Текст книги "Искатель. 1989. Выпуск №1"

Автор книги: Борис Руденко

Соавторы: Ирина Сергиевская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

На площадке щелкнул замок, и они сразу насторожились. Но отворилась дверь не Зелинского, а квартиры напротив.

Из образовавшейся темной щели на них сначала долго смотрели, а потом вышла грузная и седая старуха с растрепанными волосами. Переваливаясь, стала спускаться к ним с помойным ведром в руках. Она неразборчиво, но злобно бубнила что-то на ходу, смотрела на них с сильнейшей неприязнью и вызывающе гремела ведром об откинутую крышку мусоропровода. Потом также шумно поднялась наверх, а когда уже вошла в свою квартиру, хрипло прокаркала:

– Пьянь! Сволочь! Собрались тут с самого утра! – И быстро захлопнула дверь.

– Ведьма, – тихонько произнес Сокольников.

Витя Коротков ничего не сказал. Покачал головой и достал пачку сигарет. Дверь в квартиру старухи немедленно приоткрылась.

– Еще чего! Дымить тут удумали! Все табачищем провоняли! Сейчас я на вас, паразитов, милицию вызову!

И тут же – бряк! – снова захлопнулась.

Теперь уже Короткой с досадой прошептал какое-то слово, но сигареты спрятал.

Словно огромный разбуженный улей, загудел лифт. Кабина миновала их площадку и еще долго ползла на самый верх. А из квартиры Зелинского вышел мальчишка лет девяти в школьной форме и ранцем за плечами. Дверь быстро закрыли изнутри, и мальчишка, робко взглянув на незнакомых хмурых дядь, развалившихся на подоконнике, поспешил укрыться за проволочным ограждением шахты, дожидаясь, пока лифт освободится. Он стоял там не шелохнувшись, затаившись, как мышонок, держа, наверное, палец на кнопке вызова, а Сокольников смотрел на его лопоухий силуэт-анфас и чувствовал, как в душе вновь поднимается тревожная волна, соединяя вдруг Надежду с ее детьми и этого мальчишку в единый источник томительного и щемящего беспокойства.

Больше из квартиры никто не выходил, и, когда через несколько долгих томительных часов наконец появилась смена, Сокольников вздохнул с облегчением оттого, что на этот раз оказался избавленным от участия в развязке…

На следующие два дня Сокольникова послали работать по общегородскому графику с оперативной группой возле комиссионного автомагазина.

Так что Сокольников встретился с Трошиным только на третий день, когда получал деньги. Сокольников уже привык к тому, что в милиции зарплату выдают только раз в месяц. Это ему даже нравилось, поскольку делало этот день особенно приятным и долгожданным. Деньги всегда выдавала Зина из канцелярии. Ей это тоже нравилось: в день зарплаты она была для всех самым уважаемым в управлении человеком.

Как и все, покорно и тихо Сокольников стоял в очереди к столу Зины, когда в канцелярию вбежал Трошин. Размахивая пачкой бумаги и приговаривая «Мужики!.. Извините, мужики!», он протиснулся без очереди, схватил получку, не пересчитывая, небрежно черканул в ведомости и убежал, успев на ходу бросить Сокольникову:

– Ты вечером меня обязательно дождись!

Он так и бегал где-то, но минут за пятнадцать до окончания рабочего дня действительно появился. Вместе с ним был и Витя Коротков, как всегда, спокойный и немного сонный.

– Ты что же так себя ведешь, Олег? – с напускным возмущением заговорил Трошин. – Столько уже работаешь, а прописываться не собираешься! Пора уже, куда ж дальше затягивать.

– Что за вопрос! – солидно сказал Сокольников, стараясь не показать виду, что обрадован этим разговором.

До сих пор внеслужебная жизнь его коллег протекала от него как бы в стороне. На мероприятия сугубо мужского характера его пока не приглашал никто, хотя Сокольников уже знал, что в отделе имеются на этот счет кое-какие традиции. И ему всегда становилось неловко и обидно, когда намечались такие мероприятия, а Сокольникову приходилось делать вид, что он в неведении и ни о чем не догадывается. А сегодня его брали как равного.

