Текст книги "Нф-100: Инварианты Яна (СИ)"

Автор книги: Борис Георгиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я не Владимирович.

– Всё равно. Где бы вы, Володя, на пляж переодевались?

У инспектора мелькнуло подозрение, не отвлекают ли его умышленно. От чего? От того, что делают с Гориным или от возни в каморке картографов мозга? Берсеньева или Гладких? Поколебавшись не больше секунды, инспектор сделал выбор. Гладких.

– Я привык держать мух и котлеты отдельно, – бросил он через плечо, обходя стойки с модуляторами. – Пляж и работа, знаете ли...

Синявский хохотнул, потом сказал вслед, не трогаясь с места:

– Все так говорят, пока не попробуют работать неподалёку от пляжа.

'Может, она действительно просто переодевается?' – подумал Володя, найдя в простенке за шкафами обычную дверь. Не сдвижную, без замка, белую. Чтобы войти нужно просто повернуть ручку.

– Вы постучитесь хотя бы, – насмешливо прогудел из-за шкафов Синявский.

'Зря я туда. Но посмотреть, что там, надо'. Инспектор постучал костяшками пальцев по крашеной филёнке. Как у бубна звук.

– Да! Можно! Входите! – разрешила Инна. Хоть голос и прозвучал из-за двери глухо, вполне различимо, без сомнения, мисс Гладких была рада гостю.

Внутри ничего особенно интересного: два стола, стулья. Ещё один терминал? Нет, полноценный компьютер. И рядом с ним какой-то громоздкий прибор – куб с ребром в полметра, на передней грани – панель управления, кнопки, табло.

'На квантовый интерферентор похоже. Зачем картографам мозга строить модели? И где Инна?' – Володя огляделся.

У стены шкаф, распахнута дверца. 'Не в шкафу же... А! Я понял'. Конечно, в платяном шкафу госпоже Гладких делать нечего, пряталась позади него. Там в углу на верёвках уже сушилось легкомысленное матросское облачение.

Госпожа Гладких оделась практичнее – в просторный костюм, вызывавший ассоциации с медициной. Она больше не мёрзла – грел её толстый свитер 'под горло'. Из-за шкафа вышла деловито, точно опытная медсестра на вызов. Сходство с медицинской работницей было бы полным, если б не одна деталь. Волосы индианка окрутила наподобие тюрбана купальным полотенцем, коего длинный хвост изящно спускался ей за спину. Хоть нос госпожи Гладких слегка покраснел, вид её больше не вызывал приступа острой жалости; во всяком случае, желания броситься на помощь у инспектора не возникло.

– А-а, это вы, – протянула она, показалось – разочарованно.

'Кого-то другого ждала. Вряд ли Берсеньеву. Синявского или Сухарева. Скорее второго'.

– Андрей Николаевич остался у терминала, – наобум брякнул Володя.

– Андрей Николаевич остался где-то неподалёку от Светланы Васильевны, – сказала Инна, – И пусть. Я без него справлюсь.

Она разбудила компьютер; на панели куба перемигнулись огоньки, ожило табло – затлело зеленоватым светом.

– Интерферентор? – вопрос инспектора прозвучал сухо.

– Да. Физики оставили. Но вы не думайте, у нас есть разрешение. Митя... Дмитрий Станиславович получал. М-м!.. Он говорил, парадоксальный сон, это нужно проверить. Ну-ка!

На экране компьютера появился граф, похожий на тот, который Инна и Сухарев рассматривали, изучая сон Яна.

– Что у вас там? – Володя ткнул пальцем в куб.

– Модель. Так, значит, что мне надо смотреть? Голубое пятно, вестибулярные ядра, двухолмие тоже.

– Модель? Я понимаю, что модель. Модель чего?

Инна, возя по сенсорной панели пальцем, заставляла граф на экране вертеться, приближала и отдаляла его, вбивала в таблицу какие-то данные, отчего пучки рёбер загорались красным. Индианка бормотала при этом:

– Это отметила, это тоже, с пятном всё, теперь вестибуля... Что? А. Квантовая модель мозга Яна, конечно. Чего ещё? Да. И двухолмие. Я тебе всегда говорила, с ним особенно неудобно, много смежных рёбер, замучишься. И сколько ни втолковывай программистам, как об стенку... Андрюша, ты бы с ними сам поговорил. Ой! Извини... Извините, инспектор. О чём вы спрашивали?

