Текст книги "Искатель. 1989. Выпуск №1"

Автор книги: Борис Руденко

Соавторы: Ирина Сергиевская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Сокольникову хотелось спросить, как же это Азаркин додумался заявлять на мать своих детей, но вместо этого он сухо объявил:

– В общем так. Завтра к одиннадцати приходите сюда. Будем решать.

– Все понял, – с нетрезвой угодливостью кивнул Азаркин. – Буду как штык. А объяснение брать не станете?

– Завтра, – буркнул Сокольников. – И объяснение завтра…

В глазах Азаркина он прочитал снисходительность к своей молодости и неопытности. Заявитель нахлобучил кепочку на лысеющую макушку, отчего сразу сделался похожим на вредный, несъедобный гриб.

– До скорого, гражданин начальник, – сказал Азаркин.

Рассказывая о случившемся на следующий день Трошину, Сокольников не мог понять, отчего тот так заинтересовался.

– Ты объяснение у него отобрал? – нетерпеливо перебил Трошин где-то на середине рассказа.

– Нет. Успеется еще.

– Ну, Сокольников, ты даешь, – Трошин заходил по кабинету кругами. – Чему вас там на курсах только учат! Ему дело само в руки идет, а он ушами хлопает. А если этот тип от всего откажется? Или вообще больше не придет?

– Воздух чище будет, – мрачно сказал Сокольников.

Трошин, к счастью, не расслышал.

– Поглядим-поглядим, – озабоченно пробормотал он. – Заявление его где?

– Вот, у меня.

– Дай-ка его мне. Нужно зарегистрировать. Все должно быть как положено. Чтобы ни у кого не было повода обвинить нас…

– В чем это обвинить? – удивился Сокольников.

– Как в чем? – теперь удивился Трошин. – Хотя бы в укрывательстве преступления. Думаешь, это шутки? Нельзя, друг любезный, так легко относиться к подобным вещам. Совершено преступление. Серьезное преступление. Имеется официальное заявление. Так чего же ты? Этак до первой прокурорской проверки не доработаешь. Ты слышал, что в двенадцатом отделении было? Нет? Как-нибудь расскажу. Не-ет, так работать нельзя.

Глубокая убежденность и справедливое возмущение звучали в голосе Трошина, и Сокольников был почти готов поверить в искренность его слов. Не хватало только маленького штришка. Самой малости. Какой именно – Сокольников не знал и только ощущал незавершенность. Но она мешала, и Сокольников чувствовал неловкость за Трошина, как если бы тот вдруг появился в незастегнутых брюках.

Он работал в его группе после возвращения с курсов. В общем, они поладили, хотя Сокольникову очень не нравилось, когда Трошин срывался вдруг на подобное морализаторство.

– Где же твой заявитель? – требовательно спросил Трошин, показывая на часы, и как раз в этот момент в дверь постучали. В кабинет просунулась голова Азаркина в кепочке.

– Здрасьте, Олег… я извиняюсь, забыл, как по отчеству, – сказал Азаркин и все свое внимание уже полностью сосредоточил на Трошине, мгновенно разобравшись, кто здесь главный.

– Меня к одиннадцати вызывали, – объяснил ему Азаркин.

– Я в курсе, – за один только тон Трошин был достоин всемерного уважения. – Вы мне повторите, пожалуйста, вкратце.

А Сокольников смотрел на Азаркина, и более всего его удивляло, что сейчас Азаркин был небрит в точности по-вчерашнему. Та же двухдневная щетина покрывала его щеки и подбородок. А вот голос с утра был гораздо более хриплым. Пока Азаркин пересказывал свою историю, Сокольников делал вид, что читает газету.

– …Я же просто не могу на такое смотреть, – с чувством излагал Азаркин. – Это ж серьезное дело. Так или нет?

– Все правильно, – согласно кивал Трошин, – все логично.

– Государственное преступление! Нет, мимо таких фактов проходить нельзя, правильно я говорю? – взывал Азаркин, и Трошин подтверждал:

– Совершенно верно.

Контакт у них установился полнейший, что было свидетельством богатого оперативного опыта Трошина. Они оживленно беседовали около получаса, пока Трошин, выяснив все, что представлялось ему важным, не отправился к начальству.

