Текст книги "Искатель. 1989. Выпуск №1"

Автор книги: Борис Руденко

Соавторы: Ирина Сергиевская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Теперь пришел черед удивиться Сокольникову.

– Тогда… – растерянно сказал он, – зачем же вы это сделали с собой?

– Зачем? – Надежда растянула губы в усталой улыбке. – Надоело все. Одна грязь кругом, без просвета. Все одним миром мазаны. И те, и эти… В общем, по слабости характера.

– Не надо так думать, – быстро проговорил Сокольников. – Я действительно хочу вам помочь. Пока еще не знаю, как…

– Передачки в тюрьму носить будете? – В глазах ее мелькнула на мгновение слабая тень кокетства. И тут же исчезла. – Да ладно вам. А вообще, если хотите знать, те монеты Николай сам торгашке продавал. Все при мне происходило. Он бы и без меня ей продал, да побоялся, что с ним она не станет дела иметь. И денег мне отдал всего двадцатку…

– Так что же вы молчали? – поразился Сокольников. – Это же все меняет!

– А, меняет – не меняет! – Она вяло шевельнула рукой. – Может, жалко его стало. Ему в следующий раз из тюрьмы не выйти. Он же насквозь больной. Язва у него, печень…

– А детей разве не жалко? – допытывался возмущенный Сокольников. – Себя не жалко?

– Всех жалко, – согласилась Надежда и внезапно крикнула с раздражением: – Да что вы ко мне привязались! Какое вам дело!

В палату заглянула медсестра.

– Товарищ, вам пора на выход. У нас обед.

Сокольников поспешно поднялся.

– Вы поправляйтесь, не падайте духом, – бормотал он какие-то незначащие фразы. – Я к вам еще зайду, если вы не против…

– Пожалуйста, – в присутствии медсестры Надежда мгновенно и неуловимо переменилась. – Мне не жалко, заходите…

Интонацией, взглядами, движениями она словно вела давний женский спор, пытаясь доказать, что и у нее не все еще потеряно, что не кончилась жизнь – вот и молодые люди даже приходят навестить. Она старательно играла эту простенькую, но очень важную для нее роль и не видела, что медсестра, красивая и рослая девчонка, ко многому еще равнодушная в своей безмятежной молодости, просто не замечает игры Надежды, как не замечают пассажиры скорого поезда массы мелких и не очень важных деталей, из которых складывается пейзаж, поминутно меняющийся за окном…

Надежду Азаркину и Зелинского судили в конце октября.

Районный народный суд располагался в старом трехэтажном доме на тихой улице. Зданию требовался изрядный ремонт, да и вообще поговаривали, что нарсуд скоро должен перебраться в другое помещение. Но пока судебные заседания по уголовным и гражданским делам проходили в этих маленьких залах, похожих на игрушечные. Посетителей на процессах обычно было немного. Два-три любопытствующих пенсионера, немногочисленные родственники подсудимых.

Суд проходил в зале на третьем этаже. Сокольников пришел рано и занял место в самом уголке. Тут же к нему подсел пенсионер из постоянных посетителей. Пенсионер был не прочь блеснуть своей юридической подкованностью, но Сокольников довольно невежливо прервал начавшуюся было беседу. Пенсионер обиделся и пересел на другой стул.

Робко открыв дверь, вошла Надежда в темном платке со старой хозяйственной сумкой. Не решаясь присесть, остановилась у стенки, только сумку оперла о краешек стула. Вслед за ней – свекровь и адвокат, молодой человек в больших очках и с черными, гладко зачесанными волосами. Адвокат сильно припадал на одну ногу, испорченную детским параличом, но держался очень уверенно, на подзащитную свою едва смотрел, все время запрокидывал назад голову и цедил короткие фразы. Сокольников сразу же почувствовал неприязнь к нему.

Высокий и осанистый прокурор в ладной темно-синей форме, наоборот, вызывал к себе уважение и доверие. Он сразу сел за свой стол, углубившись в бумаги, которые вытащил из изящной черной папочки с монограммой.

В зале появились еще какие-то люди. Последним вошел Азаркин. Сегодня он был непривычно чисто выбрит и, безусловно, трезв. Даже белую рубашку надел. Азаркин тоже чувствовал себя в суде уверенно. Осмотрелся, небрежно кивнул Сокольникову и уселся у окошка.

