Текст книги "Нф-100: Инварианты Яна (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Двадцать секунд, не больше, – пообещал Синявский. – И ведь это медленный сон! Релакс, верхние связи суперактивны, лобные доли... Полудрёма, первая фаза. Получится что-то вроде двадцатисекундной галлюцинации, потом будет медленный сон.

– Действуйте, Митя, – приказал Сухарев. – Света, вы не против?

– Я уже разрешила, – равнодушно ответила Берсеньева.

Психофизик кивнул и взялся оттаскивать от экрана мисс Гладких: 'Инна, позвольте я. Нужен терминал. Я бы сел за второй, но долго загружать. Вы слышите? Инна!' – ему пришлось потянуть её за руку.

– А если бы Светлана Васильевна не разрешила? – спросил инспектор у заместителя директора вполголоса. – Почему вы всё время спрашиваете у неё? Приказали бы. Разве она имеет право запретить?

Андрей Николаевич посмотрел на Владимира с большим удивлением.

– Конечно, она имеет, – проговорил он. – Издеваетесь, Владим Владимыч? Или это снова ваши провокаторские штучки? Имеет ли жена право?

– Жена? – инспектор тоже не справился с лицом, поскольку был ошеломлён.

– Я начинаю подозревать... – проговорил издевательским тоном Сухарев, но озвучить подозрения ему не дали.

– Я поняла! – громко заявила Инна, согнанная с рабочего места. Смотрела при этом на Свету.

– Я очень рада, – мило улыбнулась та.

– В самый раз успели, – сказал Синявский. – Пару минут, и он проснулся бы.

– Запускайте скорее! – встревожился Сухарев. О подозрениях забыл и оставил инспектора – видимо, состояние Яна беспокоило его больше.

– Непременно, – невпопад ответил доктор.

– Я по-ня-ла, – повторила по слогам Гладких и упёрла руки в бока. Так они и стояли со Светланой Васильевной, меряя друг друга взглядами – внушительное зрелище, нужно сказать.

Инспектор и дальше любовался бы ими, если бы зуммер не смолк и не послышался стон, а после – вскрик. Ожила, зашевелилась мумия.

– Мама! – услышал инспектор. – Где я? А! Ко... когти... Ма!

– Что у него в руке? – спросил, распрямляясь, Сухарев.

'У Яна в руке. Они на экране видят', – сообразил инспектор и не к перегородке направился, а прямиком к терминалу, за которым колдовал Синявский. Сначала не понял, куда это смотрит Горин – стена, дверь, – потом двоящееся, плывущее изображение качнулось, и почти всё окно видео-расшифровки заняла рука Яна.

– Сухой лист падуба у него, – сказал доктор.

– Остролиста, – машинально поправил Володя.

– Это одно и то же.

– Я спрашиваю, откуда он его взял?! – страшным шёпотом осведомился Сухарев, тараща на инспектора вылезшие из орбит глаза.

Бурый лист на ладони растопырил колючки, будто пытался приподняться, рядом с ним – красная бусинка крови.

– Сжал в кулаке, укололся, – прокомментировал Синявский. – Кто-то Яну в руку сунул вечером.

Сухарев скалился и сипел, уставившись в экран. Посмотрел и Володя. Там детская ручонка тянулась к ощетиненному когтями колючек кусту остролиста.

***

Не тянется дальше ремешок, что за... Кончились дырки! Опять кончились, опять этот сон, я сплю. Я помню, что будет дальше. Дядьвадя тогда пришёл, свет включил. Свет! Не хочу помнить... Это не дядьвадя... Это... О-о! Вместо руки у него лист, когти... Мама! Не кричится и руку что-то колет. Что у меня там? Глянуть.

Я поднёс руку ближе. Плохо видно, мутится всё. Никак не привыкну, слишком светло, сверху свет. Весь потолок светится, а лампы нет. Как-то это называется, когда светит весь потолок, не помню. Но точно, это не наша кухня, в кухне на потолке лампа на длинной ноге. Где я?

– Где я! – голос у меня странный. – А-а!

Страшно кричать, эхо как в пещере. Какая-то пустая стена, дверь без ручки. Я видел такую. Не помню. Что за той дверью? И что у меня за колючка? Лист. Почти как во сне, только меньше и не зелёный. Где я видел? Не помню. Руку мне уколол своими когтями. Кровь...

