Текст книги "Не проходите мимо"

Автор книги: Борис Егоров

Соавторы: Ян Полищук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Фельетон двадцать седьмой

МАТВЕЕВИЧ, ПРОХОРОВИЧИ И АНДРЕЕВИЧИ

Обязанности гонцов, курьеров и фельдъегерей в семье Калинкиных обычно исполняли три Андреевича: пятилетний Илья, шестилетний Алеша и семилетний Никита. – Богатыри! – бросал клич Прохор Матвеевич. И перед ним, как из-под земли, вырастали внуки, Доспехи Ильи состояли из трусов и сучковатой сабли. Алеша за неимением доброго коня сидел верхом на палке. Никита являлся с неизменной морковкой в зубах. Воинственные порывы младших братьев были ему чужды. Вероятно, у него в натуре имелось что-то вегетарианское. Он любил морковь, как кролик, и постоянно ходил с желтым ртом. – Ты, Никита, бегом в библиотеку! Сдай вот эту "Зарю над черноземом", а взамен что-нибудь такое с глубокой вспашкой жизни возьми. Ты, Алеша, заскочи в клуб – узнай насчет лекции. Если опять из Красногорска товарища Поплавка прислали, то я лучше спать дома буду. А тебе, Илья, самое ответственное задание: разыщи бабушку. Пусть скорее домой идет, Дед, мол, скажи, в избе не кормлен, не поен сидит! – Деда, а ты нам за это вспомнишь про Ивана Грозного? – спрашивал Никита. – Вспомню. – Ты пожилой, дедушка? – домогался Алеша, – Ты много видел? – Много, – соглашался дед. – А Петра Первого? – не унимался Никита. – Ты его помнишь, деда? – Как сейчас, – нетерпеливо шелестел бородой Прохор Матвеевич. – Только не задерживайтесь, богатыри! Выполняйте приказ! Андреевичи, восхищенно гогоча, убегали. Сегодня на внуков был спрос, как никогда: то надо было встречать дядю Тимофея и дядю Володю; то мчаться вскачь на коммутатор к тете Оле и передавать ей записки; то встречать тетю Веру и тетю Лизу... Андреевичи, браво справившись с заданиями, вертелись подле стола. В их взглядах, устремленных на сахарницу, светилась тайная надежда. Сегодня Прохор Матвеевич и Пелагея Терентьевна принимали поздравления по случаю пятидесятилетия со дня бракосочетания. Юбилей отмечался, так сказать, в рабочем порядке. Основные торжества были перенесены на послеуборочный период. Выставив никелированный живот, украшенный медалями, на столе шумно дышал самовар. Пелагея Терентьевна, как обычно, творила одновременно массу дел. Она наблюдала за производством ватрушек, расцеловывала прибывающих детей, отглаживала внукам свежие штаны, критиковала в хвост и гриву местную конеферму. Кроме того, она успевала присматривать за столом и не давала пустовать чашкам гостей. Прохор Матвеевич восседал в красном углу и любовался потомками. Он был в своем повседневном полувоенном кителе, при двух медальных планках. Известная всей округе калинкинская борода свисала, как сталактит. Прохор Матвеевич весело курил трубку, подаренную Тимофеем. Дым растекался по усам, и от этого они казались втрое длиннее. – А мой курительный агрегат дает дым куда большей густоты, – сказал Юрий. – Это я вам говорю, как курильщик курильщику! Смотрите! Можаев пыхнул трубкой и мгновенно, как волшебник, исчез в клубах дыма. Когда завеса рассеялась, Юрия на прежнем месте не оказалось: он уже влез на печку и оттуда в поисках точек съемок прицеливался киноаппаратом. Обычно этим делом занимался Благуша. Но ныне Мартын был хмур и задумчив, словно его уже проработали на художественном совете, Слишком большие запасы нервной энергии были израсходованы на ожидание пленки и Юрия. Озабочивал его и регламент съемки. Тимофей с Владимиром, приехавшие накануне, после обеда собирались уезжать. Елизавета торопилась па концерты в соседние села. Двое – Андрей и Феликс – вообще отсутствовали. Андрей Прохорович вместе с делегацией богатовцев изучал экспонаты Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, а Феликс Прохорович поднимал последние гектары целины. Когда Мартын уже полностью разочаровался в жизни и побежал па почту телеграфировать о пропаже оператора кинохроники Можаева, он встретил машину. На ней, развив недозволенную скорость, ехали Юрий и Николай. – Отыскался след Самозванцева! – объявил Юрий. – На комбинате такие подкожные дела обнаружены! Я тебе потом расскажу все детективные детали... Мартын ходил мрачнее тучи. Его морально угнетал тот факт, что картина уже зарезана на корню. И в глубине, на самом донышке души, Мартын