Некоторое время Азаркин сидел спокойно и разглядывал кабинет. Особенно ему понравился вымпел «Лучший оперативный сотрудник». Высоко задирая голову на тощей шее, Азаркин целую минуту внимательно его изучал. Потом интерес к живому общению пробудился в нем с новой силой.

– Я так понимаю, вы недавно тут работаете? – деликатно кашлянув в кулак, спросил он.

– Как сказать, – строго ответил Сокольников. – Почему вы так решили?

– Да это… но без обиды, ладно? Как бы это… хватки пока не чувствуется. Понимаешь, о чем толкую, да? Вот старший ваш – другое дело. Сразу чувствуется. Но без обиды, ладно? Я по-свойски. Вашего брата, сотрудников то есть, я повидал. Да. Знаю. Деловой начальник, это точно. Вообще, это дело наживное.

Сокольников безразлично пожал плечами. Не хватало еще, чтобы этот тип взялся его учить жизни.

– Я вот одного опера знал, но не из обэхээс – из розыска. Вот тот был человек! Вот такой шкаф. – Азаркин широко развел руки, показывая размеры своего знакомого. – Его урки уважали. И, между прочим, очень спокойно всегда разговаривал. Не нервничал никогда – такого не было.

Слушать воспоминания Азаркина Сокольникову не хотелось, но он не знал, как остановить его. По счастью, скоро возвратился Трошин.

– Ваша жена где сейчас? – спросил он с порога.

– Дома, – сообщил Азаркин. – Она на больничном. Опять симулирует. У нее врачиха знакомая.

– Вы ей ничего не говорили?

– Ну что вы, – едва не оскорбился Азаркин, – как можно!

– Подождите немного в коридоре.

Азаркин вышел, а Трошин, весь охваченный азартом действия, распорядился:

– Поедете к нему домой и привезете жену. Машина у подъезда. Только нужно в темпе.

Когда Трошин давал указания, он всегда переходил на «вы».

– Может, кого другого послать? У меня тут бумаг разных накопилось, – сделал Сокольников попытку увильнуть.

– Это распоряжение Костина, – холодно сказал Трошин. – Машина внизу.

Дом, где жили Азаркины, был старый – его выстроили, наверное, еще до революции. Между вторым и третьим этажами по всему его периметру на прохожих скалились лепные черти. У многих уже были облуплены от времени рожи, от круглых голых животов отлетели кусочки, но в целом выглядели они еще достаточно внушительно.

Дверь квартиры тоже была очень старая – тяжелая, дубовая, с массивной чугунной ручкой. Таких дверей, к радости квартирных жуликов, нигде уже не делают. Их не вышибить ударом плеча.

Сокольников позвонил и ждал довольно долго. Потом за дверью услышал легкие шаги и женский голос:

– Кто там?

– Из милиции, – ответил Сокольников, – откройте.

Сразу же загремели замки. В дверном проеме стояла худенькая женщина в заношенном домашнем халате. Ей могло быть и тридцать, и сорок лет, и даже больше – очень уж усталой она выглядела, с синевой под глазами и выступающими острыми ключицами.

– Проходите, – сказала она равнодушно и, не оглядываясь, пошла вперед.

Вероятно, квартира эта могла бы выглядеть шикарной. Все здесь для этого было – и высоченные потолки, и огромный коридор, и даже дубовый паркет. Однако она давно не знала ремонта, стены были серы и обшарпаны, и комната, куда Сокольников вошел вслед за женщиной, казалась унылой.

В комнате сидела еще одна женщина, совсем старая.

– Это из милиции, – с прежним равнодушием проговорила та, что впустила Сокольникова.

– Колька, подлец, – внезапно сказала старуха. Голос у нее был негромкий, но ясный не по возрасту.

– Мне нужна Азаркина Надежда Григорьевна, – сказал Сокольников, немного растерявшись.

– Зачем она вам нужна? – строго спросила старуха. – Без нее вы не обойдетесь?

– Не надо, мама, – оказала молодая. – Я Надежда Григорьевна. В чем дело?

– Нужно, чтобы вы поехали со мной… это ненадолго.

– Чего это она с вами поедет? – не унималась старуха. – Нечего ей там делать.

– Не надо, мама.

Чем дальше, тем большую неловкость ощущал Сокольников от происходящего.