– Ко... когти, – очень странный у меня голос – Ма!

А! Я помню, откуда лист. Вечером возвращались домой с моря через парк с мамой, и он тоже шёл рядом, но с ним я не разговаривал, потому что обиделся. Он нёс свои ласты, закинул за плечо. Наверняка были ещё мокрые, все в каплях, потому что он только и делал весь день, что плавал, а мне трогать их не разрешал, даже когда не плавал. И смеялся. А мама не смеялась, но всё равно обидно. Потому что жарко просто так сидеть и слушать, как Ма про какую-то девчонку читает и не одному мне, а ещё и девчонка к нам прицепилась слушать. Если та Алиса такая же приставучая, понятно тогда, почему от неё все бегают, как кролики. Почему у кролика розовые глаза? Так Мама и не сказала, почему. Сказала, потом объясню, но никогда не бывает никакого 'потом'. Может, мне не интересно, как всякие девчонки заблуждаются, я и сам могу, подумал я, и решил от злости заблудиться. Вечером, когда возвращались с моря через парк. Сверху орали эти... Такие, – на столбах, на колокола похожие. Вопили: 'Как хорошо быть генералом!' – и папа тоже губами шевелил: 'Как хорошо...' – ему хорошо, а я даже не знаю, о чём это: 'Если капрала, если капрала переживу'. А его не спросил, потому что обиделся, и не разговаривал, и решил заблудиться. Темно было, зажглись фонари; и маяк, когда мы уходили с набережной, я заметил, тоже включился. Они друг с другом, как будто меня нет, даже руку мою Ма выпустила, и я – ладно, раз так! – повернул туда. Между высоченными кустами узкая дорожка. Я пройду, а они, если будут за руки держаться, – нет. Повернул и побежал, чтоб не поймали. И – раз! – повернул, – два! – повернул между кустовыми стенами царапучими, потом ещё, ещё, ещё повернул, не помню сколько раз, а они не кончаются! Думал, вот сейчас куда-то выбегу, и тут – раз! – с размаху как разлетелся коленками и руками больно... Мама! Но вокруг одни кусты с колючими листьями, точно как тот, который сухой на ладони меня уколол до крови, и тогда тоже на коленях кровь, больно, на ладошах кровь... Ма! – кричал я, лежал и кричал. И тут – она. Не мама. Сначала я туфли увидел, каблуки, ноги белые, длинные, вверху юбка. Сверху она спросила: 'Чего кричишь? Потерялся?' И хватать меня стала, а на руках когти красные. Сильно схватила, смотрю, я уже стою, не лежу, и она близко наклонилась. Руку не выпускает, я – дёрг! – нет, не выпускает, – Мама! 'Ну, чего кричишь?' – спрашивает, когтями в локоть впилась, вокруг никого, одни кусты когтистые и она. 'Как тебя зовут? Идём, я отведу тебя'. Куда она меня? – думаю. Всё, думаю, насовсем потерялся, никогда не найдусь, сам виноват, сам захотел, Ма так и говорила: 'Сам виноват, теперь ничего не сделаешь, сам испортил, теперь не найти'. Она о бусинах говорила, когда я порвал её бусы, и разлетелись по полу капли, запрыгали. Так и не нашлись никогда. Она говорила, это просто смола давным-давно упала в море, застыла, и получился ян...

***

– Куда вы? – спросил инспектор.

Берсеньева засобиралась куда-то, сразу вслед за тем как Сухарев сказал: 'Опять вся память навыворот, кроме изолированных областей. Не понимаю. Митя, посмотрите. Такое впечатление, что применили к массивам джей-преобразование и сделали обратный перенос, но кто? Кто это сделал? Мы все на виду. Кто тогда?'

– Здесь мне пока делать нечего, – ответила Володе лингвистка. – Пойду работать. Слышали, Андрей Николаевич говорит, снова глобальные перемены в памяти, нужна расшифровка.

– Это она! – Инна дёргала Сухарева за рукав, но тот отмахнулся и сказал:

– Да, Света, идите. Если получится выделить связные структуры... Я буду здесь.

– Хорошо, – бросила на ходу Светлана Васильевна.

'Уйдёт. Всё поменялось, с ней говорить нужно в первую очередь', – подумал инспектор, и попробовал остановить:

– Подождите!

Света вышла, пришлось догонять.

