Текст книги "Котовский (Книга 1, Человек-легенда)"

Автор книги: Борис Четвериков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– Прекрасно сказано! Действуйте, атаман, я думаю, что вам именно будет удача! А все, что потребуется сделать с нашей стороны, сделаем. Как у вас с вооружением? Ага, и конница есть?

И они приступили к подробному обсуждению всех практических вопросов.

4

Оффис Гарри Петерсона перебрался в Бухарест. Теперь по улицам румынской столицы шлялись пестрые посетители оффиса, люди со "средними" лицами, пригодными, чтобы раствориться и затеряться в любой толпе.

Если этих людей со "средними" лицами учили стрелять, то в кого же они должны были разряжать свои великолепные, новейших марок револьверы? Если им специально преподавали в специальных диверсантских школах научную дисциплину "Яды", то в чьи же стаканы они подсыпали последние образчики последних открытий химических лабораторий в Чикаго?

И разве только один оффис существовал на свете? Разве только Гарри Петерсон или Ратенау были заняты целесообразным расходованием средств, отпущенных на подрывную работу?

– Предположим на минутку, что адмирал Колчак расстрелян, а престарелый Юденич ушел на пенсию, – лениво говорил Гарри Петерсон, принимая некоего Цветковского, малокровного, с тонкой шеей и желтыми, змеиными глазами. – Допустим, что генерал д'Ансельм и генерал Деникин сыграли свою, как говорится, историческую роль. Наш политический дивертисмент не окончен! "Следующий номер программы..." Но за кулисами всегда должны стоять наготове актеры. Итак, ваш репертуар, господин Цветковский?

– У меня, пан Петерсон, ничего, кроме желания действовать.

– Уже хорошо! Но вот, например, коптит небо такой Артем Анищук. Так у этого Анищука триста штыков и триста сабель. Как вы полагаете, хоть одна сабля кого-нибудь да зарубит? И то хлеб. Молодец Анищук. Хвалю.

– Я понял вас, пан Петерсон. И если бы некоторые материальные возможности...

Гарри назвал сумму. И тогда Цветковский стал яростно торговаться.

Еще был принят Гарри Петерсоном волосатый, сутулый, звероподобный бандит Заболотный. Этот прямо заявил:

– Триста сабель. Говору тильки по-украински. Знаю местность. Можете спросить обо мне Махно.

– Мы вам доверяем, – великодушно возвестил начальник оффиса.

Гарри не брезговал никакой мелочишкой. Правда, были "точки" и покрупнее: например, у Аверьянова собрано три полка: Кузнецкий, Петровский и Верхоценский. Или бывший урядник Назаров. У него худо-бедно – эскадрон.

И еще есть бандиты – Черноус и Якувенко. Темные личности, но стрелять-то умеют? Была даже банда под командой некоего джентльмена Прыщ. Фамилия не очень звучная, но ведь не в фамилии дело. Фамилии бывали и выразительнее у различных атаманов, батек и главарей. Был даже атаман Музыка или атаман Чайка, который все приговаривал: "Щиро дякую, щиро дякую", – больше он ничего так и не сказал. Был Дудка и Курощекин, не говоря уже о Черном Вороне и страшном, хрипатом душегубе Лихо, водившем по украинским степям двести головорезов, двести всадников на отнятых у мужиков лошадях. Они вырезали советских работников, вешали коммунистов, пьянствовали в чьей-нибудь избе, захватив деревню. Этим и исчерпывалось их политическое "кредо".

Кроме того, Гарри Петерсон вел через посредников переговоры с некоторыми партиями – националистов, социалистов и прочими тому подобными.

Ожидался ответ от братьев Антоновых. По отзывам, деловые люди.

Сверх того, бывали банды, которые возникали стихийно, самотеком.

Все это создавало тревожную, неустойчивую обстановку. Украину лихорадило.

5

Имение, которое было приобретено в Молдавии, Гарри назвал "Золотой ключ". Название не нравилось Люси. Оно так и не привилось. Люси чаще называла имение с некоторой скрытой насмешкой "Лебединое озеро". Дело в том, что лебеди, заказанные Гарри, так и не появились в его искусственно устроенном озере. Их везли, но они почему-то передохли по дороге.

