Текст книги "Не проходите мимо"

Автор книги: Борис Егоров

Соавторы: Ян Полищук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Фельетон девятый

СОЛОВЬИНЫЙ СВИСТ

Можаев нагнал своих друзей почти у самого пруда. Вид у него был сконфуженный. – Наш Юрий Холмс, кажется, потерпел здоровисенькое поражение, – съязвил Мартын. – Упустил... – вяло ответил Юрий. – Черт бы побрал эти серийные поросячьи маски! Со стороны пруда слышались залпы смеха. Плотное кольцо зрителей окаймляло водоем. – Цирк на воде! – кричали мальчишки. – Ну и комик! Зрелище, которое пользовалось таким успехом, было действительно смешным. В центре пруда, качаясь, как пресспапье, плавал небольшой плот. На нем, с трудом удерживая равновесие, балансировал долгогривый молодой человек в клетчатых штанах. В одной руке он держал штиблеты-босоножки, в другой – ракетную гильзу. Электрики, не разобравшись, в чем дело, направили на пруд прожекторы. Лицо молодого человека на плоту было бледно, как очищенная репа. – Альберт! – воскликнула Вера. – Боже мой! Что случилось, Бертик? – Вот сейчас начнется самый цирк, – сказал кто-то из зрителей. – С берега будут задавать вопросы, а тот водяной комик станет отвечать в куплетной форме! Но потомок именитого литератора, услышав свое имя, вздрогнул и неосторожно переступил ногами. Плотик закачался еще активнее и одним краем ушел под воду. – Папа! – пискнул Альберт, отчаянно взмахивая босоножками. Зрители засмеялись: они принимали борьбу Бомаршова со стихией за хорошо отрепетированный номер. – Эх, пропустили вы начало! – сказал сосед Благуши. – Он уже и на четвереньках ползал и сандалиями, как веслами, загребал. – Это кошмарно... – сжимая Надину руку, всхлипывала Вера. – Он тонет, а все хохочут.. Его спасать надо! – Пять шестых земного шара – вода, – философски изрек Юрий, – но человек вспоминает об этом только тогда, когда начинает тонуть. – Спа...па-па...сите! – донесся с пруда жалобный вопль. – Папа! – Милиция идет! – закричали мальчишки. Среди Поросят и Чайников замелькали белые фуражки блюстителей порядка. Сержант расспрашивал с помощью рупора Альберта: – Фамилия? Место жительства? Год рождения? Под судим и следствием не состояли? Отвечайте, гражданин! – Бомаршов его фамилия! – сказал Юрий. – Литераторов сын Спасать ребенка надо, а не разговаривать. – Что ж я, прямо так, при всей форме, и полезу в воду? – удивился милиционер. Другой блюститель порядка, услышав фамилию Бомаршова, крикнул уже почтительно: – Продержитесь еще маленечко, товарищ, сейчас все будет в полном порядке. – Но он же утонет! – простонала Вера, заламывая руки. – Он такой хрупкий, он такой неприспособленный! Неужели здесь нет настоящего мужчины? Что же все смотрят? Плывите к нему кто-нибудь! Юрий, мне говорили, что вы бывший моряк... Но прежде чем Можаев смог ответить, Мартын сбросил свою двухцветную спортивную куртку, тренировочные брюки, сандалеты на гуттаперчевом ходу и сдал очки Юрию на хранение. – Купаться здесь воспрещается! – закричал милиционер, бросаясь к Благуше. – Гражданин! Вы нарушаете постановление горсовета от двадцать восьмого апреля... – Он командировочный, – сказал Юрий, – поэтому имеет право не знать здешних указов! Мартын, кинув на Надю взгляд героя, легко вскочил на цементную лягушку и бросился в воду Публика бурно зааплодировала и тут же разразилась хохотом Благуша показался из воды, потирая ушибленную голову: пруд был ему лишь по пояс. Мартын зашагал к плоту. За ним, как за Гулливером, тянулись ниточки водорослей и целая армада каких-то листьев, похожих на игрушечные кораблики Альберт затих и тупо глядел на приближающегося Благушу. – Сидеть смирно! – приказал Мартын, вылавливая из воды веревку. – Поехали, хлопче! Юрий не удержался и, расчехлив свою "лейку", щелкнул несколько кадров. – Потом подарите мне один снимок, – сказала Надя, – для семейного альбома. Мама вам будет очень благодарна! Отфыркиваясь и похлопывая себя по плечам, Благуша вылез на сушу. Альберт, уже успевший надеть свои босоножки, ждал, когда плот накрепко привяжут к берегу. Мартын не выдержал, схватил Бомаршова за шиворот, приподнял, встряхнул его, как градусник, и поставил на землю. – Ты простудишься! – заботливо сказала Вера. – Немедленно поезжай домой! Боже, Альберт, как ты меня напугал! – Насморка я не боюсь, – сказал Альберт, поглаживая свои крысиные усики. – Ты такой храбрый, Бертик, – сказала Вера, смотря на Бомаршова влюбленными глазами. – Скажите, а вы не были водолазом? – спросила Надя Мартына. – Вам полагается медаль "За спасение утопающих". Об этом должна похлопотать Вера. – Говоря откровенно, похлопотать должны и вы, Надя, – не выдержал Юрий. До того как Мартын увидел вас, он столь героических поступков не совершал. И кто знает, какой бы оборот принял этот обмен мнениями, если бы около них не раздался официальный голос: – Простите, гражданин! Я вас предупреждал: купаться в пруду нельзя! Прошу уплатить штраф! – За что? – удивился Юрий. – Один из всех рискнул броситься на спасение, а вы его же и... – Большинство граждан – местные жители, – сказал милиционер, – они знают, что утонуть в этом водоеме невозможно. – Тогда и Альбертика штрафуйте, – сказал Мартын Добродушно, – в компании Как-то веселее. – Я не купался, я тонул! – возмутился Альберт. – И Кроме того... кроме того... у меня из кармана выпал паспорт. И утонул. Верусик, как же мы теперь пойдем в загс? – Человек без паспорта, – заметил Юрий, – имеет мокрый вид... – Товарищ Бомаршов, – почтительно произнёс милиционер, – в воду не влезали. У них, глядите, даже брюки сухие. А насчет утопленного документа не