Петрович, что ты делаешь! Ведь убьёт откатом, ведь не закреплена!..

Гусев, хватая за руки, тащил его к борту. Тюрберт вырвался, впервые в жизни ударил подчинённого.

– Исполнять приказ!

– Саша! – Забыв о субординации, забыв о сословном неравенстве, забыв обо всем и помня только, что перед ним – самый дорогой человек, Гусев упал на колени. – Сашка, опомнись!..

– Вон! – Тюрберт схватился за кобуру. – Застрелю!..

– Стреляй, – покорно согласился Гусев. – Лучше в меня, чем из пушки. Смерть это верная…

Тюрберт сунул револьвер на место, отёр мокрое то ли от брызг, то ли от слез лицо.

– Там люди гибнут, Гусев. Они нас ждут, нас, артиллеристов, только мы помочь можем. Там… Там – Брянов. Что же прикажешь, без надежды его оставить?..

Гусев поднялся с колен. Шаланды наполнились водой, и понтон на какое-то время выровнялся. Настил заливала вода.

– Прощай, Александр Петрович. Прощай, друг ты мой дорогой…

Гусев низко поклонился Тюрберту и, перекрестившись, бросился за борт.

Гвардии подпоручик Тюрберт уже ничего не видел и не слышал. Он стоял в воде на коленях, тщательно наводя орудие. Ориентиров не было, он наводил по наитию, но боевое вдохновение его было сейчас великим, прозорливым и прекрасным. Все накопленное им мастерство, весь его волонтёрский опыт в Сербии, вся любовь и вся ненависть сошлись сейчас в его прицеле.

– Держись, Брянов, – шептал он, выравнивая крен. – Держись, друг мой. Держись… И живи!..

И дёрнул спуск. Рявкнул единственный с русской стороны пушечный выстрел, и понтон разнесло на куски. Обломки его на миг поднялись в воздух и тут же канули в пучину.

А единственный картечный снаряд разорвался в цепи атакующих турок. Ликующий крик вырвался из пересохших глоток стрелков капитана Фока. В едином порыве они смяли растерявшихся аскеров, вырвались из смертного кольца и далеко отбросили противника. Правый фланг их примыкал теперь к солдатам Григоришвили, а те уже пробились к Остапову. Вместо трех разрозненных береговых участков русские к исходу третьего часа сумели создать общий плацдарм и организовать единую систему обороны.

Рассвело, и русская береговая артиллерия открыла частый огонь по всей линии турецких позиций. Главное было сделано: турки были отброшены от берега. Можно было начинать систематическую переправу войск, наращивая силы для удара.

Уже ушли вторые эшелоны десанта, уже грузились в понтоны санитары. Уже можно было передохнуть: Остапова подтащили к берегу, кое-как перевязали перебитую руку полковнику Озерову, а Григоришвили вдосталь напился воды из солдатского кепи. И капитан Фок наконец-таки обрёл возможность лечь и вытянуться. Его бил озноб, и, хотя он никому не говорил об этом, все его стрелки упорно искали шинель и вскоре принесли. Турецкую, окровавленную и короткую: Фок с трудом завернулся в неё.

– Пора и нам, – сказал Драгомиров Скобелеву. – Надо посмотреть на месте, выслушать соображения Иолшина и, пожалуй, приостановить на время продвижение вглубь.

– Разрешите лично обойти позиции на том берегу, Михаил Иванович?

– Видимо, придётся. – Драгомиров обернулся к адъютанту:

– Доложите генералу Радецкому, что я счёл необходимым переправиться на тот берег. Со мною чины штаба и генерал Скобелев-второй. Прошу на катер, Михаил Дмитриевич.

До катера генералы дойти не успели. Юный подпоручик догнал их у причала:

– Ваше превосходительство, артиллерист из подбитого понтона на берег выбрался. Говорит, будто тот картечный выстрел успел произвести его командир…

Мокрый, ещё не отдышавшийся Гусев сидел на песке в окружении солдат. Увидев генералов, с трудом поднялся, но, зарыдав вдруг, упал на колени.

– Ваше высокопревосходительство, велите все, все ему отдать!.. – Он сорвал с груди собственные солдатские медали и, стоя на коленях, протягивал их Драгомирову. – Все ему отдаю, командиру моему Тюрберту Александру Петровичу!

