Текст книги "Нф-100: Инварианты Яна (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Сегодня суббота, – мрачно буркнул Сухарев.

– А? Ну да. Значит, техники отпадают. То-то я никого из них не вижу.

– Почему техники отпадают в субботу? – заинтересовался инспектор.

– Они ещё в пятницу это делают, часов после четырёх. Суббота у них выходной день. Голову могу прозакладывать, никого из них нет на территории со вчерашнего вечера. Как корова языком. Кто у нас ещё? Инженер-программист.

– Петя уехал в Венецию, – поторопилась вступиться за мужа взволнованная жена. – И он не мог. Зачем вы его?.. Чтобы Петя свёл с ума Яна Алексеевича? Да ни за что! Вы не смеете...

– Успокойтесь, Нина. Никто не собирается пытать вашего мужа. И его ведь сначала нужно поймать.

– Не переживай, Нинка, – добавили кто-то из сотрудников. – Пётр там, снаружи. Кровожадным психофизикам никак до него не дотянуться, они-то ведь здесь, внутри. Как и все мы.

– Я тебе говорил Ниночка, ты теперь... Э! Ну что такое?

– Зая, ещё раз влезешь со своими шуточками!..

'Они пока могут шутить. Господин инспектор, а не хотите ли вы удалить тех, кому всё это слушать не обязательно? Мешают', – подумал Владимир и собрался по совету Дмитрия Станиславовича разогнать собрание, но его опередили.

– Послушайте, Митя!.. – сказала психофизику полненькая женщина в тесном джинсовом костюме. Симпатичная.

– Катька, не высовывайся, – зашипели на неё. Но она строптиво тряхнула короткими светлыми волосами, сверкнула квадратными стёклами очков и обратилась к психофизику:

– Митя, нельзя ли сузить круг сразу? Уши вянут слушать, как вы друг друга гнусью поливаете. Если мы на положении заключённых, разгоните нас по камерам и вызывайте на допрос по одному. У меня нет допуска ни к чему, кроме библиотеки и кофейных автоматов, и человек я не любопытный.

Снова поднялся гомон.

– Дура, замолчи, спрячься!

– Это ты-то не любопытная?

– Катюша, вы хотите остаться с инспектором один на один?

– Она дело говорит! Какого мы должны выслушивать всякий бред?

– Я знаю, это она. Она взломала 'Аристо' через кофейный автомат. Катерина, ты круче Маты Хари. Покажи инспектору, что такое лингвисты.

– Катюха, он на тебя посматривает! Та-акой мальчик!.. Не упусти шанс, хватай его за...

'Очень кстати, – подумал Володя, снова опустив руку на кобуру – Теперь прикрикнуть на них и разогнать лишних. Если даже кое-кого отпущу зря, потом можно будет вернуть. Никуда не денутся. Зачем Берсеньева их здесь собрала?'.

– Господа! – сказал он в полный голос. '...о да!' – ответило эхо. 'Ой!' – пискнула храбрая девушка по имени Екатерина и юркнула в толпу.

– Хватит пререканий и неуместных шуток! – продолжил Володя, скользнув взглядом по застывшим лицам.

'Чего это он?' – спросили громким шёпотом неподалёку. – 'Замолчи наконец!' – зашипели в ответ.

– Не вижу смысла удерживать вас в холле, понадобитесь – приглашу. Хочу напомнить, что нарушение особого пропускного режима может закончиться плохо, причём не только для нарушителя. Вы очень поможете следствию, если не будете без крайней необходимости покидать... как называется этот корпус?

– Галилео, – ответил Дмитрий Станиславович, подойдя ближе.

– Вот именно. Галилео. Надеюсь, комнат хватит на всех? Прекрасно.

– А что делать с ве... вещами? – спросил, запинаясь, женский голос, но кто-то ответил: 'Перебьётесь без своей косметики. Слышали – особый режим?'

– Работу в институтской сети по вполне понятным причинам запрещаю. Тот, кто нарушит запрет...

– Не переигрывайте, – едва слышно шепнул старый психофизик.

Володя досадливо дёрнул плечом, но тон сбавил:

– Тот, кто нарушит запрет, возможно, лишит вашего директора последнего шанса вернуться к нормальной жизни. Я попрошу остаться тех, кто в настоящий момент имеет полный доступ к ресурсам бигбрейна, либо получал его раньше, но лишился впоследствии. Остальные пока свободны. Комнаты распределите сами.