Гарри все чаще отлучался. Один раз он уехал в Турцию. Именно ему принадлежала, как он выразился в одном докладе, "счастливая идея" засылать на Украину маленькие отряды, причем один отряд не должен был ничего знать о другом, чтобы в случае провала никто никого не мог выдать. Теперь в Константинополе находилась "тройка", которая занималась этой засылкой, занималась прилежно, хозяйственно, как будто торговала турецким табаком.

Вернувшись в свой "Золотой ключ", Гарри привез подарки: турецкие ткани, необыкновенной формы кувшины, золотые чаши.

А вслед за тем опять уехал, на этот раз для встречи с боротьбистами и для устройства типографии, где должны быть отпечатаны листовки – призыв Петлюры к украинскому народу любить только Петлюру и восставать против Советской власти. Эти листовки будет распространять новый ставленник империалистов, новое увлечение Гарри – некий Тютюнник.

"Все-таки генерал! – радовался Гарри. – Не проходимец какой-нибудь! И внешность у него – хе-хе – довольно-таки историческая..."

– А что ваш Петлюра? – спросила княгиня, слушая рассказы Гарри. – Он действительно выдающийся человек?

– Петлюра? Как бы вам сказать... Прежде всего, это человек неистощимой энергии. Сколько раз он терпел поражение! Уму непостижимо, как он ухитряется в последнюю минуту улизнуть! Он делает ставки на кого угодно, совести у него ни на грош...

– Ничего себе портретик вы нарисовали!

– Но если быть искренними, мама, что такое совесть? Это архаическое, устарелое понятие. Вы можете объяснить мне, что такое совесть? Особенно в политической борьбе?

– Но он хотя бы умен?

– Скорее хитер. Хитрая бестия! И еще у него достоинство: жаден до денег. Я не знаю ни одного правительства, которое бы не одалживало денег Петлюре. Но он не пустобрех. Берет деньги, но и старается. Дьявольское честолюбие! И, представьте, ему верят!

И Гарри стал рассказывать. У него были в запасе многочисленные не очень интересные истории и многочисленные не смешные анекдоты:

– Не так давно румынское правительство заключило соглашение с петлюровской военной миссией относительно переброски в Бессарабию воинских частей. Они предназначаются для нового вторжения на Украину. И что же вы думаете? Главе петлюровской миссии устроен торжественный прием. Буквально как Наполеону! Ему вручено послание. Нечто вроде адреса юбиляру. В этом послании румынское правительство – ни больше ни меньше – выражает "горячую уверенность", "пылкую надежду" и тому подобное, и тому подобное, что в скором времени Петлюра будет единственным хозяином Украины. Не исключена возможность, что так оно и произойдет. Вот будет номер! Я думаю, даже Вудро расхохочется: кто же из серьезных людей делает ставку на какого-то Петлюру!

– Я слышала, уж очень его не любят на Украине.

– Что ж такого? А разве любили царя Романова? Вообще это только историки выдумывают, будто когда-нибудь властителя любил народ. Любит ли собака палку? Вздор! И совсем не надо этого. Надо властвовать и кричать на весь мир, что в вас народ души не чает, вот и все.

– Где же эти воинские соединения?

– Прибыли! Под видом рабочих дружин. План разработан со всей тщательностью. Не хочу заранее обнадеживать, но есть шансы, что скоро мы примемся, миледи, строить новый дом на месте сгоревшего в Прохладном! О'кей!

– Дай бог, дай бог! – прошептала княгиня.

6

Когда Гарри опять умчался по своим делам в Кишинев, княгиня позвала Люси в свою спальню, закрыла дверь, опасаясь, не подслушала бы прислуга, и повела разговор, крайне удививший Люси.

– Девочка моя, годы твои уходят, стоит ли тебе жить такой монахиней? Не отшельница же ты какая? Ведь не наложила ты, надеюсь, на себя эпитимью, слава тебе господи?

– Как мама? Почему монахиней?

– Я ничего не говорю, в Варшаве ты немножко веселилась... Но я давно тебе хотела сказать, да все как-то разговор у нас не клеился. Видишь ли, ты не кто-нибудь, ты Долгорукова. Ты сама-то понимаешь это? Дол-го-рукова! Я старею, скоро помру, и никого у нас на свете нет, кто бы защитил тебя, приголубил... даже кто бы растранжирил наше богатство...

