Текст книги "Нф-100: Инварианты Яна (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вы кликнете своих людей? – вклинился Сухарев. Явно нарывался на скандал, но инспектор даже не повёл бровью.

– Так что же, доктор? Вы слышите меня? – настаивал он.

– Да, – буркнул Синявский. – Я слышу. Придётся подчиниться давлению. Я разбужу его ненадолго, но когда увижу, что... Кхе! Позвольте, Андрей, я сяду. Что? Не хотите, так я за другой терминал. Видите, инспектор настаивает.

– Я снимаю с себя всякую ответственность, – заявил Андрей Николаевич.

'Снимай-снимай. Не то ещё снять придётся. Ответственность он снимает', – злорадствовал Владимир.

– Может, не надо, Митя? – тихонько проговорила сердобольная индианка.

– Ничего, я осторожно. Действительно, видит же он сны. Одним кошмаром больше, одним меньше.

– Послушайте, господин Владимиров, – Сухарев не говорил, а шипел. – Вы угробите его личность, а заодно и дело всей его жизни! Поймите, активируется сознание, Ян начнёт переосмысливать сны, запустится распаковка памяти...

– Распаковка? – заинтересовался инспектор. – А вы хотели убедить меня, что память Горина стёрта. Теперь выясняется, что не стёрта, а запакована. Где она содержится?

– Не пытайтесь поймать меня на слове! – взвился заместитель директора. – Когда я вам это говорил, сам так считал. Слышали же, что рассказала Света?! Ведь вы через плечо заглядывали! Чёрт вас возьми с вашими провокаторскими штучками, Владим Владимыч Владимиров!

– Ну, хватит! – оборвал его инспектор. – Прекратите истерику.

– Андрей, успокойся, – упрашивала Инна, пытаясь оказаться между инспектором и Сухаревым. – Митя обещал, что сразу усыпит.

– Вот именно, – пропыхтел Синявский, не отвлекаясь от монитора. – А вы, господин неверующий, следите лучше за больным. Второй раз будить не стану. Пропустите момент – ваша вина.

Володя приник к прохладному силикофлексу.

Человек на кушетке шевельнулся, приподнял подбородок, приминая затылком подушку, что-то беззвучно сказал. 'Жаль, не слышно, что говорит', – подосадовал инспектор, но услышал сзади, должно быть, из динамиков терминала, неразборчивое хрипловатое бормотание: 'Ма, я не хо!..' – потом тот же голос выговорил громче и явственней: 'О! Не хочу куклы убери мама!', – и тут же сорвался на крик: 'А-а!'

Голова на подушке дёрнулась, человек зашарил свешенной рукой по полу.

– Дмитри... Митя, немедленно усыпляй его! – нервничал Сухарев. – Инспектор, вы налюбовались?!

Но Володя не ответил, следил, как поднимается оживший труп. 'Залысины, короткие волосы дыбом, птичий нос. Это Горин? На вид – лет пятьдесят с лишком; рост выше среднего; нос длинный, прямой. Губы прямые, тонкие...'

Разбуженный после аппаратного сна мужчина был смешон. Напоминал переполошенную цаплю, так же неуклюже переступал с одной кафельной плитки на другую босыми худыми ногами. Пижама висела на нём, как на огородном пугале, глаза...

'Он испуган, станет кричать. Нет, сдержался. Сюда смотрит. Он видит нас?'

– Он нас видит? – спросил Володя.

– Зеркало, – коротко пояснил со своего места доктор.

– Усыпляй его наконец! – взмолился Сухарев. – Он увидит себя, это шок... Всё будет искорёжено, он всё забудет!

– Он не узнает себя, – спокойно ответил Синявский.

'Он нас не видит, перед ним зеркало. Ян видит себя, но не узнаёт. Значит, Синявский не врал. Чего боится Сухарев? Что будет искорёжено? Что забыто? Почему?'

Горин отвернулся от зеркала.

'Что-то нашёл. На тумбочке...'

– Там бусы остались, – шепнула Инна.

Владимир покосился на неё – стояла рядом: 'Встревожена, удивлена. Узнала бусы? Не её ли собственность?'

В этот момент Ян Алексеевич потянулся к бусам обеими руками и схватил их, надо сказать, довольно неловко.