Из неприметной боковой дверцы вышла секретарша. Она проверила по списку наличие свидетелей и сказала Надежде:

– Подсудимая, займите свое место.

Надежда, не выпуская сумки из рук, зашла за барьерчик.

– Сумку оставьте, подсудимая!

Надежда испуганно съежилась, потом вернулась и отдала сумку свекрови.

Два милиционера ввели Зелинского. С виду он ничуть не переменился. Разве что немного побледнел. К нему тут же подошел его адвокат, и они принялись о чем-то негромко переговариваться.

– Встать, – скомандовала секретарша. – Суд идет!

И Азаркина и Зелинский с одинаково настороженными лицами смотрели, как в зеленые кресла под большим золоченым гербом рассаживаются те, кто должен решать их судьбу.

Судью Поливанову – маленькую женщину с профессионально строгими чертами – Сокольников уже знал. Она рассматривала как-то одно его дело по спекуляции автомашинами и обошлась с подсудимым весьма сурово. Сокольникову было известно, что судья Поливанова пользовалась плохой репутацией у районных уголовников, хулиганов и тунеядцев.

Свидетелей отправили за дверь и приступили к чтению обвинительного заключения.

– …Азаркина продала принадлежавшие ей пять золотых монет царской чеканки гражданину Зелинскому, совершив тем самым деяние, предусмотренное частью первой статьи восемьдесят восьмой Уголовного кодекса РСФСР…

– …Зелинский купил у гражданки Азаркиной пять золотых монет царской чеканки, совершив тем самым деяние, предусмотренное частью первой статьи восемьдесят восьмой…

Слегка наклонив голову, Зелинский внимательно и мрачно вслушивался в каждое слово. Надежда смотрела прямо перед собой и нервно теребила складки платья.

– Подсудимая Азаркина! Расскажите суду, что произошло пятнадцатого июля этого года.

– Пятнадцатого? – Надежда поспешно поднялась.

– Когда вы продали монеты Зелинскому, – пояснила судья.

Надежда крепко ухватилась за барьерчик.

– Продала, – произнесла она и замолчала.

– Как это происходило?

– Николай сказал: едем к нему… к Зелинскому. Мы приехали к автобазе…

– К станции техобслуживания, – довольно благожелательно поправила Поливанова.

– Да, – мотнула головой Надежда. – Николай взял монеты и ушел. Потом вернулся и отдал деньги.

– Сколько?

– Двести пятьдесят.

– По пятьдесят рублей за каждую монету?

– Да… наверное.

– Подсудимый Зелинский! Сколько вы заплатили за монеты?

Тот не спеша поднялся, произнес, выговаривая каждое слово отчетливо и тщательно:

– Семьсот пятьдесят.

– Ого! – восхищенно сказал из зала пенсионер.

Поливанова строго посмотрела на него и постучала карандашом о стол.

– Значит, по сто пятьдесят рублей за каждую монету?

– Точно так, – подтвердил Зелинский.

– Кому вы передали деньги?

– Мужу этой женщины. Из рук в руки.

Таких подробностей Сокольников не знал и слушал очень внимательно. Выходило, что Азаркин захапал на этой сделке пятьсот рублей чистоганом. Если, конечно, Зелинский не врал.

Прокурор спросил Надежду, продавала ли она кому-нибудь еще монеты, на что получил немедленный ответ:

– Никому.

А адвокат вообще не стал ничего спрашивать. Сидел, опустив голову, будто происходящее его вовсе не касалось.

За свидетельским барьерчиком появился Азаркин. Первые же вопросы о сумме сделки вызвали у Азаркина чувство глубокого возмущения.

– Что вы, граждане судьи, – надрывался он. – Какие семьсот пятьдесят! Этот жулик врет без стыда и совести!

Зелинский фыркнул и презрительно отвернулся.

– Вот ведь люди, а! – обращался Азаркин за сочувствием к залу. Аудитория для него была явно маловата.

– Сам врет, подлец! – азартно выкрикнул пенсионер.

– Я сейчас удалю вас из зала, – возвысила голос Поливанова, и пенсионер испуганно зажал рот рукой.