– А Гарри?

– Гарри – деляга. Я присматриваюсь к нему, не просто ли он самый обыкновенный полицейский агент или, не знаю, как у них там называется в Америке...

– Мама! Почему агент? У него очень большое положение. И связи огромные. Ты заметила, как перед ним заискивают?

– Не спорю. И денег у него полно. Только уж ты позволь мне все начистоту выкладывать. Знаешь, у нас, стариков, дурная манера: все у нас хорошо, чай пьем, веселые, шутим... а потом – бац! – и будьте любезны, укладывайте в гроб, хороните с почестями. И хочу я тебе успеть до своей кончины сказать: не соблюдай монашеского чина, не сиди ты возле меня, ради бога! Молодость ко-о-ротенькая! Как заячий хвост, молодость! Что тебе доллары этого Гарри? У тебя у самой миллионы! В английском банке наши денежки! Много, живи – не проживешь!

– Мама, ты что-то знаешь! Гарри изменяет мне?

– Когда ему! Рыщет, как гончая! Ты сама изменяй! Да я в твои годы... Ах, девочка, девочка, знаешь, как я жизнь прожигала? Лети, голубка, из голубятни! Гарри – само по себе, тебе замужество необходимо, мужчины только замужних и любят. Поезжай в Париж... Поезжай на морские купания... или в Швейцарию... Знаешь, как в Швейцарии хорошо? Заводи любовников, ищи приключений. Мимолетные дорожные связи... Как это прекрасно! Ты богата, молода, красива... Ну что тебе сидеть в этой, прости господи, хижине дяди Тома, в этой захудалой Бессарабии, куда Пушкина в старину и то в ссылку отправили, где только свиней разводить! Доченька моя! Последняя ты у нас в роду! Отпразднуй свои женские годы – и пусть все состояние рассыплется прахом! Пусть! Туда ему и дорога!

Люси смотрела на мать с ужасом, с отчаянием. Ей казалось, что мать лишилась рассудка, что у нее буйное помешательство... Что она говорит?! Что она советует?!

А княгиня все нашептывала, нашептывала... рассказывала о себе такие вещи, о которых дочери и знать бы не следовало... давала такие советы, каких не подсказал бы и сам змей-искуситель, сам сатана!

Нет, княгиня Долгорукова не бредила. Она была страшна, но совсем не походила на умалишенную:

– Пойми, деточка, – несметные богатства! И хоть бы Юрий был жив, тот был бы достойным наследником, и дети бы у вас пошли – дворяне. А то ведь все так без толку пропадет... Никто из нас в живых не останется, и будет в английском банке капитал сам по себе наращивать на себя проценты, разбухать... а потом достанется черт знает кому!.. Нет, нельзя тебе одной ехать, очень ты у меня провинциальная, барышня-крестьянка. Видно, самой мне тебя вывозить в свет. Время-то какое: вся знать, вся верхушка России за границу выплеснута! Да я тебя не за сыщика, я тебя за принца Ольденбургского сосватаю!

– Как же, мама, можно!

– Можно! С деньгами все можно! Поедем, голубка, поедем налегке, довольно мне, как старосветской помещице, в тарантасах передвигаться! Сядем в экспресс – только нас и видели! Я в молодости бывала кое-где... А это разве жизнь, ну ты сама подумай! Мы живем, как какие-то свинопасы. Что возле нас? Одни деревья?

Понемногу княгиня увлекла своими фантазиями Люси. И как совсем еще недавно они мечтали о поездке в Америку, так теперь строили иные планы и все твердили: "Париж! Париж!"

7

Гарри сначала был обескуражен, когда ему объявили, что обе они уезжают. Он-то никак не мог сейчас бросить дела.

– Ничего, вы приедете! А то Люси у нас совсем захандрила. Ей необходимо рассеяться.

Они собрались в дорогу так поспешно, как будто на пожар.

Гарри примирился с этой затеей. Да и что он мог возразить? Его почти и не спрашивали. Просто ему было объявлено, что они уезжают.