– Вы ответили, – буркнул Володя, и подумал: 'Завидовать дурно. Ясно вам, господин инспектор?'

– А, ну ладно тогда. Вроде, всё я указала? Всё.

Она откинулась на спинку стула, граф на экране шевельнулся, по нему пробежали пульсации, в ячейках большой таблицы замелькали числа.

– Всё-таки он прав, – кивая, проговорила, Инна. Хвост её тюрбана выразил согласие.

– Кто прав?

– Андрей! – крикнула, чуть повернув голову, госпожа Гладких. Вопрос пропустила мимо ушей. Затем вскочила, и, задев плечом инспектора, кинулась вон, крича: 'Андрей! Я проверила, он прав!'

Володя оторвал взгляд от муравьиного шевеление чисел матрицы и потащился следом за девушкой, чувствуя себя глупо. Миновал аппаратную (там Синявский ковырялся в недрах какого-то шкафа), испросил у 'Аристо' разрешение выйти и выпущен был немедленно в Пещеру Духов, где застал возле кушетки Инну и Сухарева. До тела Горина им, похоже, не было дела.

– Ты уверена?

– Андрюша, ну точно – всё как во время самого обыкновенного быстрого сна. Митя прав. Мы можем уйти. Если каждый подтвердит запрет, до утра к нему никто не войдёт, а утром...

– Что утром? Она сказала, расшифровки не будет.

– Андрюша, ну что толку нам всем здесь торчать? Я есть хочу и спать. Ему хорошо, он...

Тут Инна соизволила заметить тело: подошла, приподняла руку Горина, взвесила, отпустила. Потом взялась за одеяло, и до самого подбородка Яну его натащила.

– Как мумия. Вот, – сказала она, но не смогла выдержать серьёзный тон, – прыснула под прикрытием ладошки. И тут заметила постороннего наблюдателя. Смутилась. Чтобы это скрыть, пискнула: 'Пойдём, Андрей!' – и вывела Сухарева под локоть. Тот не оказывал сопротивления, о чём-то думал.

Инспектор дождался, пока за ними закроется зеркальная переборка, кивнул собственному отражению, подошёл к телу, действительно напоминавшему мумию.

Когда покинувший аппаратную Синявский оказался в Пещере Духов, он застал инспектора у кушетки.

– О чём задумались, Володя?

– Да так. Кое-что пришло в голову.

– Лучше выбросьте всё из головы хотя бы до утра. Говорю как психофизик: вам нужно поесть, а после вы захотите спать. Идите, я сейчас. Только вот кое-что...

Уходя, Володя отметил: бусы не лежат больше на тумбочке, и на полу нет ни одной янтарной капельки. Некто их собрал, все до одной. 'Думаю, понятно кто. Решила убрать доказательство? Или тут что-то ещё? Ладно, что улики нет – ерунда, мне даже на руку'.

Возвращение инспектора было замечено.

– Вами тут интересуются, – сказала ему Берсеньева, отвлёкшись от переписки.

– Да? Кто же?

– Одна сердобольная женщина, – глаза у Светланы Васильевны стали как щёлки.

Володя непроизвольно посмотрел на Инну, которая шепталась в дальнем углу со своим шефом.

– Не там ищете участие, – сказала ему Света. – Инночка на редкость бессердечна.

– Что вы такое говорите? – возмутилась индианка. Значит, слушала всё-таки.

– Говорю, что инспектором интересуется другая особа. Она только что спрашивала, не собираемся ли мы заморить гостя голодом.

– А, это Катька, – Инна вильнула хвостом своего фантастического головного убора и вернулась к прерванной беседе. Услышать, о чём они с Андреем Николаевичем шепчутся, не представлялось возможным, да и неудобно подслушивать.

– Катерину отлучили от библиотеки, она поэтому взялась за готовку, – пояснила Света. – Остальных накормила, ждёт нас. Про вас, Володя, спрашивала. Могу поспорить, оставила двойную порцию.

'Катерина, – припомнил инспектор, – это, должно быть, та энергичная особа, которая требовала разогнать собрание, чтобы не слушать гнусь. Отлучили от библиотеки – взялась за готовку. Готовить на полсотни человек – это не курица чихнула. Может, ей помогает кто. И всё равно – сильна Катя. Джинсовый костюм, очки, светлые волосы, короткая стрижка и категоричность в суждениях. Двойную порцию? Хм-м'.