Впервые с начала процесса пошевелился адвокат Надежды. Поднял карандаш, привлекая к себе внимание суда, потом встал, навалившись обеими руками на стол.

– Прошу вызвать свидетеля Кротова, – прозвучал его высокий скрипучий голос.

Этого свидетеля тоже ввел милиционер. Свидетель выглядел довольно уныло. Испитое, одутловатое лицо его выражало тоску и равнодушие. Впрочем, заметив секретаршу и немного приглядевшись к ней, свидетель явно приободрился.

– Назовите свою фамилию, место жительства и род занятий.

– Кротов Сергей Дмитриевич, – представился свидетель, с усилием отрывая взгляд от секретарши. – Насчет места жительства – так я сейчас в элтэпэ. В профилактории то есть. Там же и работаю. На принудлечении от этого дела, – последовал характерный жест рукой.

– Расскажите, что вы делали пятнадцатого июля этого года, – потребовал адвокат.

– Как что? – удивился свидетель. – Выпивал, наверное. Я сильно в последнее время злоупотреблял, – признался он. – За что меня супруга и определила.

– Выпивали? С кем? – равнодушно спрашивал адвокат.

– А кто его знает. С кем только не приходилось. – Свидетель задумчиво потянул воздух и покосился на секретаршу.

– Вы знаете Азаркина?

– Николая-то? Ну!

– Пятнадцатого июля вы с ним встретились возле станции техобслуживания. Так?

– Было, – подтвердил Кротов.

– С какой целью?

– Так ведь… известно с какой. Я тогда пустой был. Без денег то есть. А Николай – он сказал, что достанет.

– Откуда?

Свидетель задумчиво потрогал мясистый, в синих прожилках нос.

– Да я как-то не спрашивал. Чего-то продал вроде. Они туда с женой пришли, а я в сторонке, чтоб не у нее на глазах…

– И много он достал?

– Ну-у! – с уважением оказал свидетель.

– Сколько конкретно? – требовал адвокат.

Кротов подумал, пару раз дернул себя за нос и объявил:

– Пятьсот.

– Что ж ты брешешь, паскуда! – крикнул Азаркин. – Ты видел?

– Видел! – обиженно отреагировал Кротов. – Кто передо мной червонцами тряс!

– Врет он, граждане судьи, я вам клянусь. Это же алкоголик!

– Я алкоголик! – сокрушенно сказал Кротов. – А он трезвенник. Дружок называется!

– Откуда вы знаете, что именно пятьсот? – спросил один из народных заседателей, крупный пожилой мужчина с обветренным лицом строителя.

– Да он сам сказал, – ответил Кротов. – И пачка такая солидная. Одни червонцы.

– У защиты еще есть вопросы к свидетелю? – спросила Поливанова.

– Вопросов нет. – Адвокат опустился на стул и запрокинул голову.

В общем, адвоката Сокольников недооценил. Тот вовсе не собирался давить на жалость и взывать к родительским чувствам членов суда, как Сокольников предполагал вначале. Методично и настойчиво адвокат доказывал, что Надежда Азаркина не преступница, а самая настоящая жертва мужа-алкоголика, потерявшего совесть и человеческий облик. Причем он не только вынудил Надежду пойти на нарушение закона, но фактически сам стал исполнителем и главным лицом преступления. Адвокат доказывал это настолько успешно и убедительно, что судебное разбирательство завершилось еще до обеда и самым неожиданным для Азаркина образом.

После десятиминутного уединения в совещательной комнате судьи заняли свои места, и Поливанова зачитала определение, из которого следовало, что в свете вновь открывшихся обстоятельств суд возбуждает в отношении Николая Азаркина уголовное дело и направляет его для производства следствия. При этом суд с учетом тех же обстоятельств избирает для Азаркина в качестве меры пресечения содержание под стражей.

При этих словах в зал вошли два милиционера и встали по обе стороны от Азаркина. Он как-то суетливо и растерянно задергался, принялся приговаривать вполголоса «вот значит как!», «значит так, да?».

Один из милиционеров слегка подтолкнул Азаркина в спину: пошли, мол. Азаркин поперхнулся и тут же замолчал. Заложив руки за спину и опустив голову, он съежился, сделался маленьким и беспомощным. Жалко, испуганно взглянул на мать и Надежду.