– Сейчас я переоденусь, – сказала Азаркина. – Николай у вас?

– У нас, – признался Сокольников, с тягостным чувством ожидая дальнейших расспросов.

– Опять забрали, – сказала старуха. – Колька – подлец!

Азаркина ходила по комнате, без нужды перекладывая с места на место какие-то вещи.

– Что он натворил? – спросила старуха, когда сноха вышла.

– Ничего страшного, – торопливо проговорил Сокольников, – просто нужно кое-что выяснить.

Старуха кивнула.

– В прошлый раз то же самое говорили. Пропади он пропадом!

На том месте, где стоял Сокольников, пол поскрипывал при малейшем движении. Чтобы избавиться от этого навязчивого звука, Сокольников сделал несколько шагов к старому платяному шкафу. Все вещи здесь были старые, но совсем не такие, какие продают в антикварных магазинах любителям старины. Такие держат дома, когда на новые нет денег.

– Вы его теща? – осторожно спросил Сокольников, чтобы разорвать напряженную тишину.

– Мать я ему, – горько сказала старуха, – Что, не похожа?

– Я не знаю, – смешался Сокольников.

– Всех замучил. Столько лет… Одно и то же, одно и то же. Ее, – она кивнула на дверь, за которой скрылась Азаркина, – детей, меня. Всех. Мне жизнь испортил. И им теперь портит.

– Что, сильно пьет?

– А вы не знаете? – насмешливо сказала старуха. – Алкаш он. Вам зачем Надежда понадобилась? Двое детей на ней. Сама больная. Молодая, а больная. И без того мается…

– Уточнить надо… кое-что, – с трудом пробормотал Сокольников, осознав до конца, какую беду принес в этот дом.

Старуха посмотрела на него пристально, словно почувствовала, что за речами пришельца кроется совсем иное, и взгляд этот окончательно поверг Сокольникова в смятение. К счастью, в этот момент вернулась Надежда. Она переоделась в темное платье, сидевшее на ней неловко, словно чужое. Ясно было, что Азаркина уже давно махнула на себя рукой.

– Вы ее там долго не держите, – потребовала старуха. – Нечего ей там делать. Дети дома.

Они молча сошли вниз и молча поехали в управление. Сокольников был рад, что Надежда не задает вопросов, на которые он не знал ответа. А ей, кажется, было просто все равно.

У Азаркина с Трошиным, как видно, все это время продолжалась оживленная беседа. Азаркин расположился в кабинете совсем как свой – развалившись на стуле с потухшей папиросой во рту. Задержанные так в милиции не сидят. Надежда сразу почувствовала несоответствие, и тень недоумения появилась на ее маловыразительном лице. Азаркин же, завидев свою супругу, поднялся навстречу с довольным и злорадным видом.

– Здрасьте, – с издевкой в голосе сказал он и не спеша двинулся мимо нее в коридор. – Я пока там посижу, да, начальник? – объявил он свое самостоятельное решение.

Надежда непонимающе поглядела ему вслед, потом перевела взгляд на Сокольникова, и ему тоже захотелось немедленно выйти.

– Садитесь, – приказал Трошин, делаясь недоступным и жестким.

Надежда послушно села, куда он показал, и положила на плотно сдвинутые колени свою потертую сумочку.

– Азаркина Надежда Григорьевна?

Она молча кивнула.

– Я вам сейчас задам несколько вопросов, – напористо и громко говорил Трошин. – Но хочу вас предупредить сразу: от того, как вы на них ответите, зависит очень многое. Для вас. Важно не сделать ошибки. Неискренность может очень дорого обойтись.

Надежда снова кивнула. Недоумение так и не сходило с ее лица. Недоумение, к которому постепенно начала примешиваться тревога.

– Вы прошлым летом получили наследство, так?

– Так, – тихонько сказала Надежда.

– Что за наследство? Какое?

Надежда нервно затеребила ремешок сумки.

– Вещи всякие… Сережек три пары, кулончик, цепочки там…

– Что еще?

– Две картины, статуэтка… Это моя тетка мне завещала, – словно опомнившись, возвысила она голос. – Моя родная тетка!

– Мне это известно, – прервал ее Трошин. – Так что там еще было?