– Я бы тоже не отказалась от двойной, – снова подала голос индианка.

– В вас, Инночка, я и не сомневалась. Ну что же? Пойдёмте в Галилео? Нет, погодите, сначала надо заговорить 'Аристо', чтобы до восьми утра никому открывал.

– А где Митя? – спросил Сухарев, начальственно озирая комнату.

Инспектор вернулся к прозрачной стене. Синявский всё ещё был в Пещере Духов – поправлял Горину одеяло.

'Это у них ритуал такой вечерний? Все, кроме Сухарева, возились с одеялом. Кстати, он тоже мог, пока оставался один на один с телом. Он и бусы мог собрать. Надо позвать Митю Станиславовича. Действительно, есть хочется, сил нет'.

Володя стукнул в перегородку, потом сообразил, что зря старается. Силикофлекс же, а не обычное броневое стекло. Однако доктор, хоть слышать стук не мог, оставил Яна и живо выбрался наружу.

Свет в Пещере Духов погас, пять человек переглянулись и по очереди проговорили: 'До восьми часов утра вход в лабораторию волновой психофизики запрещён для всех без исключения'.

После Берсеньева проверила, – попробовала сдвинуть переборку – и убедилась: заклинание подействовало.

***

Екатерина Романовна Василевская оказалась удобной собеседницей, и не потому, что умела слушать. Оценить этот её талант не получилось, поскольку его проявлению мешало другое замечательное качество – способность говорить, не обращая внимания на отклик аудитории, даже если таковая состоит из одного занятого едой полусонного слушателя.

Володя поглощал гигантскую порцию молча, без вкуса, если бы спросили, что ест, затруднился бы ответить. Кате кивал, улыбался, но смотрел сквозь.

– И ничего такого не подумала, представь! – Катерина с молчаливого согласия инспектора прочно перешла с ним на 'ты' ко второй минуте беседы. – Гуляла я, думала как раз о трансформации эрративов, когда увидела сторожевой катер. Как-то он под язык подвернулся, понимаешь: Катя – Кате – Катер. Думаю, ну этот уж точно через букву 'и'. Катир. И видно – сторожевой, потому что сто рож. Представила себе я эти рожи, и аж озноб по коже, – какого, думаю, рожна? К кому-то ночь нежна, а мне... Да, так значит, катер в море. Жара, серебристые тополя, сам знаешь, не очень-то затеняют, они здоровенные, а солнце клонится, половина пятого уже, славно я прогулялась, потому что голова как дубовая после обеда, вдобавок Митя пристал в библиотеке со своим плаваньем да здоровым образом жизни. Нечего, мол, если голова не варит, сиднем сидеть, надо, мол, идти на пляж. Ну, на пляж – нет уж, ещё чего, куда ж? Вода ж холодная, в такой купаться – блажь... Да, и вот дождалась я, пока Митя смоется за полотенцем, и выползла погулять. Тогда? Или нет, гораздо позже, увидела я...

Володя, чтобы не задремать и ненароком не ткнуть вилкой или ножом себе в руку, обдумывал последний разговор с психофизиком.

Синявский по дороге из бункера в Галилео говорил охотно, потому как дорвался наконец, раскурил трубку. Понукать почти не пришлось, сам всё выложил. Рассказал, что после обеда, убив положенный по рекомендациям врачей час в библиотеке, пошёл прямиком на пляж, как поступал ежедневно. Это было в пятнадцать-пятнадцать ровно по электронным часам над входом в Энрико Ферми, факт, подтверждение коему можно получить у Светланы Васильевны.

Свету пунктуальный доктор встретил на площадке лестницы Дирака, встретил и окликнул, но ответа не получил; надо полагать, Света была поглощена собой, ведь обыкновенно общительна и вежлива. Направлялась она, конечно, в парк Мирамаре или к маяку, – куда ещё можно попасть по лестнице Дирака от Энрико Ферми?

А доктор без излишней торопливости пошёл вниз, и в аллее серебристых тополей... нет, раньше, на обзорной площадке, увидел заместителя директора и не одного его.