– Коля! – простонала вдруг старуха.

Слезы покатились по ее лицу. Она шагнула к Азаркину, видимо, желая его обнять, но молодой румяный милиционер преградил дорогу.

– Не положено, мамаша, – произнес он твердо, но все же со смущением.

И у Азаркина тоже лицо задергалось и скривилось.

– Мама, – всхлипнул он, помотал головой и крикнул конвоирам. – Ведите! Хватит душу мотать!

Надежда все так же сидела за барьерчиком для подсудимых и смотрела на происходящее с тупым и отстраненным безразличием.

К ноябрьским праздникам ударили морозы. Лужи прочно схватило льдом, порывистый холодный ветер гнал по асфальту редкие снежинки. Холод застал горожан врасплох. На улицах меховые шапки соседствовали с легкомысленными кепочками, теплые сапоги с осенними туфлями.

В управлении шло предпраздничное собрание. Мероприятия этого ждали: по сложившейся традиции в конце собрания отличившихся награждали премиями и ценными подарками.

Речь на трибуне держал начальник управления Тонков. Умеренно похвалив коллектив за достигнутые успехи, он перешел к недостаткам и задачам. Недостатки, как обычно, были серьезные, а задачи ответственные. Предстояло усилить и совершенствовать, осуществить и добиться, и, хотя Тонков не сказал ровным счетом ничего нового, все сидели тихо и слушали очень внимательно.

Наконец, поздравив подчиненных с пятьдесят девятой годовщиной Октября, Тонков завершил свое выступление. На трибуну один за другим поднимались представители отделов и говорили примерно то же, но покороче. Зал немного расслабился, пошел легкий шумок, и замполит в президиуме несколько раз стучал карандашом по графину с водой.

От отдела БХСС выступал Трошин. В ослепительно белой рубашке, отлично сшитом сером костюме, он смотрелся на трибуне очень эффектно. Даже разговоры на минуту слегка приутихли. Изредка встряхивая аккуратной, волосок к волоску, прической, Трошин тоже говорил о необходимости решительного усиления, высокой принципиальности и ответственности, которые требуются от каждого из сидящих в зале. Он назвал передовиков отдела. Среди перечисленных фамилий Сокольников услышал свою и не мог не признать, что это оказалось приятно. Проявляя самокритичность и принципиальность, Трошин, естественно, сказал и об имеющих место недостатках, пожурил отстающих, в числе которых оказался старик Демченко. Тот сидел от Сокольникова за два стула и сразу же принялся возмущенно возражать, правда, вполголоса. Но вот и Трошин, заверив, что выполнит и оправдает, вновь уступил трибуну Тонкову.

Началась самая приятная часть собрания. Награжденные и поощренные выходили поочередно к столу президиума, Тонков вручал награды, зал благожелательно аплодировал. Сокольникову не дали ничего, зато Демченко, напротив, вручили какую-то грамоту. Это примирило Демченко с отзвучавшей критикой, и он выглядел почти довольным. Наконец собрание объявили закрытым, все пошли по своим отделам.

Они еще раз собрались у Костина, который снова, от себя лично поздравил всех с праздником и пожелал всевозможных благ в труде и личной жизни. А потом отпустил по домам. Всех, кроме дежурного по отделу. Сокольников и был сегодня этим дежурным. Не повезло ему под праздник. Он вздохнул и пошел в свой кабинет.

Однако сидел один недолго. В пустом и тихом коридоре внезапно раздались шаги, и вошел Демченко.

– Значит, дежуришь, – сказал он, чтобы завязать разговор. – Ну как там дела с твоей Азаркиной?

– Никак, – пожал Сокольников плечами. – Дело на доследовании.

– Да-а, – подтвердил Демченко. – А знаешь, как оно дальше пошло?

– Мне не докладывают, – сказал Сокольников. – Откуда же мне знать? Да я и не стремлюсь. Своих дел хватает.

– В общем ее муж – ну, алкоголик который, опять на директрису из рыбного дал показания.

– Вот как! – оживился Сокольников.

В разговоре образовалась пауза. Сокольников ждал продолжения, а Демченко – дальнейших расспросов. Нарушил ее все же Сокольников.