– Синявский, усыпляй его, я приказываю! – не своим голосом выкрикнул заместитель директора.

По полу комнаты запрыгали жёлтые шарики, инспектору послышался дробный перестук. Градины по стеклу.

– Уже сделано, – отозвался доктор.

Инспектор отвлёкся всего-то на секунду – обернулся к Синявскому, когда же снова глянул сквозь силикофлекс, нелепая тощая фигура в пижаме оседала, словно марионетка, которой разом обрезали нити.

Инна охнула: 'Ох, упа!..' – и прижалась лбом к перегородке.

Но Горин не упал, опустился мягко, руками на кушетку, головой на руки. Так и остался сидеть на полу возле кровати в чудовищно неудобной позе: одна нога подвёрнута, другая вытянута.

– Точно как в прошлый раз, – прогудел у него за плечом голос доктора.

'То есть, ты сам и усыпил Горина в прошлый раз? Или я спешу с выводами? Он мог иметь в виду, что Горин, когда его нашли, сидел на полу возле кушетки в такой же позе. Спросить? Нет, так не пойдёт, время прямых вопросов не пришло, слишком мало знаю', – инспектор заставил себя отнять ладони от прозрачной, как стенка аквариума, преграды, сунул руки в карманы, повернулся к Синявскому и спросил:

– И что же, доктор, так и будет больной на полу сидеть?

– Зачем же? Сейчас мы – кхм! – с Андреем Николаевичем его уложим, вдвоём будет проще.

– Я вам помогу, – предложил Володя.

Сухарев буркнул что-то, Синявский отнёсся к инициативе инспектора с видимым равнодушием, ответил: 'Да-да, конечно', – а Инна, похоже, не слушала. Так и стояла, прижавшись к силикофлексу лбом.

– Я открою, – сказал Дмитрий Станиславович. – Инночка, – кхе-хм! – позвольте...

Внезапно пискнул один из терминалов, его экран осветился. В правом верхнем углу – окно коммуникатора. Инспектор не успел туда первым, Сухарев опередил.

– Что там у вас? – спросила Берсеньева. Приблизив лицо к экрану, всматривалась, будто это могло помочь ей разобраться в происшествии.

– Синявский разбудил Яна. Инспектор заставил, – сообщил Андрей Николаевич.

– Знаю. Я спрашиваю, что делал Ян? Что он видел? Ну же, быстрее соображайте!

– Что видел? Да почти ничего. Себя видел в зеркале, но это не страшно, ведь...

– Что ещё? – перебила Берсеньева.

– Говорю, почти ничего. Его усыпили. А в чём дело, Света?

– Не то! Что-то ещё было! Что?

– Он нашёл на тумбочке чьи-то янтарные бусы, – сказал, придвинувшись ближе, Володя. Сухарев и не думал уступать место, но ничего. Можно и так. Лицо её видно хорошо, остальное не так важно.

– Бусы, – повторил Володя, – кто-то там оставил. Ян Алексеевич их нашёл и взял. Но была оборвана нитка, или он сам случайно порвал.

– Он не соразмеряет усилий, – негромко подсказал доктор Синявский.

'Потому и порвал бусы. Но не факт, не факт! Не отвлекайтесь, господин инспектор. Главное – её реакция'.

– Бусы, – Берсеньева кивнула. – Вот в чём дело. Теперь понятно.

– Светлана Васильевна, объясните, что случилось, – потребовал заместитель директора.

– Резкие изменения. Вся память наизнанку, понимаете, Андрей? Как если бы сканировали, применили преобразование, а потом перенесли обратно. И это не шум, прослеживаются регулярные структуры.

– А дешифровка?

– Нет, к сожалению. Никаких ассоциаций. Это не человеческая память, какая-то чушь. Везде, кроме изолированных областей.

– Мис-ти-ка... – сдавленным голосом протянул Сухарев, потом спохватился:

– А изолированные области?

– Без изменений. Понимаете, у меня возникло впечатление...

Света замолчала.

– Ну, говорите же! – не сдержался инспектор. Стоял за спиной Сухарева, опираясь одной рукою на стол.

– Я думала, кто-то пытался восстановить личность. Построил тензоры и натравил Аристотеля.

– Никто, кроме Мити, не подходил к терминалам, – заявил Сухарев.