Нет ничего удивительного в том, что именно эту площадку Сухарев выбрал для делового разговора с подчинённой. Погода прекрасная, чудесный вид, начальственные распоряжения в такой обстановке лучше усваиваются. С Инной Дмитрий Станиславович не сказал и двух слов, поскольку та появлению психофизика не обрадовалась, против обыкновения. Сухарев вёл себя необычайно любезно и кроме прочего порекомендовал не беспокоить Яна. У того вышла размолвка со Светой.

– Потому-то она и была не в себе, – заметил вскользь доктор и стал рассказывать дальше.

Володя шёл рядом, радуясь, что кончился дождь. Иначе не вышло бы устроить по дороге допрос – в такой темноте, с риском свернуть шею на лестнице. Будь на голове шлем... но он остался у Берсеньевой в сейфе, поэтому вместо системы ночного видения пришлось полагаться на пляшущий по ступенькам свет карманного фонарика Синявского. Похоже, тот привык разгуливать ночью, вёл уверенно, говорил без умолка. Жаль, не было видно его лица.

Ни времени встречи с Гладких и Сухаревым, ни продолжительности беседы Дмитрий Станиславович указать не смог, сказал: 'Болтали пару минут'. После чего те двое остались, а доктор ушёл к лифту, спустился на пляж, гдё проделал положенные упражнения и точно в пятнадцать-сорок, по часам, вошёл в воду.

Плавал ровно час, минута в минуту, затем оделся и ушёл с пляжа.

К Яну из деликатности так и не зашёл – зачем докучать человеку, когда у него неприятности? – и спокойным шагом вернулся к себе, в корпус Леонардо. Зачем? Да за трубкой! Оставил её там утром в надежде удержаться от курения хотя бы день. И костерил себя за это полдня, с самого обеда.

Володя, припомнил оговорку психофизика и поинтересовался, где и когда тот в последний раз виделся с Гориным.

Ответ получил без промедления: 'В Галилео, за завтраком'.

На этом и пришлось прекратить допрос, – у входа в корпус инспектора и доктора встретила Катя. При ней говорить не хотелось, да и не вышло бы, а в баре, куда она привела ужинать, Синявский занял единственное свободное место за столиком на четверых.

Пришлось Володе довольствоваться обществом Екатерины, позволив подозреваемым говорить, о чём хотят. Как ни странно, разговор за столиком на четверых не клеился.

Пока Василевская подавала на стол, Володя следил внимательно и отметил: Синявский пробует острить, но не находит отклика, Инна и Света пожирают друг друга глазами через стол, Сухарев демонстративно изучает потолок.

Потом принесли еду, и подозреваемые практически лишились надзора. Как и предсказывал доктор, от еды инспектора стало клонить в сон, а тут ещё болтовня Катерины.

– Тогда? – вспоминала она. – Или нет, гораздо позже, увидела... Да!

Володя вздрогнул, дёрнул головой. Под веками жгло.

– Да! Это же я с японского пятачка видела!

– Что-оу-ах-а!.. за пятачок? – сдерживая зевок, спросил Володя.

– Ну, пятачок, от которого к лифту аллея. Там растёт старая вишня. Не сакура, но всё равно есть в ней что-то японское, и вид на море оттуда самый лучший.

– И что ты оттуда увидела? – спросил инспектор. Не успел сообразить, о чём речь. Лишь когда Катя стала рассказывать дальше, понял: японский пятачок – та самая обзорная площадка, где Сухарев, по словам доктора, разговаривал с Инной Гладких. Значит, Катя была там около половины пятого. Она могла видеть.

– Катер видела и этот – как вы все его называете? – да, беспилотник, и подумала... Нет, вру, не тогда я подумала, а позже, когда мимо промчался как сумасшедший паровоз...

– Чш-ш! – зашипел инспектор. – Тише, об этом позже. В номере.

Затем он встал и в полный голос, чтобы услышали за соседним столом, проговорил:

– Скажи лучше, куда меня поселили? И заодно хотелось бы узнать, где я могу найти остальных, если захочу задать пару вопросов?

– Вам, кажется, давали список, – проговорил деревянным голосом Сухарев.

– Ах да! – инспектор кивнул и полез в нагрудный карман. – Прекрасно. Значит так, если кто-нибудь из вас понадобится мне через часик-полтора...

– Стучитесь сильнее, – перебил Синявский. – Сплю я крепко.

– Чистая совесть – лучшее снотворное; так ведь, Инночка? – спросила Света, отодвигая тарелку.