тревожьтесь. Выдадим новый в обычном порядке. – Паспорт можно вернуть, – усмехнулся Юрий. – А как быть с утерянной репутацией храбреца? – Скажите, Надя, – спросил Мартын, – ваше бюро возвращает потерянную репутацию? – Теряйте – заходите, – лукаво ответила Надя. – Но боюсь" что ничем помочь не сможем. – А вас, – бодрым голосом сказал Мартыну милиционер, – прошу уплатить десять рублей. Мартын улыбнулся виновато-чарующей улыбкой. Милиционер ответил ему тем же... Тогда Благуша покорно достал из кармана бумажник, уплатил десятку из командировочного фонда, а квитанцию в негодовании бросил наземь. – Стоп! – сказал Юрий. – Ты сделал первую ошибку, когда отдал червонец, а вторую – когда бросил квитанцию. По этой самой квитанции я получу деньги назад. Товарищ ми-лиционер, пойдемте в отделение. Там мы с вами выясним, как применять постановление горсовета от двадцать восьмого апреля... – Да не журись ты, Юра, из-за десятки, – небрежным тоном бросил Мартын. – Штраф вместо медали – нет, этого я так не оставлю! Не поминайте лихом. Встретимся через полчаса, ну хотя бы на горке. Эскортируемый милиционером, Юрий отбыл в отделение. Альберт вытянул шею, будто силился кого-то разглядеть Поодаль, и сразу же заторопился. – Мне пора домой. У нас сегодня гости, и мне нужно переодеться. Ты со мной, дорогая? – Да, – сказала Вера, – поедем. И они ушли. Мартын и Надежда долго молчали. Благуша, видимо, понимал, что рыцаря из него не получается. Лучшим выходом было покинуть это роковое место. – Знаете что, Надя, – наконец прервал молчание Благуша, – здесь столько народу, что сохнуть у всех на глазах просто неприлично. Да и студено что-то после ныряния. Давайте устроим пробежку до конца аллеи, на горку. Добре? – Идет! – согласилась Надя. Финиш состоялся у маленькой, увитой плющом беседки. Надя прибежала к беседке первой и целую минуту ждала Мартына. – Что значит узкая специальность, – запыхавшись произнес Благуша. – Я левой рукой могу сто раз выжать швейную машинку, а вот бег на средние дистанции не моя стихия! С вершины холмика был виден клочок массового поля. Там асе вертелось, кружилось, сверкало огнями. Здесь же было тихо, и луна светила так, будто ей перед этим прочитали инструкцию "Как добиться максимального эффекта в освещении Земли ночью". Из беседки доносились звуки поцелуев. – Гарно! – сказал Мартын. – Пойдемте посидим. Но осуществить этот замысел оказалось не так-то легко: все скамейки были заняты влюбленными. Когда Надя и Мартын проходили мимо, то парочки делали вид, что беседуют о выполнении квартального плана и о понижении себестоимости продукции. Попадались и смелые люди; те целовались, невзирая на окружающих. Наконец место было найдено. Над обрывом, среди старых лип притаилась какая-то древняя, еще допарковых времен, скамья. Ближайшее к ней дерево было покрыто червонными тузами и стрелами, а также инициалами нескольких поколений влюбленных. Мартын и Надежда подошли поближе к скамье и вдруг обнаружили в тени деревьев двух тихо переговаривающихся людей. Оба были в масках: один Поросенок, другой – Чайник. – Так по рукам? – покачиваясь, спросил Поросенок. – Я тебя з-за-зывал, я тебя и осчастлив-влю-лю... – А д-дач-чку построить пом-можешь? – в свою очередь, вопросил Чайник. – А насчет б-балансика не беспокойся... Мартын рассеянно прислушался. "Где я слышал эти голоса? Постой, постой... А не те ли это заговорщики, за которыми охотился наш Юрий Холмс?.." Поросенок и Чайник, заметив посторонних, испуганно икнули и, поддерживая друг друга плечами, быстро-быстро зашагали куда-то в сторону. "Остановить?.. Спросить?.. А ну их!.. Не до этих мистических разговоров сейчас..." Мартын обернулся к Надежде. Полянка подле скамьи лучилась от серебристого света. Луна, небесный прожектор, была направлена прямо на них. Мартын поймал себя на мысли, что Надя, конечно, гораздо красивее Веры: у той много искусственного: крашеные ресницы, губы. Хотя Вера с первого взгляда привлекает больше внимания. – Сколько сейчас времени? – нарушил молчание Благуша. На черной от загара Надиной руке серый ремешок часов казался почти белым. – Тридцать пять минут двенадцатого. – Мы с вами знакомы, Надя, ровно пять суток три часа и двадцать минут... Надя засмеялась. Смех был ей к лицу – она становилась еще красивее. В ее больших глазах дрожали две маленькие луны. Мартын попытался было найти в Наде какой-нибудь недостаток и обрадовался, обнаружив, что она немного курноса. Но через мгновение именно нос начал ему нравиться больше всего. – Бывают в жизни моменты, – сказал Благуша, – когда я жалею, что моя профессия – оператор-документалист. Есть же такие счастливцы, которые снимают лирические фильмы. – Если бы зрители учились у кино любить, – сказала Надя, – то самое слово "лирика" давно бы было забыто. – Вот они! – послышался голос. – Воркуют! Двое студентов с полупогончиками горного вуза на плечах подошли к скамье. – Простите, – сказал широкоплечий, – мы бы не вмешались в ваши личные дела, но есть важные обстоятельства. – А ведь это не она, – сказал худощавый, – не невеста Бомаршова. Та в другом платье... Но похожа-то как! Вы сестра той девушки, на которой женится Альбертик? Да? Я вас видел всех вместе у пруда! – Что вам, собственно, нужно? – грозно забасил Мартын. – Вот, ознакомьтесь с документиком, – протянул Наде записку широкоплечий. – Пусть семейство Калинкиных будет в курсе. Надя быстро пробежала послание. – Ах вот как! Это же Леля пишет, верно? – Верно, – подтвердил худощавый. – Какая девушка из-за этого пижончика чуть не пропала! А вы еще самоотверженно спасали такого типа, – сказал