Текст книги "Немецкая любовь Севы Васильева"
Автор книги: Борис Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)
В поезде "неожиданные встречи" продолжились. Перед Стародубском, переполненный волнением и мыслями о будущем, Сева вышел в тамбур с открытым окном. Неожиданно подошел немолодой мужчина, показал удостоверение.
– Завтра с утра зайдите к нам. Не надолго. Кабинет, думаю, помните.
"Началось, – подумал Сева. – Не зря пугали, затаскают теперь". Вслух спросил:
– От Москвы со мной ехали, теперь решили подойти?
– Слишком высоко мнишь. Возвращаюсь из командировки, увидел тебя. Любопытно послушать, как встретил отец – немец, заодно помочь разобраться в увиденном.
***
Солнечным ранним утром друзья Севы – Галя, Юра и Костя встречали его на Стародубском вокзале. Галя с большим букетом. Друзья нетерпеливо посматривали на станционные часы. Еще нет и семи. Наконец, вокзальное радио объявило: "Поезд Москва – Стародубск прибывает на третий путь ко второй платформе".
Поезд медленно подошел к перрону и Сева издали увидел друзей, помахал им. Они в три горла скандировали: Сева! Сева!
Сева обнялся с друзьями, расцеловался. Поблагодарил Галю за букет. Костя забрал у него чемодан, Костя сумку.
– Весь багаж? – удивился он.
– Весь. Ждали контейнер барахла? Подарки привез, не забыл. – Они остановились, Сева открыл сумку и достал, засверкавшие в лучах солнца, бусы, надел Гале на шею. Она благодарно поцеловала его.
– Всю жизнь мечтала о таких. Чешское стекло?
– Бери выше. Богемское. В Кельне купил.
Юре он протянул оригинальную газовую зажигалку.
– Наши баллончики должны подходить. Тебе, Костя, презент позже.
– Презент? Настоящий иностранец, – восхищается Галя. – Только костюм, почему не сменил, размера своего не нашел? Думала, оденешься с головы до ног и еще полвагона вещей привезешь, – шутливо заметила она.
– Потом, ребята, потом расскажу… Костюм новый привез, джинсы, еще кое-что по мелочи. Хотя, мог, как говорит Галя, и контейнер, и целый вагон. Не представляете, какие имел возможности!
По дороге в город Костя шепотом спросил, что за подарок ему.
– При Гале неудобно, потом, – интригующе заверил Сева.
***
Сева находился в Москве, когда на заводе стало известно о его возвращении. Друзья и знакомые – все с любопытством ждали продолжения Севиной истории. Так отец г-н Клуге, или нет, какие у них с Севиной матерью были отношения? Из Германии Сева никому не писал, и многие не верили, что вернется, если найдет отца.
Больше всех радовалась приезду Севы Надя. Она и на вокзале встретила бы, знай время его поезда. К обеденному перерыву обработала больше половины деталей, запланированных на смену. Надеялась отпроситься пораньше.
Узнала новость и Лариса. Всезнающая подружка уже крутилась возле.
– Встретила бы по старой памяти, может, помиритесь… Главный инженер в прошлом году в командировку в ГДР ездил, так столько всего навез! А у Севки в ФРГ отец капиталист.
Вспомнили о Севе на планерке у начальника цеха. Рассчитывали, на днях выйдет на работу. Вспыхнул спор отпускать одного из бригадиров в отпуск или повременить.
– Васильев выходит, подпишите Максимову отпуск, – уговаривал сменный мастер начальника цеха.
– Ничего не известно пока. Допустят ли Васильева к работе, не знаю. Вместо месяца отсутствовал, – начальник цеха посчитал по календарю под стеклом, – пятьдесят два дня. Прогульщик.
– Вы серьезно? – возмутился другой участник планерки. – Парень отца отыскал! Часто у нас рабочие за границей бывают?
– Ничего против Васильева не имею. Не от меня зависит. А Максимов подождет, пока найдем замену.
Редактор заводского радио приготовилась взять у Севы интервью, но в последние минуты партком запретил упоминать по радио и в заводской многотиражке о его поездке.