– В общем-то я чувствовал, – сказал он осторожно. – С судом такие шутки не проходят. Теперь она точно загремит. Надеюсь, дело ведет не Гайдаленок?

– Какая разница! – Демченко посмотрел на Сокольникова с искренним сожалением. – При чем здесь суд-то?

– Как это «при чем»? Дело ведь Поливанова разбирала.

– Ну и что?

Сокольников обиженно молчал, и Демченко счел возможным разъяснить ему ситуацию.

– То, что дело на доследовании, ни о чем не говорит. При чем тут твоя Поливанова? Да любой судья точно так бы и поступил. Дело-то все гнилыми нитками шито. Первый же пересуд все отменит. А кому это надо? Любому грамотному юристу ясно, что алкоголик этот твой должен сидеть в первую голову. Вот ведь накрутили! Договориться, видишь, с ним хотели. Чтоб и нашим и вашим.

– Ну и что же будет дальше? – спросил Сокольников.

– А ничего. Показания алкоголика – это мура, семечки. Никто твою Ольгу трогать не станет. Не дадут ее в обиду. Если надо – и судье подскажут, что к чему.

– Не понимаю, зачем вы все это мне рассказываете, – сдержанно сказал Сокольников.

– Да так просто. – Демченко посмотрел на часы и вдруг заторопился. – Ну, счастливо отдежурить. Будь здоров!

Он вышел в коридор, но тут же вернулся, словно вспомнив нечто важное. Дверь при этом он плотно прикрыл и еще придержал ручку для надежности.

– Вот что я тебе хотел сказать. У меня есть такие сведения, что Ольга сегодня будет распродавать кое-какой дефицит. Сам понимаешь, с наваром. Но не через магазин. И не сама, конечно. Через лоток на улице. Ну а товар хороший. Разойдется вмиг, сколько ни запроси. Понял?

Сокольников кивнул.

– И вот одна девчонка – из новеньких там – тоже будет торговать с лотка. Девчонка еще не обтертая, но знает уже немало. Если, к примеру, ее зацепить, можно будет с ней потолковать о многом. Понял, нет?

– Где этот лоток? – спросил Сокольников.

– Ну, дорогой, – Демченко развел руками, – откуда же я знаю? Это я только предполагаю. Ты, кстати, в случае чего на меня не ссылайся. В общем, сиди спокойно. Читай. Может, граждане позвонят. Пожалуются. Вообще я бы тебе советовал дежурить вместе с внештатниками. Мало ли чего, все же перед праздником, время ответственное. Ты меня понял? Ну пока!

Разрумяненная, как куколка, Бочкова шмыгала не отошедшим еще с мороза носом. Из-под ондатровой шапчонки, сползшей на затылок, выбивались белобрысые кудряшки. В кабинете отопление работало хорошо, и Бочкова сразу расстегнула грязно-синий рабочий халат, надетый поверх ладненькой дубленки.

Позвонили Сокольникову ровно через час после ухода Демченко. Возмущенный покупатель. Мужским голосом. Незнакомым или намеренно измененным. Сообщили, что на углу возле трамвайной остановки торгуют говяжьей тушенкой по сумасшедшей цене, немилосердно обманывая население.

Сокольников ждал звонка с нетерпением, потому что был к нему готов. Два паренька-дружинника ждали вместе с ним – их Сокольников вызвал из районного штаба дружины.

Все правильно, все точно. Торговала тушенкой девица из магазина Ратниковой. Та самая, что когда-то отпускала Сокольникову для Костина дефицитнейший товар. Сокольников сразу признал ее кругленькую сытенькую мордашку с пуговичным носиком. А она его до сих пор не узнавала, и этому Сокольников, честно говоря, был рад.

И вот сейчас перед Сокольниковым на столе стояли две сумки с контрольными закупками. В каждой – по десятку банок той самой говяжьей тушенки, которой так лихо торговала Бочкова.

– Ну и как нам быть, Валентина Игнатьевна? – сурово говорил Сокольников. – Нужно дело возбуждать.

Бочкова потянула воздух носом-пуговкой, хлопнула раз-другой зачерненными сверх всякой меры ресницами.

– Может, не стоит? – деловито возразила она. – Может, договоримся?