Он сам провожал их. Люси была растрогана его заботливостью, его услужливостью, его грустью. Она смотрела на него, и у нее навертывались слезы на глаза. Она думала:

"Милый! Какой ты хороший! И все-таки я тебе буду часто-часто изменять... Мама права, ведь осталось так мало времени, пока я привлекательна, пока я могу любить, обманывать, грешить..."

Люси поцеловала мужа и шепнула ему:

– Я буду часто-часто писать...

Будет ли она писать? Конечно, будет. Она совершенно искренне давала ему это обещание.

У него мелькнула мысль:

"Надо приставить к ней кого-нибудь из опытных... Например, этого, с большими ушами. Мориса!"

Он сказал ей:

– Ты у меня прелесть. Я рад, что ты рассеешься.

Когда они сидели в вагоне экспресса и экспресс вот-вот должен был умчать их в Париж, Люси не могла отделаться от странного впечатления, что Гарри стал маленький-маленький, даже какой-то незначительный... И как это она раньше не замечала, что он мизерный, невзрачный человечек, при всей его представительности? Бывают же представительны управляющие, жандармы, швейцары...

Вскоре Гарри стал получать открытки, фотографии, одна нелепее другой. Люси у водопада. Люси верхом на лошади. Люси и мама. Люси без мамы. Мама без Люси. Люси на парусной яхте...

А потом она вообще перестала писать.

Д Е В Я Т Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А

1

Осенью котовцы били "Третью армию Врангеля" – полки, сформированные в концентрационных лагерях Польши и Румынии. Одиннадцать дней колесили по лесам и оврагам, по невылазной грязи проселочных дорог, одиннадцать дней гонялись за уходившими в леса бандитами, пускались на хитрости, выманивали врага из логовищ, чтобы заставить его принять открытый бой.

Новый комиссар, назначенный в бригаду, Петр Александрович Борисов оказался боевым. В четырнадцатом году воевал, в семнадцатом избран членом армейского комитета. В девятнадцатом – член президиума Вологодского городского Совета рабочих и крестьянских депутатов. А потом по призыву партии отправился на фронт. В бригаде Котовского он сменил Жестоканова. А Жестоканов был переведен в Тирасполь, председателем вербовочной комиссии.

Десятого ноября овладели Белянами, захватили орудия, пленных.

– Дед! – окликнул Котовский Просвирина. – Посмотри пушечки, которые мы захватили. Может, тебе что подойдет?

Котовский всегда звал Просвирина Дедом. Любил командира батареи. И вся бригада гордилась батареей: не батарея, а куколка!

Просвирин захваченные орудия осмотрел и ни одною не взял: дрянь! И лошади тоже плохие, упряжь старая, изношенная. Очевидно, петлюровской челяди отдают самые бросовые ошметки!

Одиннадцатого натолкнулись на "фроловцев". Захватили пять пулеметов и черный флажок с вышитой на нем серебряной буквой "ф".

Затем бригада двинулась на Проскуров. Застревали колеса орудий в выбоинах. Кони были забрызганы грязью по самые уши. Обоз еле тащился. И все-таки движение было, как всегда, стремительным.

Ноябрь хмурился. Низко ползли свинцовые тучи. Холод был промозглый, ветер пронизывал до костей. Не радовали глаз голые поля, черные, набухшие от непрерывных ливней комья земли, черного пара. И вдруг тихо, бесшумно закружились в воздухе легкие снежинки. Замельтешили, закружились, все больше, все гуще. И сразу все побелело. Стало светлей, нарядней. Вкусно запахло снегом. Бодрость появилась в теле. Вон и крыши поселка в стороне от дороги стали белые, веселые. Кони фыркали, дружно ударяли копытами по стрельчатому ледку луж в выбоинах дороги.

– Ого-го! Зима! – кричал засыпанный снегом папаша Просвирин.

– Пора кончать эту музыку, – говорил Котовский, стряхивая с воротника снег. – Не будем задерживаться в Казимировке. Даешь Проскуров!

Орлик кивнул головой, как бы соглашаясь.

2

Ранен папаша Просвирин. Он командовал батареей. Нужно было поддержать наступление бригады, и Просвирин добросовестно долбил по городу, по тылам, глушил орудия противника, прижимал передовые линии к земле. Даст прицел одному орудию, а потом приказ:

– Батарея, беглый огонь в пять снарядов!