– Оставьте её в покое! – крикнул вслед заместитель директора, а Инна повторила упрямо: 'Андрюша, это она'.

– Я вас провожу, поговорим по дороге, – сказал Володя, нагнав у лифта жену Горина.

– Да, я же совсем забыла повиниться, – она покосилась на инспектора, как ему показалось, лукаво.

'Ну нет, моя очередь нападать', – решил Владимир.

– Давайте по порядку, – сказал он. – То, в чём вы собираетесь повиниться, произошло вчера до шести вечера?

– Конечно, нет. Гораздо позже.

– Тогда об этом потом. Для начала расскажите, что делали вчера после обеда и до встречи со мной.

– Ничего предосудительного.

– И всё-таки, – настаивал инспектор.

Кабина лифта пошла вверх.

Светлана пожала плечами, и, поправляя перед зеркалом причёску, стала рассказывать. Кратко, равнодушно, суховато. Обедать не ходила вовсе, потому что была занята: Ян просил поскорее проверить – построить тензоры джей-преобразования на тех коэффициентах, которые посчитали ему картографы. Как он и предполагал, возникли проблемы с метрикой. При подходе к сингулярности...

– Это понятно, дальше, – перебил инспектор. Непроизвольно прищурился, когда открылась дверь бункера; всё-таки после подземелья больно глазам.

Дальше было вот что: Света написала о проблемах Инне Гладких, попробовала связаться с Яном, но не смогла, он не ответил. Вполне понятно – был очень занят. Инна тоже не сразу получила письмо, тоже была занята.

– Тогда я отправилась к Яну и собственными глазами увидела, чем они оба занимались. Так друг другом заняты были, что... Знала бы заранее, не пошла бы туда и под пистолетом. Ян даже не понял сначала, что мне от него нужно: какие, спрашивает, проблемы? С какой метрикой? Действительно, какая им разница, гладкая метрика или нет, когда они... А я... Как дура – бежала туда с тензорами. Думала – нужна. Оказалась лишней.

– Когда это было?

– Точно не помню, – ответила Света, глядя под ноги, будто боялась споткнуться. – Кажется... Да, когда выбегала из библиотеки, посмотрела на часы. Двадцать пять третьего.

– Плюс пять-десять минут. Правильно? – прикинул инспектор.

– Не знаю, – ответила Света, дёргая на ходу за ветку неосторожно подступившей к тропинке азалии. – Несчастные часов не наблюдают. Вы, Володя, вряд ли когда-нибудь чувствовали себя лишним. Вы не поймёте.

– Куда уж мне, – с горечью огрызнулся инспектор, которого передёрнуло при слове 'лишним'. Впрочем, взял себя в руки быстро. Спросил: 'Что было дальше?'

Инна, конечно, сбежала сразу же, испугалась скандала. Света и Ян остались.

– Не скажу, что я наговорила Яну, вам это знать ни к чему, – продолжила Света, размеренно шагая. – Да я и сама плохо помню. Скандалила. Он тоже. Никому не интересно. Потом ушла и я. Напоследок выкричала Яну всё про их коэффициенты и ушла. Он что-то ответил о доопределении сингулярностей сферами, построенными на тёмных массивах, но я не поняла. Сказала, будь под рукой сфера потяжелее, или тебе бы размозжила голову, или себе. Ещё немного, и я бы что-нибудь в этом роде сделала.

– Но не сделали.

– Просто ушла. И как нарочно по дороге опять подвернулась мне Инночка. Представляете, Володя, меня трясёт от злости, а тут они с Андреем шушукаются.

– На японском пятачке? – спросил инспектор, припомнив рассказ Синявского.

– Да. Именно там.

– И вы опять устроили скандал.

– Нет, удержалась.

Сказав это, Света не повернула к Галилео, стала подниматься дальше.

'Заодно увижу, где их бигбрейн', – решил инспектор и не стал останавливать, спросил на ходу:

– Время, когда вы видели Гладких и Сухарева, тоже не запомнили?

– Отчего же? Это я как раз запомнила, потому что договаривалась поехать с Инной в Триест и посмотрела на часы. Тогда было десять минут четвёртого, мы условились встретиться в пять ровно. Я подумала: поброжу до того времени в розарии, успокоюсь, чтобы при встрече на неё не кинуться.

– Зачем было вместе в Триест ехать, если боялись накинуться?