***

Зал быстро пустел; видимо, короткий спич инспектора произвёл впечатление.

– Спасибо за совет, – шепнул Володя Дмитрию Станиславовичу, пытаясь при этом не упускать из виду одного человека.

– Да не за что, – буркнул тот. – Понимаю, роль вам приходится играть незавидную.

'Роль? – Владимир насторожился. – Запомните это, господин инспектор. Кажется, она собирается уйти? Интересно'.

– Как её отчество? – быстро спросил он у психофизика.

– Чьё? А, я понял. Валентиновна.

– Инна Валентиновна! – позвал инспектор. – Куда вы?!

Прекрасная индианка вздрогнула и обернулась.

'Испугана, вне всякого сомнения. Хотела улизнуть под шумок', – заметил Володя.

– Но вы же сами сказали, что остальные свободны, – жалко улыбаясь, проговорила Инна.

– Разве вас можно причислить к остальным? – преувеличенно весело спросил инспектор.

– А в чём дело? – осведомился, подходя, заместитель директора.

– Дело в том, что Инна Валентиновна Гладких при мне получила полный доступ к бигбрейну и воспользовалась им, – отчеканил Владимир, внимательно следя за выражением лица девушки.

'Это не испуг. Самый настоящий страх, – констатировал он. – Значит, и её нельзя со счетов сбрасывать'.

Володя оглядел тех, кто остался: 'Не так уж и много, но есть ведь и ещё... двое?.. нет, трое. О них забывать нельзя'. Жалкая попытка успокоиться не удалась. Вспомнив про одного подозреваемого, инспектор на некоторое время утратил способность дышать.

Глава 3. Способность дышать

Дышать душно, как через подушку. А-ах. Шорох. 'Тонк. Тонк, Тонк' Что-то тонкает. А-ах. Так дед дышит, когда спит. 'Тонк. Тонк'. Темно, плохо видно. Потолок далеко. У деда в доме такой. Ма очень обещала, что послезавтра оставит у деда на ночь. А-ах. Да это же я дышу! Совсем как дед. 'Тонк, тонк' Дедовы часы так тонкают, скачет тонк-тонкая стрелка. Значит уже послезавтра? Суб... меня оставили на ночь! Бота. Оставили субботничать. 'Тонк. Тонк. Тонк' Они очень страшно хрипят, дедовы часы, а потом как начнут: бом-м! Передышка. Бом-м! До-олгая передышка! Бом-м! Бить начинают в темноте страшно. А утром в субботу солнечно занавески шевелит ветер и жар вплывает теплынь лениво в комнату вместе с неслышнывсадудажешо в парке такие штуки – как колокола серые на столбах потому и слышны везде эти... Как их? Сигналы радио пик-пик-пик неслышнывсадудажешоро... Хи, как смешно дышу: А-ах! Точно как дед. Может, это не я? На ночь оставили, страшно. Ма одного не бросила бы! Она в маленькой комнате, а я здесь на диване. Её позвать.

– Ма!

И крик как в подушке вязнет страшно. 'Тонк, тонк, тонк'. Часы злые, больно от этого их тонканья в ушах, страшно очень. Звать!

– Ма! А-ах... Ма! Ма!

Это не я зову! Я совсем не так... Горло болит. Я болею? Как меня Ма больного оставила у деда ночью одного в темноте, я же не могу спать, страшно!

– Ма-а!

Из темноты вышатнулось серое, это не мама! И ещё одно без лица, как кукла-тряпка, набитая ватой, перетянутая перевязками, о-о! Стра... сшитая! Не хочу! Не хо... Убегусь! Не встаётся, не кричится, не дышится. Уберитесь, куклы! Уберитесь же! Руки тяжё-о... О! И страшные, все в жилах, костлявые, чужие руки. Почему тянутся к лицу, когда я хочу своими руками закрыть глаза?! Уйдите же!

– Ма, я не хо... О! Не хочу куклы убери мама! А-а!

'Тонк, тонк', – всё так же часы, но в комнате светло. Нет, не пришёл никто и не включил свет. Но дышать проще. Нет, сейчас не ночь, но я здесь один. Потолок далеко, но это не дедова комната, у деда шкафы-часы-люстра, а здесь пустые стены, ничего нет, как в больнице. Это сон? Нет, это куклы были во сне, а сейчас уже не сон. И не утро и не суббота и не льётся жара с балкона, потому что ничего нет, одни голые стены. И неслышнывсадудажешорохи радио нет. Одни часы тонкают. Я не сплю, это больница. Не помню. Я болею? Тогда рядом должна быть мама. Где?