В тоне ее, во взгляде, хотя и слегка опасливом, была разлита такая бесхитростная наглость, такая уверенность в том, что все проскочит как по маслу, и Сокольников даже изумился.

– Как же мы с тобой договоримся, – печально сказал он. – Уж не взятку ли ты мне предлагаешь, Валентина Бочкова?

Бочкова шевельнула круглыми коленками и на пару секунд смущенно потупилась.

– Нет, милая, – продолжал Сокольников, – не о том ты сейчас думаешь. Если честно, мне просто по-человечески интересно, почему тебя так подвели?

– Уж и подвели, – кокетливо сказала Бочкова. – Чего подвели-то?

– Как это чего? – удивился Сокольников. – Это накануне всенародного праздника! Перед таким событием! Дерзко, без всякого смущения творить обман! Ты что же, не соображаешь, на что это тянет?

– На что? – В голосе Бочковой появилось легкое беспокойство.

– Как минимум сто пятьдесят шестая, часть два. Обман покупателей в крупных размерах.

– Почему это в крупных? – возмутилась Бочкова. – Вы что, считать не умеете? Десять банок да десять банок. Откуда в крупных?!

– Давай вместе считать, – вздохнул Сокольников. – Госцена банки какая? Восемьдесят семь коп. Ты продавала по рублю двадцати. Так? Тридцать три копейки навара с каждой банки.

– Предположим, я ошиблась, – безмятежно сказала Бочкова. – И все равно получается шесть шестьдесят. Откуда в крупных-то?

Сокольников вздохнул еще тяжелее. Потом не спеша открыл сейф и достал Уголовный кодекс. Раскрывать его не стал, просто положил между собой и Бочковой.

– Хочешь расскажу, как тебя подставили? Когда послали тушенку продавать, наверное, сказали: не бойся, милиция сегодня гуляет, а если что случится, скажешь, что ошиблась. Все равно много не насчитают, а мелочовку всегда можно замять. Так или нет?

Бочкова молчала и разглядывала носки своих светло-коричневых, в тон дубленке, сапожек.

– Но мы тоже кое в чем понимаем, – доверительно говорил Сокольников. – Не случайно мы контрольные закупки брали не сразу. Сначала незаметно опросили нескольких покупателей. Вот их объяснения. Из них выходит, что не ошиблась ты, а с самого начала по этой цене тушенку и гнала. Всего у тебя в накладной восемьсот банок. Общая сумма обмана получается под триста рублей. Чистая часть вторая. До пяти лет с конфискацией.

Все еще недоверчиво, но с нарастающей тревогой слушала его Бочкова.

– А ведь Ольга тебя предупреждала, наверное, – как бы между прочим сказал Сокольников. – Говорила небось: не зарывайся. Так или нет?

Бочкова хлопала ресницами и готовилась плакать. Носик ее капелюшечный покраснел, а глаза до краев налились влагой.

– Как же, предупреждала, – возразила она. – Сама же велела двести рублей отдать с выручки.

У Сокольникова от волнения немного перехватило дух. Чтобы себя не выдать, он поднялся и отошел к окну.

– Это несколько меняет дело, – сказал он, не оборачиваясь. – Даже сильно меняет, я бы сказал. Если получается так, что тебя принудили к обману, ситуация совсем иная. Но ведь это еще надо доказать.

– Как же я докажу? – всхлипывала Бочкова, размазывая по румяным щекам угольно-черную тушь. – Она же ото всего отопрется!

– Когда ты ей деньги должна передать?

– Да сегодня же. Сразу, как кончу торговать. Она сказала, что будет ждать в магазине.

Сокольников вернулся к столу, достал и положил перед ней чистый лист бумаги.

– Пиши. Прокурору района. Заявление…

На остановке возле метро трамвай разом опустел. Вместе с Викторовым в вагоне осталось всего с десяток пассажиров. Да еще какой-то паренек запрыгнул в последний момент на переднюю площадку. Он прятал лицо в поднятый воротник зябкой синтетической куртки, и все же, приглядевшись, Викторов его признал.

– Олег! Сокольников! – окликнул он.

Тот обернулся, обрадовался.

– Саша! Здравствуй!