– Хотела поговорить. Терпеть не могу... Выяснять отношения... Но должна же я... Понять... – Света слегка задыхалась, замедлила шаг; лестница Дирака крута.

Инспектор настороженно поглядывал вверх, держа руку на кобуре. Вряд ли пост передвинули ниже, но всё-таки. В конце перевитого плющом тоннеля – лазурный лоскут неба. Там пост. Но до самого верха подниматься и не нужно, где-то должен быть поворот к Энрико Ферми.

Света продолжала говорить, иногда прерываясь из-за одышки, – что оставила Инну с Андреем, поднялась в розарий дворца Мирамаре и там пробыла дольше, чем собиралась. На встречу с Инной поэтому опоздала. Пришлось ведь на обратной дороге зайти домой, в Энрико Ферми, переодеться прилично. Триест какой-никакой, а всё-таки город. С Инной встретилась в четверть шестого, но ни поговорить с ней по душам, ни поехать в Триест не вышло, потому что началось 'всё это'.

'Негусто информации, – огорчился инспектор. – Кое-какие мелочи надо бы уточнить'

– Сюда, – пригласила Берсеньева.

По левую руку обнаружилась дорожка, в тупичке – вход в здание, похожее на корпус Галилео точь-в-точь. 'Тяжёлое наследие позднего конструктивизма', – мельком подумал Володя и спросил:

– Вы кого-нибудь встретили по дороге в розарий? Возле корпусов или на лестнице.

– Не помню. Кажется, нет. Брела как в тумане. Нет, кажется, никого не встретила.

'Хм-м. С одной стороны, Дмитрий Станиславович так и сказал – была не в себе, но с другой стороны... Ладно, возможно, это и не понадобится'.

– Извините, вас туда не приглашаю, – сказала Берсеньева, указывая на тяжёлую дверь с магнитным замком – в конце крутой подвальной лестницы.

– Почему? Не доверяете?

– Не доверяю. Никто кроме меня не войдёт к 'Аристо', пока не очнётся Ян. Нет, со мной не спускайтесь. Останьтесь здесь. А лучше – возвращайтесь прямо сейчас в бункер.

– Я подожду, пока вы войдёте. На всякий случай.

Инспектор следил, как жена Горина осторожно ступает по крутым ступенькам, изредка касаясь пальцами стены.

– Охраняете от случайностей? – говорила она, не поворачивая головы. – Бояться нечего, никто кроме меня не справится с массивами. Меня не тронут, пока нет полной расшифровки.

С визгом откатилась в сторону стальная створка, инспектор собрался уходить, но услышал:

– Володя! Нет, вниз не спускайтесь, стойте там. Я опять чуть не забыла вам сказать. Вчера взяла из сейфа ваш шлем, думала, вам он понадобится. И такой был ливень – потоп. Я споткнулась на лестнице – скользко же! – фонарик чуть не расколотила, растяпа, а шлем ваш... В общем, как-то он из рук выскользнул, и по ступенькам, по ступенькам, а потом...

– Где он?!

– Да вот же я и говорю, скорее всего, грохнулся об скалу и полетел в пропасть. Не было его на нижней площадке, когда я туда доковыляла. Володя, мне так неловко... Но... Может, вы на обратной дороге поищете?.. Там по правую руку обрыв. Посмотрите, вдруг что-нибудь осталось от вашей каски.

Она хотела сказать что-то ещё, но передумала, скрылась.

Броневая дверь скользнула на место, Володя с полминуты глядел на крашеную серой краской сталь, открывая и закрывая рот, потом расхохотался.

Спускаясь по заросшему зеленью тоннелю из прутьев, всё ещё посмеивался и крутил головой. 'Действительно поскользнулась и уронила или с размаху швырнула железный горшок в пропасть, теперь без разницы. Работе не помешает, лишь бы друзья мои не переполошились раньше времени. Да нет, это было часов десять назад, и – тишина. До утра понедельника есть время'.

– Время есть, – подбодрил он себя вслух, перегнувшись через ограду нижней площадки лестницы Дирака. Бесполезно, ничего не разглядеть. Скальный уступ, ниже заросли. 'Даже если уцелел, не лезть же за ним. Пускай лежит пока. Без него есть что делать. И теперь понятно, за кого нужно взяться'.