– Андрей, вы намекаете, что это я? – оскорбился доктор. – Абсурд! Кха! Кха! Светочка, ты ведь знаешь, я в этих ваших фокусах с памятью ничего не смыслю. Да у меня и времени-то не было! Всего с минуту сидел... Все видели! Меня попросили разбудить, я – кха! – разбудил. Вы, Андрей, приказали усыпить, я...

– Успокойтесь, Дмитрий Станиславович, вас пока ни в чем не обвиняют, – сказал инспектор, думая при этом: 'Не так чтобы совсем ни в чём, но и это сейчас не главное. Это и потом не поздно. А вот что на уме у лингвистки?'

– Вы что-то хотели сказать, Света, – напомнил он Берсеньевой.

– Я хотела сказать, что ошибалась. Оставьте Митю в покое, он ни при чём. Я знаю, кто виноват.

– Кто? – спросил, выпрямляясь, Сухарев.

'Чего-то идол опять напрягся', – приметил инспектор.

– К Яну пока не входите и не будите его. Вы слышите, Митя, я к вам обращаюсь. Надо проверить. Я попробую разобраться, ждите.

– Светлана Васильевна! Всё-таки скажите, кто, по-вашему, виновен? – спросил Володя, загодя повернувшись так, чтоб видеть всех троих.

– Что вы... Она же обещала разобраться. Зачем вы?.. – залепетала Инна.

– Царь Эдип, – ответила Берсеньева и отключилась. Померк экран.

Глава 4. Померк экран

Воздух в сторожке нагрелся быстро, десяти минут не прошло, после того как закрыли дверь и включили электрокамин. Вместо разбитого стекла пришлось сунуть кусок картона, но это ничего, всё равно со стороны улицы нет угрозы.

На экране коммуникатора чисто, тишь да гладь. Всё спокойно на объекте, и можно бы вздремнуть, как те двое, пока дежурит Чезаре, но... Командир непроизвольно поёжился. Хоть и тепло, но не по себе. Как там Рокка? Врубил, небось, пузогрейку, и таращится во тьму. Паршиво вот так вот вечером дежурить, особенно когда неизвестно, чего ждать от этих. Паршиво, слов нет, но дежурный хотя бы видит что-то кроме чёртовых стен. 'А сидеть, как я тут, ещё хуже, – решил Борха. – Выйти к нему? Проверяю, мол'.

Он надел шлем, повозился с замками и разъёмами, включил подогрев и 'ночной глаз', поднялся, побродил, разминая ноги, прихватил автомат и вышел на крыльцо, аккуратно прикрыв за собою дверь.

– Командир! – прозвучал в наушнике голос номера четвёртого. – Ты видел эту хрень?

'Я и тебя-то не вижу. А, вот он ты', – подумал Борха, приметив за углом краешек шлема.

– О чём ты? – спросил он.

– Матерь божья, сколько их!

– Кого? – папаша Род на всякий случай снял автомат с предохранителя и осмотрел купы деревьев, дорожки и коробки корпусов 'ночным глазом'. Ничего подозрительного.

– Бункер! Над бункером!

'То есть, над лифтом', – мысленно поправил подчинённого командир, посмотрел внимательнее, но опять ничего подозрительного не обнаружил.

– Не вижу.

– Ослеп, что ли? Простым же глазом...

'А! Я понял', – Борхе отключил прибор ночного видения и ругнулся от изумления:

– Твою в бога душу мать!

Мерцающий столб поднимался над бетонной плешью, облитой светом новорожденного месяца.

– Метров тридцать-сорок высоты, – шепнул Борха. – Он шевелится!

– Шевелится? Зум включи!

Родриго поступил, как советовали, и выругался вторично, на этот раз нецензурно. Мириады тусклых огоньков вертелись над бункером, пляска их поначалу казалась беспорядочной, но, приглядевшись, командир различил в мельтешении сложные узоры и уловил ритм.

– Повелитель мух! – проговорил Чезаре и забормотал что-то похожее на молитву.

– Заткнись! – приказал ему Борха. – Светляков не видел?

Как ни старался, а дрогнул голос. Жутко ведь.

– Ты не знаешь, – сипел в наушнике голос номера четвёртого. – А мне перед высадкой в Могадишо Кэн, взводный мой, трепал про огненный столп. Он видел.

