Текст книги "Нф-100: Инварианты Яна (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

'Один Синявский всё время в стороне остаётся', – подумалось ему вторым планом.

Под пальцем ломко щёлкнуло, тенькнул выстрел, тьма ответила жестяным пустым тоном. Как и следовало ожидать, промах.

– Синявский, – сказал Володя вслух, откладывая бесполезное ружьё. 'Виделся с директором сегодня, но пытался это скрыть; возможно, был при усыплении Яна, и, мягко говоря, не афиширует это; твердит, что в расшифровке памяти ни в зуб ногой, но ой ли? На собрании, когда заговорили об утечке информации, вильнул в сторону. Не умышленно ли? В любовные интриги не лезет, но точно ли? Синявский. Всё время остаётся в стороне, – размышлял инспектор. – Остаётся... Э! Он остался один на один с Яном, когда Инна выбежала сюда – звать Сухарева. Как раз когда активизировался мозг и выросла загрузка бигбрейна'.

Инспектор выскочил из-под навеса; ему показалось, угодил под водопад. Оскользнувшись, подумал: 'Не смыло бы, действительно, в море. Воды по колено'. Не по колено, конечно, но и лужами не назовёшь.

Он взлетел по ступеням под скальный козырёк, выдохнул пар.

Жерло тоннеля заткнуто перегородкой, в ней дверь. Красноглазеет лампочкой магнитный замок. 'Вот не пустит он чужака, что тогда?' Повезло, – признали своим, впустили.

'Надо бы разобраться, как Аристотель решает вопрос: открыть иль не открыть'. Володя отёр лицо. В его энергичном выдохе больше не было заметно пара – хоть и неуютно в подземелье, но не холодно.

'Куртка промокла, к спине липнет. У входа лужа, набрызгано, мокрые следы. Инна босиком прошлёпала. Простынет. Мне-то ничего, я подогреюсь'.

Инспектор включил обогрев комбинезона и зашагал по горизонтальному колодцу тоннеля, оставляя рядом со следами босых ног индианки рубчатые следы башмаков.

'С бигбрейном надо разобраться. Прижать Сухарева – пусть показывает память Яна. Если она как кино. Но сначала припереть к стене милейшего Дмитрия Станиславовича. Та дверь?' Ошибка исключалась, по левую сторону тоннеля от самого лифта ни одной двери кроме входа в Пещеру Духов не было. А по правую – полно.

'Почему? Комнатушка Яна с гулькин нос, места между шахтой лифта и дверью хватит на десяток таких каморок. Странно. Что-то у них ещё есть за стенкой. Ладно, это после. Внутрь. Слышно, они там переговариваются'.

Толстое стальное полотно не успело отъехать в сторону, как стало ясно: не переговариваются, а переругиваются. Орут.

– Вы обязаны! – циркулярной пилой звенел тенор заместителя директора. – Иначе будет ясно, что вы саботируете! Когда вам самому надо было, вы ведь сделали это!

– Это не я сделал! – гремел бас Синявского. – Кто угодно мог!

– Парализатор! Есть! Только! У вас! – Сухарев выкрикивал, как гвозди вбивал. Стоял он спиной к выходу, сцепив за спиной руки, поэтому инспектора не заметил, иначе наверняка удержался бы от следующей реплики:

– Интересно, как вы объясните тупоголовому следаку...

– Андрюша! – подала голос Инна. Уж она-то заметила, кто вошёл, хоть и возилась у терминала.

– Подожди! – одёрнул её начальник. – Некогда сейчас. Когда войдём к Яну, тогда и ты сможешь.

– А я говорю, никто туда не войдёт! – пробасил Синявский. Он тоже заметил, что в предбанник Пещеры Духов явился ещё один человек.

– Девяносто восемь процентов загрузки, – сообщила, глядя на экран, госпожа Гладких, – судя по альфа-ритму, он вот-вот проснётся. И опять тот же сон.

– Не пу́стите?! – взвинчено выкрикнул Сухарев. – Ну, тогда я зову...

Он резко повернулся на каблуках и заметил того, кого обозвал тупоголовым следаком.

– А вот и он сам! – распалённого сварой заместителя директора нисколько не смутила оплошка. – Инспектор! Господин Синявский отказывается применить парализатор и никого не пускает к Яну! Я требую...

– Погодите с требованиями, – Володя поморщился и обратился к доктору:

– Почему вы не пускаете к Яну?