Мисс Гладких фыркнула, вскочила, толкнув стул. Хлопнула дверь, процокали, удаляясь по гостиничному коридору, каблучки.

– Еду прихватить не забыла, – прокомментировала Берсеньева.

– Света... – доктор вздохнул, укоризненно качая головой.

Сухарев смолчал; потолок, видимо, наскучил ему, теперь заместитель директора пытался смутить взглядом стол.

'Пропади пропадом их дрязги! – подумалось Володе. – Спать хочу зверски, а нельзя. Сначала позвать Катю, потом снова Синявского. Или сперва разговорить индианку?'

– Катя, когда освободитесь, зайдите ко мне, нужно поговорить, – шепнул он Василевской.

– Я сейчас! Я мигом! – с готовностью отозвалась та и засуетилась, собирая со столов посуду.

Выходя в коридор, инспектор услышал: 'Идите к нему, Катюша, я всё уберу и вымою', – 'Да зачем же... Светочка!.. Я... Я сама!' – и не стал задерживаться у двери, мысль о том, что стоило бы подслушать, показалась омерзительной.

Его шатало от усталости. Вторые сутки на ногах, перемещение, четыре часа в самолётах, два взлёта, две посадки, потом беготня, катавасия с Гориным, – кого угодно укачает. Теперь самому врать и с чужим враньём возиться. А на душе и без того гадко.

Ключ торчал в замке.

Инспектор вошёл в номер (дверь за собой не запер), пощёлкал без разбору всеми выключателями, ввалился в ванную и первым делом сунул голову под кран. Через минуту был на балконе, таращился в темноту, в которой ворчало растревоженное грозой море.

Умывание нисколько не помогло, опять жгло под веками. Шум прибоя, потрескивание ветвей, лиственный шелест слышно было как сквозь вату.

Скрипнула дверь – на первом этаже? – ветви куста, росшего под окнами, осветились, забелели мелкие острые листья. Кто-то на балкон вышел.

– Арнольда! – громким шёпотом позвал кто-то. Инспектор не без труда узнал голос Инны Гладких.

– Арнольда!.. Паршивка такая, иди, иначе не дам жрать!

Чёрная маленькая тень скакнула из зарослей остролиста, мелькнули искорки глаз.

'Меня заметила', – подумал Володя.

– Горе моё, исчезающая кошка, – ворчала Инна. – На, жри. В последний раз чтобы. Когда зовут – иди.

Визгнула балконная дверь, мрак сомкнулся, куст под окном обратился в бесформенный ком тьмы и втянул когти листьев.

Глава 6. Когти листьев

– Жрать ему не давать, пока не поймёт, – пропел из тьмы голос индианки. Володя потянул туда руку, нащупал холодное, ребристое... Решётка? Всё вокруг заросло колючками, ногам холодно. Ночь, и в ночи светлый вырезан прямоугольник. В нём кто-то. Тёмный лик в золотом окладе, женщина, знакомый голос:

– Пока не поймёт, что он здесь лишний.

Нет, не Инна Гладких. Это Арина, узнал Володя. Обида скребнула когтями изнутри: 'Почему я лишний? Аришка...'

– Он поймёт, – отца голос где-то сзади. – Отправьте его. Нортона сюда, его туда. Так надо. Если мы определим необходимость, как обстоятельство, которое не обойти и не перепрыгнуть...

Володя повернулся на спину, не выпуская решётки, хотел сказать отцу, чтоб не говорил глупостей, но слова не получались, а отец всё говорил и говорил, хлопая ладонью по столу, припечатывал:

– Он пожил на Земле достаточно! (Хлоп!) Изгнание необходимо! (Хлоп!) На Марс необходимо и достаточно! (Хлоп!) Веление времени! (Хлоп!) Времени нет! (Хлоп! Хлоп!) Половина восьмого! (Хлоп! Хлоп! Хлоп!) Инспектор, проснитесь!

Голова побаливала, ныла шея, свет прямо в глаза, под рукой что-то холодное, стальное. Володя шевельнулся, щурясь на свет. Лежать мягко, ребристое – это не решётка, а батарея под окном. Сквозь гардины свет, утро. В дверь стучат.

– Инспектор, половина восьмого, проснитесь!

'Не отец, а Синявский'.