– В Могадишо?

– Да нет, в Церне.

– Какого чёрта он забыл в Церне? – спросил Родриго, чтобы хоть что-то спросить. Болтовня успокаивает.

– Такого же, какого мы здесь забыли. Точно такой же там был огненный столп, а потом ка-ак бздануло... Кэн три недели провалялся в госпитале, свезло. Выжил, потому что как раз сидел в капонире. Там полгорода разом высадило в тартарары, воронка была такая, что...

– Видел.

– Одно дело в новостях видеть, а другое – в натуре.

Папаша Род, которого болтовня подчинённого не успокоила нисколько, собирался ещё раз приказать Чезаре заткнуться, но не успел раскрыть рот. Ярчайшая вспышка ослепила его, всё вокруг сотряс громовый удар, как будто треснуло и обвалилось кусками небо.

***

Море ворочалось у ног, скрипя мокрой галькой. В лицо Володе бросало порывами ветра солёную водяную пыль. Странно: у кромки прибоя кажется, что дует с моря, но серые сумрачные тучи наползают сзади, от гор, неся в разбухших чревах грозу. Темень. В море кормовые огни катера, над ними тонкой долькой месяц. И на пляже фонарь.

– Будет шторм, – сказал Сухарев, подойдя к парапету набережной.

Володя нашёл маяк – серый в ночи, торчащий над обрывом нелепой античной колонной, угасший навсегда, потерявший смысл существования, – маяк ждал шторма спокойно. Его слепые, с мутным лунным бликом стёкла таращились в морскую даль, откуда к причалам Гриньяно никогда больше не придёт по маячному лучу яхта.

– Пора его снести, – сказал Сухарев, словно прочёл мысли. – Не горит уже четвёртый год. На любой скорлупке есть спутниковый навигатор, кому теперь нужен маяк? Торчит как рыбья кость в горле, вид на Мирамаре портит.

Инспектор едва удержался от грубости. Спросил:

– Зачем вы меня сюда вытащили?

Пять минут назад, сразу после усыпления Яна и разговора с Берсеньевой Сухарев потребовал конфиденциальной беседы. Не хотелось терять из виду Горина, но заместитель директора был настойчив, буквально выволок за собою на пляж.

– Здесь нас не слышит 'Аристо'.

– Распустили вы Аристотеля, слишком много воли дали, – съязвил Володя, но Андрей Николаевич не заметил сарказма.

– Это правда, – ответил он. – Горин придумал отдать ему полный контроль над сервомеханизмами, и вот до чего мы докатились в итоге. Шагу не ступить без визы этого болвана, слова не сказать.

'А здесь, значит, можно сказать, – сообразил инспектор. – Не опасаясь, что поверят слова аристотелевой логикой. Ну давай, давай. Что ты там от меня хотел?'

– Вас если послушать, получается, что во всём виноват Горин, – сказал инспектор, всматриваясь в лицо собеседника. Облака оставили от новорожденного месяца тусклое пятно, уследить за мимикой при таком освещении нереально. Однако тон ответа не оставлял сомнений – всё-таки удалось на этот раз задеть Сухарева за живое.

– А кто ж ещё? – огрызнулся тот. – Кто управляет авторитарно, несёт полную ответственность за результаты.

– И каковы результаты?

– Вы о чём? – с подозрением переспросил заместитель директора. – Сами знаете. Или вы о научных?

– Вот именно, – слукавил Володя, думая при этом: 'Надо бы вытащить его вон туда, под фонарь'. И попросил:

– Расскажите, что такого в работе Горина? Из-за чего горит сыр бор?

Инспектор побрёл вдоль набережной, похлопывая ладонью по парапету, к одинокому зарешеченному фонарю.

Сухарев тащился за ним, как собачонка на привязи, невнятно и многословно оправдываясь, что, дескать, он бы и рад дать господину инспектору подробные пояснения, но опасается, что уровень знаний упомянутого чиновника недостаточен для того, чтобы, так сказать, охватить вопрос. И даже оценить результаты хотя бы в общих чертах.

Фонарь в решетчатом колпаке висел над плоской крышей небольшого павильона, похожего на торговый лоток: о трёх стенах, чин по чину. На высоком прилавке инспектор с удивлением разглядел три или четыре ружейных приклада. 'Да это тир! К чему он здесь?'