Надо встать или хоть голову поднять. Почему такая тяжёлая голова и болит шея и болит горло и сухо во рту и колет внутри слева и очень тяжёлая голова?!

Пустая комната, стены светлые, потолок светится, пол холодный, как в ванной, плитки светлые и шершавые, всё светлое как в больнице, это и есть больница, хоть я никогда и не видал такой пустой в больнице комнаты. А там дверь. Очень смешная, ручки нет, замка нет, ничего нет. Её толкают?

Надо встать. Вставай поднимай сярабочий наро... Так дед будит всегда. А я не люблю, когда будят, да ещё и поют, как будто это большая радость – вставать. Я люблю, когда ма ладошу на лоб тепло положит, гладит, ерошит, хорошо. Не хочу вставать никогда. Только когда суббота и парк рядом. Тогда да. В парке на дутых колёсах самокаты, а лошади белые педальные – это для малышни, для девчонок всяких, на них не разгонишься и на машинах с педалями тоже не разгонишься. 'Москвич' на них написано кривыми буквами, как на настоящих, но самокат всё равно лучше. На нём если разогнаться, то по аллее до самого входа к тиру-у-ух! Вокруг фонтана. Да, но надо встать. Не зовётся мама, а жаль.

Ох, как плохо встаётся! Руки-ноги кукольные, как у тех, которые снились, перевязками как верёвками передавлены.

О-ох, темно в глазах, так я упаду на ходу. После боленья такое было, мама сказала пройдёт, и оно прошло, а теперь опять в глазах темно.

Кто там? Дед?

Длинная какая комната, а кровати всего две и двери две, а там какой-то дядька в пижаме на деда похож, но не дед, нет. Ха! Умру, как он раскорякой стоит, худой, руки длинные, старый как дед, возле тумбочки раскорячился. Тумбочки тоже две, одна мне, одна ему, вот эта моя... О! Ма здесь была, бусы оставила, лежат. Взять? Краси-и... Шарики красивые-жёлтые-светятся, она говорила это из смолы. Как она называла? Ян... Яну не давай, папа сказал, а почему? Я только потрогаю, они же берут, почему мне нельзя? Такие красивые, светятся, и почему-то нельзя. Это нечестно. И я ведь трогал, когда на коленях у неё, но это не то же самое, они же тогда у неё на груди. Ян-тарь они называются, я тоже Ян. Папе почему можно трогать, если они у мамы на груди? Мама – она моя! Мне тоже можно. Я возьму. Чьи это ру... Руки какие страшные! Из сна худые с жилами не может быть они не мои это как у деда того длинные в пижамных рукавах коря... А-а! Бусин...

Ки! Ки! С сухим треском: 'Ки! Ки-кик! Ки!'

– посыпались с разорванной нити бусинки, запрыгали по полу, раскатились солнечными каплями по холодному кафельному полу и вместо янтарного сияющего чуда – рваная нитка с уродливой застёжкой. И руки. 'Это мои руки?' Корявые все в синих надутых жилах на лапы птицы похожие как у страшного старика. Нет!

'Но я так и сделал тогда, я помню. И порвалась нитка, и брызнули на пол... Ох, плохо мне, темно в глазах, всё кружи...'

***

– Что вы имели в виду, когда сказали, что Ян теперь как четырёхлетний ребёнок? – спросил инспектор у Синявского Дмитрия Станиславовича по дороге в бункер.

Задать этот вопрос раньше не получилось из-за пустой болтовни у входа в Галилео. Сначала на Володю накинулась жена инженера-программиста, требуя немедленного допроса на том основании, что два месяца назад муж, когда прихворнул, открыл ей доступ к 'Аристо'. Понятно было, что никакого отношения к делу это иметь не могло, но Нина не желала сдаваться, наседала. Очевидно, хотелось ей не поделиться информацией, а совсем наоборот, поразведать кое-что на тот случай, если мужа в чём-нибудь обвинят. Избавиться от взбалмошной женщины оказалось непросто, пришлось даже повысить голос. Нина вернулась в корпус, но ей на смену явился унылый тощий блондин со списком расселения, составлять который его никто не просил. Его инспектор просто прогнал, отобрав и мимоходом просмотрев мятый исчёрканный лист. Так и выяснилось, что фамилия психофизика – Синявский, а сверх того получилось узнать, что он доктор физмат наук и начальник отдела психофизики.