– Посуда, серебро…

– И золото?

– Да… и золото тоже.

– Какое золото?

– Ну… монеты.

– Сколько?

– Семнадцать… да, семнадцать монет.

– Очень хорошо. – Трошин поднял руку, как бы призывая к особому вниманию. – Значит, семнадцать золотых монет. Где они сейчас?

Надежда опустила голову и долго молчала.

– Дома, – сказала она, не поднимая глаз.

– Все семнадцать? Вы меня слышите? Я повторяю вопрос: сколько монет у вас осталось?

– Теперь мне все понятно. – Надежда горько усмехнулась. – Вот, значит, что. А я думала, Николай опять… Продала я их. Девять штук продала. А что, нельзя? Не краденое.

– Ну, ладно, – тон у Трошина сделался удовлетворенным и мирным. – Сейчас мы все запишем, а потом посмотрим, что у нас получилось. Правду ли вы нам сказали?

– Зачем же вы их продали? – неожиданно спросил Сокольников и осекся под мгновенным яростным взглядом Трошина.

– А что мне было делать? – печально удивилась Надежда. – Есть что-то надо, детей кормить. Николай из тюрьмы вернулся и в первый же день все деньги из дома забрал. Как раз после получки…

Лицо ее скривилось, губы затряслись. Она торопливо раскрыла сумку и достала платок.

– Я на руки сто рублей получаю, да еще свекровь пенсию шестьдесят… У старшего школьной формы нет. А этот вернулся и в первый же день все деньги до копейки…

Сочувственно кивая, Трошин быстро заполнял бланк объяснения.

– А кому монеты-то продали? – как бы мимоходом поинтересовался он.

– Пять штук этому… со станции техобслуживания. А еще четыре Ольга купила.

– Кто эта Ольга?

– Из магазина, – Надежда сделала неопределенный жест рукой. – Николай их обоих знает. Чего ж вы у него не выспросили?

– Спросим еще, – скороговоркой произнес Трошин, – порядок просто у нас такой. Порядок… А этого, со станции техобслуживания, как зовут?

– Константин… или Эдуард. Да я же его совсем не знаю!

Сокольникова сейчас очень удивляло то, что Надежда совсем не выказывает озлобленности против Азаркина. Словно сделался он для нее некой данностью, неизбежной и неотвратимой бедой, с которой она смирилась настолько, что даже забыла о ее существовании.

– Ну и ладно, – ласково сказал Трошин. – Прочтите и распишитесь. Здесь и здесь. Теперь посидите, пожалуйста, в коридоре. Нет, постойте! Олег Алексеевич, проводите Азаркина на другой этаж.

Трошин не хотел, чтобы супруги Азаркины сейчас оказались вместе.

Происходящее невероятно тяготило Сокольникова. Азаркина же он сейчас почти ненавидел.

– Ты что, с ума сошел, – напустился на Сокольникова Трошин, едва тот вернулся. – Захотел все дело развалить? Может, ты ей еще консультации будешь давать, как себя на следствии вести?

– Она же совершенно не понимала, что этого делать нельзя, – раздраженно возразил Сокольников. – Откуда ей знать, что продажа золота с рук – это уже преступление?

– Незнание закона не освобождает от ответственности, – процитировал Трошин. – Тебе это на курсах должны были объяснить. Слушай, ты вообще чем там занимался? Тебя тактике оперативных действий учили? Наше дело – разобраться и внести ясность. А решать будет суд. Ты же обязан сделать свое дело быстро и как можно лучше. Что, ловко я ее раскрутил?

И поскольку Сокольников больше не обнаруживал намерения возражать, Трошин закончил более спокойным, назидательным тоном:

– Этому, друг любезный, тоже надо учиться. Нужно уметь ориентироваться в обстановке.

Такие науки Сокольникову совсем не нравились, но говорить об этом он не стал и только спросил:

– Дальше чем будем заниматься?

– Все по порядку, – заверил Трошин. – Сейчас возбудим дело, следователь нам уже выделен, я позаботился, пока ты за Азаркиной ездил. Ты его, кстати, знаешь, – это Гайдаленок. Нужно искать монеты. Ты вот Азаркину жалеешь, и чисто по-человечески я тебя понимаю. Но подумай: кто у нее покупал золото? Тоже несчастные люди? Тоже будем жалеть? Вот когда мы их прижмем, ты на них полюбуешься. Понимаешь, о чем говорю?