Маленькое кафе, в которое они пришли, стояло несколько в стороне от основных людских потоков и посещалось, народом умеренно, чему в немалой степени способствовала скудость ассортимента. Выпивохи со своим продуктом сюда тоже не заглядывали: немногочисленный, но сплоченный персонал гонял их нещадно. Правда, тут продавалось в разлив марочное вино и коньяк, однако из-за высокой цены у алкашей они успехом не пользовались. По всем признакам кафе было убыточным, и оставалось совершенно неясным, почему его до сих пор не ликвидировали.

Хозяин кафе – заведующий Панфилыч, вполне крепкий еще человек, отчего-то прикидывался глубоким стариком. Он все время сутулился, семенил и подслеповато щурился, хотя в очках явно не нуждался. Посетителей он встретил с большим радушием. Тряс им руки и сетовал, что редко заходят. Гостям был немедленно предоставлен скромный, но отдельный кабинет с обшарпанным потолком, тщательно укрытыми занавеской окнами и массивным сейфом в углу. Здесь вообще-то было рабочее место Панфилыча, которое он уступал наиболее дорогим гостям. Сокольников заметил на стене грамоту за победу в социалистическом соревновании среди предприятий общественного питания района. Грамота здорово пожелтела, чернила выцвели, и Сокольников даже приблизительно не сумел установить, в каком десятилетии ее вручали.

На общепитовском столе тут же появились усиленные, двойные порции сосисок с кислой капустой, тарелка хлеба, пара бутылок лимонада и чистая посуда. Лимонад был тоже специального качества – предварительно охлажденный в личном Панфилычевом холодильнике, что также являлось свидетельством особого уважения. Сокольников впервые в жизни смог почувствовать, что подобное внимание приятно.

– Давай-ка с нами, Панфилыч, – предложил Трошин, но тот мелко затряс головой.

– Ни-ни-ни, ребятки, мне никак нельзя, – но однако же дал себя уговорить. – На полпальчика!

Выпил, не дожидаясь общей команды, крякнул, тут же поднялся и убежал, сославшись на неотложные дела в заведении. Ни Трошин, ни Коротков уходу хозяина значения не придали, из чего Сокольников заключил, что это в духе сложившихся тут традиций.

Он быстро начал жевать, стараясь перебить противный водочный запах во рту. Сегодня Сокольников толком не пообедал, и спиртное сразу ударило в голову. На душе сделалось тепло и покойно. Трошин и Коротков, почувствовал он, это замечательные ребята. Он испытывал к ним любовь и благодарность.

– Ну и как вообще? – спросил Трошин. – В моей группе интереснее, чем у Викторова было?

– И сравнивать нечего! – с готовностью отвечал Сокольников. – Тут работа живая – куда интереснее. Мне эти счета и накладные, честно, не нравились. Георгий, а как дела с Зелинским?

– О делах ни слова, – вяло возразил Витя Коротков, налегая на капусту с сосисками. – И на работе наговорились. Надоело.

Но сейчас Сокольникову, наоборот, больше всего хотелось поговорить о работе, об общем большом и очень важном деле, которое они, профессиональные сыщики, вершили вместе, рука об руку.

– Нет, серьезно. Как там Зелинский? А то я ничего не знаю, оторвался.

– Нормально, – усмехнулся Трошин. – Повозиться, правда, пришлось порядком. Непростой он фрукт, Зелинский. Оч-чень не простой. На обыске-то мы у него ничего не нашли.

– Как?

– Очень просто. Когда он начал орать под окнами, жена быстро сориентировалась и монеты вместе с ценностями и деньжатами знаешь куда дела? Попробуй, догадайся!

Догадываться Сокольников сейчас не пытался. Он хотел слушать и говорить.

– Все вещи она сложила младшему сынишке в портфель и отправила его вместо школы к бабке. На очной ставке с Азаркиной Зелинский все отрицал. Но я сыграл очень точно. И Гайдаленок тут помог. Я пообещал их обоих посадить. Поговорил, объяснил: на кого, мол, ребенок останется? На бабулю? Пришлось, разумеется, как следует поработать с ними. Но все нормально. Убедил.

– У бабки тоже обыск проводили? – почему-то заинтересовался Сокольников.