Ужасно не хотелось снова лезть в подземелье. В лицо подувал утренний бриз, пахло хвоей и можжевеловым духом, оранжевыми сполохами мелькали сосновые стволы, – впору сойти с тропинки, повалиться на землю... или нет, лучше отыскать нагретый валун, и к нему прислонившись спиной, глядеть туда, где море становится небом.

'Вполне понимаю Катю, – подумалось инспектору. – Так хорошо ей было вчера на этом их японском пятачке, что досидела до шести часов, и точно дождалась бы заката, если бы не...'

Выходя на обзорную площадку, Володя разрешил себе пятиминутный отдых и собирался присесть на скамейку у вишни, но увидел – место занято. Там тот человек, с которым хотелось поговорить в первую очередь.

***

Писать отчёты последнее дело, особенно когда нужно объяснить начальству то, чего не понимаешь сам. Всё раздражало Родриго: бодрый храп Чезаре (дали отбиться – сразу задрых), неудобная древняя клавиатура (как ни странно, работает), но хуже всего – мигающий курсор в пустом поле стандартного формуляра, – как песок в глазу. 'Ничего не поделаешь, затянул с отчётом, теперь мучайся. А мог бы спать давно'.

Папаша Род подавил желание хлопнуть Рокка по капюшону спальника, чтоб не храпел (все знают, Чезаре слегка тронутый, спросонья может полезть в драку), и выстучал на клавиатуре: 'Настоящим сообщаю'.

Рука его замерла над клавишами. Что дальше? Слишком много для одной докладной: жмурик-мухобой – это раз, насекомые над бункером перед грозой – два, чертовщина в полночь – три...

– Какого дьявола, – буркнул Родриго, – я должен отдуваться за всех? На территорию полез какой-то тип из второй четвёрки, пусть Луис шевелит задницей. Сейчас я ему.

Борха, кряхтя, выбрался из-за стола охранника, отошёл к окну и вызвал 'второго'.

– Второй, слышишь? Третий беспокоит. Твой что ли 'маячок' потух на территории? То есть как, не твой? А чей? Мои все на месте. Да не сейчас, а ночью. Ровно в двенадцать-ноль, как раз летун сменился, и с минуту не было видео. Да, фигня собачья, согласен, но я не о летуне. Из твоей четвёрки кто-то пасся на объекте? Что? А, прикомандированный... Всё равно. Раз он с твоего поста вошёл, ты и пиши рапорт: мол, в двенадцать ровно по неизвестной причине исчез маркер системы 'свой-чужой'... Чего? Ну, я, я это видел, и что? Нет, в рапорт писать не буду, мне своего дерьма хватает, чтоб ещё и за другими разгребать. Всё у меня.

Он дал отбой и пожаловался подчинённому:

– Вот скотина ленивая!

В ответ храп.

– Ну и хрен с ним, – подытожил Родриго Борха, снова усаживаясь за компьютер. – Хватит мне одного жмура в отчёте.

Он выбросил из головы таинственную гибель прикомандированного и в пять минут набрал докладную, обойдя молчанием и пляску светлячков, и замеченный на лестнице призрак, и погасший маркер. В глазах начальства лучше выглядеть растяпой, чем сумасшедшим. Применение оружия на поражение в целях самозащиты – ладно. Мухобой сам дурак, нечего было за пукалку хвататься. Ну, получил бы, в крайнем случае, по башке, с кем не бывает. Лучше стать контуженым идиотом, как Чезаре, чем подохнуть.

Папаша Род перечитал свою писанину, покивал и отправил. И порадовался в который раз, что есть в сторожке Сеть, иначе пришлось бы мучиться – набирать на коммуникаторе, или того хуже – докладывать ротному по телефону.

– И всё, и спать, – сказал он, потягиваясь. Но когда вставал, на глаза попалась картонка, которую вечером сунули вместо стекла. И опять в голову полезло: 'Вот так же точно мухобой оглянулся, увидел мужика с автоматом, сдуру потащил из кобуры пустой ствол...'

Папаша Род чертыхнулся и проворчал под нос:

– А мы его завалили.

Глава 7. Его завалили

– Не помешаю? – спросил инспектор, остановившись в шаге от скамейки. Пришлось ему согнуться – слишком низко корявые, узловатые ветви старой вишни, – поза неловкая. Чуть помедлив, он сделал ещё один шаг и оперся ладонью на гнутую спинку скамейки. Брусья деревянные, щелястые, все в скорлупе краски, цвет определить нельзя.