– Как фамилия? – тихо спросил Драгомиров.

– Тюрберт, ваше…

– Про Тюрберта знаю и доложу. Твоя как фамилия?

– Унтер-офицер Гусев.

– Надень свои кресты, Гусев. А Тюрберта мы не забудем.

Скобелев шагнул вперёд, поднял Гусева с колен, поцеловал в мокрое от слез лицо.

– Спасибо за преданность, солдат! Ранен?

– Никак нет. Велите туда меня. Туда.

– Пойдёшь туда. Переодеть, накормить, дать водки, отправить с артиллеристами.

Уже на катере Драгомиров сказал:

– Вот на таких, как Тюрберт и Гусев, вся армия держится. Сам погибай, а товарища выручи. Непременно в реляции о сём отмечу. С дружбой идём, а не с гневом. С дружбой!..

4

Генерал Драгомиров со штабом и самозваным ординарцем генералом Скобелевым добрался до берега без особых помех. Иолшин усиленно пробивал дорогу для артиллерии, бросив на это горстку сапёров и всех своих офицеров. Дело было нужным, но, судя по рапорту, обстановку Иолшин знал плохо.

– Я распорядился, чтобы командиры отправили посыльных, – поспешно добавил он.

Драгомиров промолчал, понимая, что Иолшин упустил из рук командование не по своей вине, но скрыл неудовольствие. Хотел сказать помягче, но Скобелев ничего скрывать не умел.

– Дорогу строите? – резко спросил он. – Похвально. Только от посыльных чуда не ждите: тот, кто пришлёт их, три часа в бою был. Это вам не под обрывом сидеть.

– Извините, генерал, не знаю, в какой должности вы здесь пребываете, но я просил бы вас… – покраснев, раздельно начал Иолшин, но Драгомиров мягко остановил его:

– Потом, господа. Главное – обстановка.

– Разрешите исполнять должность? – громко, с вызовом спросил Скобелев.

– От посыльных и вправду толку мало. – Михаил Иванович вздохнул, с неудовольствием покачав головой. – А вы, кажется, обещали бешмет надеть?

– Прятать русский мундир оснований не имею, – проворчал Скобелев. – Ни под бешметом, ни под обрывом.

И, поклонившись, быстро пошёл берегом к левому флангу. К отряду капитана Фока.

В самом устье Текир-Дере убитых было немного. Ещё издали генерал опытным взглядом оценил крутизну скатов и подивился, что потери невелики. Участок располагал на редкость удобным для обороны рельефом, но турки скверно использовали это преимущество. «Тут, кажется, повезло», – отметил про себя Скобелев и стал подниматься на обрыв там, где поднимались солдаты. И, пока лез, думал, что повезло удивительно: штурмовать такую крутизну было все едино, что крепостную стену. А когда поднялся и внимательно огляделся, понял, что малое число убитых под обрывом не следствие тактического недомыслия турок, а результат быстроты, решительности и отчаянной отваги русских солдат и офицеров. Генерал стоял сейчас на том месте, которое Фок удерживал в течение трех часов. Сюда отжимали его турки, и отсюда, с края обрыва, он вновь и вновь бросался вперёд, шаг за шагом расчищая путь. Каждый аршин здесь стоил крови, и трупы громоздились друг на друге, покрывая эти аршины. Генерал перешагивал через мёртвых, повсюду слыша проклятия и стоны умирающих, и земля, пропитанная кровью, тяжко хлюпала под его сапогами. Скобелева трудно было удивить полем боя – он сам ходил в штыковые и водил за собою казачьи лавы, – но то, что он видел сейчас, было за гранью человеческих возможностей. Он шёл и считал убитых, и по беглому подсчёту получалось, что на каждый русский штык тут приходилось свыше двух десятков турецких. «Как же вы устояли? – с болью думал он. – Ах, ребята, ребята, досталась вам сегодня работка, какой и врагу не пожелаешь…»

К тому времени турки, перестроившись, вновь открыли огонь со всех высот, но к более активным действиям пока не переходили. Пули свистели вокруг генерала, вонзаясь в уже мёртвых и добивая ещё куда-то ползущих, но Скобелев шёл, не убыстряя шага и не пригибаясь. Только смотрел теперь не на поле боя, а на высоты, по плотности огня определяя линию вражеского фронта, расположение командных пунктов и даже стыки между отдельными частями.