– Кому пришло в голову устроить здесь тир? – спросил он.

– Это Горина затея. Палатка и ружья валялись в кладовой, труднее всего было раздобыть пульки, но если Яну Алексеевичу что-нибудь втемяшится...

Андрей Николаевич снова принялся извиняться и оправдываться, что не сможет удовлетворить желание инспектора – ознакомиться с предметом научных изысканий Горина. Прихоть похвальная и даже достойная уважения, но прыгнуть выше головы невозможно и...

– Вы идиотом меня считаете? – перебил его Володя. Лик индейского идола, ярко освещённый фонарём, дрогнул.

– Всё-таки хотите потратить время даром? – процедил сквозь зубы Сухарев. Глаза у него, как прорези деревянной маски, в них искры фонарного огня; у крыльев носа презрительные складки. – Что ж, я расскажу. Что вам известно о векторных расслоениях? Вы знакомы с частными случаями применения теоремы Артмана? Конкретно – с тем случаем, когда расслоение становится локально тривиальным? Командир ваш, когда ставил задачу сегодня утром, довёл до вас информацию о поведении касательных пространств кусочно-гладкого орбиобразия в окрестностях особых точек? А о топологии Зарисского вы имеете представление?

– Погодите, не так быстро. Расслоение, как мне кажется, всегда локально тривиально. Или вы сейчас не о векторном? А топология Зарисского тут к чему? – удивился инспектор.

Видимо, была ни к чему. Сухарев осёкся, пожевал губами и потом без всякого перехода заговорил по делу, не злоупотребляя терминами.

Выяснились интереснейшие подробности. Пяти лет, оказывается, не прошло с тех пор, как Ян Горин вместе с частью сотрудников разгромленного института математики явился в Италию. Как-то он убедил местные власти, что исследования имеют узкоспециальное значение и никакой угрозы не представляют, поскольку неприменимы на практике. В известной степени так и было. Так и остались бы преобразования Яна теоретическими вывертами, если бы в Триесте он не встретил Синявского. Дмитрий Станиславович бедствовал, находясь в Италии на нелегальном положении после трагедии в Церне. Нужно было выдумать общую тему, чтобы оправдать существование в институте математики отдела теоретической физики и при этом максимально дистанцироваться от гиперструн и обобщённой теории взаимодействий. Решение, если верить Сухареву, подсказал Сухарев.

– Вы-то как в Триест попали? – внезапно заинтересовался инспектор.

– Не стал ждать, пока меня сошлют на Баффинову землю. Знаете же, что случилось в Нижегородском институте физиологии мозга? Вы должны знать. Мы решили, что Адриатика лучше моря Баффина.

– Кто это 'мы'?

– Оставьте, – поморщился Сухарев. – В печёнках сидят проверки лояльности. Это легко вычисляется, достаточно взять список сотрудников отдела топографии мозга.

– Инна Гладких тоже с вами приехала?

– Инна была тогда аспиранткой Горина. Ян не считал её особенно толковой, но после того, как я дал ей новую тему, стал относиться иначе.

– То есть, и она тоже должна быть вам благодарна?

Ирония разбилась вдребезги о панцирь самодовольства господина заместителя директора. Он стал подробнейшим образом описывать суть учредительной инициативы, в результате которой появился институт математики и теоретической физики в его нынешнем виде.

Оказывается, именно он, Сухарев, сумел найти точки соприкосновения специальных разделов квантовой теории поля, которыми занимался Синявский, и кружевных пространств с ослабленной метрикой – предмета научных интересов Горина. Позднее, ознакомившись с данными сканирования мозга, привезёнными Сухаревым из Нижнего Новгорода, Ян заинтересовался, и, в конечном счёте, поэтому и согласился возглавить новоиспечённый институт. Вот так, можно сказать, случайно и образовалась почва, на которой выросло открытие – преобразования Горина.