он Мартыну. – Его не спасать надо было, а совсем наоборот. – Будет очень хорошо, – сказал широкоплечий, – если вы доведете содержание письма до сведения вашей сестры! Все честные люди должны действовать сообща... Ну, простите великодушно! – Прощаем. И студенты удалились. – Як не вертись собака, а хвист ззаду, – сказал Благуша. – Конечно, я все расскажу Вере, – произнесла Надя, – но она мне не поверит. Скажет: "завидуешь, клевещешь". Но для нас с мамой это очень важно... Мы найдем Лелю через институт... Мартын с нежностью смотрел на Надю. "Ах, какая девушка! Решительная, тонкая, красивая!.. А ведь совсем на днях я ее не знал, – думал Мартын. – А сейчас готов сделать для нее что угодно... Но что? Взять и носить на руках по всему парку? Или влезть на дерево, как герой одной юмористической повести? Глупо!" В это мгновение где-то рядом послышался звонкий, переливчатый соловьиный свист. – Давненько не слышал я соловьев, – шепотом сознался Мартын. – Красиво спивает птаха! Соловей пел так, будто выступал на заключительном туре вселенского конкурса вокалистов. Трели его струились среди притихших деревьев, извивались к луне. И вдруг он смолк. Под чьими-то шагами заскрипел песок аллеи, – Эх, спугнули пичугу! – кулаком стукнул по колену Мартын. Но соловей запел снова. Его песни, очевидно, загипнотизировала девушку: когда Мартын взял крепкую маленькую Надину руку и положил ее в свои большие ладони, то Надя даже не пошевельнулась. И опять трель прервалась. – Кто-то сюда идет, – сказала Надя и высвободила пальцы. – Юрка! – закричал Мартын. Вместо ответа Можаев залился соловьиным свистом. – А мы думали, что соловей был настоящим, – разочарованно сказала Надя. – Люди, Наденька, на природе немножко... глупеют. Надо знать, что натуральные соловьи давно уже кончили петь... Но Как Мартын-то поддался На этот розыгрыш? Он же знает, что на вечерах самодеятельности я всегда выступал в качестве мастера художественного свиста. Можаев бережно достал из кармана смятую ассигнацию. – Получите штрафную десятку, дорогой казначей. И не транжирьте деньги так легкомысленно. – Значит, добродетель восторжествовала в милиции? – спросила Надежда. Мартын благородным жестом отказался от возврата блудной десятки в лоно общей казны. – Червонец принадлежит тебе – трать по усмотрению. – С удовольствием, – согласился Юрий. – Да, кстати, – вдруг вспомнил Мартын, – по-моему, я бачил твоих таинственных незнакомцев. Подходим мы с Надей, а они возле дерева стоят, о каком-то балансе говорят, о дачном строительстве... – Где же они? – обрадовался Юрий. – Куда ты их девал? – А я... я что... они сами – увидели нас, испарились. – То-есть как? – Юрий опешил, – И ты даже не пытался ИХ задержать? Да ты знаешь, кто ты такой? Ты.. ты.. Эх, не будь здесь дамы, я бы сказал, кто ты... И это мой боевой товарищ! – горько закончил Юрий. Надежда в недоумении смотрела на операторов. Благуша чувствовал себя виноватым, Но пытался обороняться: – Что же, мне у них документы Проверить, что ли? Я же не милиционер! – Ты мог проводить их до милиционера, а он бы у них, проверил, что надо... Нам же, главное, получить их координаты! Эх, ты! Первый раз в жизни наткнулся на серьезное дело и то ухитрился пройти мимо... И не улыбайся, не улыбайся, ничего тут веселого нет... Операторы и Надя медленно спускались с холма. Юрий злился на Мартына и, скорбно поджав губы, шел сзади. Надежда была смущена тем, что стала невольной свидетельницей размолвки товарищей. А может быть, Благуша именно из-за нее не обратил внимания на какое-то нужное дело? Мартын шагал молча. Он радовался тому, что Юрий не продолжает разговора. Впрочем, в глубине души Мартын негодовал на себя: действительно, кажется, дал маху с этими Поросенком и Чайником... ...Вот так, к сожалению, очень часто случается в жизни. Заметил человек недостаток, фальшь, зло на работе ли, дома ли, на улице, в магазине. Заметил. Хотел потребовать жалобную книгу, позвонить по телефону куда следует, написать гневное письмо в редакцию... Хотел, но раздумал, да и махнул рукой, решил не вмешиваться не в свое дело. И по-прежнему покрывается пылью жалобная книга. И по-прежнему висит на рычаге телефонная трубка, сняв которую можно было позвонить "куда следует". И осталась чистой бумага, вполне пригодная для писем в редакцию, райком, горсовет. А недостаток, фальшь, зло... сохранились. Не потому сохранились, что глубоко скрыты. Не оттого, что их не приметили вовремя. А только потому, что люди прошли мимо. Один прошел мимо, не найдя в себе достаточно решительности, воли, энергии для борьбы. Другой прошел потому, что пожалел виновною. Третий успокоил себя: дескать, "сам я тоже не лишен житейских слабостей, и все мы смертны и все не без греха". Но порок в нашей жизни не остается незамеченным. Его рано или поздно разоблачают и уничтожают. И насколько раньше это случалось бы, если б ни один человек не проходил мимо! Если бы каждый был убежден: нет зла маленького и большого, любое зло равно достойно уничтожения, так как из маленького вырастает большое... ...В парке земля была покрыта густым слоем конфетти и серпантина осадками карнавальной бури. На глазах увядали фонтаны. Карусели описывали последние круги. Ракетный плотик мирно дремал, приткнувшись к корням ивы. Повара в ресторане-поплавке жарили последние, самые вкусные шашлыки – для себя. Когда Надя и операторы вышли на городскую площадь, то город уже спал. Только где-то вдали слышалась плавная мелодия вальса. Казалось, что Красногорску снится веселый сон.

Фельетон десятый

ПОКУПАТЕЛЬ И ПРОДАВЕЦ, БУДЬТЕ ВЗАИМНО БДИТЕЛЬНЫ!