Так он вышел к стрелкам капитана Фока. Левый фланг их упирался в глубокую промоину, правый смыкался с расселиной Текир-Дере, и генерал с удовольствием отметил продуманную тактическую безупречность позиции.

– Молодец, – сказал он Фоку. – А за ночь – вдвойне молодец. Я видел твою работу.

– Отбиваться буду огнём, – с непонятным ожесточением объявил капитан. – Ставлю о том в известность, так что насчёт экономии патронов – извините.

– Есть кому сдать командование участком? – помолчав, спросил генерал.

Фок отрицательно покачал головой. Обычно Скобелев обращался к офицерам запросто, на «ты», любил такое обращение, но сейчас чувствовал некоторое неудобство.

– Временно поручите унтеру – и в лазарет.

Фок вновь отрицательно покачал головой. Он стоял перед генералом, расставив ноги, чтобы не упасть. Левую руку ему кое-как перевязали солдаты, но от потери крови и нечеловеческой усталости его до сей поры бил озноб.

– В лазарет нужно всех. А всех нельзя, значит, будем ждать смены.

– Всех нельзя, а вам надо.

– А они что, механизмы? – Фок насильственно усмехнулся. – Извините, ваше превосходительство, мы тут устали немного. Хорошо бы щёлочи моим механизмам, при оружии состоящим.

– Чего?

– Водки, ваше превосходительство, водки. Либо всем – полную смену, либо – двойную винную порцию.

– Хлебните, – Скобелев достал из кармана фляжку.

Фок облизнул пересохшие губы.

– Благодарю, ваше превосходительство, только на всех нас вашего коньяку не хватит.

– А вы – солдат, капитан, – тихо сказал Скобелев. – Первый резерв вам на смену отправлю.

– Не торопитесь обещать, – Фок снова через силу усмехнулся. – Вы ещё у Григоришвили не были, Остапова не видали.

– Вы правы, – сказал генерал. – Надеюсь на встречу в будущем. Не провожайте.

– Благодарю, – буркнул Фок и, не дожидаясь ухода генерала, сел на землю.

Скобелев шёл вдоль позиций, с огромным уважением думая о железном упорстве стрелков и о суровой, несгибаемой воле их командира. Стало совсем светло, пули то и дело щёлкали рядом, но он не обращал на них внимания. А вскоре перестал думать и о Фоке, часто останавливаясь и внимательно вглядываясь в очертания занятых турками высот. Там уже приметили генеральскую фигуру в белом, уже целились в неё: Скобелев вскоре почувствовал это по густоте обстрела. Сердце щемило от близости пролетавших пуль, но он давно уже строго-настрого приказал себе не кланяться им. Усталые стрелки с удивлением провожали взглядами его высокую, не сгибающуюся под огнём фигуру, и пожилой унтер сказал:

– Нет, братцы, не видать этому генералу ратной смерти. Заговорённый он, ей-богу, заговорённый!..

И перекрестился.

Ещё на спуске в низину Текир-Дере Скобелев заметил пожар: горела мельница, с таким трудом захваченная отрядом Григоришвили. Сам поручик сидел под кустами позади своей жидкой, растянутой цепи. Перед ним стояло конское ведро, к которому он то и дело припадал, как лошадь, сквозь зубы втягивая воду. За ночь на ввалившихся щеках его выросла чёрная щетина, и поручик выглядел сейчас сущим абреком. При виде генерала он попытался встать, но Скобелев остановил его и сел рядом.

– Горишь? – спросил он, имея в виду полыхавшее жаром лицо офицера.

– Турок недобитый поджёг! – с гневом сказал Григоришвили. – Сам поджёг, сам и сгорел, дурной человек!

– Кто тебя заменить может?

– Зачем заменять? Что на берегу лежать, что здесь лежать. Унтер хороший был, ваше превосходительство, очень хороший. Жаль, фамилию не спросил.

– Кто левее тебя?

– Пластуны и гвардейцы – видите виноградники? А дальше – стрелки капитана Остапова.

– До резервов продержишься?

– Я всю ночь не стрелял, ваше превосходительство, все штыком да штыком. Теперь огнём велел, сил мало.