– Зачем? – махнул рукой Трошин. – Старого человека беспокоить ни к чему. Мы по-джентльменски договорились. Съездили вместе с женой Зелинского, зашли, она у мамаши сверток взяла и мне вручила. Оформили протоколом добровольной выдачи. А Зелинского все же арестовали, – закончил он с удовлетворением.

– Да, – Сокольников задумался. – А чего же у Надежды так нельзя было? Я имею в виду добровольную выдачу.

– У кого? У Азаркиной? Ну что ты! Она же основная обвиняемая по делу. Нас бы никто не понял.

– Обвиняемая, – сказал Сокольников, постепенно впадая в мрачное настроение, – какая же она обвиняемая! Веришь ли, Георгий, прямо руки не лежат ко всему этому.

– И напрасно, – строго оказал Трошин. – Во-первых, закон одинаков для всех…

При этих словах Витя Коротков поднял голову от своих сосисок и насмешливо хмыкнул.

– В основном, – не смущаясь, уточнил Трошин. – Во всяком случае, нас бы не поняли, если бы мы поступили иначе. Я тебе уже объяснял. А во-вторых, это лишний пример того, как пустяковое начало имеет солидное продолжение. Ниточки-то потянулись. Разве ты недоволен тем, что Зелинского удалось прижать?

– А что тут такого? – снова подал голос Коротков. – Зелинский в районе теперь всем чужой. Один раз его вытащили, а теперь все.

– Не трепи, чего не знаешь, – обрезал Трошин. – Кто его вытаскивал? Не было на него ничего, вот в чем суть.

– Мы знаем, – упрямо сказал Коротков, – на кого было, на кого не было…

– Знаешь, и ладно, – Трошин попытался увести разговор в сторону. Сокольников видел, что такой разворот для него чем-то неприятен, – дело не в этом. В нашей работе надо быть чуть-чуть политиком. Немного смотреть вперед, уметь оценивать перспективу.

Трошин даже показал, как нужно ее оценивать – будто водосточную трубу руками огладил.

– Я прав, Витя, или нет?

Коротков тщательно прожевал и проглотил сосиску, а потом медленно наклонил голову.

– Вообще-то так не очень правильно, – осторожно возразил Сокольников, опасаясь нарушить теплую атмосферу застолья. – Наша работа – это одно, политика – совсем другое. Нарушил – отвечай. По закону.

– С этим никто не спорит. Однако теория – одно, а практика – совсем другое. – Трошин задумчиво повертел в руке вилку. – Не учитывая этого, работать очень сложно, ты сам скоро поймешь. Но главное все же, что Зелинский сидит.

– И Азаркина тоже сядет, – неизвестно с какой целью добавил Витя Коротков.

– Давай разберемся с Азаркиной, – согласился Трошин. – Разве кто-нибудь принуждал ее продавать монеты? Может, у нее не было иного выхода? С голоду помирала? Во-первых, своего супруга она могла в пять минут возвратить туда, откуда он совсем недавно пришел. Всего только и нужно было – вызвать участкового. Да с его двумя судимостями!.. А если тяжелое материальное положение, почему она не обратилась в профком на своей работе? Неужели бы не помогли? Вот так-то!

Он откинулся на спинку стула и удовлетворенно оглядел собеседников. И Сокольников подумал, что Трошин опять в чем-то прав. Но все равно ему было очень жалко Надежду Азаркину.

По синей пластиковой поверхности стола давно уже ползала назойливая осенняя муха. Сокольников в который уже раз пытался ее прогнать, но она вновь и вновь упрямо садилась почти на одно и то же место.

– Я одного не пойму, – сказал Коротков, – какого черта этот алкаш пришел заявлять на свою жену? Чего он от этого выигрывает? Ведь его самого, дурака, посадить могут.

– Я тоже вначале не понимал, – засмеялся Трошин, – пока не раскусил его психологию. Она проста, как орех. Азаркин тянул с жены деньги сколько мог, а когда она заартачилась: хоть убей, не дам, – у баб это бывает, я знаю, – ему стало обидно.

– От обиды он к нам и поперся? – с недоверием спросил Коротков.

– Точно! Но это не все. Дружки-алкаши ему посоветовали: если жену в тюрьму удастся упрятать, то квартиру можно будет разменять и сорвать приличную доплату.