– Потому, дорогуша, что Светочка просила не входить, – строптиво пропыхтел Синявский.

– Но я слышал, бигбрейн не пустит туда никого, если действительно нельзя.

Дмитрий Станиславович выпятил подбородок и по примеру Сухарева сложил руки за спиной.

– Кто его – кхэ-хм! – бигбрейна, знает, что ему втемяшится? – не слишком уверенно проговорил он. – Что он понимает в человеческих делах?

'Кажется, я его уел, – радовался Володя. – Надо развить успех'.

Инспектор перешёл в наступление:

– А что сами люди понимают в человеческих делах? Берсеньева, к примеру. Почему вы ей верите? Давайте испробуем: откроет 'Аристо' дверь или нет. Если откроет, это будет означать...

– Ничего это не будет означать, – упрямо возразил доктор. – Вы, Владимир, я вижу, вообразили, будто наш силиконовый философ мыслит, а на самом деле...

– Ну! И что же на самом деле? – подзадорил инспектор.

– На самом деле он, по сути, наше отражение. Он состоит из наших слов, наших умозаключений, наших поступков, – всё это пропущено через логические фильтры, спрессовано, усреднено. Борьба потенциалов, понимаете? Он помнит, что Света запретила входить – минус потенциал, он слышит, что Андрей Николаевич требует войти – плюс потенциал. Конечно, с поправкой на весовые коэффициенты. Я правильно выразился, Андрей?

Почему-то заместитель директора смолчал на этот раз и даже отвернулся – вероятно, чтобы скрыть выражение лица.

'Ага, – сообразил Володя. – Что-то не так у замдиректора с весовым коэффициентом. Интересно. Ему нечего возразить, придётся мне'.

– Вот и прекрасно, – сказал он. – Если бигбрейн так беспристрастен, почему не попробовать, Дмитрий Станиславович? Не хотите, чтобы входили мы, войдите сами.

Говоря это, думал: 'Знать бы ещё зачем входить. Они вполне могут управлять аппаратным сном прямо отсюда. Зачем им внутрь? Парализатор какой-то. Что за зверь?'

– Д-дев-вян-носто д-девять п-процент-тов, – стуча зубами, выцедила Инна. Её била крупная дрожь. Сначала Володя решил, это от нервов, но потом припомнил: 'На ней всё вымокло насквозь. Простудится'.

Как бы в виде подтверждения Инна пискляво чихнула и захлюпала носом. Выглядела донельзя несчастной, и только ли оттого, что продрогла?

– Вы будете виноваты, Синявский! – суконным тоном предостерёг Сухарев.

Доктор, развёл руками, буркнул: 'Ну, насели! Ладно, раз так. Тогда вы будете виноваты', – и вытащил из внутреннего кармана пиджака прибор устрашающего вида. Белый. Пистолет – не пистолет, но очень похож. На срезе ствола множество игл.

– Анестезатор! – вырвалось у Володи. 'Вот что они парализатором обозвали', – сообразил он.

– Он самый, – мрачно подтвердил Синявский и направился к стеклянной перегородке, за которой по-прежнему, будто в диковинном аквариуме, горел свет.

– Инна, ты-то куда собралась? – спросил вдруг Сухарев.

Оказывается, индианка успела выбраться из-за стола, и направилась туда же, к перегородке, ступая на цыпочках, словно боялась кого-то спугнуть. Или ей просто холодно по кафельному полу босиком? Нет, от окрика вздрогнула, застыла. Посмотрела умоляюще.

– Я п-переодеться... – едва слышно шепнула она. – Х-холо...

– Нет! – отрезал Сухарев.

'Переодеться? В Пещере Духов?' – изумился инспектор. Маленькая эта сценка отвлекла его; момент, когда силикофлекс перед Синявским поехал в сторону, был пропущен.

– Впустил! – победно провозгласил Сухарев.

Инспектор подошёл ближе, чтобы лучше видеть, остановился в полушаге от полоза, по которому ездила сдвижная перегородка.

'И всё-таки далековато, плохо видно, что он там делает'. Но доктор не делал ничего особенного, левой рукой неуклюже расстёгивал на Горине пижамную рубашку. Правая рука доктора была занята анестезатором. Дело у него подвигалось плохо – мешали перчатки. 'Чёрные, с раструбами. Вероятно, резина или что-то в этом роде. Запястья перетянуты. Где раздобыл? Были в кармане?