Слушая о преобразованиях, Володя провёл ладонью по прикладу пневматического ружья (случайно подвернулся под руку, показался влажным), вдохнул солоноватый воздух (тоже влажный, и не от морской пыли, просто будет дождь) и подумал: 'Понятно, почему Яну, а не Сухареву взбрело в голову устроить здесь тир, у этого в голове одни учредительные инициативы и преобразования. Спору нет, материал интересный – расшифровка воспоминаний, взятых напрямую из волновых срезов мозга. В принципе, получается у него складно: физическая часть, исследование суперпозиции волн – Синявский; распаковка данных – Горин со своими преобразованиями; а моделирование и интерпретация – он сам. Минутку. Есть ведь ещё лингвисты! Почему он всё время умалчивает о роли Берсеньевой? Возьмите это на заметку, господин инспектор'.

Сухарев не унимался:

– Выяснилось, что человеческий мозг, извлекая информацию из долговременной памяти, многократно выполняет преобразование всего массива данных, и пользуется при этом конечным набором базовых воспоминаний. Мы называем их инвариантами Горина. Инварианты индивидуальны, формируются в раннем детстве. Можно сказать, они и составляют основу личности, если мы примем как данное, что личность – это комплекс воспоминаний и привычных рефлексий. Представьте теперь: мы считываем полную картину мозга, выделяем инварианты, строим по ним тензоры преобразования и последовательно применяем их. Массивы данных, которые мы получим, и будут полным слепком личности, причём уже в развёрнутом, пригодном для расшифровки виде. Можно определённым образом изменить связи, внести дополнительную информацию, снятую с другого мозга, применить серию обратных преобразований и выполнить перенос в мозг.

– Зачем?

– Ну, как же? Мы получим изменённую личность. Вам, к примеру, можно было бы внедрить некий набор знаний. А можно убрать из вашей памяти нечто, что мешает вам нормально жить, избавить от комплексов, если комплексы не связаны с каким-то инвариантом.

– А можно и вовсе вытереть память, что вы и сделали с Яном – негромко проговорил Володя. – Я понимаю, почему начальство сочло ваши безответственные опыты угрозой для человечества.

– Хватит фарисействовать! – фыркнул Сухарев, пропустив обвинение мимо ушей. – Нас здесь никто не слышит. Мы-то с вами оба прекрасно знаем, что нужно вашему начальству. Угроза для человечества?! Чушь. Не для того я вас сюда позвал, чтобы выслушивать лозунги.

– Для чего же?

– Не понимаете? Нужно договориться, как действовать, чтобы не дать уничтожить результаты работы. Это главное, остальное – чушь. Кто-то затёр массивы. Непостижимо, но факт. Кому-то удалось уговорить 'Аристо' забыть...

– Мне кажется, кому-то удалось больше, – с улыбкой прервал инспектор. – Кто-то лишил памяти не только 'Аристо', но и самого Яна. Не вы ли?

На сей раз, прямое обвинение попало в цель. Андрей Николаевич выкатил глаза, голос его сорвался на фальцет:

– Я?! – завопил он, потом истерически расхохотался. – Я! И зачем я это сделал?!

'Чтобы закрепить за собой приоритет и отодвинуть в сторону Яна', – мысленно ответил Володя, а вслух сказал:

– Успокойтесь, это всего лишь ни на чём не основанное предположение. Не станете же вы отрицать, что возможность у вас была, а мотив... Ну, о мотивах после поговорим. Лучше скажите, что вы хотите спасать? Насколько я понял, память Яна стёрта, сканы – тоже. Сам Ян впал в детство и вряд ли сможет в ближайшие тридцать лет помочь вам восстановить работу. На что вы надеетесь?

– Да затем же я и позвал вас сюда, чтобы сказать! – перехваченным голосом выкрикнул Сухарев. – Света... доктор Берсеньева при вас звонила! Инварианты в мозгу Яна уцелели! Самопроизвольно запустился процесс распаковки! Прямо в мозгу! Это нужно остановить, иначе возможны серьёзные искажения! Яну нельзя просыпаться, иначе...

Андрей Николаевич до того забылся, что с каждым выкриком стал тыкать в грудь инспектора всей пятернёй, прямыми пальцами, пришлось поймать его за руку.

– Послушайте, Сухарев! – прошипел Володя, не выпуская рукав заместителя директора. – Не воображайте, что сбили меня с толку мистикой! Ни черта у вас не сходится: то память стёрта целиком, то, оказывается, уцелели какие-то инварианты! Положим, и уцелели. Но если остались одни инварианты, к чему тогда применять преобразования? Ведь нет массивов данных. И вообще, я вам не верю. Найдите кого-нибудь попроще, ему рассказывайте сказки о расшифровке воспоминаний. Скажите ещё, что можете смотреть их, как кино.