– Что-то не верится мне, что он такой идиот, – сказал Коротков. – С его-то тюремной квалификацией!

– Во-первых, он алкоголик, – пояснил Трошин. – У него же мозги набекрень. А потом просто надеется: вдруг проскочит! Ведь и в самом деле может проскочить. Кто знает, как все развернется!

– Ну, ладно, – Коротков зевнул и посмотрел на часы. – Мне домой пора.

– Не спеши, – удержал его Трошин, – успеешь. Сейчас вот минералочки у Панфилыча попросим…

Муха наконец убралась со стола. Она перелетела на плечо Трошину и уютно устроилась там.

– В любом случае все, что мы делаем, – это вполне соответствует духу и букве закона, ты со мной согласен, Олег?

Сокольников, конечно, мог бы поспорить, но мысли растекались, как желе на солнце. К тому же очень мешала та самая муха, необъяснимым образом стакнувшаяся с Трошиным и безгласно выступавшая на его стороне. Она ползала и мешала.

В комнатушку зашел Панфилыч, мягко смахнул пустую посуду со стола и поставил еще пару бутылок с минеральной. Коротков налил немного в свой стакан и вдруг засмеялся.

– А как он орал, Зелинский! Жалко ты, Георгий, не слышал.

– Да уж, – сказал Трошин. – Не повезло.

– Ну ладно, мне домой пора, – объявил Коротков без всякого перехода и паузы. – Вы пойдете?

Он был человек серьезный, давно женатый. Трошин, впрочем, тоже был женат, но Сокольников еще ни разу не слышал, чтобы он как-то упомянул о домашних делах. И не от скрытности, а от того, что Трошина эти дела мало интересовали.

Утром зарядил дождь. Неподвижные тучи обложили небо. Дождь был холодный, какой-то вязкий, и сразу стало понятно, что лето кончилось.

Может быть, от этого ужасно тяжело было вставать сегодня. Сокольников даже опоздал на работу, хотя и пытался изо всех сил наверстать в дороге минуты, сверх положенного отданные подушке. К счастью, никто из начальства на пути не попался, даже Трошина в кабинете не было, хотя какой-то кремовый плащ аккуратно висел на плечиках вешалки.

Вялость, сонливость вновь овладели Сокольниковым, едва он перевел дух и опустился на стул. Достав для вида и раскрыв какую-то папку, он бессовестно задремал, да так крепко, что едва услышал шаги Трошина в коридоре.

– А! Ты здесь! Хорошо. – В отличие от Сокольникова, Трошин был свеж и полон сил. – Есть для тебя кое-какие новости. Сейчас придет одна дама. Ты ее допроси. Бланк у тебя есть? На вот, возьми. Кстати, ты ее знаешь. Ратникова, директор рыбного. Азаркина дала показания, что ей тоже продала монеты. Вот по этому факту и допроси. Опознание только что провели. Особо не нажимай, спокойно и сдержанно. Ты меня понимаешь? Хорошо. А я сейчас к Гайдаленку…

Все эти слова Трошин произносил как бы мимоходом, самим тоном давая понять, что задание пустяковое и чем скорее с ним справится Сокольников, тем больше времени у него останется для настоящих важных дел.

Она постучала негромко, деликатно, наверное, едва касаясь, филенки тонкими пальчиками.

– Можно?

Изящно неся аккуратно постриженную головку, простучала по полу каблучками – стук-стук. Села и гладкую, без малейшей морщинки юбку оправила, словно демонстрируя, как это полагается делать. А потом без тени робости посмотрела на Сокольникова, явно гордясь своей зрелой, испытанной красотой.

– Здравствуйте. Мне сказали, в ваш кабинет…

– Все правильно, – подтвердил Сокольников, усиленно хмурясь. – Я должен вас допросить. Вы знакомы с Надеждой Азаркиной?

– С этой женщиной? – Ратникова слегка надула губы. – Нет. Хотя она меня, возможно, видела в магазине.

– А с ее мужем?

Она сделала брезгливую гримаску.

– Как-то приходил проситься на работу. Но я таких типов на порог не пускаю.

– Нам известно, что вы приобрели у Азаркиной четыре золотые монеты.