***
За деревней Васильевкой, на взгорье, заросшем березами, старое кладбище. На краю этого зеленого островка могилы последнего времени. Здесь похоронена мать Севы. К ней он и приехал в первый же день, возвратившись в Стародубск.
Отличная с утра погода испортилась. По небу бежали темные грозовые тучи, кружило воронье над многочисленными, уже пустыми, гнездами. Сева стоял перед скромным зеленым холмиком с деревянным крестом. К трем березкам, что росли у самой могилы, прибавились еще два молоденьких деревца, посаженные Агафьей Никитичной. Если не считать увеличившееся число могил, ничего вокруг не изменилось.
Костя оставил Севу одного и играл его подарком. Нажимал кнопку на массивном портсигаре, крышка открывалась и оттуда поднималась обнаженная девица. Она наклонялась, из коробки выскакивала сигарета. Костя засовывал сигарету обратно, закрывал портсигар, снова нажимал кнопку, и опять появлялась голая девица. А Сева все смотрел на зеленый холмик и думал о несчастной судьбе матери. Перед глазами мелькали картины из его одиссеи, слышал рубленную немецкую речь, эмигрантские песни, их сменяли бравурные звуки немецкого марша… Стройный и по-молодецки бодрый отец, его восьмидесятилетняя мать – фрау Маргарет фон Клуге, Марика… Увидел умирающую старуху – мать. Она с мольбой смотрела на Севу.
– Ты прости… Прости сыночек…
Подошел Костя, взял за руку и вернул в сегодняшний день.
– Пошли, – он посмотрел на часы. – Дождь сейчас пойдет, застрянем, а мне вечером еще на смену. Оградку железную надо будет сварить. Почему раньше не сказал? Мы бы без тебя поставили.
– Сделаем.
Сева в последний раз бросил взгляд на могилу матери и пошел за Костей к машине
Старая, видавшая на своем веку, "Волга" – такси, раскачиваясь и скрепя на ухабах, медленно выползла на асфальтированное шоссе, шофер прибавил скорость.
***
Давно не вспоминал свою одиссею Всеволод. Неожиданное письмо Марики заставило вспомнить целую главу жизни, даже не главу, а часть жизни, которая осталась ярким пятном прекрасно проведенного времени и горькими переживаниями о судьбе родителей.
В наши дни можно поехать куда угодно, были бы деньги, а в те далекие уже времена железный занавес, идеологическое противостояние, не позволяли даже мечтать поехать куда-то дальше Болгарии. Вернувшись из поездки в Германию, Сева старался не думать, не вспоминать свою эпопею, не травить себя не исполнимыми надеждами. Вычеркнул из жизни этот год с его радостями и переживаниями. И не вспоминал. Пытался не вспоминать. Первые годы отец и Марика, Амалия, Ингрид, Марта появлялись перед глазами помимо его воли. Когда слышал название знакомых мест или в телевизоре вдруг узнавал улицы, города, которые видел воочию, сердце начинало учащенно биться. Сегодня отдельными фрагментами, стоп – кадрами и моментальными фотографиями восстанавливал в памяти события двадцатипятилетней летней давности.
– Больше никогда не писал отцу? – спросила жена.
– Писал. Уезжал скоропалительно, неожиданно, отъезд скомкался. Не записал адреса переводчицы Амалии, не спросил фамилии двоюродного брата Пауля в Кобленце, он очень хорошо ко мне отнесся. Кроме отца писать было некому, и его точный адрес не узнал. Написал, как в первый раз: "Бонн, г-ну Курту фон Клуге". Попросил еще раз пригласить, потому что жизнь в Стародубске стала невыносима. Затравили, как когда-то мать в деревне, попрекая незаконнорожденным сыном. Сняли портрет с Доски почета, из цеха перевели, как неблагонадежного, отобрали комнату, ордер оказался не на меня выписан. Переселили в общежитие. Говорю, жить стало невмоготу. Кусал локти, что не остался, когда звали. Ну и написал. Не доходили письма. Знаешь, в какое время жили.