За спиной инспектора Сухарев увещевал: 'Потерпи, тебе туда нельзя'.

'Я б-быстро. Я в-возьму т-только, пока он вв-в... возится, – жалобным голоском пищала Инна. – Я уже б-бы...'

'Нет'. Неразборчивая скороговорка, потом снова: 'Нет'.

Инна возмущалась: 'Он всё равно сейчас проснётся! Посмотри, что с альфа-ритмом'.

'Потому и нельзя', – нудно скрипел Сухарев.

Володя оглянулся. Индианка снова возле терминала, Сухарев у неё за спиной. Нависает. Неплохо бы увидеть, что на экране...

– А-ха! – раскатился под высоким сводом Пещеры Духов крик. Инспектор ринулся на голос.

Синявский склонился над кушеткой, позу его нельзя было назвать непринуждённой – навалился, пытаясь удержать, прижимал локтем. Игольчатым стволом парализатора норовил ткнуть в голую, синеватую в свете люминесцентных ламп, кожу. За его плечом инспектор увидел выкаченные глаза, птичий нос, распяленный в крике рот. Кто хрипит: доктор ли от напряжения, или больной, пытаясь вырваться, – не разобрать.

– Ха-ар-р! – совершенно звериное рычание. 'Всё-таки это Ян хрипит' – сказал себе инспектор.

– Выйдите оттуда немедленно! Слышите? – сдержанно покрикивал в отдалении заместитель директора, но это ничего. Пусть кричит.

Инспектор заметил на тощем предплечье Горина красное пятно. 'На сыпь не похоже, – прикидывал он. – Похоже на след от...'

– Пс-сшок! – анестезатор в руке Синявского дрогнул, дёрнулось голое плечо и тут же подалось, обмякло. Отнимая инструмент от кожи, доктор помедлил, его затянутая в перчатку рука зависла над головой Горина. Тот больше не вырывался, дышал без хрипа, глядел вполне осмысленно.

Володя проследил, как мелькнули на выразительном лице боль, страх, обречённость человека загнанного в угол, уныние. Затем Ян уставился на чёрную обрезиненную пятерню Синявского, сжимавшую парализатор.

Доктор торопился упаковать больного в пижаму, орудуя левой рукой, и всё-таки инспектору удалось рассмотреть на дряблой коже Янова плеча два красных пятна там, где раньше было одно.

'Следы. Его успокоили анестезатором не в первый раз', – отметил инспектор. Глаза Горина съехались к переносице, он мигнул раз, потом ещё, но во второй раз уже не смог поднять веки.

– Уф-ф! – отдулся, выпрямляясь, Синявский.

– Справились? – негромко спросил Володя. – Тяжелее пришлось, чем в прошлый раз?

Синявский ответил не сразу, сначала нащёлкнул на игольчатый ствол колпачок и, неловко выворачивая локоть, запихал анестезатор во внутренний карман пиджака. Всё-таки перчатки сильно мешали ему. Затем он двинулся прочь из Пещеры Духов и на ходу ответил:

– Я говорил, что в прошлый раз при анестезии не присутствовал.

– Вы кому-то другому это говорили, не мне.

Они перешагнули полоз перегородки почти одновременно, силикофлексовая переборка скользнула на место, и тут на Володю накинулся Сухарев:

– Кто вас просил лезть внутрь?! Ведь вам сказали...

– В чём дело? – инспектор довольно удачно изобразил удивление.

– Да в том, что он вас видел, и неизвестно теперь...

– Не видел, – вмешалась Инна, не повернув головы.

Она снова сидела в уголке, у терминала.

– А что видел? – Сухарев тотчас потерял к инспектору всякий интерес.

– Сам посмотри.

То, что происходило перед ней на экране, действительно заслуживало внимания. Там змеились разноцветные линии, похожие на горные кряжи, переливалась всеми цветами радуги трёхмерная модель – какой-то сложный граф. Но было и кое-что более интересное. В правой верхней четверти – окно с видео. Будто бы и невысокого качества, по углам смазано, не в фокусе, но в центральной части очень чёткое изображение – рука в чёрной резиновой перчатке, перетянутой ремешком на запястье. Рукоять анестезатора тоже вышла прекрасно, можно различить рубчики, но лучше всего – дырчатый ремешок перчатки, прекрасно видно даже резиновый шпенёк застёжки, продетый в отверстие ремешка. Стоило Володе мысленно похвалить качество изображения, как оно помутнело, двоясь.