Ратникова вскинула руку, предварительно изогнув ее в кисти и расслабив пальцы. Получилось очень грациозно.

– Ну что вы! И в голову бы не пришло. С какой стати?

– Напрасно вы так, – мрачно сказал Сокольников. – В деле есть прямые показания. Если мы найдем монеты…

– Ищите, пожалуйста, – любезно разрешила Ольга Аркадьевна Ратникова. – Даже странно как-то.

– Вы только хуже себе делаете, – без особой убежденности сказал Сокольников. – Стоит ли отрицать очевидное?

Он понимал, что говорит не то и не так, догадывался, что Ольга Аркадьевна отчего-то подготовлена к этому разговору гораздо лучше, но перестроиться никак не мог.

– Ну, знаете, – повела плечиком Ратникова, – не вижу тут ничего очевидного. Два алкоголика сговорились меня очернить. Мне как-то неудобно напоминать старую пословицу: муж и жена – одна сатана.

– Азаркина не алкоголик.

– Да? – удивилась Ольга Аркадьевна. – А вы на нее повнимательнее посмотрите. Поверьте, уж в этом я разбираюсь. Повидала, знаете.

– Зачем же им вас оговаривать?

– Вам не понятно? Да вы посмотрите на них. И на меня, – при этих словах Ольга Аркадьевна чуть подалась вперед, отчего тонкая ткань платья натянулась, выразительно подчеркнув все, что было необходимо. – У меня все в порядке, все хорошо. И на работе, и дома. А у них – нет. И скорее всего уже никогда не будет. Думаете, они не понимают? Прекрасно понимают. Вот от этого все и происходит. Зависть, Олег Алексеевич, самая обыкновенная зависть. Я не впервые, к сожалению, ее на себе испытываю.

Она лгала, но так убедительно, так уверенно и была при этом настолько естественной – совсем никакой игры, что Сокольников против воли признался себе: если б не показания Азаркиной, он бы, пожалуй, поверил Ольге Аркадьевне. И все же Ратникова лгала, потому что не лгала Надежда Азаркина.

– Обстоятельства так очевидны, что вас арестуют, – сухо сказал он и впервые, пожалуй, пристально взглянул ей в лицо.

Он застал ее врасплох, и, хотя лишь краткий миг понадобился ей, чтобы взять себя в руки и спрятать что-то мелькнувшее в глазах, Сокольников все же заметил. Он не понял, что это было, но ручаться мог: не беспокойство и не страх.

Стремительно вошел Трошин. На Ольгу Аркадьевну он даже не взглянул. И она ни единым жестом или движением не отозвалась на его появление.

– Как дела? – Он мельком посмотрел в протокол. – Заканчивайте, Сокольников, у нас еще много чего сегодня намечено.

Но Сокольников отложил ручку и вежливо попросил Ольгу Аркадьевну посидеть несколько минут в коридоре. С приветливой и равнодушной улыбкой она вышла, оставив в кабинете тонкий и странный аромат духов.

– Ну, чего ты хотел? – нетерпеливо спросил Трошин.

– С ней нужно работать, – с недоумением ответил Сокольников. – Она пока все отрицает. Честное слово, такое впечатление возникает, что заранее готовилась.

– Может, и заранее, – легко согласился Трошин. – Шестые сутки с начала дела пошли. За это время многое можно было узнать.

– Но откуда? С Зелинским она никак не связана, Азаркины ее предупреждать не стали бы.

– Ты что, эти дни их за руку водил? В общем, не о том сейчас голову нужно ломать. Подводи черту и отпускай ее.

– Как отпускай? – не понял Сокольников. – А обыск?

– Обыск Гайдаленок решил пока не делать.

– Почему?

– Об этом ты лучше у него спрашивай. Это его право, он ни перед кем отчитываться не обязан.

Сокольников находился в растерянности. И по закону и по ситуации обыск был совершенно необходим. Чего же тут решать? Он так и сказал Трошину.

Тот задумался ненадолго и с улыбкой объяснил:

– Ты же сам говоришь, что она заранее готовилась. Какой же тогда смысл в обыске? Все равно ничего не найдем. Может, напротив, целесообразней не торопиться? Пусть она успокоится.

– Я бы с ней все-таки еще поработал, – упрямо сказал Сокольников.