В полутемном вестибюле облисполкома было прохладно. И деятели областного масштаба, владельцы стеклянных табличек на дверях, проходя мимо гардеробщика, завистливо вздыхали: их светлые, солнцеобильные кабинеты в эти жаркие дни превращались из рабочих комнат в филиалы парильного отделения. Юрий Можаев никогда не имел личного кабинета, выходящего окнами на юг (точно так же, как кабинета, выходящего окнами на остальные стороны света), и поэтому не мог в достаточной мере оценить рабочие условия гардеробщика. Свернув в коридор, Можаев зашагал к лифту. Из висящего в вестибюле указателя он выяснил, что Облпромкожсоюз базируется на третьем этаже. Возле лифта, на деревянном диванчике, дремал старичок. Заслышав шаги, он приоткрыл один глаз. – Здравствуйте, папаша, – сказал Юрий, – а лифт, как я вижу, приказал долго стоять? – Да! – оживился старичок и легко соскочил с диванчика. – Стоит как вкопанный! Механизм с характером! А тебе, сынок многоуважаемый, куда надо-то? – Облпромкожсоюз, – как заклинание, проговорил Юрий. – И такой у нас есть, – весело сказал лифтер, видимо соскучившийся по разговору. – Это тебе, значит, надо сначала в Областной совет промысловой кооперации попасть. А уж там и до Кожсоюза ногой подать Отсюда, от меня то-есть, тебе надо идти по коридору до развилки. Прямо пойдешь – в Облторф попадешь. Налево пойдешь – в Котлонадзор придешь, а направо пойдешь – до лестницы дойдешь... А как до нее доберешься, так и вверх полезай, на третий этаж. А там опять три коридора. Налево пойдешь... – Спасибо, папаша, – улыбнулся Юрий, – все ясно, местную географию я уже усвоил. – Эх, молодость! – забираясь на диванчик, мечтательно сказал лифтер. – Им лишний коридор пройти ничего не стоит. Ведь наверняка не туда попадет. ...На двери, перед которой стоял Юрий, были привинчены две стеклянные пластины: ОБЛПРОМКОЖСОЮЗ Председатель президиума

ОБЛПРОМДРЕВСОЮЗ Председатель президиума Можаев вошел в приемную. Вдоль стен небольшого зала стояли самые разнокалиберные скамейки. Здесь были и тяжелые, монументальные (на таких парятся в банях), и легкие, портативные (для интимных бесед в саду), и низенькие спортивные скамейки-таксы, и скамейки-сороконожки непонятного назначения. И на каждой – трафаретик: "Руками не трогать, не садиться и не ложиться – экспонат". Видимо, облкооперация готовилась к выставке. Неэкспонатных сидений в приемной не было, и человек двадцать посетителей слонялись по комнате, как неприкаянные грешники. По обе стороны дверей, как мраморные львы у старых усадеб, сидели секретарши. Миновать их было невозможно. На кожсоюзном фронте располагалась блондинка со строгим лицом. С древосоюзной стороны держала оборону девушка с шевелюрой чернобурки и великолепными белоснежными зубами. Она знала, что у нее красивые зубы, и была их рабой – ей приходилось все время улыбаться. Девушка поймала взгляд Юрия, улыбнулась как можно Шире и, скокетничав, спрятала лицо в большой букет анютиных глазок. Юрий подошел к столу серьезной блондинки. – Мне по поводу кожартелей. К кому обратиться за консультацией? Женщина старательно писала что-то, и губы ее, видимо от удовольствия, были вытянуты. Не поднимая взгляда, она равнодушно ответила: – Председатель президиума в отпуске. Начальник отдела кадров Иннокентий Петрович Поплавок никого не принимает. А без его разрешения я посторонним никаких справок не даю. И она продолжала выписывать из раскрытой перед ней книги какие-то цифровые данные. Юрий присмотрелся внимательнее и увидел, что книга кулинарная, а выписывает секретарь из нее рецепт хлебного кваса для окрошки. В кудрях блондинки виднелись кружочки конфетти: видимо, она пришла на работу прямо с карнавала. Бедная девушка! Не дали ей отдохнуть, и она вынуждена сгорать на работе. Стены были щедро оснащены плакатами. Особенно много плакатов призывало к бдительности: "Покупатель и продавец, будьте взаимно бдительны!", "Не пей вина: в пьяном виде ты можешь обнять врага!" В комнату вбежал молодой человек в голубых брюках. – Тш-ш! – зашипел он подколодным змием и подкатился к столу блондинки из Кожсоюза. – Привет, Таточка Петровна! – расшаркался он перед серьезной секретаршей. – Привет Наточке Ивановне! – послал он воздушный поцелуй чернобурой девушке. Та улыбнулась как только могла широко и, хихикнув, спрятала лицо в букет анютиных глазок. А Таточка Петровна продолжала невозмутимо изучать поваренную книгу. – Таточка Серьезновна! – сказал голубобрюкий. – Таточка Хмуровна, улыбнитесь хоть раз! Дайте мне папку отчетов ваших артелей за прошлый год и улыбнитесь! Берите пример с Наточки Улыбковны – она никогда не сердится! – В левом шкафу, на первой полке, папка номер семь, – сказала блондинка, мельком взглянув на шустрого служащего, И снова нахмурилась. Голубобрюкий молниеносно отыскал нужную папку, шлепнул ее о коленку, чтобы выбить пыль, и, сделав ручкой, понесся к двери. – Наточка, – сказала блондинка, – а кто этот тип? – Наверное, от Ивана Ивановича, – на всякий случай улыбнулась чернобурая секретарша. – А может быть, от Сигизмунда Моисеевича... Видно, наш сотрудник: и без пиджака и нас знает... Услышав последние слова, Юрий встрепенулся, поспешно выбежал в коридор и сдал пиджак в гардероб. Через минуту Юрий вбежал в комнату со скамейками. Скользя по паркету, подъехал к Таточке Серьезновне. – Привет, Таточка Петровна! – сказал он бодро. – Вчера на карнавале вы были самой авантажной маской. Мне нужно спешно цифры выполнения плана за последний месяц. – Для Ивана Ивановича? – сказала Таточка, не поднимая глаз. – Левый шкаф, первая полка, папка номер четырнадцать. Юрий достал папку. – А Иннокентий Петрович у себя? – спросил он. – Никого не принимает, но попробуйте, – сказала Таточка. ...Иннокентий Поплавок был не то что толст, а несколько округл. На первый взгляд он казался составленным из шаров: на шарообразном туловище сидела глянцевитая, как биллиардный шар, голова. На голове шарик поменьше – нос. Двумя серыми мячиками казались большие вялые глаза. И помещался Поплавок на каком-то особом кресле, сиденье которого было сплетено из шнуров и провисало, как гамак – ни дать ни взять биллиардный шар, загнанный в лузу. – Я приезжий, – сказал Юрий. – Прибыл в ваш город по специальному заданию. О причинах своего визита расскажу после. А пока объясните мне: те плакаты о бдительности, которые висят в соседней комнате, имеют к вам отношение? "Покупатель и продавец" и так далее? – Имеют, – сказал Поплавок. – Мы Же, более-менее, бдительные люди. Даже скорее более, чем менее. Вот, например, я не могу с вами дальше разговаривать до тех пор, пока вы не заполните анкетку... Простите, у нас такой порядок... Мало ли кто ко мне придет... Надо, более или менее, знать... – Скорее