– Заметный эмоциональный всплеск, – сказала Инна. Мёрзнуть она почему-то забыла.

– А составляющие? – спросил Сухарев. Казалось, его больше не интересует ничего, кроме экрана.

– В основном страх.

– Да, страх, – как бы невзначай вставил Володя. – Сначала была боль, потом страх, как будто его к стене припёрли, потом обречённость. Знаете, как если бы на него напали, и он заведомо знал, что противник сильнее него.

Сухарев глянул искоса, на лице его мелькнули: высокомерие, удивление, недоверие, – больше ничего инспектор уловить не успел, потому что Андрей Николаевич отвернулся, словно бы желал сверить услышанное с графиками на экране. Сверил. Видимо, сошлось.

– Откуда вы знаете? – лик Сухарева снова стало похоже на деревянную маску, глаза как щели. Амбразуры даже.

– По глазам прочёл, – изображая простодушную наивность, ответил Володя. – А что у вас там за кино?

– Это его сон, – буркнул Синявский, с отвращением сдирая перчатки.

– Чей?

– Горина, – пояснил Сухарев. Видно было, что непонятливость следователя на этот раз не вызвала у него раздражения, скорее успокоила.

Володя усмехнулся и проговорил нарочито небрежно, растягивая слова:

– То-то я смотрю, ваши, Дмитрий Станиславович, руки на экране. Понятно, чего испугался Ян. Такое только в кошмарном сне бывает. Огромные резиновые лапы. Если б ещё когти или перепонки...

Пискнул свободный терминал, осветился, на экране возник тёмный силуэт, – не разобрать, чей, – похожий на тёмный лик в золотом окладе света.

– Митя! – позвала с экрана Светлана Васильевна.

– Светочка, я был против, – принялся оправдываться Синявский, подсев к терминалу. – Меня заставили войти. Ян ничего не видел, кроме моих рук.

– Ласты, – сказала Берсеньева. Изображение прояснилось, стало видно, что заведующая отделом математической лингвистики улыбается. – Я разобралась, через десять минут буду у вас. Ничего, что вы вошли, даже к лучшему, откуда бы иначе взяться ластам? Ждите, я скоро буду.

Произнесла это и, не дожидаясь ответа, оборвала связь. Лишь через несколько секунд Дмитрий Станиславович пришёл в себя настолько, чтобы спросить у пустого экрана:

– Почему ласты?

Глава 5. Почему ласты?

Чезаре жался к стене сторожки. Не от ливня прятался – свес крыши короток, как ни старайся, всё равно вода то на плечо льёт, то, разбиваясь об асфальт, окатывает ноги. Так брызжет – достаёт до колен. Одно спасение – пузогрейка, но от неё пар, потеет стекло шлема. Проклятый намордник. Проклятый ливень. И если бы тол только он, дождь – от бога, хуже всего возня в чёрной, залитой потоками воды гигантской чаше. Начальник не из пугливых, но и он прикусил язык, когда огненный столп заметил. И то ещё увидал, как шарахнула прямо в макушку бункера ветвисторогая молния.

'Указует на грехи тяжкие, взору моему явив знамение', – шептал номер четвёртый, проникатель, наставив автомат туда, где с полчаса назад крутились в дьявольском танце мириады светлячков.

– Чего ты там бормочешь? – недовольно скрипнул в наушнике голос папаши Рода. Чезаре хотел ответить, но начальник не дождался, позвал:

– Чезаре! Ты видишь?

Как-то нервно он спросил, голос дрогнул. Рокка высунулся из-за угла, озираясь. Ко всему был готов, но что нужно видеть? Тьма. Не жаловал Чезаре 'ночной глаз', никогда не включал без крайней нужды. По шлему прошлась струя воды, намордник залило, пришлось рукавом убрать воду.

– Куда смотреть?

От прогретого рукава куртки повалил пар.

– В моём секторе, правый край, площадка у здания.

На сектора объект разделили сразу после начала грозы. Папаша Род, видать, решил, что лучше перебдеть, чем недобдеть; спать не пошёл, остался дежурить. 'Себе взял правую сторону, а мне оставил ту, что с бункером', – подумал тогда Чезаре Рокка, но возмущаться, понятно, не стал: начальство есть начальство. Мысль, что до конца дежурства всего-то минут сорок осталось, немного успокоила его. Понадеялся, – может, и не случится ничего до смены. Вдвоём как-то легче. И вот на последних минутах...