– Не нужно. – Тон Трошина был непререкаем. – Заканчивай.

Удивление Сокольникова росло. Он не понимал, почему Трошин так скоро потерял интерес к делу.

– Может, все-таки…

Но Трошину надоело полемизировать.

– Хватит, поговорили, – с досадой сказал он. – Делай, что тебе велят. Не нужно никакой самостоятельности. Расследование ведет Гайдаленок, а не ты.

Сокольников обиделся.

– Пожалуйста. Поступайте как знаете.

Расписываясь в протоколе, авторучку Ольга Аркадьевна держала словно ликерную рюмку, – кокетливо отставив мизинчик. Может, потому подпись у нее выходила кругленькая, с завитушками, как зефирина. Последняя улыбка и перестук каблучков. Ушла.

Как ни в чем не бывало Трошин уселся на свое место и принялся разбирать бумаги. Но Сокольников долго молчать сейчас был не способен.

– Ну, чем теперь займемся?

Звучало в его тоне недовольство и открытый вызов. Однако Трошин пропустил этот вызов мимо ушей.

– Теперь? Занимайся своими делами. Что у тебя с заявлением по универмагу?

– Все в порядке. Осталось троих опросить… С Азаркиной-то как дальше?

– Да никак, – равнодушно пожал плечами Трошин. – Наша работа закончилась, дело у следователя.

– А четыре монеты, которые мы так и не нашли?

– Пускай Гайдаленок сам с этим разбирается.

– Ты Костину докладывал? – не отставал Сокольников.

Трошин со стуком положил на стол шариковый карандаш. Он немедленно покатился под незаметный уклон, громко и неприятно тарахтя гранями.

– Все, кому положено, обо всем знают, – раздраженно сказал он. – Есть очень ценное правило: не высовывайся, пока не спросят. Ты понял?

И перед самым падением успел подхватить карандаш.

– Нет, – упрямо произнес Сокольников.

– В общем, это неважно. Но я все-таки тебе объясню. Есть мнение: в данном случае не нужно перегибать палку.

– Чье мнение?

– Это тоже неважно. Руководства.

– Костина?

– Не Костина. Повыше.

– А все-таки?

– Какая разница! Есть мнение руководства, а это мнение нам полагается уважать.

– Даже если оно противоречит закону?

Трошин глубоко вздохнул, откинулся на стуле, а ноги вытянул так далеко под стол, что Сокольникову сделались видны с другой стороны светлые каучуковые подошвы его ботинок.

– Слушай, Сокольников, ты прикидываешься или на самом деле такой? Никаких противоречий не будет. Это во-первых. А во-вторых, если, конечно, ты собираешься работать здесь дальше, не суетись. Искренний совет. Все хорошо, когда к месту. За Ольгу просили очень солидные люди. Учесть все обстоятельства, разобраться…

– Которых она отоваривала, как я понимаю.

– В ее магазине, – спокойно объяснил Трошин, – заказы получаем не только мы. Исполком и райком тоже. А может, и кто еще повыше. Так что делай выводы. Сверху позвонили и попросили: разобраться как следует. Не перегибать. Умному все понятно.

– Хотел бы я знать, откуда эти большие люди обо всем узнали… Кто конкретно позвонил, ты можешь сказать?

– Какая тебе разница, господи! – Сокольников раздражал Трошина все больше. – Тот, чьи просьбы следует учитывать и выполнять.

– А если не учитывать?

– Тогда, как говорится, ищите работу. Знаешь, Сокольников, мне это уже надоело. Что за детский сад?!

Он помолчал немного, потом заговорил тоном ниже.

– Думаешь, мне все это нравится? Но нужно быть немного дипломатом, я же тебе объяснил. Это никогда не вредно. Вообще Ольга – баба неплохая. Я ее знаю давно. Конечно, свой приварок она имеет – а кто его не имеет в торговле? Но не рвет, не наглеет. Это я тебе точно говорю. В пределах естественной убыли. Ну, случилось с ней такое. Даже если и взяла она эти монеты на зубы (в чем я лично сомневаюсь), что же, сразу ее запихивать в тюрьму? Это по-человечески неправильно. Другой вопрос: оснований действительно маловато. Откажется Азаркина от своих показаний – и все. Нет проблем.