'Итак, – размышлял Володя, неторопливо спускаясь пологой лестницей следом за Дмитрием Станиславовичем, – пока на подозрении кроме техников и программиста неприятнейший Сухарев, Инна Гладких, душка Синявский, Берсеньева, которая шляется неизвестно где, и – не будем забывать об этом! – сам Ян. Ещё одного кандидата инспектор пропустил умышленно – просто не хотелось даже предполагать такое! – и, чтобы побороть очередной приступ страха и отвратительного бессилия, вдохнул глубже, – пахнет-то как! – оглянулся, – бриз к морю, вечер, чем пахнет? – увидел: подступили с обеих сторон к дорожке густые заросли можжевельника и какие-то кусты с колючими листьями. Остролист?

Сделав глубокий вдох, инспектор совершенно успокоился и вернулся к мыслям о Яне. 'Правда ли, что он невменяем? Не пудрят ли мне мозги, чтобы затянуть время и, по возможности, выгородить директора? Очень удобно – симулировать сумасшествие, а затем, пока следователь натужно сводит концы с концами, спрятать информацию о работе. Вас, господин инспектор, такой расклад не устраивает. Всё равно ведь ничего у них не выйдет. И времени мало. Надо нажать на доктора. Э, да я прилично отстал!'

Дмитрий Станиславович, хоть и шёл небыстро, успел добраться до поворота, где смотровая площадка.

'Зря я тех двоих потерял, за поворотом скрылись', – укорил себя инспектор и ускорил шаг, почти побежал. На площадке – парковая лавочка на гнутых ногах, над ней белый шар кроны – цветущее дерево. Лепестками плиты посыпаны – снежно. Но нет времени любоваться видами.

– Дмитрий Станиславович! – позвал Володя. Синявский остановился на площадке короткой каменной лесенки и сразу полез в нагрудный карман.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что Ян теперь как четырёхлетний ребёнок?

'Опять полез за своей трубкой. Курит много или...'

– Кх-хм! Видите ли, я не специалист по детской психике, – стал оправдываться психофизик, уведя в сторону взгляд. – Точность поэтому не могу гарантировать. Чтобы оценить возраст хотя бы приблизительно, надо проанализировать лексикон. И даже после этого невозможно установить: четыре года или, может быть, шесть. Дети ведь – кхм! – разные.

– Пойдёмте, иначе совсем отстанем, – предложил Володя, отметив про себя, что трубку психофизик не раскурил и обратно в карман не положил, просто вертит в руках: 'Он ожидает подвоха? Хочет сосредоточиться? Боится расспросов?'

– Да, конечно, – спохватился Синявский и пошёл рядом с инспектором, оправдываясь:

– Понимаете, – кхм! – когда перед вами ребёнок, вы можете принять во внимание другие факторы. Ну не знаю: рост, пропорции, координацию движений. Представьте, вот вы встречаете ребёнка и пытаетесь определить возраст. Ведь не с лексикона начнёте! До того как ребёнок заговорит, у вас уже есть более или менее точная оценка, а тут сложнее. Но ведь когда я видел его...

– Когда? – внезапно прервал его инспектор.

Дмитрий Станиславович поперхнулся от неожиданности и глянул инспектору прямо в глаза.

– Я спрашиваю, когда вы в последний раз виделись с Гориным? Не делайте вид, что не понимаете. Из сказанного вами раньше получалось, что об амнезии директора вы узнали от Сухарева.

– А, ну да, – виновато хмыкнул доктор, опустив голову. И больше не прибавил ничего, только покашлял, как бы от смущения.

'Всё, больше на него не дави пока, иначе уйдёт в глухую оборону'.

– Ладно, доктор, об этом после. Что вы там говорили о признаках?

– О признаках? А, ну да. Видите ли, – хе-хм! – для изучения лексикона одной короткой беседы недостаточно; кроме того, нет гарантии, что воспоминания более позднего времени утрачены полностью...