– Увидел?

Чезаре хотел сказать, что нет, не увидел, и включить ночной глаз, но приметил свечение в той стороне, где прилепилась к скалам мрачная коробка крайнего институтского здания.

Короткий сноп света плясал в дожде, удлинялся, тыкался в скалы, исчезал, потом снова появлялся чуть в стороне, иногда взблескивал звёздочкой, лучился, но спустя мгновение мерк. Казалось, он неторопливо сползал со скалы, но когда указывал вниз, было видно – парит, не касаясь земли. Присмотревшись, Рокка различил рядом с ним туманный бесформенный сгусток.

'Матерь божья! – шепнул Чезаре. – Призрак!'

Рука сама собой потянулась к нагрудному пульту, но зум не помог, призрачная фигура расплывалась в прямоугольнике визира.

Рокка включил прибор ночного видения, чертыхнулся, пуча глаза, – призрак исчез вовсе, световой конус выцвел, осталось от него багровое тление, похожее на огонёк сигареты.

– Чертовщина какая-то, – проворчал Борха, опускаясь на одно колено у входа в сторожку. Рукой он прикрывал от брызг коммуникатор.

– Что там? – спросил номер четвёртый, и подобрался, пригибаясь, поближе.

– Это кто-то из наших. Гляди.

Камера беспилотного самолёта-шпиона работала с максимальным увеличением, призрак, похожий сверху на мятый конус, неторопливо спускался по лестнице Дирака.

'Кто-то из наших', – командир сказал, потому что внутри шевелящейся фигуры светилась синяя точка – маркер системы 'свой-чужой'.

'Кто-то из наших? – потерянно размышлял Чезаре. – В брюхе у него кто-то из наших. Башку кому-то из наших отъел, теперь спускается с верхней площадки, где сидела в засаде вторая четвёрка. С ними разделался, теперь возьмётся за нас'.

Номер чётвёртый, проникатель, стиснул зубы, поднимая ствол автомата. Решил, если тот спустится донизу, а после полезет сюда...

– С ума сошёл! – прошипел папаша Род, хватаясь за ствол. – Это же кто-то из наших! Вот маркер.

Он подсунул коммуникатор, будто и без того не видно маркера, и, кажется, собирался ткнуть пальцем в экран, но вместо этого сказал: 'Экх!' – словно поперхнулся. Чезаре Рокка почудилось, что призрак заскользил вниз быстрее, развернул крылья и высунул из-под них круглую чёрную голову. Не веря своим глазам, проникатель зыркнул на командирский экран и едва удержался от крика. Голова, отмеченная синей точкой, отделилась от тела, запрыгала по ступеням, ударилась о площадку, докатилась до края и ухнула в пропасть. В ту же секунду экран коммуникатора ослеп.

– Полночь, – сдавленным голосом выговорил, словно вспомнил о чём-то, Родриго Борха.