более, чем менее, – вставил Юрий. – Вот именно! Фамилия... Год рождения... Национальность... Образование... Все-таки сразу видно человека, какой он... Когда Юрий заполнил все графы, Поплавок взял у него анкету, пробежал ее глазами и сказал: – Та-ак, та-ак. Вот теперь мы можем разговаривать... Вас, значит, плакаты интересуют? Это же к выставке, экспонаты. Поплавок обвел кабинет глазами. Вздохнул. – Выставка нас угнетает. Будем показывать результаты работы. А пока из-за этих результатов работать нельзя. Стол Иннокентия Петровича был завален самыми различными предметами: резиновыми подушками, гуттаперчевыми мальчиками, эмалированными кастрюльками. К шкафу кто-то привязал гроздь детских воздушных шариков разных расцветок. А на подоконнике валялся полусвернутый лист ватмана, видимо с диаграммой роста производства. Юрий прочел: "телеги крестьянские (в двухосном исчислении) – 465%". – Здесь и "Резинсоюз", и "Игрушсоюз", и союз "Посудотара" расположились. А наши изделия еще у кого-то в кабинете лежат – голова кругом идет... – и Поплавок озабоченно почесал затылок карандашом... – А там, среди скамеек-экспонатов, нет ли у вас скамьи подсудимых? спросил Юрий. – Может быть, она напомнила бы вашим сотрудникам, что не стоит давать папки с данными о выходе готовой продукции первому попавшемуся человеку. Вот я получил папку. – Ай-ай! – воскликнул Поплавок. – Это ужасно! Вы меня пугаете, – и щечки-шарики задрожали. – И с вас даже не взяли расписку о неразглашении? – Потом он успокоился и сказал: – Впрочем, вы не жулик... Жулика я сразу вижу по анкете. Но расписку о неразглашении все-таки оставьте. Так спокойнее. Правильно написано на том плакате: покупатель и продавец, будьте взаимно бдительны! Я с вопросом бдительности, более или менее, знаком. – Скорее менее, чем более, – заметил Юрий. – Нет, более, чем менее... Тем более, что я от общества по распространению лекции о бдительности читаю. – А ваши сотрудники на этих лекциях бывают? – Более или менее, – вяло отозвался начальник отдела кадров Кожсоюза, очевидно не совсем понимая, что хочет от него этот энергичный молодой человек. – Чего вы волнуетесь? Вы же, насколько я понял, не из нашей системы? О чем вы хотите узнать конкретно? Юрий рассказал о разговоре Поросенка с Чайником, который они с Мартыном вчера слышали в парке, на карнавале. – Вы понимаете, что кроется за этим разговором? – спросил Юрий. – Это же преступление! В вашей системе работают жулики! – А в вашей системе ни одного жулика уже нет? – спокойно сказал Поплавок. – Есть. Но ведь мы с вами не уголовный сыск? Более или менее, нет. – Вы член партии? – спросил Юрий. – Да? Тогда вы не имеете права проходить мимо таких фактов. Под вашим носом совершаются уголовные махинации, а вы и не думаете разоблачать жуликов. – Не читайте мне лекцию, дорогой! Я сам лекции читаю. Зайдите через недельку, я тут личные дела посмотрю, выясним. – Это надо не в личных делах искать, а на месте. – На каком месте? – переспросил Поплавок. – На месте преступления, конечно, – запальчиво ответил Юрий. – Кто из ваших артелей выполнил план прошлого месяца на сто десять процентов? В какой артели работает Федя Белорыбицын? – Этого я, пожалуй, точно не скажу. Списки 9 сейфе, а я не помню, куда ключ задевал... Два дня никак не найду. Приблизительно сказать могу. Более или менее. – Лучше более... – высказал свое пожелание Можаев, – Этот Федя в Кудеярове работает – то ли в "Ремешке", ТО л" в "Лакокоже". Пожалуй, даже более в "Ремешке". – Так вот, значит, Поросенок и был из "Ремешка". Там И надо уголовников искать! – легко заключил Юрий, и ему самому понравились его сообразительность и оперативность. Поплавок захихикал. Все составляющие его шары – большие и маленькие пришли в движение. Казалось, ими кто-то жонглировал. Послышалось бульканье, и Юрий дважды огляделся, прежде чем понял, что это смеялся начальник отдела кадров Кожсоюза. Иннокентий Петрович булькал все громче, словно должен вот-вот закипеть: – Да разве можно так говорить? Буль... буль... Там, знаете, кто руководит? На кого напраслину возводите? На председателя лучшей артели! Да он рационализатор... буль... механизатор, инициатор – высокого качества личность. Вот, например, кто "Резинсоюзу" мысль подал радиоподушки делать? Он, Вот она, подушечка, – надувается, а в ней наушники: лежишь, а у тебя оркестр словно в ухе мурлычет. Душа-человек. Выпить, верно, буль... буль... любит. Я с ним борюсь в этом плане... Как лектор общества по распространению... А вообще это человек проверенный: анкета у пего абсолютно чистая... И личное дело без единой кляксы... – Я сам проверю, что за деятель ваш этот передовой председатель, – сказал Юрий. – По роду занятий я буду в Кудеярове и зайду в артель. Вот видите, не надо быть работником сыска, чтобы установить личность. – Это скорее более, чем менее, – пробормотал Поплавок и почесал затылок карандашом. Тут только Можаев заметил, что похожая на биллиардный шар голова Поплавка в районе затылка исчерчена фиолетовыми полосами: карандаш, которым почесывал голову Поплавок, был химический, – Я вот только не понял ещё, – с ударением сказал Юрий, – к какой категории руководителей вы относитесь... – Областного масштаба, – быстро вставил председатель. – ...лодырей по убеждению или разгильдяев по заблуждению? И Можаев вышел из кабинета. – У этого парня энергичные мозги, – сказал Иннокентий Петрович. А в это время обладатель энергичных мозгов уже возвращал папку Таточке и говорил ей: – Следующий раз не давайте документации кому попало. Вот вам влетит от начальства. И тут впервые Таточка улыбнулась, а Наточка удивилась так, что забыла улыбнуться. – Ей влететь не может: ведь Иннокентий Петрович родной брат Таточки Петровны! – пояснила Наточка. – Разве ВЫ не знали? Тогда, значит, вы не местный, приезжий... Юрий получил от гардеробщика-официанта пиджак и вышел на улицу. – Ого, я опаздываю на съемку! – взглянув на часы, молвил он. – Дорогой, – крикнул кто-то сверху, – вы захватили не ту папочку! В окне второго этажа лоснился биллиардный шар. – У меня на столе была папочка с более или менее закрытым материалом, а вы ее захватили, оставив свою, дорогой. – Своей у меня не было, а ту папку я отдал вашей сестре, – сказал Юрий. Я, очевидно, перепутал их – папочки одинаковые. Зря, зря вы не поставили на выставке той скамейки, о которой я вам говорил... Напомнила бы! – Это, более или менее, правильно, – сказал Поплавок громким голосом, так что прохожие на улице подняли головы. – На всякий случай распоряжусь, чтобы все бумаги заперли в сейф и никому не давали. – Вот это проявление бдительности! – обрадовался Юрий. – Расскажите-ка об этом на своей лекции... Тем более, что ключ от сейфа у вас, кажется, потерян!