– Интервью твои вспомнили?
– Вспомнили. Особенно "Немецкой волне". В те годы я понятия не имел, что эту радиостанцию, сквозь глушение, слушает вся наша интеллигенция. Что в редакции работают самые заклятые идеологические противники СССР. Как-то к нам с Марикой в ночном клубе подошла русская женщина, представилась редактором и пригласила приехать к ним, познакомиться с интересными людьми – земляками, работой радиостанции. Я, помня наставления отца, пытался вежливо отказаться, но Марика настояла. Ей было интересно побывать на радиостанции, где работали известные в прошлом советские артисты и писатели, о которых слышала от русских друзей в Ленинграде. Сама желала познакомиться.
Вспомнили интервью Би – Би – Си и поездку в Лондон без разрешения. Потаскали по кабинетам, пока не убедились, что не завербован. Помытарился год в общаге, пока не подвернулся случай завербоваться на завод в Ленинград.
– Из Ленинграда не писал?
– Написал и отсюда. Мы с тобой тогда только начали встречаться. В этот раз получил ответ. Отец умер, просили не тревожить семью Клуге.
– Проделки твоего дядюшки, уверена!.. Что если подать в суд? Высудим что-нибудь из наследства.
– Соображаешь, что говоришь? В тяжелые времена не взял ничего у них, а теперь, когда у нас всё есть… С детства привык рассчитывать на себя.
– Что у нас есть? Твоя кандидатская, ничего не прибавившая? Двухкомнатная квартира и машина, на ремонт которой постоянно не хватает денег? Мне надеть нечего, ты раздет… Приедет эта Марика, все бросишь, побежишь?
– Не побегу, а приедет – встретимся обязательно.
– Не пущу! Неспроста вспомнила. – Всеволод обнял жену. – Ну, чего ты раскипятилась! Люблю я тебя одну, ты же знаешь.
***
Прошли неделя, вторая, третья, Марика больше не напоминала о себе, и Сева, с нетерпением ждавший её, успокоился, реже тревожили мысли о сложностях предстоящей встречи, новыми объяснениями с женой.
И Лена много размышляла, анализировала рассказ мужа, о страницах жизни, которые долго скрывал. Несмотря на все старания представить Марику просто знакомой, женское сердце подсказывало: она была больше чем знакомая и переводчица, но примирилась с мыслью, что приедет женщина из его молодости. "Вместе пойдем на встречу. Пригласим к себе. Захочет – пусть даже остановится у нас", – размышляла Елена. Она ни на минуту не забывала о предстоящем испытании.
Всеволод, несмотря на занятость и, не желая признаться себе, вздрагивал от каждого телефонного звонка в институте и дома. Кроме Никиты днем дома никого. Елена возвращается с работы за полчаса до него. Если приедет Марика, Никита позвонит, даст его рабочий телефон.
***
Марика прилетела ночью, и, получив номер в отеле, сразу же позвонила, несмотря на глубокую ночь. Домашний номер телефона знала. Севе повезло, сам поднял трубку, когда раздался её звонок. Сцены ревности удалось избежать. Лена не проснулась и не видела, как волновался, узнав голос Марики. Он схватил аппарат, на цыпочках вышел из спальни, закрыл дверь, и тогда только смог спросить, откуда звонит.
– Как нашла меня, телефон?
– Захотела увидеть. Так сильно, что дальше терпеть стало невмочь. Связалась с нашими корреспондентами в Москве, напомнила твою историю, они и нашли, сообщили адрес. Рада за тебя, сделал карьеру, исполнил детскую мечту.
– Одна приехала?
– С кем еще? Соскучилась, не представляешь как! Сколько раз писала, а в ответ молчание. Почему не отвечал?
– Не получал я твоих писем. – Объяснил, что жена спит, не может громко и долго говорить, обещал встретиться, и обо всем поговорить.
– Сейчас не можешь приехать? – Марика не хотела ничего понимать, грозилась сама сейчас приехать. С трудом Всеволоду удалось уговорить подождать, пока приедет в гостиницу.