***

Страх как темно, вверх смотреть не хо... Пол холо-о... Холодный. А это что за?.. Дверь. Это оттуда слышно: 'Хр-р! А-а! Хр-р! А-а! ' – Дядьвадя храпит. Не раз. Будить. Неразбу. И не смотреть вверх, а то вдруг там, как в кино, такие чуди... Чш-ш! Пол скрипит, дядьвадя храпит, не слышит, а чудищ нет, это дедова квартира, не лес никакой, и всё равно вве я не бу. Спят все, дядьвадь, дед спит, Ма спит, она спала вечером, когда я... Папа прогнал, сказал, спит уже, а я только посмо... Нет, прогнал, нет, сказал, и ещё раньше сказал – нет! – а я только же хотел же ласты его чёрные, настоящие, надеть хотел попробовать. Жалкоемучтоли? Когда к морю шли, не трогай, когда на пляже, не трогай, когда из моря он вылез... Ласты мокрые в каплях чёрные настоящие... Всё равно не тро!.. Жалкода? Ох, как холотемно тут, и не видно, где пороворот, налево он должен, за уго, только бы за углом никаких не было чудищ... Вот он, повороворот. Ух, как прямо в ухах – Ух! Ух! – ухает. Говорила Мама, сердце у меня быстрее. Сердце быстрее, а ласты мне не дают. Он в ластах плаваплавает, а если я надену, я не ху. Лучше даже могу. Но не даёт никогда и не даст это не честно а я сам возьму и надену но надо попробовать застёгивакак. Ну, совсем мало осталось, кладовкина две вот она, вве не бу там чу. Не тро, он сказа, а я тро! Тштихотолько. Дверь чтоб не скри-и-и! Ужас как скрипнула. А часы-то, когда разбудился: 'Хр-р-рбом! Бом! Бом!' Вспотело всё, лоб вспотел аж, когда я лежал, считал, раз-бом-два-бом, десять раз считал, бом, они били и потом ещё два. И никто не разбудился, я один. Очхорочто один, все спят. Ласты теперь мои, – не трогай, а я возьму и потро! И на пляже я потом надену, Ма увидит, не хуже него я буду плавать, и даже дальше, где нельзя, за бу, – как их? – буй-ки. Гражданеотдыхающиенезаплыва, и музыка орала: 'Какхоро Шо Быдьге Ниралом! Какхоро Шо Быдьге...' И где он их тут запрятывает?.. да, я видел, они там дальше на вис – где он тут? – на висдегвоздят. 'Лутшейрабо Тывам Синьйо Рыненазову'. Гвоздь торчит вот. И как там дальше: 'Будуято Чноге Ниралом, Стануято Чноге Нира...' Вот они, ласты, висят резиновые, настоящие... Снять! 'Есликапра Лаесликапра Лапереживу' Чш-ш... 'Переживу!' И всё. Вот они. Тяжёлые, гнутся, как пружи гнутся, как пружиновые. Резин-пружин. Но как же? Темно, застёг не вижу, не застежну. А если в кухню? Там закрыться – да! – и свет включить – да! – никто не увидит, да, только чтобы дверь не скри-и-и... Тих... О-о! Да тут как светло, луна в окно, на полу косые какие полосы большие! Лунополосый пол. Скорее в полосу ласты! Скоре! Е! Они на лапы похожи, как у гуся лапчат... Ого! Если такие большие лапы, какой тогда весь гусь? Застёжки... Чудовище, а не гусь. Вот. Тут такая штука, куда надо сунуть ногу, но... Но она большая! Провал... нога провалилась, не достать, как я застег... если такие большие лапы, какой должен быть?.. Он говорил, ты маленький, это не честно, я не виноват, что я меньше! А если затянуть застёж?.. Дырк, дырк, дырк... Дырки кончились, дальше не затягивается. Он говорил, ты маленький. А он сам большой. Это не честно! Всегда что ли так будет?.. А?! Шаги... Там, сзади... Кто-то... Ох-х! Свет!

***

Инна развернула окно расшифровки образного ряда на весь экран. Слева, поверх изображения плясали столбики индикаторов – все, кроме двух, в 'красной' зоне.

– Парадоксальный сон, – прогудел бас Синявского.

Оглянуться бы на него, но инспектор не смог оторваться от экрана. Завораживающее зрелище – чужое сновидение.

– Но ведь активность зоны Брока не падает, – возразил Сухарев.

На экране – полоса лунного света на дощатом полу, детские худые руки возятся с резиновыми дырчатыми ремешками ластов.

– Кхе! Хе-хм. И всё-таки это не сознательная деятельность, – Дмитрий Станиславович шумно дышал за правым плечом инспектора. – Он просто спит, Андрей. И будет спать часов восемь. Это я тебе гарантирую. Получил – кхе! – полную дозу. Вторую за сегодня, прошу заметить. Восемь часов как минимум, возможно, и больше проваляется без сознания. Посмотри на амплитуду альфа-ритма. И 'Аристо' успокоился.

Инспектор слышал их, но не слушал. На экране тощая детская нога – это с Яном когда-то было? – тощая детская нога, смешно вытягивая пальцы, сунулась в резиновую пасть ласты, – если и было когда-то, прошло полвека! – в резиновую пасть ласты нога провалилась безнадёжно.

'Пробует застегнуть', – думал инспектор, наблюдая за извлечёнными из памяти Горина событиями полувековой давности. 'Заметил, что не хватает дырок. Вот, значит, к чему ласты. Он увидел резиновые ремешки на перчатках доктора, и вспомнил. Ассоциация. Странно. Пятьдесят лет хранится такая чепуха. Значит, не чепуха. Они сказали, сильный эмоциональный всплеск. И я видел: страх, обречённость... Да! Обречённость, потому что противник заведомо сильнее'.