Фельетон одиннадцатый

"СПРАВА – ВЫ, СЛЕВА – СКОВОРОДКА!"

Когда Юрий вошел в квартиру Тимофея Калинкина, съемка была в разгаре. Казалось, что десять минут назад тут состоялось землетрясение в одиннадцать баллов. Обеденный стол лежал набоку, протянув ножки. Кушетка в углу стала на дыбы. Посреди комнаты, развернутый в три четверти, высился шкаф. С него свешивались ноги Благуши. – Вот она, та точка, которую я шукаю уже целый час! – раздался из поднебесья голос Мартына. – Левее. Опять правее. Нет, опять левее. Фиксируйте эту позу! Внимание! Начали! Пошли! Аппарат дал короткую очередь. Юрий обошел шкаф. Перед ним за маленьким столиком в окружении книг сидела Вера Калинкина. В руках она держала толстый том. – Ага, – сказал Юрий. – Кадр номер семьдесят восемь. Вера – член научного студенческого общества лингвистов. Дома она погружена в подбор цитат для своего доклада. Какова же тема доклада? – Я.. я не помню, – зардевшись, сказала Вера. – Но что-то захватывающее. – Надо, Юра, внимательно читать сценарий, – нервно бросил Мартын с высоты своего положения. – Верочка, скажите положа руку на книгу: когда вы были в последний раз на заседаниях этого уважаемого общества? – Это было давно, – вздохнула Вера. – Она же записана в это общество, значит, все в порядке, – вновь раздался голос сверху, и Мартын спрыгнул со шкафа. – Перейдем к следующему эпизоду, – продолжал он, двигая шкаф на место. – Съемка на кухне. Учтите – вы готовите на газовой плите ужин брату, воротившемуся с собрания актива работников торговли. Юрий взял в руки толстую книгу, которую Вера старательно читала при съемке. "Производство макарон в древней Хиве (по воспоминаниям современников и литературным источникам). Издание научно-исследовательской лаборатории экспериментального института вермишельной промышленности". – Тема вашего доклада, – догадливо сказал Юрий, – макаронизмы древневосточных языков? – Книгу дал я, – вмешался Мартын, ставя кушетку на место. – Я нашел этот реквизит под шкафом, и он мне сразу сподобился своей солидностью, Я думал, это какой-нибудь словарь. Послышался скрип двери. Из-за шкафа донесся голос Пелагеи Терентьевны: – Ну, кончили спектакль? Можно домой возвращаться? – и она поставила на стул сумку с покупками. – Вы застали нас в переходный период, – сказал Мартын. – Мы переходим к варке ужина. – А потом, – сказал Юрий, – раз мы решили строго придерживаться сценария, мы вас отобразим в кресле с вязаньем в руках... Такой свежий, новаторский кадрик. – Верочка, наденьте передник, – распорядился Мартын, – вы будете хозяйничать. Пелагея Терентьевна испытующе посмотрела на операторов: – Передник? Откуда он у нее? И потом что ты, Вера, можешь приготовить? – Чайник поставить могу, – уклончиво ответила Вера. – На примус. – Примус – это первая половина двадцатого века, – сказал Мартын. – При чем здесь керосин, когда есть газ? Вот плита. – Плиту-то нам поставили, – ответила Пелагея Терентьевна, разбирая покупки, – а газ все еще не подвели. Этим заявлением Мартын был выбит из седла. Лихорадочно перелистав сценарий, он несмело сказал: – Значит, вы, Вера, в принципе что-то делаете к приходу брата и в принципе газовая плита есть? Тогда возьмите полкило бульбы. Вы ее начистите и будете поджаривать. Вера с печалью освидетельствовала свой фиолетовый маникюр. – Для экрана я готова на все жертвы... Но чистить картошку не могу. От корнеплодов портятся руки. – Жарьте мясо, – вздохнул Мартын. – Отличный кадр, – поддержал Юрий: – справа – вы, слева – сковородка! – Кстати, мясо я принесла, – сказала Калинкина-старшая. – Вот, пожалуйста. Только, Вероида, не забудь его помыть и разрубить на части. – Все что угодно, – сказала Вера, – но не мясо. Это умеет только мама. – Мама умеет все, – авторитетно заявила Пелагея Терентьевна. – Но жарить она сейчас не будет: ей положено сниматься в кресле... Ах, Вероида! Скоро ты станешь женой, хозяйкой, а мясо поджарить не можешь. А ведь Альберт такие бифштексы-рамштексы с тебя потребует, что держись... У него вкус тонкий и кровь голубая... Недаром он столько невест побросал. – Оставьте, мама, ваши колкости. Он меня любит! Он готов на все... Он благороден и, слава богу, свою жену чистить картошку не заставит... А что касается гнусной записки, которую притащила из парка моя благоверная сестрица, так Бертик вам же сказал, что это подлог. – Дай срок, я сама вас с этой Лелей сведу. Наговоришься всласть. – Ах, мама! Это просто смешно. Вы меня пугаете какой-то несуществующей Лелей, точно букой. А вы-то ее сами видели? Надежда, наверное, две пары каблуков сносила, рыская по всему Красногорску. – А ты не огорчайся, Вероида. Разыщем. Жаль, Надежда в парке промашку дала – у студентов адреса не прознала. А пришли мы в институт – все на каникулы разбежались... – Она помолчала и после паузы добавила: – Но ужин за тебя я все-таки готовить не буду. Вот и весь сказ. И Пелагея Терентьевна рассерженно удалилась на кухню. – Придется тебе, Мартын, самому возиться с картошкой и мыть мясо, предложил Юрий. – Это будет оригинально: оператор-стажер за чисткой корнеплодов. – И почищу, – решительно сказал Мартын. – Бульба – мое любимое блюдо. Вера пошла переодеваться, а он отправился на кухню, налил котелок воды, засучил рукава. Пелагея Терентьевна подала ему кривой и длинный, как ятаган, нож и с интересом стала наблюдать. Юрий осторожно расчехлил свою съемочную камеру и увековечил друга за приготовлением "любимого блюда". Услыхав жужжание аппарата, Мартын оглянулся. Но было уже поздно. Ему