Он подошел и сел рядом. Выглядел уставшим. К тому же, кажется, похудел.

– Ты с работы? – спросил Сокольников. – Что так поздно?

Викторов неопределенно махнул рукой.

– Дела всякие… А ты сейчас где?

– Да, видишь, в КБ свое вернулся, – смущенно сказал Сокольников. – Из отдела-то я уволился.

– Я знаю. Слышал кое-что.

– А что именно? – Сокольников с острым интересом заглянул ему в лицо, и Викторов отчего-то смутился.

– Всякое говорят, – пробормотал он – Язык-то без костей.

Холодок неловкости и отчуждения повеял между ними, и оба прекрасно понимали причины его появления. Сокольников был уже чужой, бывший сотрудник. Бывшими редко становились по своей воле и потому не стремились узнавать при встречах прежних сослуживцев. Викторов поспешил исправить положение.

– Что же все-таки произошло?

Сокольников усмехнулся одними губами. А глаза оставались невеселыми.

– Я ведь, Саша, Ратникову с поличным поймал. Задержал с понятыми, как полагается, когда она от своей продавщицы получала взятку. И заявление в прокуратуру заранее имелось. А дальше все очень странно получилось…

Он замолчал и снова невесело усмехнулся.

– Привез ее в отдел и только после этого позвонил Костину. Он тут же примчался. Вместе с Трошиным, кстати. Поначалу даже похвалили меня за то, как грамотно я все проделал. Наверное, от растерянности. И домой отправили. Сказали, что сами разберутся. Это случилось как раз накануне Октябрьских. А когда после праздников я пришел на работу, оказалось, что все с ног на голову… Девчонка эта, которую Ратникова заставляла народ обманывать, оказывается, заявила, что я ее запугал, обманул и все такое. Угрозами, дескать, заставил заявление на Ратникову написать и деньги ей сунуть. К тому же Ратникова написала на меня жалобу, будто я тогда был пьян. Вот эту жалобу почему-то и стали разбирать в первую очередь. Костин назначил служебное расследование, а проводить его взялся Трошин. Доказать однозначно я ничего не мог, хоть все сплошная глупость и подлость. В общем, я сорвался, накричал и заявление на стол. Подписали мое заявление мгновенно. В неделю рассчитали – вот скорость-то!

– А что Ратникова? – спросил Викторов, хотя ответ ему был известен.

– С ней все в порядке. И девчонку ту передали на воспитание коллективу. Правда, Ратникова, я слышал, от нее все же скоро избавилась. Слышал я еще, что сама Ратникова собирается в другой район переходить. Вроде даже с повышением, чуть не начальником торга… А, плевать!

Сокольников поежился и глубже сунул руки в карманы.

– Может, ты поторопился, Олег? – Викторов снова ощутил, что говорит не то.

– Может, и поторопился. А ты бы на моем месте как поступил?

Трамвай резко затормозил перед светофором. Из кабины выскочила женщина-вагоновожатый, пробежала по салону, вытаскивая из касс билетные катушки.

– Вагон идет в депо, – объявила она на ходу и повторила еще раз: – В депо идет вагон.

– Я не знаю, – запоздало ответил Викторов. – Так сразу и не скажешь.

– И я не знаю, – согласился Сокольников. – Иногда думаю – зря. Надо было побороться, пошуметь еще. По правде говоря, вначале я собрался жалобу накатать. Вплоть до самых верхов. Начал писать и остановился. Думаю: зачем? Поезд уже ушел, все упрятано. Даже если какой честный человек проверять мое письмо возьмется – все равно концов не найдет. Да и станет ли искать!.. Верно ведь?

За окном вагона проплыли огромные цифры 1977, сложенные из разноцветных лампочек на глухой стене какого-то учреждения. Только что закончились новогодние каникулы, и оформление в городе еще не везде убрали.

– Ну, мне выходить, – Сокольников поднялся. – Счастливо тебе!

– Счастливо! Ты забегай, – скороговоркой произнес Викторов. – Знаешь ведь, где я сижу…

Он смотрел, как Сокольников трусцой семенил по тротуару, не вынимая рук из карманов. Пошел небольшой снежок, но мороз все равно держался крепкий, потому что задувал ветер, да и до весны еще было далеко…