– Но почему тогда речевые центры так мощно... Не нравится мне это. Надо было у Светы спросить, что с последними сканами.

– Она сказала, скоро будет здесь, – нехотя ответила Сухареву Инна Гладких, потом чихнула, зашмыгала носом, и взмолилась:

– Андрюша, теперь-то можно мне переодеться?

Сон Горина иногда прерывался, экран темнел, потом изображение появлялось снова, и всегда с небольшим сдвигом по времени, так, будто кто-то отматывал время вспять, желая прокрутить повтор. Опять четырёхлетний мальчишка пытался затянуть ремешок, опять застывал, услышав за спиной шаги, опять оборачивался, опять его слепил вспыхнувший внезапно свет, и кто-то рослый тянул к нему руку. Рука обрастала когтями, кукожилась, зеленела, становилась похожей на лист. И вот уже не человек на экране, а куст щетинил колючки...

– Да подожди ты с переодеванием, – досадливо проворчал Сухарев и снова обратился к Синявскому:

– Вы гарантируете, что до восьми часов утра он будет без сознания? Поймите, это очень важно, чтобы не начал переосмысливать. Сны снами, но если пойдёт лавина умозаключений, построенных на разрежённых массивах данных, логические структуры сметёт как... как фигурки из спичек.

– Гарантируете... – передразнил Синявский. – Положим, я гарантирую. Ну? Что это нам даёт? Что изменится до восьми утра?

Инспектор отвлёкся от экрана, заинтересовавшись беседой. Синявский вертел в руках свою трубку, поглядывая на заместителя директора исподлобья. Тот кривил рот, с ответом медлил. Потом наконец решился:

– Многое может измениться. Света сказала, что разобралась с расшифровкой. Если мы успеем построить тензоры...

– Она всё врёт! – Инна вскочила, тряхнула головой так, что с мокрых волос полетели брызги. – Ты не понял ещё? Очнись! Она пудрит тебе мозги!

– Инна... – Андрей Николаевич попятился. – Что ты... Тебя же слушают!

– Пусть! – отчаянно пискнула мисс Гладких. – Пусть они все знают, что она морочит тебе голову, а ты... А ты и рад! Потому что ты... А она чихать на тебя хоте... А... А!.. А-чхи!

– Будьте здоровы, Инночка! – сказал от входа женский голос.

Инспектору пришлось встать, чтобы убедиться – это Берсеньева. На ней серый странного вида балахон с остроконечным капюшоном, он мокр, блестит, вода с него на пол каплет. И непонятно, давно ли Светлана Васильевна в Пещере Духов, слышала ли, что про неё говорила Инна? Если и слышала, не кажет виду, спокойна, даже весела.

'А плащ у неё тяжеленный, – отметил про себя инспектор, наблюдая, как заместитель директора помогает даме избавиться от странной хламиды. – Просвинцован он, что ли?'

Инна ничего на благопожелание не ответила. Носом шмыгнула то ли смущённо, то ли возмущённо.

– Как вы, кхе, Светочка, оделись внушительно! – с улыбкой пробасил Синявский. – Объявлена радиационная тревога?

– Нет. Но гроза там наверху просто термоядерная. По лестницам льёт, я чуть было не грохнулась, и поэтому... Инспектор, мне так перед вами неловко, я даже не знаю как.

– Что с расшифровкой, Света? – перебил Сухарев. – Вы сказали, что разобрались.

– А-ачхи! О-ох...

– Что с вами Инночка? – светло улыбаясь, осведомилась Светлана Васильевна. – Вы купались? Или резвились с кем-то под дождём?

'Нет, Света не слышала ничего, – решил инспектор. – Интересно, с чего ей передо мной неловко? Некстати этот влез со своей расшифровкой'.

– Она Владим Владимыча из воды тащила, – ответил за Инну несколько повеселевший после прихода Берсеньевой доктор.

– Ваши шуточки, Митя! – буркнула индианка.

– Какие шуточки? Ты, когда вернулась оттуда, была похожа на русалку. А от Владимира Владимировича вон до сих пор идёт пар.

Володя поспешно отключил подогрев. В самом деле – пар.

– Вам бы в сухое переодеться, Инночка, иначе воспаление чего-нибудь обеспечено, – участливо заметила Берсеньева. – Не бережёте вы себя. Такая самоотверженность!

'Всё-таки она слышала, – подумал инспектор. – И вообще Инну не любит. Ревность, как я и предполагал'.