– Слышу! – отозвался Володя, но с первого раза вышло невразумительное мычание, пришлось прокашляться и ещё раз, громче: 'Слышу, я сейчас!'

Дмитрий Станиславович прекратил барабанить в дверь, сказал что-то и ушёл. Слышно было, как он покашливает, спускаясь по лестнице.

'Я в Галилео, – напомнил себе инспектор. – Похоже, просто заснул. Позвал Василевскую, начали говорить, и... Как я оказался в постели? Ведь сидели у журнального столика. Сонного меня перетащили, что ли? Раздели. Не помню. О чём-то важном Катя вчера... Но нужно встать'.

Умываясь и рассматривая в зеркале измятую, с мешками под глазами, недовольную свою физиономию, он припомнил, о чём накануне рассказала Катя.

***

Пришла она сразу вслед за тем, как состоялось кормление исчезающей кошки. Очень смущалась, краснела, снимала и надевала очки. Пришлось усадить её в кресло напротив, чтобы не бродила по комнате. Только после этого дело пошло на лад, Катенька перестала перебивать саму себя и восстановила истинную последовательность событий.

После обеда работала в библиотеке, но от жары думалось плохо, поэтому: 'Даже обрадовалась, когда явился надоедать Митя'.

Около трёх доктор побежал за полотенцем. 'Почему решила, что за полотенцем? Так ведь он звал на пляж, а полотенца при нём не было. Без полотенца сейчас холодно из воды вылазить, я даже и представить не могу, как это – бр-р! – без полотенца. Потому он, наверное, и зашёл к себе, взял. И потом, когда он выскочил из лифта, дымя как паровоз, полотенце у него было, я хорошо видела. Он нёсся, конец полотенца вился на ветру, как полосатый флаг. Так Митя торопился, что не заметил возле вишни меня'.

Последнее обстоятельство возмутило чувствительную девушку, и повествование не сразу двинулось дальше, пришлось трижды выслушать: 'Нет, ты подумай, меня он не заметил!' – и убедить Катю, что если б на месте Синявского был сам инспектор, уж он-то уделил бы ей немного внимания обязательно.

Немного успокоившись, Катерина вспомнила, когда видела бегущего психофизика: 'Я как раз прошлась по тополёвой аллее, завернула на пятачок подышать, поглазеть на море, и вижу – катер. Нет, сначала я увидела самолё... беспилотник. Откуда он, думаю? А потом заметила катер. Неспроста это, подумала я, и вот тут-то и пронёсся мимо Митя. Мне кажется, он тоже увидел катер и понял... Что?'

Володя спросил, когда всё это случилось, и получил ответ: 'Не раньше половины пятого, потому что как раз в половину пятого мне наскучило слоняться по лестнице вверх-вниз, и я побрела к японскому пятачку. На часы глянула, удивилась, почему так солнце низко? Было половина пятого, и я подумала, а хорошо бы посидеть на японском пятачке часиков до пяти, если всё равно не работается, посмотреть, как склоняется солнце, как цепляется за маяк, прячется за гору... И я поднялась, и присела возле вишни, гладила кору, смотрела на море, слушала, ждала заката, но так и не дождалась, потому что часов в шесть...'

– Тут я, кажется, и задремал, – сказал своему зеркальному двойнику Володя.

Щёки его покраснели после обтирания и больше не казались чужими. Пора было браться за дело.

– Не приснились же мне эти её 'шесть часов'?! – спросил он вслух. – Я сам увидел 'шпиона' в семнадцать-двадцать, значит, если даже не в шесть, а в половине шестого Синявский выскочил из лифта, выходит, он мне лгал.

'Да, – продолжил Володя, прикрывая за собой дверь номера. – Лгал мне, когда говорил, что в шестнадцать часов сорок минут вылез из воды, оделся и сразу ушёл с пляжа домой. Будь так, он наверняка бы застал Катю под тополями, и никак не мог пробегать, дымя как паровоз, мимо японского их пятачка в шесть часов вечера. Может, Катенька ошиблась или выдумала?.. Полотенце, она сказала, полосатое... Стоп!'

Володя остановился на лестнице, припомнив ещё одну деталь. Вернее, даже две. 'Похоже, врал именно доктор. Навешал мне. Всё враньё, от первого и до последнего слова'.

– Но об этом пока ни-ни, – сказал себе инспектор и поспешно двинулся дальше. На часах без двадцати восемь, медлить нельзя. 'Скоро проснётся Ян'.