И пошло! Не сосчитать выстрелов!

Под градом пуль, в грохоте снарядов, он, с обнаженной головой, взмахами фуражки управлял огнем батареи:

– Огонь! Огонь!

Вдруг раздался взрыв, и Просвирин упал. Разорвалось орудие. Просвирину раздробило ребро и ранило ногу выше колена.

Кто в бригаде не знал папашу Просвирина! Когда раненого унесли, каждый взмах шашки был местью за него. Однако жила уверенность, что он поправится, и все незаметно поглядывали в сторону батареи, не появится ли папаша Просвирин? А уж как ждал его Савелий Кожевников – земляк и приятель!

В одиннадцать часов в городской больнице сказали, что все в порядке. А вечером разнеслась весть: умер. Не верилось, что нет его в живых, не укладывалось в сознании!

Вместе с Просвириным погиб и комиссар батареи Донской. Осиротела батарея. Бывало, подойдут бойцы, заведут с командиром разговор:

– Что, папаша, у тебя пушки махоньки каки? Ты бы завел гарматы погромче, покрупнее!

– Маланья мала, да Федоту мила, – отвечал Просвирин...

Котовский очень грустил по Деду. Между тем нужно было идти вперед, не оглядываться, не задумываться, беспощадно бить врага.

После разгрома свежих, еще не обстрелянных частей противника Четвертой Киевской и Шестой дивизий, – после того как кавалерия противника выкинула белый флаг в районе Костюжан, изъявляя намерение сдаться, наконец, после истребления отряда Фролова и особой надежды Петлюры "особой" кавалерийской дивизии – в "Третьей армии Врангеля" был явный моральный упадок. Держались еще кавалерийская дивизия есаула Яковлева и группа генерала Загорецкого. Даже готовили наступление.

И вот когда противником был потерян Проскуров, туда, в пограничный город Волочиск, ринулись все его бронепоезда, дивизии, обозы, а впереди всех командование. Сам Петлюра, обогнав всех, примчался в Волочиск первым и отсюда, чувствуя себя в безопасности, отдал приказ своим войскам немедленно перейти в наступление.

Тем временем спешили перешить рельсы, так как за Волочиском другая ширина колеи железной дороги, а необходимо переправить за рубеж бронепоезда, эшелоны с различным имуществом.

– Не успеют они перешить! – воскликнул Котовский, узнав об этом занятии петлюровцев. – Надо было раньше кроить кафтан по фигуре!

С самого рассвета бригада идет форсированным маршем. Одна, самостоятельно, без поддержки справа и слева преследует противника по пятам, не дает ему опомниться.

Здесь сбились в кучу все вражеские войска, их тут, как сельдей в бочке!

Последние пять верст перед Волочиском бригада, построенная лавой, прошла галопом под ураганным оружейным, пулеметным и артиллерийским огнем. Конечным ударом бригада сбивает главные силы противника на лед реки Збруч, отрезая их от моста. Буквально из рук вырывает переправляемые на польский берег орудия, эшелоны, захватывает много пленных и огромные трофеи.

В Болочиске стоял на путях под парами "правительственный" поезд. В этом поезде намеревался отбыть туда, под защиту иностранных покровителей, проигравший все ставки Петлюра. Поезд ему пришлось бросить и добираться до Варшавы собственными средствами.

Он шагал по Варшаве, размышляя о своей незадачливой судьбе.

"Летел как ангел, упал как черт! – думал он горькую думу. – И надо же было им послать на это дело Котовского... С другими я, пожалуй, еще совладал бы..."

Каково было его удивление, когда вместо упреков и презрения он встретил привет и почести. Пилсудский торжественно принял его в Бельведерском дворце, обласкал и сказал на прощание:

– Война не кончена! Война продолжается! Не падайте духом, пан Петлюра!

3

За операцию под Волочиском Котовский награжден вторым орденом Красного Знамени, первый он получил за освобождение Одессы от деникинцев.

– Ну, кажется, потише стало, – вздохнул Савелий. – Уж очень неинтересно по такой грязи таскаться! У нас в Пензе так давнехонько, поди, зима встала. Зима у нас хорошая, ласковая, снегу много, и ребятишки с гор катаются.