считал, что сейчас, вместо того чтобы поснимать последние кадры, самое подходящее время извиняться перед Калинкиными за причиненные им бессмысленные хлопоты. И только частые встречи с глазами Надежды поддерживали его иссякающее мужество. Юрий же по-прежнему воинственно попыхивал трубкой, был бодр и аккуратен. – Товарищи Калинкины! – объявил он. – Еще один последний кадр, и кинолетопись окончена моя! Так соберитесь хоть на пять минут вместе! Где Тимофей Прохорович? Куда ушла Ольга Прохоровна? Прохор Матвеевич, обеспечьте явку детей! – Богатыри! – воскликнул глава семейства. Три Андреевича явились немедленно. – Хотите расскажу, как я видел Александра Невского? – Угу! – дружно выразили согласие Андреевичи. – Тогда отыщите дядю Тиму и тетю Олю! Только быстро! Внуки умчались. – Мартын, иди сюда! – сказал Юрий. – Мам повезло: мы встретили очевидца Ледового побоища! – Для своих семисот лет Прохор Матвеевич неплохо сохранился, – восхищенно заметил Мартын. – Дивлюсь я на нынешнее поколение, – начал Прохор Матвеевич, разглаживая бороду, – наивности в нем много... Почему-то все считают так: раз у человека борода, значит он должен помнить всю старину. Один корреспондент целый день допытывался, помню ли я Николая Алексеевича Некрасова. Я ему говорю: "Нет, сынок, не помню". А он мне: "Припомните, папаша, получше, иначе у меня очерк не получится". Вот и внуки пристают: расскажи да расскажи... То про Грозного, то про Димитрия Донского, то про Петра. Что мне делать! Вот я им и рассказываю согласно просмотренным кинокартинам... Прибежали в избу дети; – Тетю Олю нашли, дяди Тимы нет! – Андреичи, – взмолился Юрий, – поищите дядю еще раз! А ты, Март, смотри за другими Калинкиными, а то они очень непоседливые! Если уж на сегодняшней золотой свадьбе всех вместе не снимем... – Ничего страшного, – сказал Владимир, подмигнув Юрию. – На следующей неделе будем на другой свадьбе. Если Вера нас пригласит, конечно! – А мы решили празднества не устраивать, – сказала Вера из дальнего угла. – Пока ремонтируется наша половина дачи, мы с Альбертом поедем в Сочи. В комнату, эскортируемые юными богатырями, вошли Тимофей и Ольга. – Ура! – закричал Юрий. – Кажется, все на местах! Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Постойте, а где Николай? – Я считал, что мальчик может этих лирических разговоров и не слушать, виновато проговорил Мартын. – Я его выпустил в сад из педагогических соображений. – Ты, Мартын, ведешь себя так, словно решил сегодняшние кадры и впрямь доснимать на Вериной свадьбе! – вздохнул Юрий. – Но учти, во-первых, как ты слышал, она будет не скоро, а во-вторых... – А во-вторых, на ней будут не все Калинкины, – подхватила Пелагея Терентьевна. – Лично я и видеть принца Альбертика больше не хочу. – На вашем месте, мама, я не стала бы так оскорблять человека, которого любит ваша дочь, – заволновалась Вера. – Вы настроили всю семью против Бомаршовых. А Надежда, так та распространяла сплетни, что у него сейчас какие-то отношения с какой-то Лелей... И чуть ли не каждый день надоедает мне своими пародиями, передразнивает моего Альберта. Но я знаю, Берт любит меня неограниченно. Он человек золотой души! – Не столько золотой, сколько позолоченной! – вставила Пелагея Терентьевна. – Снаружи шик, а внутри пшик! Вера порывисто встала и, алея от гнева, фыркнула: – Хватит злословить! Не вам с ним жить, а мне! Завтра Альберт получит новый паспорт, и мы сразу из милиции едем в загс! – На той самой машине, на которой твой Альберт в свободное от одной невесты время возит за город другую? – спросил Владимир Прохорович. Кстати, у меня есть сведения, что он и паспорта-то не терял! – Это опять кто-то распускает сплетни, – отмахнулась Вера. – Если раньше Альберта можно было в чем-то упрекнуть, то в последнее время од совсем иной, даже внешне. – Вот-вот, именно внешне. Знаешь такую древнюю пословицу: "Змея меняет шкуру, но не меняет натуру"? – с ударением произнес Владимир Прохорович. Мы вместе с Надей видели четыре дня назад, как Альберт возле моей станции целовался с одной девушкой... – Легче всего возвести на человека напраслину! – рассердилась Вера. – Еще одно слово об Альберте – и я покидаю вас. Владимир достал из кармана две фотографии и подал снимки Вере. Вера зарделась так сильно, что ее ярко накрашенные