– Я вас ждала, – отозвалась Инна, не поднимая головы. Сидела прямо, руки на коленях, как в очереди к врачу.

'Точно как Арина, когда позвала меня сказать, что выходит замуж за Нортона, – безвольно вспомнил Владимир и тут же одёрнул себя: – Ну, хватит! Вам, господин инспектор, повсюду она теперь мерещится. Делом будете заниматься?'

– Что-то хотели мне рассказать? – спросил он, неудобно устраиваясь на самом краю скамьи.

– Предупредить хотела, – Инна упорно не желала смотреть в глаза.

– Так я слушаю, – подбодрил инспектор. Машинально проследив за взглядом девушки, подумал: 'Лепестков сколько на асфальте! Грозой вчерашней сбило'.

Некоторое время слышны были только крики чаек да ленивые вздохи волн, потом Инна Гладких начала без особой уверенности:

– Я хотела попросить... Дело в том, что... – мялась она. Внезапно решившись, сказала твёрдо: – Вызывайте своих. Это ведь ваши люди на проходной? Зовите их, нужно поставить к Горину охрану. И сами вы зря отлучаетесь.

– Ну, я же не цепной пёс. И не Шерлок Холмс, чтоб вести следствие, не вылезая из кресла, – возразил инспектор. Чего угодно от неё ждал, но не этого.

– Пока вы следствие ведёте, она тут... Не можете сами, зовите ваших людей, говорю вам. Поставьте возле Горина пост.

– У них нет допуска на территорию.

– Ну так вызовите кого-нибудь, у кого есть допуск! – возмущённо проговорила мисс Гладких, наконец-то соизволив глянуть собеседнику прямо в глаза. 'Как у Арины, карие. И лепесток вишни на волосах. О, чёрт!' – Володя принудил себя расслабиться и вытянул ноги. Руки скрестил на груди, ответил с улыбкой:

– Не могу. Кое-кто вчера взял из сейфа мой шлем и случайно уронил в пропасть. Теперь я без связи.

– Это она! Правда ведь, она? Я угадала? Что тут смешного?!

Сердясь, Инна повернулась к инспектору и оперлась рукой на доски скамейки.

– Если вы имеете в виду Светлану Васильевну, то да. Это она, – насильно согнав с лица улыбку, подтвердил инспектор.

– Вот! А я вам говорила! И данные вытерла она! И листок Яну подложила она! И...

– Зачем ей листок подкладывать? – заинтересовался Володя. – Данные пока оставим, дело тёмное. Мой шлем – пусть. Но листок... Чепуха какая-то, детство. Казаки-разбойники.

– Не чепуха! – Инна, горячась, придвинулась ближе. – Именно детство. Думаете, детство – чепуха? Вы просто ничего не понимаете. Спросите у Андрея Николаевича, он подтвердит! У Мити спросите! Образная база инвариантов как раз тогда и формируется. У кого в четыре года, у кого чуть позже. Лет после шести – всё. Что получилось, то получилось.

– Да, шеф ваш говорил. Но причём здесь остролист?

– Корневой образ. Один из инвариантов на нём построен. Она это знала и подсунула ему лист. Видели, какой взрыв эмоций? Это как лавина: тронешь камешек – готово.

'Так. Корневой образ базового инварианта. Один из. Сколько их всего? Тот сор, из которого всё и растёт, не ведая стыда... И почему она решила...'

– Инна, а почему вы решили, что это Берсеньева?

– А потому. Помните, она подошла вечером поправить Яну одеяло?

Инспектор покивал, улыбнулся и ответил с расстановкой:

– Возможность подложить Яну лист была у каждого из вас. У Светланы Васильевны, когда она поправляла мужу одеяло. У вашего шефа, когда он остался с телом один на один. Помните, мы с вами были в лаборатории, Синявский возился в аппаратной, а Света оставалась у терминала в предбаннике? Потом вы разговаривали о чём-то с Сухаревым возле кушетки, и вполне могли... Особенно если вы в сговоре с шефом. Подождите, я не всё сказал. Ещё Синявский. Он выходил последним и тоже без всякой необходимости поправлял Яну одеяло. Вот так, Инна. И давайте пока не поминать инварианты. Давайте мы с вами разберёмся в реальных событиях.

– Пока вы будете в событиях разбираться, она... И Ян забудет. Может быть, он уже забыл.