В чем-то Трошин был прав. Но правота эта так тесно перемешивалась с тем, что Сокольникову было чуждо и неприятно, что отделить одно от другого, казалось, не было никакой возможности. Это и удручало Сокольникова.

Трошин аккуратно вшил объяснение Надежды в новенькую картонную обложку и поднялся.

– Я займусь всеми организационными вопросами, а Азаркину приглашу сюда. Нехорошо, что она без присмотра у нас. Мало ли что! Ты с ней посиди.

Сокольникову тяжело было сидеть наедине с Надеждой. Он все старался отделаться от неподходящих мыслей, твердил себе, что поступает так, как предписывает закон, и по-другому поступать просто не вправе, но сомнения не покидали, и, пожалуй, впервые Сокольникову захотелось снова оказаться в своем КБ перед кульманом.

Надежда сидела молча и только изредка поглядывала на часики и робко на Сокольникова. Он сразу чувствовал этот взгляд, подсознательно напрягался и начинал ожесточенно шелестеть бумагами.

Всего раз она сказала негромко:

– Мама Сашеньку уже из садика привела…

События между тем развивались так, как им было предписано инструкциями и нормативными документами. Вскоре пришел Гайдаленок, чтобы наново допросить Надежду Азаркину. Пока он этим занимался, Костин собрал оперативную группу, образованную по случаю предстоящего расследования. Кроме Трошина и Сокольникова, туда вошел Витя Коротков – медлительный, сонный с виду инспектор продовольственной группы, и отдельский ветеран Демченко, который дохаживал до пенсии последний год и был очень недоволен тем, что ему придется сегодня работать допоздна.

Надо сказать, что в деле Трошин смотрелся. Он сейчас казался даже значительнее Костина. Говорил убедительно, лаконично и не более того, что следовало сказать в данную минуту. Фамилии покупателей золота, например, до сих пор не называл, хотя ясно дал понять, что они уже установлены. Одного из этих покупателей, как выяснилось, Сокольников и должен был вместе с Витей Коротковым привезти в отдел.

На обыск к Азаркиной вместе с Трошиным выпало ехать старику Демченко. Собственно, стариком он был только по милицейским меркам – лет пятидесяти с небольшим, сухой и вполне крепкий. Демченко задание не понравилось, и он немедленно принялся бурчать, что он не лошадь и не палочка-выручалочка, и молодым не вредно побегать с его…

– Знаете что, хватит, Михаил Федорович, – строго сказал Костин, и Демченко, надувшись, замолчал.

Первыми ушли собираться Трошин и Демченко. Тогда Костин выбрался из-за стола и усмехнулся.

– Сокольников, ты знаешь, за кем сейчас поедешь?

– Я думаю, какой-то работник станции техобслуживания?

– Представь себе, работник этот не кто иной, как известный тебе Зелинский.

– Здорово! – Сокольников был действительно ошарашен.

– А ты сомневался! – укоризненно сказал Костин. – Тут мне Трошин поведал о твоих колебаниях. Запомни, Сокольников, если все делается по закону, то ничего не делается зря. Вот тебе наглядный пример. Только брать его нужно осторожно, потихоньку. Он с работы выйдет, вы его аккуратненько и пригласите.

– А второй покупатель кто?

– Трошин сейчас окончательно выяснит. Какая-то продавщица. Есть домашний телефон…

Трошин отворил дверь без стука, стремительно подошел вплотную к Костину и что-то негромко сказал.

– Да-а! – Костин изумленно поднял брови и покачал головой. А потом еще почесал затылок. – Интересная новость.

Трошин снова заговорил с ним, склоняясь к самому уху. Костин слушал и сосредоточенно размышлял.

– Кое-что переиграем, – объявил он. – На обыск к Азаркиной поедет Демченко и Сокольников. Демченко – старший.

– А как же Зелинский? – обеспокоился Сокольников, но Костин его утешил.

– Зелинский – утром. Возьмете его от дома, по пути на работу, До утра времени много, в самый раз успеете.

Очень невеселая процедура – обыск. И для обыскиваемых, и для тех, кому приходится его проводить.