В холле Галилео было пусто, пахло табачным дымом. На крыльце меж колонн слонялся доктор Синявский. Руки за спиной, трубка в зубах. Облачка дыма лениво выплывали во двор, там их подхватывал ветер. Снаружи солнечно, значит, сквозь стёкла веранды не должно быть видно, что происходит в полутёмном холле.

Володя метнулся к сейфу, подёргал ручку, – оказалось заперто, – выдвинул и задвинул ящик стола, ища ключ, – нет его здесь, – и затем, согнав с лица гримасу досады, – не получилось со шлемом, чёрт! – вышел наружу.

– Вот и вы, – встрепенулся Дмитрий Станиславович. – А я вас жду. Пф-ф! Пора нам с вами в бункер.

– А остальные?

– Полагаю, все уже там, – заверил доктор, и, руки за спиной, трубка вперёд, сошёл с террасы.

Володя нагнал его не без труда.

Хоть психофизик и был роста среднего, но шагал быстро, и действительно походил при этом на паровоз. Спешил по плитчатой захвоенной дорожке, вившейся меж сосен, гудел: 'В такое утро! Пф-ф! Лезть в подземелье, это, право слово, глу... Пф-ф!' Был он, по всему видать, доволен и совершенно спокоен.

'Проверим', – решил инспектор, и спросил как бы невзначай:

– На пляж всё равно рановато, прохладно. И я не прихватил полотенца, да и вы, кажется, тоже. Или оно у вас в лаборатории сушится?

– Сушить в аппаратной полотенца? Пф-ф! Сразу видно, вы не имели дела с квантовыми генераторами.

– А как же картографы развешивают на верёвках мокрое?

– Так то картографы, им закон не писан. И у них там нет ничего, кроме интерферентора.

– Вы сами, помнится, что-то такое говорили, мол, если работаешь рядом с пляжем...

Заросли можжевельника поодаль, у валунов. Кусты остролиста у самой дорожки норовили вцепиться в штанину или хотя бы царапнуть руку. Меж сосновых стволов мелькало солнце, вверху перекликались человечьими голосами дрозды.

– Я не картограф какой-нибудь, а физик, – беззаботно басил, сжимая трубку ладонью, Синявский. – Я привык, как вы сами выразились, держать мух отдельно, а котлеты отдельно. Полотенце поэтому сушу дома. Пф-ф! И каждый день, когда спускаюсь после обеда из библиотеки на пляж, беру с собой. Плаваю, затем совершаю пешую прогулку, – ходить пешком, пф-ф, полезно! – поднимаюсь к себе в Леонардо, оставляю полотенце там, засим и отправляюсь в лабораторию. И работается мне после такого моциона, знаете ли, преотлично.

– И вчера?

– Что? – спросил Синявский, вытащив изо рта трубку и чуть замедлив шаг.

– Вчера вы, уйдя из библиотеки, заскочили домой за полотенцем? Ну, помните, когда встретили на лестнице Свету? В пятнадцать часов пятнадцать минут ровно.

– Н-не... нет, вчера я...

Синявский остановился. Помолчал в затруднении, подумал, просиял, как бы припомнив, и заявил:

– Вчера я прихватил полотенце в библиотеку. Чтоб, знаете ли, не ходить лишний раз...

– Вы что-то путаете, Дмитрий Станиславович, – Володя укоризненно покачал головой, и подхватил доктора под локоть. – Пойдёмте, мы опоздаем к восьми. Полотенца у вас с собой в библиотеке не было, факт. Это могут засвидетельствовать два человека. Следите за моей мыслью: раз полотенца у вас не было, и домой вы после обеда не заходили, значит, вчера, выходя из воды в шестнадцать-сорок, вы никак не могли им воспользоваться.

– Ну да, – забормотал Синявский. – Я вчера был какой-то рассеянный, это из-за того, что попытался обойтись без трубки. И полотенце на пляж не взял именно поэтому – не хотел заходить домой, чтобы не было соблазна закурить. Трубку оставил дома, полотенце тоже. Вылез из воды, а обтереться нечем. Холодно, знаете...

– Да нет же, Дмитрий Станиславович, вы всё-таки вытерлись вчера, выйдя в шестнадцать-сорок из воды.

Впереди, в прогалах ветвей, за белоснежным частоколом балюстрады Володя увидел море.