– Да! – заорал Сухарев, пытаясь высвободиться. – Именно как кино! Пустите руку!

– Мне показать можете?

– Пусти руку, говорю! Захотелось зрелищ? Не думал я, что придётся ублажать всяких...

– Андрей! – прозвучал взволнованный женский голос.

Володя повернул голову. Инну Гладких узнал не сразу – от света фонаря тьма вокруг казалась гуще.

– Что такое? – недовольно проворчал Сухарев. – Я просил не выходить на пляж, пока мы не договорим.

– Извини, но это срочно. Что-то случилось с Яном. Скачком активизировалась мозговая деятельность. Зона Брока...

– Что?! К нему заходили?

– Да нет, Андрюша. И энергопотребление выросло. 'Аристо' загружен процентов на девяносто, я боюсь, как бы не случилось беды.

Ярчайшая вспышка осветила пляж, из тьмы выпрыгнули три человеческие фигурки возле павильона, похожего на спичечный коробок.

Володя на миг явственно увидел белый овал лица индианки, раздутые порывом ветра прямые волосы и круглые от испуга глаза. Свет померк, в барабанные перепонки больно толкнулся воздух, словно фонарь над тиром разорвало прямым попаданием артиллерийского снаряда. По пластиковой крыше павильона глухо застучали первые тяжёлые капли дождя.

Высвободившись, Сухарев тотчас исчез за ливневой завесой. То ли сообщение подчинённой так его впечатлило, то ли появление её помешало рассказу, а может, заместитель директора попросту отчаялся убедить тугодума-инспектора в необходимости беречь память Горина, – не понятно. В любом случае не годилось оставлять его без присмотра. Володя сделал движение – догнать, но его потянули обратно под короткий навес тира.

'Ага, и она тоже хочет с глазу на глаз?' – сообразил он. Не ожидал от мисс Гладких подобной настойчивости, не просто удержала и потянула за собой – бесцеремонно толкнула. Впрочем, под таким ливнем одно из двух и оставалось сделать, чтоб не промокнуть до нитки, – сбежать. Либо под навес, либо в тоннель.

– Два слова! – шум дождевых потоков принудил Инну кричать, куртку инспектора она не выпустила, словно боялась, что тот сбежит.

– Мы не успеем, – попробовал отшутиться он. – Смоет в море. Давайте-ка мы с вами лучше смоемся в тоннель.

– Я должна предупредить!

Под деревянными мостками, что у стойки тира, бурлила вода, но не перехлёстывала ещё. Матросский костюм индианки промок насквозь и лип к телу, промокли и волосы, вода текла по лицу.

– Вы отсыреете.

– Я должна предупредить, – упрямо повторила она тише, но твёрже. – Не верьте Берсеньевой. Она сегодня закатила Яну Алексеевичу сцену. Я слышала. Я была при этом. Она называла его предателем. Кричала, что никогда не простит. Угрожала. Это не он, это она сделала.

'Кажется, говорит искренне. Хотя... Чёрт их разберёт, когда они искренни, а когда нет', – подумал Володя, и наигранно равнодушным тоном спросил:

– Почему вы так печётесь о делах Светланы Васильевны? Пытаетесь выгородить своего... начальника?

– Ничего вы не понимаете! – возмутилась мисс Гладких, гневно сверкнув очами. – Андрей спасает работу Яна, а я... не выгородить хочу, а добиться справедливости. Вот. Ян вёл себя по-свински, а отвечать Андрю... Андрею Николаевичу. Если кто и виноват во всём, так это я.

– В чём же виноваты вы?

Индианка смутилась, занавесила глаза ресницами. Чтобы расслышать её лепет Володе пришлось наклониться ближе.

– Не то чтобы виновата, просто Ян ко мне... Нет, вы не подумайте, ничего такого не было, я не дала бы ему... Фу, что я говорю?.. Он и я, мы только один раз... говорили об этом. А тут явилась Света, и она...

'Вот и ещё у одной мотив обнаружился. Ревность'.

– Потому вы и пытаетесь утопить Берсеньеву? – решился спросить инспектор и сразу пожалел об этом.