Когда Демченко, действуя в точности по установленному порядку, зачитал вслух постановление и предложил предъявить и выдать «деньги – ценности – оружие – наркотические вещества», Надежда торопливо поднялась с диванчика, где сидела в покорной отрешенной позе и принесла пластмассовую коробку с остатками теткиного наследства.

– Вот, – сказала Надежда, – а никаких наркотических веществ у меня нет.

Не Демченко и Сокольникову предназначались эти слова, а понятым – двум женщинам из квартиры напротив, которых пригласили поприсутствовать. Сильно смущенные и подавленные происходящим, понятые торопливо закивали головами, но произнести что-то вслух не осмелились.

– Я понимаю, – заверил Демченко, – это так полагается говорить по протоколу. Надо соблюсти, так сказать, формальности. Вы вот что, женщины, – повернулся он к понятым, – хочу предупредить: никаких разговоров разносить не надо. В жизни всякое случается. Бывает, что и приходится нам потом извиняться. Разберутся, и окажется, что нет ничего такого. Так что попрошу воздержаться!

– Да мы и не собираемся, – замахала руками одна из соседок, – что мы, Надежду не знаем!

– Если ничего нет, то и приходить было незачем, – сердито сказала Надеждина свекровь. – Нашли преступницу!

Она сидела на стуле у окна и держала на коленях младшего внука – худенького малыша трех лет. Малыш сидел тихо, только глаза таращил на незнакомых людей, заполнивших вдруг их квартиру. Старший сын Надежды, десятилетний парнишка, неприкаянно торчал столбиком в уголке.

– Мы исполнители, мамаша, – примирительно произнес Демченко. – Нас послали, мы пришли. Какой с нас спрос! Никто ее в преступницу не записывает. Выяснится все.

Он придвинул удобнее стул и принялся перекладывать копиркой бланки протоколов.

Смотреть в этой квартире было в общем-то нечего и не на что. Но все равно Сокольников был обязан провести обыск по всем правилам, как учили на курсах. Обойти каждое помещение по часовой стрелке, тщательно осматривая ящики, полки, шкафы и прочие места, пригодные для сокрытия «предметов, имеющих значение по делу». Таких мест в комнате было только два – старый шифоньер и облупленный письменный стол, за которым, наверное, старший сын Азаркиной делал уроки. Сокольников нерешительно двинулся к шкафу, но в этот момент громко хлопнула входная дверь, по коридору протопали шаги, и в комнату ввалился Азаркин.

– Привет компании! – Он приподнял кепочку и вежливо поклонился, удерживая равновесие изрядным усилием воли.

Из управления он ушел часа два назад и провел это время с большим для себя удовольствием. Настроение у него было приподнятое и заметно подогретое. Оценив обстановку, однако, он счел нужным принять строгий и печальный вид.

– Ирод ты, – сказала старуха. – Скотина!

– Мать! Не надо этих слов! – убежденно возразил Азаркин. – При детях, понимаешь, на отца!.. Я тоже много всяких выражений знаю.

Нетвердый его взгляд упал на малыша.

– Сашка! Ну-ка, сынок, иди к папке!

Преодолевая сопротивление старухи, Азаркин перетащил малыша к себе на колени и принялся гладить его рукой по головенке нащупывающими, плохо скоординированными движениями пьяницы.

– Такие вот дела, Сашка. Мамка твоя – преступница. Да-а. Мамку твою в тюрьму теперь посадят.

Сокольников невольно перевел взгляд на Надежду и вздрогнул от неожиданности. Лицо ее вдруг переменилось, глаза расширились.

– Преступница твоя мамка. Слышь, что говорю, Сашок?..

– Отдай ребенка! – тонко и пронзительно крикнула Надежда, сорвалась с места, подлетела, выхватила сына.

Азаркин, испугавшись, отпрянул, потерял равновесие и едва не свалился со стула. Сашка тоже испугался и было загундосил негромко, но вспышка эта, отнявшая у Надежды остатки воли и сил, уже прошла, и она снова превратилась на глазах ко всему безразличную и покорную тень.

– Ты прекрати мне! – запоздало цыкнул Азаркин, косясь на Демченко.

Он чувствовал себя неуверенно и не знал в точности, как поступить.