– Вытерся? Чем? – едва слышно молвил Синявский. В глаза не смотрел.

– Да пойдёмте же, – понукал инспектор. – Вытерлись полосатым полотенцем. Тем самым, которое было с вами, когда вы вчера выбежали из лифта и помчались по аллее вверх. Вас видели.

– Видели? Но никого же не было... То есть я хочу спросить, кто меня мог видеть, ведь я никого не встретил, когда бежа... поднимался по аллее часов в пять.

– Позже. Кое-кто видел вас позже.

– Кто? – на доктора было жалко смотреть.

– Ну какая разница, кто? – улыбнулся инспектор. – Скажем так, один человек, сидя вот здесь, рядом с этой вишней, видел вас, но не в пять часов вечера, а немного позже. Постарайтесь вспомнить как можно точнее, что вы делали вчера с трёх дня и до шести часов вечера. Восстановите все ваши действия, желательно поминутно. Не как картограф какой-нибудь, а как физик.

Заметив, что Синявский собирается начать оправдания немедленно, инспектор добавил:

– Нет-нет, я не тороплю. Обдумайте всё хорошенько, время у нас есть.

'Пока есть, – подумал он. – Примерно сутки'.

К лифту подошли молча, молча спустились, молча двинулись по мрачноватому – по контрасту с жемчужным средиземноморским пейзажем – тоннелю Гамильтона. Синявский растерял всю свою живость, трубка в его руке погасла.

'С полотенцем разобрались, на закуску осталась ещё одна деталь', – сказал себе инспектор, нажимая на кнопку дверного пульта.

– Бип! Бип! Бип! – донёсся из предбанника Пещёры Духов назойливый зуммер.

Голос Сухарева, негромко: 'Да послушайте же, Света, нельзя ему давать просыпаться, пока мы не сможем распаковать'.

Синявский замешкался у входа, инспектор, напротив, поторопился войти. Понадеялся, что его не заметят. Так и вышло: из-за – Бип! Бип! – писка зуммера, никто из троицы не услышал, как отъехала дверь.

Инна за терминалом, зажала ладонями уши, вытянула шею, поза напряжённая, следит за чем-то. Это её терминал – Бип! Бип! – но те двое как будто не замечают:

Берсеньева смотрит на спящего Горина, упершись ладонями в силикофлекс, а Сухарев упрашивает:

– Ещё хотя бы раз анестезию, чтобы не дать ему...

– Нет, – Света ему в ответ. – Спросите Митю, он скажет. Нельзя в третий раз парализатор, Ян может впасть в кому.

– Пусть! Мы после расшифровки выведем излучателем.

– Может не выдержать сердце. Несколько часов быстрого сна подряд. Спросите Митю.

– Конечно, будить, – вмешался психофизик.

'Чтоб тебя, – ругнулся про себя Володя, заметив, как дёрнулся заместитель директора, и как метнулся из прорезей лица-маски страх. – Спугнули его'.

Впрочем, Сухарев взял себя в руки очень быстро, миг – и он сама корректность: голова вполоборота, на губах улыбочка, несколько постная, но подчинённые и не вправе ожидать от начальника особенной теплоты, если выказывают неповиновение.

– Митя, я говорил вам и повторю... (Бип! Бип!) Инна, выключи наконец пищалку! Дмитрий Станиславович, необходимо любой ценой удержать его в бессознательном состоянии. Инна, ты не слышишь?! Я прошу тебя, выключи!

– Дайте договорить, – возразил с достоинством доктор. – Можно индуцировать тета-ритм. Расщепить последний скан, выделить всё в частотном диапазоне от четырёх до восьми герц, растянуть до ста микровольт... (Бип! Бип!) Правда, Инночка, убери пищалку, раздражает. Да, тета-ритм. Наложить поверх. Понимаете, резонанс. Локально. Мы просто переведём его в стадию...

– Медленного сна, – закончил за него Сухарев. – А?! Света, что вы на это скажете? Правда, он может ненадолго проснуться.

– Не возражаю, – ответила Берсеньева.

– Конечно, он проснётся. Циклов сто мозг будет сопротивляться. Хоть и в резонансе, но амплитуда мгновенно не вырастет.

– Циклов сто, – прикидывал Андрей Николаевич. – Это что-то около пятнадцати секунд. Ладно, пусть.