Инспектор перестал слушать. Четыре года или шесть – велика ли разница? Стало понятно, что память Ян всё-таки потерял, во всяком случае, сам доктор в этом уверен, если он не первоклассный актёр. А это вряд ли. Лгал неумело. Но не исключено, что так и было задумано. Не играет ли он тоньше? Володя покосился на собеседника, увлёкшегося описанием проблемы, с коей по собственному его заявлению знаком был плохо. 'Ишь, соловьём разливается! А те двое?'

В самом конце прямой аллеи, где на фоне тёмного... – моря? неба? – белел частый гребень балюстрады, две фигурки заметил инспектор, женскую – изогнутый росчерк, – и с нею рядом мужскую. Нет, не так. Сухарев вёл, а за ним, ухватившись за локоть, семенила его подчинённая Инна Гладких; и когда пришла пора повернуть им налево, Андрей Николаевич сделал это уверенно, не наклонив головы, и спина его пиджачная осталась прямой. Это женская фигурка, чуть помедлив на повороте, изогнулась, чтобы остаться рядом. Володя на миг увидал в отдалении белое пятно лица индианки. Та, словно кошка, оглянулась, прежде чем кинуться наутёк.

Инспектор заторопился следом за ними по аллее высоких деревьев с очень светлыми зеленоватыми стволами, а рядом поспешал доктор, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. В спины им дунуло холодом; позади воркотнуло, затем глухо вздохнуло грозовым утробным голосом.

– Гроза над доломитами, – бросил вскользь Дмитрий Станиславович, и продолжил рассуждения о смешных глагольных формах, а Володя с тоскою глянул на розоватый облачный парусник, лёгший в дрейф над голфо ди Триест.

– Не туда, – остановил его психофизик. – Нам к лифту. Вот он.

'Знаю', – мысленно огрызнулся инспектор, которого вопреки всему тянуло к ограде террасы – посмотреть на маяк.

По контрасту с акварельным небом лифт произвел на инспектора гнетущее впечатление. Нет большей дикости, чем ткнуть посреди средиземноморского парка железобетонный надолб, похожий на лысый лоб зарытого в землю великана. Две ниши под квадратными надбровьями плит закрыты были тяжёлыми стальными ве́ками.

– Как вы его называете? – спросил Володя, подойдя к правой 'глазнице', где нервно прохаживался Сухарев, и ждала, обхватив плечи руками, Инна. Май, вечером холодает быстро.

– Лифт? – оживилась она. – Мы зовём его Пуанкаре. Да-да, лифт Пуанкаре. Бр-р, как тут дует. Андрей, пойдём внутрь.

– Я ждал господина инспектора, – холодно пояснил Сухарев и повернулся к стальной плите.

– Станьте лицом к двери, – попросил психофизик.

– Зачем? – удивился Володя.

– Пока 'Аристо' – кх-м! – не опознает всех, дверь не откроет. У вас допуск в бункер есть?

– Должен быть, – ответил инспектор, поворачиваясь к великану лицом. – Если Берсеньева мне его открыла. Кстати, где она? Мне нужно с ней поговорить.

– Вр-р-рау! – заревел великан. Оказалось – не спал, дремал вполглаза.

– Светлана Васильевна, скорее всего... – начала Инна, перекрикивая шум двигателя. Толстенная створка с рёвом ползла в сторону, открывая проём.

– Мы не знаем, где она, – перебил Сухарев.

'Заткнул ей рот. Примечайте, господин инспектор! В товарищах согласья нет. Индианка за милую душу выдала бы Светлану Васильевну, а он не дал. Прекрасно. Пока хватит с нас этой информации, всему своё время, доберёмся и до Берсеньевой'.

– Потому что если бы допуска у вас не было, – продолжил, будто ничего не случилось, доктор, – в лифт вас, конечно, пустили бы. В тоннель, на пляж – пожалуйста, а вот в Пещеру Духов – нет.

– Что за пещера?

– Входите же! – торопил Андрей Николаевич.

Кафель скрипнул под каблуком инспектора. В просторном зеркальном лифте он оказался лицом к лицу с доктором. Кабина ползла очень медленно.

'Лифт старый, как и сам бункер. Названия смешные. Пещера Духов!'

– Её вы сейчас сами увидите, – доктор хохотнул и тут же закашлялся. Довольно быстро пришёл в себя, после того как попался на вранье, и теперь от души забавлялся:

– Пещера Духов – хе-хм! – страшное место, – пугал он зловещим басом. – Там Аристотель правит бал. И вас тоже подправит, если вы – кхм! – ему не придётесь по нраву. Попасть в Пещеру Духов можно из тоннеля Гамильтона, но туда пускают не всякого, иначе любопытный народец по дороге с пляжа всякий раз...