– Спокойнее, граждане, – с невозмутимостью сказал Демченко, до этой минуты ни разу не поднявший глаз от бумаг. – Теперь послушаем внимательно. Протокол. От семнадцатого сентября сего года…

Возвращались пешком. Уже стемнело. Вечер был тихим и теплым. Ходить по пустым улицам такими вечерами покойно и приятно, поэтому ни Сокольников, ни Демченко не сделали попытки прокатиться на трамвае. Они просто пошли уютными переулочками, в которых и в дневное время почти никого не встретишь.

– Дрянное дело, – нарушил молчание Демченко и сплюнул с досадой. – Дуры бабы, подберут невесть кого, потом всю жизнь так и расхлебывают.

– Неужели до суда действительно дойдет, Михаил Федорович?

– Это уж как твой приятель повернет, Трошин. Да еще Гайдаленок. Хотя, по сути, как ни крути, итог один. Монеты она продавала? Продавала. Показания есть, доказательства мы сегодня изъяли. Чистая восемьдесят восьмая. Поганое, в общем, дело.

– Хорошо хоть позориться не стали с обыском, – сказал Сокольников. – Не хватало еще у нее в вещах ковыряться. Это вы правильно решили, Михаил Федорович.

Демченко остановился и круто развернулся к Сокольникову.

– Как это не стали? Ты что это такое говоришь, молодой? Постановление на обыск есть. Как это можно его не выполнить? Ты это брось! Конечно, я за тебя не отвечаю, мог и проглядеть, как ты сегодня работал. Мое дело документы оформить, а твое – квартиру осмотреть. Я тебе поручил. Так что ты смотри!

– Да что вы, Михаил Федорович, все в порядке, все как положено, – торопливо оправдывался Сокольников, не ожидавший от своего напарника такого всплеска сверхосторожности.

– Это другое дело, – успокоился Демченко. – И вообще языком поменьше чеши. Мой тебе совет.

Они снова зашагали рядом. Но Сокольников все-таки не угомонился и попытался еще поспорить.

– Михаил Федорович! Но ведь если по-человечески на все посмотреть…

– По-человечески я буду на пенсии поступать. А на службе – как положено, понял? И не дай тебе бог где-нибудь языком ляпнуть. Подведешь и себя и меня.

– Да я ж между нами.

– Вот я и говорю. – Демченко вздохнул. – Ребят только жалко. Детишки.

– Ну не посадят же ее, в конце концов!

– Всякое случиться может, – покрутил головой Демченко. – Черт его знает. Тут, видишь ты, вперед загадывать не приходится.

Разговор этот, видно, пробудил у него какие-то сокровенные мысли, потому что через пару минут он вдруг сказал:

– Раньше проще было. Люди порядок знали. Я-то с сорок шестого в органах. В то время такого себе позволить не могли, я тебе точно говорю.

– Что ж тогда преступников не было? – усомнился Сокольников.

– Преступники были. Так то – преступники. А сейчас каждый только и смотрит, где бы чего урвать. Ну кто ее, дуру, за руку тягал, скажи на милость? С голоду, что ли, помирала? Не помирала.

– Жалко все же ее, – возразил Сокольников.

– Думать надо было головой, а не… – проворчал Демченко. – Гайдаленок вообще ее арестовывать хотел, чтобы следствию не мешала. А то еще откажется от показаний, потом побегаешь.

– Что он, с ума сошел! – возмутился Сокольников. – А дети на кого останутся? На алкаша этого? Бабка ведь совсем старая.

– С ума, не с ума. А ты что думаешь? Алкаш твой, кстати, – сейчас первейший друг следствия. Главный свидетель. Без него и дела-то не было б. Дети – это верно, но их можно в крайнем случае и в спецприемник поместить, такое бывает, – по-деловому объяснил Демченко.

Теперь уже Сокольников остановился и уставился на него.

– Михаил Федорович, вы что, серьезно, что ли? Какой еще спецприемник? А если ваших детей в спецприемник?

– Моего не примут, мужик уже. Да ты не шуми. Не бойся, не арестуют твою Надежду. Он тоже, Гайдаленок твой, на рожон переть не станет. Я ему объяснил кое-что, вправил мозги. Он понятливый. Далеко пойдет. Вроде Трошина твоего.