оставалось только скорбно улыбнуться в объектив. Пелагея Терентьевна поправила пенсне и долго разглядывала Мартына. Оператор поежился. – Вот вам такую жену, как Вероида, – заплакали бы. Всю жизнь у плиты простоите – снимать некогда будет... Может, оно и к лучшему? Вы же не делом сейчас занимаетесь... Если бы я была вашей матерью... – и Пелагея Терентьевна, резко сорвав пенсне с носа, ушла в комнату. – Съемка продолжается, – раздраженно сказал Мартын. – Картошка есть, кастрюля имеется, вода тоже кипит от нетерпения... Нет только главного действующего лица. Вера, вы готовы? – Чистите, чистите, я сейчас! – крикнула Вера. – Подлог продолжается, – заметил Юрий. – Об ужине я уже не говорю, но ты газифицируешь город раньше, чем это догадался сделать горсовет. – Пока фильм выйдет, газ будет. Я верю в коммунальные темпы. А кроме того, у меня сценарий, утвержденный и подписанный. Что ты все лезешь в мои дела, товарищ Можаев? Вера, вы скоро? – Ах, до чего нетерпеливы работники искусств! – провор* ковала Вера. Сейчас иду! Юрий закурил трубку. – Не сваливай всей вины на Бомаршова. Учти, Март, что по делу о лжесценарии ты проходишь как соучастник. Вера вышла в новом платье. Его раскраска напоминала перья павлина, а может быть, даже и жар-птицы. – Ну как? – спросила Вера, делая поворот "кругом". – Вам нравится? Моя подружка Вика говорит, что точно в таком платье Бетти Грэйбл готовила обед в фильме "Мой бэби". – Ах, как жаль, что у нас не цветная пленка! – вскричал Юрий. – М-да, – неуверенно произнес Мартын. – Сейчас я проверю точки съемки, освещение. Встаньте вот здесь. Смотрите на картошку любящим взглядом. Возьмите кастрюлю. Благуша закончил съемку домашних кадров и собирался скоро уйти вместе с Верой. – Следующий эпизод – в магазине, – без воодушевления объяснял Мартын. Закупки ширпотреба! Демонстрация роста материального благосостояния! Вы покупаете пылесос, холодильник, запасное колесо для автомобиля, – во всяком случае, что-то в этом роде. Идемте, Верочка. Вы остаетесь, товарищ Можаев? – Так надо же кому-нибудь снимать фильм! – самоотверженно сказал Юрий. Мартын молча вышел вслед за Верой на лестницу. – Насовсем ушли или временно? – появляясь в комнате с бумагой в руках, спросила Пелагея Терентьевна. – Благуша совсем. – Слава богу! – вздохнула Калинкина. – А ведь мне дружок ваш показался вначале симпатичным. И вот, пожалуйте, тоже начал... это... ну, как... – Инсценировать, – подсказал Юрий. – Спасибо.. Вот об этом как раз я и написала сейчас вашему киноначальнику. По-нашему, по-колхозному, это все называется дутыми трудоднями. Вот что... Нет, не хотела бы я иметь такого сына, как ваш Благуша. – Пощадите, Пелагея Терентьевна! Это такая система съемки. Мы снимаем ряд кадров два раза – в порядке творческой дискуссии, так сказать. С учебно-производственной целью. Как надо и как не надо. Он сейчас снял как не надо, а теперь я буду снимать как надо. Так что письмо посылать пока не стоит... Но я хотел бы его показать Марту – из педагогических целей.. Спасибо... А теперь я все-таки хочу немного вас помучить. Ужин-то вы иногда готовите, верно? Вот я вас и сниму за варкой, жаркой и паркой! На чем будете готовить? – На газовой плите... – Нельзя быть такой злопамятной, Пелагея Терентьевна. Ведь я же знаю, что газ-то еще не включен! – Плита у нас вместо бывшего кухонного стола – ставим керосинку на газовую плиту... А дальше все по-старому... Картошку-то начистили? Хоть за это спасибо. – Я так буду снимать, – пояснил Юрий: – керосинка на газовой плите, и все газовые краники открыты – пусть зритель видит, что работает и что нет. Скажите, Пелагея Терентьевна: а правду говорят, что из картошки можно сделать две тысячи блюд? Калинкина сняла пенсне и, подняв высоко над головой чищеную картофелину, произнесла: – Знаете ли вы, что кушать любят все, а готовить умеет только несколько процентов населения?.. Пелагея Терентьевна, оседлав любимого конька, прочла целую лекцию о вкусной и здоровой пище, а Юрий, будучи человеком любознательным, почерпнул из нее массу полезных сведений; конечно, шеф-поваром его не взяли бы даже в станционный буфет, но в любом ресторане он мог уже кушать вполне сознательно. Проводя инструктаж, Калинкина демонстрировала приготовление блюд из картофеля. Юрий успевал задавать наводящие. вопросы и одновременно делать свое операторское дело. Когда час спустя Можаев вышел на улицу, голова его была нафарширована сотней образцовых кулинарных советов, жизненно необходимых каждой молодой хозяйке. А в кассетах лежало несколько кусков пленки, снятой не по Бомаршову... Можаев побрел к центру. Раскаленная сковорода солнца висела над Красногорском. Город раскинулся в истоме. Недалеко от "Тянь-Шаня", возле комиссионного магазина, стояла толпа. – В чем дело? – спросил Юрий у одного из зрителей, пожилого человека с пылесосом в руках. – Дешевая распродажа античных ценностей? – Нет, – сказал пылесосовладелец, – киносъемка идет, – вот он, их ответственный киносъемщик, чуть в витрину не залез. Пробравшись в передний ряд увлеченных зрелищем горожан, Юрий увидел взлохмаченного Мартына, стоявшего на двух огромных уникальных самоварах. Мартын священнодействовал. – Уберите эти два рояля! Они отражают свет! – кричал Благуша. – А статую Венеры поверните в профиль! А то у нее чересчур античные формы. Так, хорошо! – Простите, я на съемку, – сказал Юрий швейцару, стоявшему на пороге магазина. – Видите, аппаратура. – Он к нам! – крикнула Вера, увидев Можаева. – Пропустите его, дядя