– Пляж вы тоже как-нибудь обозвали? – перебил инспектор, подумав: 'У него не просто так язык развязался. Несёт его'.

– Прекратите, Митя, – буркнул Сухарев. Стоял ко всем спиной, лицом к двери. Инна тем временем восстанавливала душевное равновесие – прихорашиваясь перед зеркалом.

– Приехали наконец, – прошипел заместитель директора и выскочил из кабины, не дожидаясь, пока полностью разъедутся створки.

– Пляж мы окрестили именем Риччи, – коротко сообщил Дмитрий Станиславович. – Прошу. Нет, я после вас.

Лампы в двухсотметровом тоннеле, похожем на штрек, горели через одну. 'К пляжу направо, – определил инспектор. – Дверь там не хуже, чем наверху; даже если подобраться со стороны моря, внутрь не попасть. Интересно, зачем Ян работал в бункере? Не нашлось места в корпусах или они тут заранее готовились к худшему?'

Идти надо было налево, туда же, куда свернул Сухарев. Пиджачная его спина обнаружилась метрах в двадцати, там лампы не горели вовсе. Каблучки мисс Гладких щёлкали позади как пистолетные выстрелы, выбивая из стен короткое эхо. 'Что доктор имел в виду, когда говорил, мол, Аристотель меня подправит? Лучше бы это оказалось досужим трёпом'.

Сухарев дождался, пока остальные подойдут ближе, и нажал кнопку справа от сдвижной двери.

Стальная плита скользнула в паз со слякотным шелестом. Комната напоминала обычный офис и оборудована была вполне современно: светящийся нанодиодный потолок, три сетевых терминала на столах – новые, не чета тем реликтам, которые инспектор видел в холле корпуса Галилео. Три стены молочно-белые, одна почему-то чёрная, глянцевая, как будто и не стена, а огромный, от пола до потолка, экран. Окно во тьму.

– Это вы называете пещерой?

– Это предбанник. Пещера там, – доктор указал на тёмную перегородку. Володе почудилось шевеление во мраке, и он подошёл ближе, вгляделся. 'Нет там ничего'.

Но Сухарев, возясь с настенным пультом, обронил: 'Так вы ничего не увидите. Сейчас', – надо думать, исподтишка следил за чужаком. Пискнул зуммер, Володя вздрогнул от неожиданности, – не пустой экран был теперь перед ним, а стеклянная перегородка.

– Кто это? – спросил он, рассматривая человека на больничной кушетке.

– Вы хотели увидеть Яна?

'Нехорошо улыбается Андрей Николаевич. Но это как раз не странно, инспектора уважать ему не за что'.

– Я хотел не увидеть Яна, а увидеться с ним. Это не совсем одно и тоже. И поговорить с ним хотел, если вы не возражаете.

– Возражаю, – ответил заместитель директора, надменно задрав подбородок.

– Это ещё почему? Объяснитесь, – потребовал инспектор, следя краем глаза за Инной. Похоже, та беседой не интересовалась. Вошла и тут же уселась за терминал. Клавиатуру не трогала.

– Но Владимир... кхе-хм! – вмешался Синявский, – простите, как ваше отчество?

– Давайте договоримся, что его у меня нет.

– Давайте, – обескуражено согласился доктор, – Влади... Нет, я так не могу, неудобно разговаривать. Я тогда буду вас называть Владимиром Владимировичем.

– Владимировым, – вставил, криво ухмыляясь, Сухарев.

'Они решили меня позлить? Ну-ну'.

– Владимир Владимирович, я ведь говорил вам, что с Яном – хм-м! – беседовать бесполезно. Кроме того, это опасно для психики.

– Ничего, я попытаюсь пережить.

– Для психики Яна, я хотел сказать. Представьте, вы просыпаетесь, чувствуя себя четырёхлетним мальчишкой, встаёте и видите в зеркале...

– Хотите сказать, он просто спит? – усомнился Володя. Человек на кушетке походил на мертвеца. Ярчайший свет прямо в лицо, а он хоть бы шевельнулся. 'Лежит, как на столе в морге. И правда ли вообще, что это Горин?'

– Это аппаратный сон, – скучно пояснил Синявский, правильно истолковав вопрос. – У него сейчас если под ухом – кхе! – из шестидюймового орудия грохнуть, не проснётся. Да и нельзя его будить, видите ли...