***
Пушка в Петропавловке отметила полдень, когда Всеволод подъехал к гостинице. Его долго не хотели впускать. Вначале швейцар – слишком затрапезный вид был у него, не соответствующий классу гостиницы. Затем пришлось выяснять отношения с дежурным милиционером, прежде чем поднялся к Марике.
Постучал, дверь приоткрылась, и она бросилась ему на шею. Обнявшись, они долго молча стояли, не находя слов. Марика всплакнула. Два с лишним десятилетия разделяли влюбленных. У каждого за плечами своя прожитая жизнь. А встретились, словно и не было долгих лет разлуки, каждый видел другого глазами последнего свидания. Марика была все такой же очаровательной и милой. Прошедшие годы мало изменили её. Сева тоже выглядел великолепно, стал уверенней, мужественнее.
– Пришел!
Встретила его в ночном пеньюаре, но была причесана и накрашена. Снова, как когда-то, Всеволод потерял дар речи и не сразу заговорил.
– Спала, разбудил?
– Как могла спать – тебя ждала, не вставала. Раздевайся!
Стоял теплый июль, как тогда, когда они познакомились. Он был в одной рубашке и, услышав "раздевайся", опешил. Что имеет ввиду?
– Снимай всё!
Всеволод успел забыть ее причуды, а она властно принялась раздевать его. Держалась, будто расстались если не сегодня утром, то вчера. Словно не разделяли столько лет скромного гомо советик из глухой провинции, попавшего на миг в свободное западное общество потребления, и сегодняшнего преуспевающего столичного ученого. Присмотревшись, Всеволод заметил, годы все-таки не пощадили Марику, она постарела. Правда, будучи на восемь лет старше Лены, выглядела моложе. Как и раньше, непредсказуема.
– Не бойся! СПИДа нету. Умираю, хочу тебя! Столько лет мечтала!
Всеволод пытался бороться с собой, что-то говорил про жену, напомнил о муже, но, попав под чары когда-то любимой женщины, не устоял, сдался перед нахлынувшими чувствами. Время не излечило. Разум потерял над ним власть, он прижался к Марике всем своим телом, обвил руки вокруг её шеи, и впился в зовущие губы. Она закинула руки за голову и раскрылась навстречу. Он ласкал ее по-прежнему упругие груди, живот, бедра, спускаясь ртом все ниже. Глаза Марики были безумны, растворяясь в наслаждении, молили, чтобы эти ласки не остановились.
…Они лежали в постели, и, перебивая друг друга, вспоминали лето 1973 – го года.
– Помнишь, ходили в музей Бетховена, потом оказались на митинге и к тебе пристали хулиганы? Ты еще лихо справился с тремя из них. Среди них был Эрнест – младший брат Вильгельма. Он, оказывается, проявил инициативу проучить тебя, чтобы оставил меня. Когда похвастал Вильгельму, как оберегал невесту, брат отругал и рассказал мне.
Всеволод признался, то был не первый инцидент. И раньше, в "Фениксе" угрожали, требовали оставить её.
– И не рассказал мне!
– В силах постоять за себя и любимую.
Марика схватила его и принялась целовать.
– Любимый! Я ничего не забыла!
Сева признался, что благодаря Марике полюбил водные лыжи. Теперь занимается виндсерфингом.
– Когда сажусь за руль, вспоминаю, как учила вождению автомобиля.
– Возвратить бы все! Больше ни с кем не была счастлива, как с тобой!
Всеволод в эти минуты тоже горько жалел, что не остался в Германии, сейчас был уверен, уломал бы Марику оставить жениха и выйти за него.
– Оба совершили ошибку.
– Дело за тобой. Великая Россия рассыпалась, кругом анархия.
– Семья у меня. Сын.