Однако и на Украине зима установилась. Выпал снег, навалило сугробы. Замерзла вода в колодцах, приходилось ведерком пробивать лед. А какие на окнах появились узоры! И как разрумянились щеки девчат!

Настало рождество. В деревнях ходили с колядкой. Савелий отложил все поделки, аккуратно свернул куски кожи, заплатки, рубашки, обмотал нитку вокруг иголки и спрятал ее в спичечную коробку, а сам принарядился, помылся в бане, причесал бороду, сидел и тянул тоненьким голоском рождественский тропарь:

– Рождество твое, Христе боже наш, воссия мирови свет разума...

И вдруг неожиданно добавлял:

– Сколько этих самых банд на свете! И что меня удивляет: откуда у них берется оружие? Что у них за такой за интендантский склад, прости господи?

– А меня это ничуть не удивляет, – возразил неизменный собеседник Савелия Миша Марков. – Ведь только имена разные: сегодня атаман Лихо, завтра атаман Хмара, а все эти птенчики из одного гнезда вылетают.

– Слыхал? – спросил Белоусов, сидевший с ним рядом. – Завтра выступаем в боевом порядке. Пришло сообщение, что появился какой-то новый отряд. Говорят, и пулеметы у них, и конница... Я забыл только фамилию, очень трудная... Жгут деревни, убивают сельсоветчиков... Откровенно говоря, я рад, что пойдем в дело!

Из-за рубежа переброшена только что сформированная банда, возглавляемая Гуляй-Гуленко. Спору нет, атаман был красив: как будто спрыгнул со сцены украинской оперетки "Ой, не ходы, Грыцю, тай на вэчорныцю"!

Ему было дано указание – пополнять свои ряды, вовлекая кулацкие отряды, которые встретятся на пути, и набирая добровольцев по деревням и селам.

– Вы и оглянуться не успеете, как у вас будет армия!

Но оказалось, что на Украине по указанию Фрунзе заранее приняты меры. Этого не учел Гуляй-Гуленко. Впрочем, первая ласточка: присоединился к Гуляй-Гуленко атаман Грызло.

– Фамилия у вас, извините, какая-то такая... – досадовал Гуляй-Гуленко.

– Сойдет! – беспечно махал рукой Грызло. – Это еще что! У нас на селе бывали такие фамилии, что плюнешь да перекрестишься.

Котовский, продвигаясь по полям и дорогам, обнаружил Гуляй-Гуленко южнее Умани. Оказывается, Грызло, Цветковский и Гуляй-Гуленко грабили сахарный завод.

– Теплая компания! – злился Криворучко. – До сахара уже добрались!

– Никуда не денутся!

Каково же было огорчение котовцев, когда после первых стычек с бандитами Котовский отдал приказ отступать. И как воодушевились бандиты, бросившись в погоню за отступающими конниками! За границу полетели донесения об успехах: "Тесним! Движемся вперед! Нашего натиска не выдерживают! Слава полководцу Гуляй-Гуленко!"

– Белополяков гнали, а тут испугались! – удивлялись кавалеристы.

– Зря наш командир не будет ничего делать. Что-то тут не так, толковал Савелий.

Он не ошибся. Это был только маневр. Котовский, отступая, заманивал противника в кольцо окружения. Тем временем разведал все о составе шайки, о вооружении, о слабых ее местах. Кольцо сжималось.

Первым это почувствовал Цветковский и незаметно улизнул. Пусть без него расхлебывают кашу, которую заварили!

Котовцы только ждали сигнала. Затем со всех сторон бросились на опешивших бандитов. Били нещадно. Никто не ушел из этого жестокого боя. Некуда было уйти.

Гуляй-Гуленко забрался на чердак изрешеченной пулями хаты, отстреливался, а потом, не желая сдаться, приложил пистолет к уху и закончил этим свою бесславную деятельность, к немалому огорчению Гарри Петерсона.

"Такой живописный... и так понимал украинскую душу... – думал Петерсон, составляя сводку для своего начальства. – И какой финал! Как в шекспировской драме!"

4

Они подобрали его во время стремительных своих переходов. Он был голодный, заморенный, несчастный, этот вихрастый мальчуган.