– Правильно, – сказал Скобелев, вставая. – Ну, держись, поручик. При первой возможности выведем из боя.

– Брянов погиб, Ящинский погиб, а мы с Фоком живы, – словно не слыша генерала, сказал Григоришвили. – Перед боем пунш варили. А унтера фамилию не спросил. Почему не спросил, ослиная голова?

Он сокрушённо помотал перевязанной лоскутом солдатской рубахи головой и наклонился к ведру.

– Дать сопровождающих, ваше превосходительство? – гулко спросил он оттуда, цедя сквозь зубы мутную воду. – У меня двое целёхоньких есть. Ни разу за всю ночь не ранены, вот чудо-то, ваше превосходительство!

Скобелев от сопровождения отказался и, бегло осмотрев удобные позиции Григоришвили, вышел на стык его отряда с пластунами. Поговорив с кубанцами, двинулся дальше, но вскоре остановился, вглядываясь и вслушиваясь.

Чуть впереди пластунских позиций в глубь вражеской территории уходила широкая промоина. Турок нигде не было видно, и огнём эту промоину они не прикрывали. Подумав, генерал тихо спустился и, зажав в руке револьвер, медленно двинулся по дну глубокого каньона. Его вела не только присущая ему озорная любознательность. Этот глухой овраг с почти отвесными стенами шёл от берега в глубину, разрезая турецкую оборону, и, судя по тишине и безлюдью, не был должным образом оценён противником. Смутная идея уже шевельнулась в голове, но для её осуществления надо было точно знать, куда приведёт каньон и не сделают ли турки выход из него. Скобелев сознательно рисковал, мельком подумав, что должен во что бы то ни стало успеть застрелиться, если нарвётся на аскеров.

Каньон тянулся версты две, но ни турок, ни башибузуков не было видно. Затем промоина стала мельчать, разветвляться, явно приближаясь к истоку. Удвоив осторожность, Скобелев продолжал идти, а когда дошёл до конца, вполз на ближайшую возвышенность, укрылся в кустах и огляделся.

Саженях в трехстах впереди проходила дорога. По ней спешно двигались турецкие разрозненные части, то и дело скакали всадники, и Скобелев понял, что это – рокада[41]41
  Рокада – дорога, идущая параллельно линии фронта.


[Закрыть], опираясь на которую противник манипулирует своими резервами в непосредственной близости от позиций. Он тут же припомнил карту и догадался, что дорога эта ведёт на Тырново и что именно по ней могут двинуться из глубины основные турецкие подкрепления. Идея, которая смутно представлялась ему как задача тактическая, приобрела вдруг стратегическое значение: теперь все решала быстрота.

Он скатился в обрыв и, уже ни о чем не заботясь, побежал назад. Пот застилал глаза, сердце колотило в ребра, не хватало воздуха, но он, уже внутренне ликуя, не давал себе передышки. Он уже понял это сражение, он нащупал самое уязвимое место противника, он уже знал, как надо действовать, чтобы поставить последнюю точку в первом бою на правой стороне Дуная.

Возле своих позиций его чуть не обстреляли пластуны. Наскоро объяснив есаулу, что тому необходимо быстро занять расселину, генерал напрямик через Текир-Дере вышел к Драгомирову.

– Безупречно, – сказал Михаил Иванович, когда Скобелев торопливо пересказал ему свою идею. – Я прикажу Петрушевскому демонстрировать на Свиштов, пока вы не закончите марш и не перережете тырновскую дорогу. Собирайте бригаду Цвецинского и – с Богом! Только… – Драгомиров озабоченно помолчал. – Выдержат ли фланги возможную атаку турок? Сколько там рот?

– Там давно нет никаких рот, Михаил Иванович, – сказал Скобелев. – Там раненые солдаты под командованием раненых офицеров.

– Боевые артели, – с академическим спокойствием отметил Драгомиров. – Когда солдат точно знает свою задачу, он будет выполнять её до конца под любым началом. На наших глазах рождается новая армия, Михаил Дмитриевич, основанная не на слепом подчинении, а на разумных действиях.

– Не знаю, как там насчёт теории, а на практике все решает мужество, – сказал Скобелев. – В серых шинелишках. А мы до сей поры имён их выучить не можем.

И пошёл на берег собирать прибывавшую бригаду.