– Андрюша! – возбуждённо пискнула Инна. – Вот она где, нашлась! Так и думала, что она там.

'О ком разговор? Этот не сразу отреагировал, сначала одарил меня взглядом. Как кинжалом сунул. А, понятно, это о Берсеньевой. Сухарев хотел скрыть от меня, а Инна не дала. Прекрасно!'. Грех не воспользоваться моментом, что инспектор и сделал, – спросил:

– Где она?

Инна, уступая место за терминалом начальнику, ответила с видимым удовольствием:

– В Энрико Ферми.

– Это верхний корпус? Что там? – спросил Владимир, пытаясь одновременно разобрать, что пишет Сухарев, и что ему отвечают.

– Бигбрейн, – ответила Инна. – Лаборатория матлингвистов. Светлана Васильевна у себя.

А на терминале:

'Света, мы у Яна. Нужна помощь. Надо определить...' – успел разобрать инспектор, потом строчки рывком уехали за экран, остался хвост ответа Берсеньевой: '...этим и занимаюсь'.

Андрей Николаевич обернулся, перехватил взгляд инспектора, скривил губы и снова уткнулся в терминал.

'Чужой мои читает письма', – прочёл его сообщение Володя, и поморщился, припомнив, что там дальше по тексту.

'Пусть', – коротко ответила Светлана Васильевна.

'Может, тогда голосом?' – спросил заместитель директора.

Вместо ответа в углу экрана возникло окно, в нем – подсвеченное лицо Берсеньевой.

– Потому что всё равно Владим Владимыч рядом, как раз у меня за спиной, – поспешил предупредить Сухарев.

– Владим кто? – рассеянно переспросила Светлана Васильевна. Видно было, нечто занимает её куда больше разговора.

– А, вот вы о ком! – сказала она, отвлёкшись на миг, и снова вернувшись к неведомому занятию. – Господин инспектор, моё почтение.

– Светлана Васильевна, – произнёс официальным тоном Владимир, – я должен задать вам несколько вопросов.

– Вопросов и даже несколько? Вам придётся подождать, я очень занята.

– Но избранная вами линия поведения...

– Бросает тень на мою репутацию? Пусть. Есть вещи поважнее вашего мнения обо мне и о моём поведении. Мне действительно некогда, память Яна важнее.

'Как Сухарев на неё пялится!' – заметил мимоходом Володя, и сказал:

– Разговор не займёт много времени, давайте я зайду к вам, если вам действительно некогда.

– Не зайдёте, – отрезала Берсеньева. – И не только вы. Никто не зайдёт к Аристотелю, пока я не решу, что можно.

'Она снова между делом что-то выстукивает. Клавиши трещат, в микрофон слышно'. Внезапно инспектора осенило: 'Память Яна, она сказала! Сухарев спрашивал её, она ответила, что как раз этим занята. Они сделали новый скан!'

– И что там, в скане? – быстро спросил он.

Андрей Николаевич втянул голову в плечи. Не справился с собой.

– Та-ам?.. – протянула Светлана, не поворачивая головы. – В скане? В сканах, вы хотели сказать. Шум маловразумительный, но есть островки. Слышите, Андрей? Понимаете, что это значит? Изолированные области. И кроме них – регуляризованные тёмные массивы, с которыми и так всё ясно. Кажется, я поняла, что произошло. Поэтому никто, кроме меня, не подойдёт к 'Аристо', пока не закончу расшифровку и не построю инварианты преобразования.

– Вы закрыли доступ к массивам? – спросил Сухарев, растягивая слова, как будто не верил.

– Да, – ответила Берсеньева. Окно с её изображением исчезло.

'Поговорили, – подумал Володя, изучая застывший лик Андрея Николаевича. – Она довела идола до полной одеревенелости. Ну-ка, я его шевельну'.

– Вас лишили доступа к телу, господин заместитель директора?

И без того рельефный лик идола стал ещё рельефнее – поползли вверх брови.

– К телу? – удивился он и непроизвольно глянул туда, где лежал Ян. – Не к телу, а к расшифровкам скана памяти. И не ко всем фрагментам расшифровок, а к части. И не лишили доступа, а запретили что-то менять. И не только мне, а и всем нам.

– Как же Светлана Васильевна смела монополизировать память директора?