– Есть хочешь? – заботливо спрашивали окружившие его котовцы.

– Хочу. Кто же не хочет есть!

– Правильно!

– Вымыть его сначала надо!

– А ну-ка, примерь эти сапоги... Сойдет! Портянок побольше намотаешь, чтобы не хлябали.

– Нет уж, надо его по всей форме обрядить.

– Тебя звать-то как? Петька? Здорово! Будешь с нами вместях воевать?

– Возьмете, так буду. Я на трубе могу трубить.

Так появился у котовцев Петька-горнист, общий баловень. Оксана рубаху ему сшила и все снаряжение по росту приспособила. Очень красиво получилось. Савелий Кожевников объяснял ему воинский устав. Марков учил верховой езде. Котовский показал ему, как играть сигналы, но особых музыкальных способностей у Петьки не оказалось.

Лучше всего у него получался сигнал "В атаку". Впрочем, этого было вполне достаточно. Петька трубил – бойцы шли. И когда уставала рубить рука и не оказывалось ни одного уцелевшего в рядах противника – это и означало конец атаки, это было ясно и без трубача.

Мчались котовцы вперед. Петька-горнист, трубач Котовского, отчаянный милый мальчик, не отставал от командира. Где Орлик, там и серый Бельчик трубача.

Сколько четырнадцатилетних мальчиков мечтало скакать на сером жеребце впереди отряда, с красивой серебряной трубой! Счастливый Петька достиг этого. Труба сверкала, светлые волосы выбивались из-под фуражки, ветер свистел... Вдали пестрели вражеские роты, рассыпавшиеся цепью по бугру...

Жизнь была волшебна, деревья в снежном уборе нарядны, облака быстролетны. И самое прекрасное было – стремительный бой. Где-то рядом ухали пушки. Через поле мчались конники. И когда врубались они в гущу пехоты и начинали свой страшный танец сверкающие клинки, каждый знал, что рядом Петька, беловолосый мальчик, и всегда вовремя отводили от трубача удар. Была непреклонная уверенность, что его не тронет пуля. Убивают в бою друг друга взрослые люди. А он даже как бы и не конник, он только присутствует при решающих битвах, он – представитель молодых поколений завтрашнего дня.

Так светится и улыбается утренняя заря! Нет ей дела до тающих сумерек, она смотрит вперед, тянется к полдню и уже придумывает, какие будут на этот раз веселые поляны, какие будут кружиться птицы, какие замечательные родятся облака в этот наступающий день...

Его поймали бандиты Заболотного, когда он неосторожно отбился от бригады. Они гонялись за ним, как псы за сусликом, их было много, а он один. Наконец им удалось окружить его. Что-то не были они так храбры, встречаясь с бойцами Котовского! Но ведь это был всего лишь беловолосый мальчик...

Петька увидел совсем близко смеющиеся разбойничьи рожи. Он понял, что убивать будет этот, рыжебородый, он как-то особенно ощерился. Детина, топором тесанный. Опасаясь, как бы не опередили другие, он тихо, просяще произнес:

– Не трожь. Я сам.

Затем взмахнул тяжелой казацкой шашкой...

Петька увидел кусты, серебряный снег, бирюзовое небо... Подумал: "Надо пришпорить коня и держать прямо на дерево, освещенное солнцем... И тогда он прискачет к своим и будет рассказывать, как чуть было не влопался... Вот будут смеяться! Все будут смеяться, даже хмурый ординарец командира Черныш. Савелий и тот станет посмеиваться в бороду... а уж Марков как зальется! Черныш заставит повторить рассказ несколько раз подряд и только тогда ухнет, как филин, и это будет означать смех..."

Все это успел подумать трубач Петька. Но его уже не было...

Котовцы нашли изуродованный труп. Петькины глаза были выпучены. Белые волосы слиплись. Лицо потемнело. Голова была почти отрублена и как-то особенно горестно склонялась набок.

Котовский долго вглядывался в это лицо.

– Бедный м-мальчик!.. – прошептал он.

Сердце горело, рука сжимала эфес. Таких вещей не прощают.