– С какой стати ей отказываться?

– Откажется, – уверенно сказал Трошин. – Не сомневайся.

Его уверенность неприятно поразила Сокольникова. Не хотелось ему думать о Надежде как о безвольной кукле, которой вертят как вздумается люди и обстоятельства.

– Конечно, нужно немного постараться, чтобы отказалась, – многозначительно добавил Трошин. – А что делать!

Фраза эта заставила Сокольникова снова вскинуться.

– Что значит – постараться?

– Поработать с ней, – флегматично пояснил Трошин, не замечая волнения Сокольникова. – Дипломатично, по-умному объяснить что к чему.

– Это Гайдаленок станет объяснять?

– В общем, это его дела, – уклончиво сказал Трошин.

– А как же Азаркин? – вспомнил Сокольников. – Есть ведь еще его показания. И заявление.

– С этим все в порядке. Ольга с ним уже прекрасно поладила.

Трошин подмигнул и по-особому, со смыслом усмехнулся. Сокольников понял его ухмылку по-своему.

– Она? С этим-то алкашом!

– О чем ты? Да нет, конечно. С ним договориться несложно. Ну, пообещала ему сотню, две – я при их беседе не присутствовал. А в итоге он сейчас сидит у Гайдаленка и вносит необходимые уточнения.

– Какие, например?

– Например, что никаких монет не было. Был только разговор. Да и то абстрактный. А он-де несколько погорячился и решил, что разговор действительно закончился сделкой.

– Как все, оказывается, просто, – с горечью сказал Сокольников.

– Несложно, – согласился Трошин. В голосе его сейчас появились нотки снисходительности. – Этому Викторов тебя не учил? Напрасно. Многое в нашей работе состоит из таких вот неуловимых нюансов. Нужно только их чувствовать…

Он принялся обстоятельно развивать свою мысль, а Сокольников молча слушал, совершенно подавленный этой странной логикой неписаных законов, которые теперь, стало быть, определяли его жизнь. Он слушал тихо, не возражал, и Трошин, все более входя в роль мудрого и опытного наставника, воспринимал это как признак обращения.

– Ничего, – ободряюще закончил он, – все это ты постепенно постигнешь. Ты парень неглупый, современный. Будет из тебя оперативник.

– А что, бывают такие, кто не постигает?

– Сколько угодно. Гибкости хватает далеко не всем. Ну и итог соответственный. Взять хотя бы Демченко – уже на пенсию готовится, а все капитан.

Трошин сладко потянулся и встал из-за стола.

– Ладно, пора обедать. Пошли в столовую.

Но на полпути попался Костин и увел Трошина куда-то за собой. В столовую Сокольников пришел один. Коллеги уже давно гремели тут ложками и подносами. Сокольников занял очередь за Демченко.

– А, это ты, – Демченко обернулся и почесал то место на затылке, куда Сокольников только что смотрел. – Уже знаешь новость?

– Какую?

– Трошин твой большим человеком становится. Утверждают его в должности зама. Я же говорил: далеко пойдет.

К обычному в таких случаях сарказму у Демченко примешивалась некоторая доля удивления. Как видно, он не ожидал, что Трошин пойдет далеко так быстро.

– А Ольгу, директоршу рыбного, привлекать не будут, – сказал вдруг Сокольников.

– Да, – откликнулся Демченко без всякого интереса.

– Если Азаркина от своих показаний откажется.

– Значит, откажется, – заключил Демченко.

– Это же неправильно!

– Подай-ка мне тот салат, – показал пальцем Демченко. – Сколько он стоит? Двадцать три копейки? И за что только деньги дерут?!

– Так что вы думаете насчет этого, Михаил Федорович?

– А что мне думать! У меня своих дел хватает, – брюзгливо сказал Демченко. – Если каждый думать будет… Ты, Сокольников, тоже своими бы делами лучше занимался. И дай мне компот. Вон тот, с ягодами. Сколько стоит? Восемь копеек? Подумать только!

– Привет, стажер, – сказал вдруг над ухом Сокольникова знакомый голос. – У тебя свободно?

Рядом стоял Викторов, сосредоточенно смотрел на свой поднос, стараясь не расплескать чай, налитый вровень с краем стакана. В форме, белой рубашке – едва узнать. Сокольников ему очень обрадовался.