– Что забыл? То есть, я хочу спросить: что она, по-вашему, пытается заставить его забыть?

– Меня, – Инна, заметив реакцию инспектора на столь спорное обвинение, пояснила:

– Поймите, она ни перед чем не остановится! Вспомните: она вчера после ссоры осталась с Яном, когда я ушла. Стёрла ему память, и потом, чтобы замести следы, уничтожила массивы данных. А теперь пытается настроить мужа так, как нужно ей.

'В принципе, логично. Вернее, было бы логично, если б не одна деталь. Кто тогда парализовал Яна в первый раз? У Берсеньевой ведь не было парализатора. Или Света заодно с доктором, или возвращалась позже, и позаимствовала эту штуку, пока он плавал. Да! Я хотел у неё спросить кое-что!'

– Инна, давайте пока оставим семейные дела Горина в покое и попытаемся восстановить ваш вчерашний день. Всё, что с вами случилось после обеда. Прошу вас, очень подробно, желательно поминутно.

– Но... Ладно, расскажу, раз надо. Значит так, утром я... Или вы просили после обеда? Ну, это проще. Сразу после обеда мы с Яном вместе пошли на пляж. В смысле, собирались в нашу лабораторию, но ему захотелось поговорить без свидетелей...

Инна спотыкалась на каждом слове, сбивалась, никак не могла продраться сквозь описание беседы с Яном, Володя не торопил и не встревал. И даже когда мисс Гладких решила перескочить через неудобный факт с разбега, тоже не стал возражать, пусть. Какая, в самом деле, разница – где они выясняли отношения: на пляже, в Пещере Духов или в лаборатории Инны? Вернее всего, везде успели покуролесить. Обойдя молчанием стыдные подробности, девушка заговорила свободнее и сообщила, что финальная сцена разыгралась в лаборатории, где её и застала жена Горина. Когда это было? Неужели инспектор считает, что порядочная девушка способна при таких обстоятельствах помнить о времени? Скандал вышел безобразный, мисс Гладких сочла необходимым удалиться. Когда? Инспектор, похоже, просто издевается. Инна вылетела оттуда, как угорелая кошка, без памяти. В себя пришла, когда столкнулась у лифта нос к носу с Андреем. Нет, когда это было, тоже не заметила. Сгоряча стала рассказывать шефу о скандале, который Берсеньева закатила мужу. Зачем? Как зачем?! Андрей к Яну собирался, надо же было предупредить. Но толком ничего Инна рассказать не успела, потому что явилась сама скандалистка. Влезла в разговор... Когда? Вот это известно точно – в пять минут четвёртого. Время Инна запомнила, потому что посмотрела на часы, когда Светлана Васильевна предложила съездить в Триест.

– И вы согласились? После всего того, что между вами произошло?

– Понимаете, пожалела её. Она так плохо выглядела, я решила, хочет поговорить по душам. И она не злилась больше, не кричала; скорее... была подавлена, что ли. Теперь-то я понимаю, наверняка Ян уже лежал без сознания. А тогда я подумала: ладно, лучше поговорить с ней, чем таскать камни за пазухой.

– Зачем ехать в Триест? Поговорили бы сразу.

– При Андрюше?

'Резонно', – решил инспектор и стал слушать дальше.

После ухода Берсеньевой, Инна общалась с шефом минут пятнадцать, пока не явился Митя. Прервал в самый неподходящий момент, как всегда. Шёл мимо с пляжным видом. И вот бы прикинуться ему, что не заметил, так нет – издали окликнул. Когда узнал о ссоре Яна со Светой...

– Ему-то вы к чему выболтали?

– Это не я, это Андрюша. И правильно сделал – чего Яну мешать, пусть бы помучился наедине с собственной совестью... Нет, вы не подумайте, что я... Ведь не знала, что он без памяти.

– И что Синявский?

Оказалось, Дмитрий Станиславович заявил: ему как убеждённому холостяку нет дела до семейных коллизий. И вообще, он плавать собирался, а затем хотел вернуться библиотеку, где думал проторчать до поздней ночи. Когда он наконец ушёл, Инна договорила с шефом и отправилась к себе в Галилео – приводить в порядок нервную систему и собираться в Триест. Так торопилась, что на встречу со Светой пришла за десять минут до срока, без десяти пять. И битых полчаса прождала, аж до четверти шестого. Света опоздала, совсем на неё не похоже. Сказала, что гуляла в розарии. Да-да, оттуда она и пришла, спустилась по дираковой лестнице.