– Утопить? – визгнула госпожа Гладких, отступив на шаг. – Ничего вы не понимаете! Ну и... ладно! Я вас предупредила, а вы!.. А вы сами теперь хоть утопитесь в этой дряни вместе с Берсеньевой!

Выкрикнув, она крутнулась на пятке (Володя заметил, что была босиком) и мгновенно исчезла за мутным пологом водяных струй.

– Постой! – позвал инспектор. Голос завяз в ливне. Инспектор прислушался, но не дождался ответа, различил, как прошлёпали по воде босые ноги и чмокнула дверь тоннеля Гамильтона. В небе сверкнуло. Копьё маяка вонзилось в муаровый бок тучи. И-раз-и-два-и-три-и-четыре, громыхнул гром, но не оглушительно, грозовой фронт отнесло к западу.

'Надо вернуться туда, – думал Володя, не трогаясь с места, – выяснить, что с Яном. И эту стоило догнать, расспросить о сцене, которую Берсеньева закатила Яну. Когда, где, кто был при этом, с чего началось? Ну, повод известен, она узнала о связи Яна с бывшей его аспиранткой, но почему сцена? Значит, у самой Берсеньевой есть какие-то права на Горина? Неизвестно. Мутно'.

Прежде чем снова окунуться в склоку, нужно было привести мысли в порядок. Инспектор повернулся к стойке тира и нашарил ружьё. Шейка приклада удобно легла в руку. 'Что удалось выяснить? Сухарев имел мотив лишить Горина памяти, теперь он препятствует восстановлению личности шефа, но заботится о расшифровке его воспоминаний. Кроме того, всё время даёт понять, что действует бескорыстно и во имя науки. Гм-м. Не знаю, не знаю'.

Инспектор поднял ружьё, нашёл пуговку замка; щелчок, и перед ним открылся тыльный срез ствола, похожий на лунный диск, пробитый точно по центру.

'Что я узнал? Берсеньева могла лишить Горина памяти из ревности или чтобы заставить его забыть о привязанности к Инне, но как-то это...' – мотив не показался инспектору убедительным, он рассеянно оглядел стойку и заметил по левую руку (очень удобно) спичечную коробку и в ней горстку серых зёрен. Пульки.

Он аккуратно взял одну и вложил в ствол – в центре блестящего лунного диска образовалась аккуратная серая лунка.

'А ещё мне сказали, что Горин мог сам лишить себя памяти, причём Синявский в это не верит. Для этого, мол, Яна нужно было довести до самого последнего градуса отчаяния. А не был ли он в отчаянии после обидного отказа индианки и скандала, устроенного Берсеньевой? Светлана Васильевна не похожа на человека, который без причины разбрасывается словами о предательстве. Не захотел ли Ян всё это забыть? Чёрт знает о чём приходится думать, не наука, а сплошная любовная триангуляция'.

Инспектор зло дёрнул рукой, от чего ствол стал на место, щёлкнув замком. Готовясь к выстрелу, он коснулся щекою приклада – пластик влажен и холоден, – но обнаружил, что целиться не во что. Фонарный свет отрезал от тьмы ломоть стойки, остальное в павильоне осветив скудно. В сумрачной глубине, где мишени, угадывалось уродливое нечто, похожее на часовой механизм замысловатой формы: с мелкими и крупными колёсиками, тягами и противовесами, коленчатыми сочленениями и распорками, громоздкая и очевидно бессмысленная машина. О прицельном выстреле не могло быть и речи.

'Точно как в истории с Яном: не разобрать ничего, тычусь наобум, методом стрельбы. Вернее пристрелки. Кого я пропустил? Инна Гладких ведёт себя подозрительно, пытается подставить Берсеньеву, обличить Горина и выгородить дражайшего Андрюшу, в которого, похоже, влюблена'. Рука инспектора заметно дрогнула, он заставил себя отвлечься от личных переживаний.

'Пытается выгородить Сухарева, но только ли его одного? Не захотела ли она сама наградить Горина за домогательства Орденом Склероза? А после, чтобы замести следы, не стёрла ли из памяти бигбрейна сканы? Она могла. Имела возможность'.

Инспектор тронул пальцем спусковой крючок, выдохнул, мягко нажал, преодолевая сопротивление пружины, как будто боялся дыханием или резким движением пальца сбить верный прицел.