– У меня дочь. Вильгельма давно выгнала, живу с дочерью
Всеволод тоже вынужден признаться:
– Кого бы ни встречал, знакомился, долго еще сравнивал с тобой, для меня существовала ты одна. Понимал, ты недосягаемо далеко, но забыть, запретить себе думать не мог. Оставил свой город, приехал в Ленинград и оказался совсем один, без друзей. На первых порах тяжело переживал одиночество. Жил воспоминаниями о днях, проведенных у отца. Тебя каждую ночь видел во сне. Но время – лекарь. Судьба улыбнулась еще раз. Встретил девушку, близкую по духу, она поняла меня, разделила моё одиночество, я полюбил её. До сегодняшнего дня считал, время излечило от любви к тебе, а, встретив, понимаю, ты по-прежнему дорога мне… Что скажу теперь жене?! Предал.
– Жена не знала обо мне?
– Нет. Все наше я берег в своем сердце и ни с кем не делился. Даже с любимой. Лишь после твоего письма, пришлось рассказать. В эту минуту не знает, что я с тобой. – Он закурил очередную сигарету и надолго замолк. Марика тоже молчала. – Правда, думала обо мне, вспоминала? – первым нарушил молчание Всеволод.
– Постоянно, как услышу имя Клуге. Не стоило тебе уезжать. Нам суждено быть вместе.
– Потому, ничего не объяснив, пропала? Мама твоя сказала, что улетела в Рио де Жанейро к жениху. Какие у меня остались надежды?
– Тебя обманули. Меня тоже. Разыграли похищение с требованием выкупа и заперли у кого-то в загородном доме.
Что похищение мнимое, организовано родителями она узнала, когда Сева уже ехал в поезде Москва – Стародубск.
– На восьмой день заточения, проснувшись, и приняв ванну, я обратила внимание, не слышно охранника. Обошла дом – никого, открыла входную дверь – не заперта, поискала телефон – не нашла, – рассказывала Марика. – Эй, кто-нибудь в доме есть? – закричала и не услышала ответа. – Поняла, меня решили отпустить, папа заплатил выкуп. Быстро оделась и вышла во двор, осмотрелась. Держали меня, оказалось, в симпатичном трехэтажном загородном доме. Дальше первого этажа не пускали, и я не знала, что собой представляет моя тюрьма. Вокруг дома парк, людей никого. Обошла здание, нашла гараж, подергала разные двери, всё заперто, зато увидела, как выбраться на шоссе.
Вышла на дорогу, место совершенно не знакомое. Собралась, зайти к соседям, позвонить, чтобы приехали за мной, и в эту минуту возле меня остановилась легковушка, немолодой мужчина за рулем, спросил, подвезти ли до города. Не размышляя, я села в машину, спросила, как называется эта местность. Он назвал незнакомое имя, объяснил, что город в двадцати километрах. Принялся расспрашивать, почему одна, без машины. Пришлось рассказать. Водитель посочувствовал мне и довез до самого дома.
Встретила маму и не заметила на лице радости, удивления моему появлению. Спросила, с её ли ведома заперли меня за городом, мама не стала отрицать, и объяснила, все сделано в моих интересах, родители заботятся обо мне. Приезжает Вильгельм и я должна, наконец, поставить точку в отношениях. Точку ставить я не хотела. Вернее, не решалась. До встречи с тобой он мне нравился, хотя многое в нём не устраивало. Из всех претендентов в мужья, по всем статьям он оставался лучшим. Собралась в последний раз встретиться с тобой, прежде чем сказать Вильгельму "Да". Позвонила. Кто-то из служащих в доме господина Клуге сказал, что ты вчера улетел в Россию. Набрала его рабочий номер, секретарша объяснила, вторую неделю болеет, слёг после твоего отъезда. Взяла авто и поехала к вам домой проведать отца твоего, а главное – узнать подробности твоего отъезда. Господин Клуге, оказалось, лег в клинику, объяснил управляющий домом. Амалия рассказала, как в аэропорту ты все оглядывался, ждал меня. Заверила, что ты любил меня, и согласись я выйти за тебя, остался бы с отцом. Правда? – спросила она, крепко обняв Всеволода, заглядывая ему в глаза.