– Чуть из-за неё не опоздали на автобус, – возмущалась Инна. – Вернее, опоздали. То есть...

Надо полагать, тут сердобольная девушка вспомнила о гибели охранника, поэтому повествование снова захромало на обе ноги.

– Что было дальше, я знаю. Спасибо, – сказал Володя. Инна перевела дух с видимым облегчением, поднялась, прошлась, прищёлкивая каблучками по трещиноватым убелённым цветками вишни плитам, пробралась по-кошачьи меж ветвей к морщинистому стволу дерева. Коротко глянула оттуда, тронула кору...

Инспектор не заметил, как оказался рядом. Стало ясно – она хочет о чём-то спросить, но не решается.

– Аришка... – начал он, осёкся, пробормотал: 'Извините, оговорился'. До того неловко получилось, что отвёл глаза. Заметил: индианка поглаживает натёкшую из древесной раны и застывшую гладким карим шариком смолу.

– Ничего, – великодушно отпустила вину индианка. – Так зовут вашу девушку?

– Так зовут жену Рэя Нортона, – буркнул Володя.

– Рэй Нортон, это который на Марсе?

– Ну, теперь-то он на Земле. К несчастью.

– Почему к несчастью?.. А, я поняла! Мои соболезнования, господин инспектор.

Ни тени сожаления в тоне её не было. Сказала, фыркнула, и вот её уже нет рядом, простучали по плитам каблучки.

'Исчезающая кошка', – подумалось Володе. С досады он отломил от ствола кусок смолы. Чувство такое, будто у самого разошлась корка на поджившей ране. Тёплый комок смолы мягко лёг на ладонь, в нём тусклым сиянием вяз солнечный луч. 'Это пока недоянтарь. Бросить в море – через пару миллионов лет будет... Э, господин инспектор! Янтарь!'

Инспектор сунул смолу в карман и живо выскочил из-под вишни – надо было догнать. В спешке получил по лбу веткой и был на прощание обсыпан цветами. Инну нагнал в аллее серебристых тополей, позвал: 'Инна!' – и, потирая лоб, пристроился идти рядом.

– Инна, куда вы сбежали? Разговор не окончен.

– Соскучилась с вами, потому и сбежала. Точно как эта ваша Арина. А вы чего за мной гоняетесь? Решили найти достойную замену? – съязвила Инна, нетерпеливо притоптывая, в ожидании пока отъедет лифтовая дверь.

– Возможно. Может, я собираюсь сделать вам предложение, – в тон ответил Володя. – Но для начала нужно разобраться с памятью Горина.

– Возможно, я откажу вам, – беспечно заявила Инна, войдя в лифт. – Заходите быстрее, прищемлю дверью. Вам повезло, кроме вас кое-кому ещё нужно разобраться с памятью Яна. С этими его инвариантами.

– Я вам не нравлюсь? – деловито осведомился инспектор, едва увернувшись от дверной створки. – Кстати об инвариантах...

– Мне не нравится то, чем вы занимаетесь. Терпеть не могу спецслужбы, – задрав нос, отрезала индианка. – Мне симпатичны люди, занятые настоящим делом. Что об инвариантах?

'Вот вам, господин инспектор. Настоящим делом. Как ни жаль, она права', – с горечью подумал Володя, и нарочито несерьёзно попросил:

– Просветите неграмотного, раз речь зашла. В чём проблема-то с инвариантами? Если все они сохранились, почему нельзя построить на них это ваше джей-преобразование, – или как там его, – и распаковать последний скан?

– Проблема в том... Приехали, выходите. В том проблема, что построить их, не имея полной расшифровки памяти, нельзя. Вы никогда не пробовали снять с огня кастрюлю с ручками изнутри?

– Кастрюлю... Почему нельзя? Я сам видел: первый инвариант – колючий лист, второй – разорванная нитка бус... Так ведь?

– Так, да не так, – ответила Инна, остановившись посреди тоннеля Гамильтона. – Это не инварианты, а всего лишь корневые образы. Вы и третий видели – ремешок ласта. От них толку мало, прежде чем строить тензоры, нужно выделить инварианты целиком, выполнить семанто-структурный синтез, посчитать коэффициенты, а уж потом...