Банду Заболотного удалось настигнуть на привале в деревне. Невозможно было остановить общего гнева! И после того как промчались по деревенским улицам конники, разя направо и налево, от Заболотного ничего не осталось. О банде Заболотного теперь можно узнать только понаслышке. Пленных не было. Спасшихся тоже.

Самого Заболотного нашли спрятавшимся в колодце. Он висел на веревке, усевшись верхом на колодезную бадью. Вытащили за рыжую бороду и прикончили тут же, у колодца.

И только когда все было сделано, перевели дух.

– Ну, теперь все, кажется, – произнес Криворучко. – С этим делом покончено.

– Воздух чище, – согласился Иван Белоусов.

Прошло много времени. Все избегали говорить о Петьке. Так няня чувствует себя виноватой, если недосмотрит и дитя упадет, ушибется, набьет шишку на лбу. Большое горе молчаливо, настоящее чувство скрытно и застенчиво.

Однажды бригада стояла в поселке. Как всегда, деревенские мальчишки окружили Котовского. Особенно один, беловолосый, шустрый, так и не сводил очарованных глаз с большого дяди в красных галифе. Он восхищенно разглядывал и его сильные руки, и золотой эфес, и черные смелые глаза.

И вдруг командир произнес что-то непонятное, не относящееся к делу:

– Глупый мальчишка! И куда его понесло? И чего мы смотрели?..

Голос командира был теплый. Потом он поднялся, как бы стряхивая грустные мысли.

Деревенские мальчишки смотрели на высокого дядю с восхищением. А вскоре появился в бригаде трубач Шурка – способный и бойкий. И снова зазвучал боевой призыв-сигнал "В атаку".

5

В Волочиске, в тот же час, как он был захвачен, Марков и Белоусов лазили по поездам и нашли спрятавшегося в тамбуре министра, упустившего момент, чтобы бежать через границу, а затем раскопали богатейший архив: документы, разоблачающие подрывную работу неких соседних и несоседних государств.

Один документ касался Котовского. Его читали и перечитывали все в бригаде. Котовский пояснял, что письмо, найденное в архиве, писал командующий "Третьей армией" Перемыкин, а посылал он письмо Борису Савинкову – эсеру и террористу, причинившему много зла Советской стране.

Перемыкин писал:

"Итак, мое мнение – дело наше проиграно безнадежно. Проклятая петлюровская рвань драпает почем зря, не принимая ни одного боя. Котовский донимает нас по-прежнему; этот каторжник буквально вездесущ. Правда, командир Киевской дивизии генерал Тютюнник недавно хвастал, будто пощипал Котовского под Дубровкой, но я думаю, что этот желто-блакитный выскочка и бандит по обыкновению врет и дело обстояло как раз наоборот. В общем, плохо, господин Савинков, очень плохо".

Два дня хохотала бригада, читая вслух и снова перечитывая "послание".

– А кто он, Перемыкин? Генерал? Ну и потеха, братцы!

– Скажи, пожалуйста, белогвардеец, а понимает!

– Понимает, потому что мы ему "объяснили". Поймешь!

– Врет Тютюнник! Били мы его кажинный раз в обязательном порядке, причем – извиняюсь конечно – били и в хвост и в гриву.

– Главным образом в хвост!

– А что это под Дубровкой? Кто помнит?

– И помнить нечего, побросал пулеметы и смотался, вот и вся твоя Дубровка.

Захваченный в вагонах архив был передан в политотдел.

– Пригодится для истории, – говорил Котовский. – Пусть знают будущие поколения, с какой дрянью приходилось нам возиться, от кого охранять родину.

Рождественские морозы. Серебряный месяц как елочное украшение. Небо густо-синее, от этого еще белее кажется снег. Ходит дед Мороз по березнячку, по задворкам, палочкой постукивает. Ну и мороз загнул! Дух захватывает! Снег под ногами хрустит, каждый шаг звонко отдается в обледенелом воздухе.

Крепкие морозы стоят на Украине. А там еще жди крещенских! Дым из печных труб уходит вверх узеньким столбиком. Звезды вмерзли в небо. Тишина. А потом как налетит ветер, как начнет по селам гулять метелица, света божьего не видно, от соседа до соседа не доберешься, такие наметет сугробы, с острыми гребнями, с зализами. Налетит и утихнет – разбирайся как хочешь!