Нет, не заметил Сухарев иронии и на провокацию поэтому не поддался.

– Смела, как видите, – просто ответил он. – И не память она монополизировала, а право на расшифровку, но уж это сделала аппаратно. Да, Свете смелости не занимать.

'Определённо, он к ней неравнодушен. Это тоже возьмите на заметку, инспектор'.

– Ну, а если я, к примеру, взломаю дверь или влезу к 'Аристо' через окно?

– Аристотель – кха! – живёт в подвале, там окон нет, – дал справку Дмитрий Станиславович. – И я сомневаюсь, что у вас получится взломать дверь, даже если прихватили гранатомёт.

Инспектор пропустил замечание мимо ушей, мысль, до того времени шедшая вторым планом, заняла его внимание полностью, стало не до обмена шпильками.

'Похоже, их всех беспокоит не состояние Яна, а содержимое его памяти. Если только возня, которую они затеяли, не часть сговора. Не морочат ли вам всё-таки голову, господин инспектор? Не к телу, говорит, лишила доступа. А к телу? Может, Ян вообще мёртв'.

– Андрей Николаевич, – проговорил он нарочито спокойно, – я требую, чтобы вы немедленно разбудили Горина.

Сказав это, Владимир сделал пару шагов к стеклянной стене, соображая походя: обычное ли стекло или сапфировое, или модный силикофлекс? не сдвигается ли перегородка? а если сдвигается, то как?

– Дорогуша! Кхе! Кхе-хм! Я ведь вам говорил, его нельзя просто так будить, – прогудел, заступив дорогу, Синявский. – Это для психики очень опасно. Вот Светлана Васильевна разберётся с инвариантами, попробуем обратный перенос, тогда и...

– Нельзя, слышите вы? – возмущённо пропищала Инна Гладких. – Андрюша, останови его!

– Знаете, Владим Владимыч... – начал, выдвигаясь из-за стола, заместитель директора.

'Ага, в этом мнения не расходятся. Сговор'.

– Не знаю! – со всей жесточью отрезал инспектор. – Вы вчетвером тянете время и пытаетесь сбить меня с толку, но больше не выйдет. Откуда мне знать, что ваш директор жив? Почему я должен верить басням об аппаратном сне и потере памяти? Правильно ли я понимаю, что аппаратный сон вы можете прервать и возобновить в любой момент?

– Да-а, – неуверенно протянул Синявский.

– Правильно ли я понимаю, что сон этот вызван действием излучения, а излучателями управляет 'Аристо'?

– Митя! – скрипнул тенорок Сухарева.

– Кхм! Правильно понимаете, – ответил психофизик, не обращая внимания на предупреждение. – 'Аристо' здесь абсолютно всем управляет, в разумных пределах, конечно.

'Не факт', – сказал себе инспектор, и задал отвлекающий вопрос:

– Тогда где излучающая аппаратура? Я вижу голые стены, кушетку и на ней тело, похожее на труп.

Инна нервно хихикнула, физиономия Сухарева осталась непроницаемой. Синявский ответил с улыбкой:

– А вы ожидали увидеть гирлянды из проводов, шкафы с электронным хламом, параболические антенны и... Ха-кха! И прочую дребедень? В стены вмонтирована система мощных управляемых излучателей.

– А стекло?

– Митя! – опять вмешался Андрей Николаевич, но старый психофизик отмахнулся: 'Отстаньте с вашей конспирацией', – и, ткнув пальцем в перегородку, сказал:

– Силикофлекс. Слышали о таком?

'Понятно, – огорчился Володя. – Силой не пробиться, надо уговаривать'.

– Так вот, – хе-хм! – дорогуша, перегородку сдвинуть я не дам и дверь не открою. Говорю вам как врач...

'Стало быть, она сдвигается, – удовлетворённо констатировал инспектор, не слушая, что Синявский говорит как врач. – Понятно-понятно. Опасно для психики и всё такое прочее. Но раз тебя беспокоит здоровье больного, с тобой можно поторговаться'.

– Дмитрий Станиславович! – перебил он. – Я и не просил пустить меня внутрь. Разбудите Яна, только и всего. Ненадолго. Дайте ему очнуться и сразу усыпите. Психика выдержит, ведь выдерживает она сны. Нет, я именно настаиваю. Требую. Вы понимаете, если у меня сложится впечатление, что вы сознательно вводите меня в заблуждение...