Индианка будто и не заметила шпильки, подхватила:

– Да! Вот я и говорю – воспа... Ачхи-и! Андрей Николаевич не слушает. И переодеться меня не пускает. Вот заболею я, тогда...

– Зачем вы так, Андрей? – Светлана Васильевна наклонила голову, спрашивая. – К чему такая жестокость? Вам нравятся вымокшие девушки?

'Обе ломают комедию. Ради чего?' – инспектор отошёл в сторону, чтобы видеть обеих женщин.

– Никакая не жестокость, – оправдывался Сухарев, – Необходимость. Вы сами знаете, нельзя туда.

– Теперь можно.

Света улыбалась.

Сухарев смотрел на неё с надеждой, Синявский недоумённо, Инна исподлобья недоверчиво посматривала. Все трое заговорили разом.

– Света, есть полная расшифровка?

– Ты слышишь, Андрюша-а!.. А! Ачх-хр-хр!

– Но как же – кха! – помехи?.. Психическое состояние неустойчиво, мало ли...

– Есть?! Расшифровка!

– Андрюша! Я только переоденусь. Андрюша же!

– Я говорю, неустойчива психика, и Андрей... э-э... Николаевич против.

– Да, я против. Света, вы сами, говорили, нельзя к нему.

– Говорила, – подтвердила Берсеньева, подойдя к стеклянной стене. – А теперь говорю – можно. Расшифровки пока нет и не может быть. И помехи. Но всё-таки мы войдём, если пустит 'Аристо'.

– Конечно... Теперь-то после ваших слов он точно пустит, – буркнул психофизик.

– А вот мы и проверим, – сказала мисс Гладких, метнулась к стеновому пульту и нажала кнопку.

– Но...

Андрей Николаевич не успел возразить, да его и не слушал никто. 'Аристо' открыл перегородку, Света направилась к кушетке, а Инна, обогнав её, проскочила к дальней стене Пещеры Духов.

'Ещё одна дверь, – подумал Володя. – Как я раньше не заметил? В глаза не бросается, тоже сдвижная. Места за той стеной достаточно, метров тридцать длиной комнатёнку можно устроить. Зал. Где-то должна быть у них...'

– Там аппаратная, – подсказал Синявский, заметив, что инспектор интересуется задней дверью Пещеры Духов. – Моё хозяйство. Генераторы, преобразователи, большая катушка. Аппаратная. Хотите посмотреть?

Вместо ответа инспектор сунул руки в карманы и двинулся по направлению к аппаратной, косясь на Берсеньеву. Та склонилась над больным, поправляла одеяло. Ни дать ни взять – сестра милосердия. 'Зачем-то ей нужно было войти. Не из одного ведь сострадания к промокшим. Одеяло подтыкает показательно. Прекрасная самаритянка. Театр. Ян – как бревно. Что ей нужно было внутри?.. Да! Бусы!'

– Большая катушка в шахте. Там, дальше, – бубнил Синявский, грызя трубку. – В этих шкафах преобразователи, под коробами волноводы, а в тумбах...

– Где Гладких? – перебил инспектор.

– За шкафами каморка картографов, – пояснил Дмитрий Станиславович.

– Оттуда выход в шахту лифта есть?

– Нету оттуда выхода – кхе! – один вход.

Психофизику очень хотелось курить, но трубку не разжигал. Держал в зубах, рукою обхватив плотно, большим пальцем мял пустоту в 'чашке'. В мундштуке при каждом его вдохе посипывало. Впрочем, говорить трубка ему не мешала.

– Глухая стена, – цедил он сквозь зубы. – За ней в шахте, рядом с лифтом, моя катушечка. Соленоид – двадцать с лишним метров, вертикальный. И ещё холодильники, насосы.

– И одежда Инны Валентиновны Гладких, – рассеянно дополнил инспектор, оглядывая, лабораторию психофизика. Вид внушительный: одни стойки с модуляторами чего стоят, кожухи волноводов тоже выглядят солидно – ребристые, толщиной в руку, серые змеи. Воздух в аппаратной сух, и звуки вполне аппаратные – на фоне занудного нытья (соленоид?) попискивание (пищат генераторы) и шорох (это охладители волноводов).

– Нет, одежда Инны – кхе! – Валентиновны у неё в каморке. Там она и... Вот вы, Владимир Владимирович, если бы здесь работали, где бы переодевались, скажем, на пляж?