– Помнишь нашу последнюю поездку в лес, березовую рощу, дятла? – Напомнил он. Марика кивнула.
– Не была еще готова. С Вильгельмом мы встречались больше года, и никак не могла решить, подходит он мне или нет. А с тобой всё началось головокружительно быстро, не понимала саму себя. Свадьбу откладывали долго, и все же наступил день, когда дальше тянуть стало невозможно.
Марика призналась, что жизнь с Вильгельмом оказалась труднее, чем предполагала. Мужа никогда не любила, надеялась, что проживут не хуже других. Семейная жизнь не сложилась.
– У Вильгельма продолжались увлечения на стороне. Дома был деспотом.
– Изменять такой женщине! Да он не нормальный, твой Вильгельм!
– Признаюсь, тоже не оставалась безгрешной. Постоянно вспоминала тебя, кляла себя, что не разобралась в чувствах. Мы еще не разошлись с Вильгельмом, когда написала тебе: просила прощение, звала немедленно приехать, простить. Писала, и в первом письме, и в следующих, что люблю тебя одного, не могу жить без тебя. Мечтаю провести остаток дней только с тобой. Ты не отвечал.
– Ничего я не получал, говорил тебе. Через год уехал из Стародубска в Ленинград.
***
За окном гостиницы наступил вечер. Стояли белые ночи и фонарей не зажигали, вспыхнула иллюминация на "Авроре". Лена не знала, где муж, и, занятая кухонными делами, попросила сына позвонить отцу на работу.
– Спроси, сколько можно торчать в своем институте?
Тем временем ошеломление от встречи с любимой у Всеволода начало проходить. Здравые мысли все настойчивее стучались в голову. "Что ты делаешь! Одумайся! Пора трезво взглянуть на ситуацию".
Переборов себя, он встал и начал одеваться.
– Не уходи!
Марика не отпускала. Немалых трудов стоило убеждать её, что должен идти. Оставлять её не хотелось, а в голове стучало: "Не надо дальше травмировать друг друга. Все равно будущего у нас нет. Продолжение к хорошему не приведет".
– С чистой страницы жизнь не начать… Жену с сыном не предам, пойми, – набравшись решимости, проговорил он.
Марика понимать не хотела.
– Переезжай с семьей, будешь жить рядом со мной. Я все устрою. Не отсудим у Клуге часть наследства – не беда, я богата.
– Всё это не реально. Сама подумай.
Его начала раздражать настырность, самоуверенность, с какой Марика пыталась всё решить за него. Лена давно хватилась его и сейчас обзванивает знакомых. Первое оцепенение от встречи прошло.
– Не хорошо поступил, – сказал вслух себе или Марике, заканчивая одеваться.
Она тоже встала, набросила на голое тело пеньюар.
– Ты о чем? Жалеешь, что встретились?
Всеволод покачал головой и ничего не ответил. Было жаль Марику, стыдно перед Еленой.
– Завтра жду. Не придешь – приеду в твой институт, приду домой, скажу жене: отдай, мы любим друг друга!
– Не знаю… Нет! Не смогу… Не нужно никуда ходить. Плохо кончится, – к этой минуте здравые мысли окончательно овладели его разумом. Понял, пора немедленно завязывать, иначе раскиснет, не устоит и наделает непоправимых глупостей.
– Сэва! – Она бросилась к нему и повисла, не отпуская. Плача, принялась отчаянно целовать. – Не оставляй меня! За тобой приехала. Молодая не понимала своего счастья! Сегодня не поздно исправить ошибку. Ты меня еще любишь, я вижу!
– Поздно! – он поцеловал её в последний раз и, оставив плачущей, пошел к лифту. На стоянке Всеволод открыл свою "девятку", сел и закурил. На душе было скверно. Убедился, что по-прежнему любит её. И Лену любит, и Никиту. А работа, воплощенная мечта детских лет?! Долго не включал зажигания. Прошло, наверное, минут десять, может больше, когда Всеволод, наконец, завел мотор и нажал на газ. Машина медленно выползла на набережную. Он прибавил скорость.