– Саша! Здравствуй! Давно тебя не видел.

– Дела, – лаконично ответил Викторов. – Сам как?

– По-всякому, – махнул рукой Сокольников, а потом с ходу принялся рассказывать о событиях последних дней.

Сбивался, то и дело перескакивая на второстепенные детали, но Викторов слушал внимательно, а к концу рассказа даже есть перестал. Помрачнел.

– Трошин, – сказал он. – Дело по «Стройдетали» он тогда лихо раскатал. По бревнышку. Раз-два – и словно ничего не было.

– Формально все вроде в порядке…

– Формально-то? – переспросил Викторов. – Может быть… Только если это «формально» хоть раз как следует копнуть… Но копать никто не будет. Никому это не надо. Разве можно! Директор лучшего в районе магазина – преступник. А куда смотрели районные власти? Как допустили? Где работа с кадрами? И там, выше, этого тоже не нужно. Назначал ее на должность торг, а это уже городское звено. И тоже просмотрели. Поэтому самое лучшее для всех – спустить дело на тормозах. А Трошин с Гайдаленком с этим прекрасно справятся. Квалификация у них есть.

– Трошина заместителем начальника отдела назначают, – сообщил Сокольников.

– Я уже слышал, – кивнул Викторов. – Быстро в гору пошел.

Он покачал головой и грустно усмехнулся.

– Ты же этого не знаешь, позже к нам пришел, – сказал он. – Как Трошин в передовики вышел. Не слыхал? Я сейчас расскажу.

Оказывается, на Доску почета Трошин попал после того, как вскрыл хищение в особо крупных размерах, которое совершила бухгалтер районной поликлиники. Хищение это было не из самых изощренных. Бухгалтер, сорокалетняя одинокая баба, начала потихоньку приписывать часы совместителям и, подделывая подписи, получать за них зарплату. Понемногу вошла во вкус, принялась красть совсем уж без оглядки – эх, одну жизнь живем!

Появились у нее «мертвые души» в штате, двойные выплаты отпускных и многое другое, что элементарно вскрывалось любой мало-мальски квалифицированной ревизией. Так оно и случилось. Едва пришедший с плановой проверкой ревизор копнул документацию, бухгалтерша страшно перепугалась и побежала в ОБХСС с повинной. Попала на Трошина – так уж случай распорядился, – он с ней и разбирался. Принял от нее как положено заявление о явке с повинной, оформил все и отпустил, А потом вместе с Чанышевым они сочинили целый роман в рапортах и справках. По нему выходило, что Трошин уже давно держал на примете бухгалтершу-расхитителя, тайно подбирал доказательства и через своих доверенных лиц провел огромную психологическую работу, чтобы уговорить преступницу покаяться добровольно. Отдел тогда срочно нуждался в разоблачении чего-нибудь особо опасного и замаскированного, перед тем на городском совещании Чанышева поругивали за ослабление работы… В таком виде рапорта и реляции ушли по команде наверх. Очень скоро Трошина, Чанышева, а заодно с ними и Костина премировали.

– Учись. – Викторов прихлебывал остывший чай. – Не так важно сделать, как показать. Великое умение. Мы-то посмеивались вначале. И Трошин, кстати, вместе с нами хохотал.

– И тебе так приходилось «показывать»? – спросил вдруг Сокольников.

– Вообще это у меня получается неважно, – признался Викторов. – Разве что по мелочи.

– Черт знает на что тратим фантазию.

– Не так уж ее много и требуется, – возразил Викторов и поднялся. – Мне пора. Я ведь тут на совещании…

– Так что же делать, Саша, как ты считаешь?

– Особо ничего и не сделаешь. – Викторов пожал плечами. – Можно, конечно, попытаться шум поднять. Обратиться в министерство, городскую прокуратуру. Но если трезво все взвесить – шансов никаких. Крупного шума не получится. Успеют все спрятать. А может, и прятать не станут… Вот тебя тогда отсюда выпрут, это точно. Такие никому не нужны. Одному я все же рад: Зелинский попался наконец. Его-то уж теперь вытаскивать не станут. Так что хватит на первый раз и Зелинского…