Митя! Вера сидела у прилавка и копалась в пестрых фарфоровых болванчиках. Мартын лазил по полкам, выбирая точку съемки. Продавцы и еще какие-то люди стояли в стороне. А по магазину, не реагируя на иронические улыбки обслуживающего персонала, металась женщина в дымчатых очках и соломенной шляпке-нимбе, состоящей из одних полей. Под нимбом качались серьги величиной с сибирские пельмени. В одной руке женщина держала статуэтку, в другой – пучок десертных ножей, – Я покупаю этот "Копенгаген"! – кричала она. – Он создан персонально для меня. Сплошной люкс! Март, вы не жалеете, что я привела вас сюда? Если бы не я, вы бы снимали сейчас универмажный ширпотреб! А тут – пассаж, Эрмитаж, шик-модерн! Юрий в недоумении остановился. – Какая очаровательная минута! – увидя аппарат в руке Можаева, воскликнула женщина со статуэткой. – Столько операторов сразу! Чувствуешь себя как в столице! Будем знакомы – Вика Закусил-Удилова! Мой муж – ответственный работник Кудеяровского горсовета. – Можаев, – без энтузиазма представился Юрий. – Можаев? Блестяще! Мне знакомо ваше лицо. Вы не лауреат? – Кандидат. – Но за этот фильм вы наверняка будете лауреатом. Вас ждут впереди персональные машины и должность главного режиссера. Это, кажется, номенклатурное звание? Ах, как это заманчиво! Ваша жена будет счастливой. Юрий окинул взглядом свою собеседницу. Она была одета так воздушно, что в эту сорокаградусную жару около нее казалось прохладнее. – Все в полном порядке! – сказал Мартын. – Можно пускать публику – съемка окончена! – и слез с полки. Вика порхала от прилавка к прилавку. – Подберите-ка мне кожаный реглан. Хочу сделать мужу подарок. Только чтобы реглан был с блеском. Люкс! – Размер? – с готовностью спросил продавец. – Пятьдесят шестой, рост пятый... – Ваш муж – большой человек... – Конечно, это знают все, он видный работник, – ответила польщенная Вика. – Едва ли подберем, – загрустил продавец. – Редкий размер. – А у вас не бывают подушки-думки? У меня теперь новая страсть. Я уже купила одиннадцать штук! И среди них есть одна персидская и две сиамские. Ах, они очаровательны! Я не понимаю, почему музей изоискусств не коллекционирует думки?! – Думок не держим, – с ударением сказал продавец. Получив приказ "пускать", швейцар дядя Митя отступил на заранее подготовленные позиции, и покупатели вошли в помещение. Окружив тесным кольцом Вику и Веру, они с любопытством обозревали участников съемки. – А здорово вы играли эту буржуазную штучку! – восхищенно улыбаясь, произнес гражданин с пылесосом. – Разрешите от имени, так сказать, общественности поблагодарить! – Фуй! – сказала Вика. – Разговоры, как в универмаге! – и, растолкав толпу, вышла на улицу. – Вот молодец! – завистливо заметила девушка с томиком Станиславского в руке. – Как она вжилась в образ! – Так вжилась, что ее оттуда никак не выживут, – сказал кто-то. – Это же жена кудеяровского Закусил-Удилова. А вы уж и прослезились – "актриса", "образ"... От хохота зазвенели стекляшки люстр в отделе ламп и абажуров. Операторы и Вера вышли, на улицу. Вика стояла у машины. – Ах! Сколько еще сталкиваешься с некультурностью публики! – сказала она, презрительно поглядев в сторону магазина. – Что ты, Вика? – почему-то покраснела Вера. – Разве так можно? – Ах! Они же обо мне говорят нехорошие вещи... Впрочем, какой кокетливый денек! – переменила тему Закусил-Удилова. – Вы знаете, у пас под Кудеяровом – избранное местечко. Сплошь виллы, персональные дачи. Спросите дачу Закусил-Удилова – каждый покажет. Приезжайте к нам в воскресенье. К сожалению, на неделе мы будем заняты: меняем квартиру. – Что, лучшие условия, больше площадь? – спросила Вера. – Нет, менее роскошная, чем прежде, но зато в доме, где живут одни ответственные работники... Ну как, приедете? – Благодарствую, – пробормотал Мартын, – работы много, не знаю, удастся ли выкроить время... – Тимофей снимает дачу рядом, – сказала Вера, – вы же все равно там будете. – Приезжайте, – проворковала Вика и дотронулась до руки Мартына. – Вы будете чувствовать себя у нас как дома. А ваш приятель какой-то бука... Молчит и смотрит, смотрит и молчит. Впрочем, есть сорт мужчин, которые, увидя меня, немеют. – Не нахожу слов, – сказал Юрий, – лишился дара! – Острота – высший класс! – воскликнула Вика и, сделав глазки Можаеву, подхватила Веру под руку. Женщины зашагали по тротуару. Лимузин Закусил-Удилова, как хорошо воспитанная собачка, шел у Викиной ноги, не обгоняя и не отставая. – Пойдем питаться! – сказал Юрий. Мартын поглядел на Можаева затуманенными очками: – Мне почему-то сегодня не хочется есть! – Таинственное явление природы, – усмехнулся Юрий. – Впервые в жизни Благуша отказывается от обеда. Может быть, ты тайно ел сырую картошку у Калинкиных? Была не была: знаешь, что сказала Пелагея Терентьевна? Что не хотела бы иметь такого сына, как ты. Ясно почему? Не совсем? Ну, тогда почитай письмо, которое она хотела отправить на студию. И молись на меня за то, что я ее отговорил это сделать. Чем не поступишься ради друга, даже принципами... Как это у вас говорят в Виннице? Любишь смородину, люби и оскомину? Так, да?.. Мартын молча прочел письмо и закручинился. Ему было явно нехорошо. Хотелось остаться одному... умчаться куда-нибудь, где нет ни сценариев, ни киноаппаратов, ни Калинкиных, ни Умудренских, ни комиссионных магазинов, ни иронических улыбок покупателей... – Кстати, Март, Пелагея Терентьевна собирается ехать к Бомаршову. Поедем вместе, а? Есть возможность дать бой нашему сценаристу. Едем!..