– Чего это вы их всех моими называете? Какие они мои?

– Это у меня привычка такая. Пошли, что ли!

Управление было уже совсем близко. Только за угол свернуть.

– Можешь двигать домой, – объявил Демченко. – Костин велел передать, что завтра в половине шестого утра за тобой придет машина. Поедешь Зелинского отлавливать. – Он сделал паузу и пошевелил губами. – Своего…

Принадлежавшие Зелинскому синие «Жигули» последней модели стояли на асфальтовой площадке метрах в пятидесяти от подъезда. Наверное, Зелинский часто смотрел на них из окна квартиры. Здесь и решили его дожидаться. Свою «Волгу» поставили неподалеку – прятаться пока нужды не было. Все втроем: Демченко, Витя Коротков и Сокольников – сидели в машине: выходить с недосыпа на утренний холодок не хотелось. Молчали.

Минуло шесть. Мимо машины пару раз прошла дворничиха – молодая, крепко сбитая, с раскосыми темными глазами.

– Срисовала уже, – ухмыльнулся водитель Гена. – Ушлые пошли лимитчицы.

– Почему лимитчицы? – вяло возразил Коротков. – Может, студентка прирабатывает.

– Какая студентка! Лимитчица. Горьковская область, Краснооктябрьский район, – безапелляционно заявил Гена, – все московские дворники оттуда. Спорим?

Спорить, однако, никто не пожелал. Тогда Гена скукожился на своем водительском месте и почти сразу засопел.

Двор постепенно просыпался, двери подъездов хлопали все чаще, выпуская на работу хмурых москвичей.

Сокольников глядел на подъезд, как ему казалось, не отрываясь, но появление Зелинского пропустил. А когда сморгнул набежавшую от напряжения слезу, оказалось, что Зелинский уже подходил к своей машине.

– Он!

– Пошли! – скомандовал Демченко, и они выскочили каждый со своей стороны, лихо хлопнув дверцами.

Зелинский повернулся на этот стук, и лицо его выразило тревогу.

– Прошу с нами пройти. – Демченко взмахнул удостоверением. – Милиция!

– В чем дело? – сказал Зелинский без малейшего удивления и вдруг громко крикнул: – В чем дело?

И Демченко, и Коротков, и Сокольников на секунду опешили.

– Не надо кричать, – сказал Витя Коротков.

– Оставьте меня в покое! – завопил Зелинский на весь двор.

Даже не поднимая головы, Сокольников почувствовал, сколько сразу появилось в окнах дома любопытствующих лиц.

– Т-э-э-к! – крякнув, Демченко ухватил Зелинского под руку, а Сокольников – под другую. Витя Коротков приготовился толкать сзади.

Но Зелинский вовсе не упирался, – сразу начал послушно переставлять ноги в сторону оперативной машины, но вопить продолжал.

– Хулиганство! – надсаживался он. – Вы что, с ума сошли!

Его довели, как тяжелобольного, до машины и усадили на заднее сиденье. В машине Зелинский немедленно успокоился и принялся шумно отдуваться – громкие крики отняли у него немало сил. И тут Сокольников догадался.

– Михаил Федорович! Он же своих предупредить хотел!

По тому, как злобно дернулся Зелинский, стало ясно, что Сокольников попал в точку.

– Оставайтесь здесь, – распорядился Демченко. – Я его сам доставлю. Чтоб из квартиры никто ничего не унес!

Двигатель уже завывал на полных оборотах. Едва закрылась дверца, машина рванулась, как камень из рогатки.

– Чтоб никто не унес, значит, – флегматично пробормотал Витя Коротков. – Легко сказать! Гвоздями, что ли, ее забивать?

А в Сокольникове уже пробудился оперативный азарт, он тянул Витю с собой, торопясь и переживая, что может опоздать.

Они взбежали на шестой этаж, не обращая внимания на ожидавший внизу лифт. Квартира Зелинского была закрыта. За дверью, обитой добротным черным дерматином, с хрустальным глазком и набором никелированных замков стояла тишина. Наклонив голову, Сокольников прислушался и отчетливо представил, как с другой стороны двери кто-то тоже стоит и слушает затаив дыхание. Тогда они с Коротковым тихонько спустились пролетом ниже и устроились на широком подоконнике.