губы оказались самым бледным пятном на лице. Она скомкала фотографии и, не выпуская их из рук, выбежала из комнаты мимо ошарашенного Тимофея Прохоровича. В комнате наступила неуютная тишина. Братья и сестры понурились. Только самовар по-прежнему пребывал в хорошем настроении и весело пыхтел. – Разбегаются действующие лица и исполнители, – грустно сказал Юрий. – А ведь когда мы сегодня подъезжали к деревне, я казался себе мудрым и многоопытным. Рассчитывал быстро спять последние кадры. Но Благуша не слушал его, а смотрел на Надю. Юрий наклонился к уху приятеля: – Глядя на тебя, я вспомнил одну древнюю украинскую легенду: парубки влюбляются раз в жизни, да и то перед этим три года присматриваются к дивчинам, чтобы характер изучить досконально. Один мой друг считал даже это своей жизненной установкой, но... влюбился с первого взгляда. И вот уже почти целый месяц думает, что этого никто не замечает. – Неужели так заметно? – испуганно спросил Мартын и до конца съемок старался смотреть только на Пелагею Терентьевну. Тимофей Прохорович, сдвинув мохнатые брови, вышел из дому. – Хоть бы одним глазком заметить, как они вместе, эти Калинкины, выглядят, – простонал Юрий. – Едва ли Вера вернется быстро, – сказала Надя. – Ей сейчас не до съемок. Представляете, раззвонили о свадьбе на весь Красногорск – и вдруг такой конфуз! Вика Удилова и прочие уже наряды сшили к пиру. Ах, как они будут разочарованы! И я еще над нею насмешничаю... – Нет худа без добра. Хорошо, что паспорт вовремя, так сказать, "утонул" у этого Бомаршова, – усмехнулся Владимир Прохорович, – не успела наша красавица расписаться! Сейчас небось ревмя ревет где-нибудь под смородиновым кустом! – Человек переживает, а ты насмехаешься, – укоризненно произнесла Елизавета Прохоровна. – Женская душа не автомотор, в ней так просто не разберешься. А если бы ты узнал О своей любимой девушке накануне свадьбы такое? – Не волнуйся, с моей девушкой такого случиться не может! – веско заявил Владимир Прохорович. – Во всяком случае, я ее знаю лучше, чем Вера Альберта! – Типично мужская самоуверенность, – отметила Елизавета Прохоровна. – Вот Тимофей был убежден, что он Веру воспитывал в лучших традициях. А мы ведь его не раз предупреждали! – А чего его было предупреждать? – сказала Пелагея Терентьевна. – Он все знал. Его беда в другом: он увидит, покричит, а потом скажет: "Все это мелочи. Надо быть выше их", – и успокоится. – У них, у снабженцев, – пробурчал Прохор Матвеевич, наливая чай, – у всех твердости в характере нет. Торговля дело неустойчивое и неровное. Ежели каждую неприятность долго переживать, нервов на всю жизнь определенно не хватит. Вы уж сейчас па Тимошу не наскакивайте. Ему и так не сладко, не сахарно. В комнату ворвались три Андреевича. – Дядя Коля идет! – отрапортовал Илья, размахивая саблей. – Мама с базара приехала! – не слезая с палки-лошади, доложил Алеша. – Тетка Трындычиха дяде Тимофею какую-то бумажку передала, а он сразу ка-а-ак нахмурился! – дожевывая очередную морковку, сообщил Никита. Тимофей в дом не вошел. Он остановился в палисаднике, под окном. – А где Вера? – спросил Владимир Прохорович. – И почему у тебя такой вид, словно ты явился на гражданскую панихиду? Тимофей молча протянул Владимиру сложенную треугольником записку. Владимир быстро пробежал ее. За его спиной сгрудились Остальные Калинкины. – Вот это поворот, – ахнул Владимир. – Слушайте: СПЕШУ В КРАСНОГОРСК ЗАСТАТЬ АНДЕРТАЛЬЦА – ОН ТАМ ПО ПУТИ В СОЧИ. ВОЗМОЖНО, УЕДУ НА КУРОРТ. НАДО УСТРАИВАТЬ СВОЮ ЛИЧНУЮ ЖИЗНЬ. ТЫ МЕНЯ ВСЕГДА ПОНИМАЛ, ПОЙМЕШЬ СЕЙЧАС. НЕ МОГЛА ПРОСТИТЬСЯ. ЕДУ ПОПУТНОЙ МАШИНОЙ. ОЧЕНЬ СПЕШУ. ЦЕЛУЮ. ВЕРА. – Да, как-то не педагогично получилось, – задумчиво Произнес Юрий, как-то не воспитательно... – Это я виноват, – тяжело вздохнул Владимир. – Слишком резко, грубовато как-то вышло с этими фотографиями. – Да при чем здесь твои фотографии? Это все мелочь, – мрачно сказал Тимофей. – Тут мы со Стасей виноваты. – Если бы я была ее матерью, – печально сказала Пелагея Терентьевна, – но я ею не была... – Как говорят у нас в Виннице, – тихо молвил Мартын: – "Хто дитям потаче, той сам плаче". – Давайте, – предложил Владимир, – я ее в два счета на своей мотоциклетке догоню! А можно сейчас же позвонить ко мне на перекресток. Там машину задержат! – Тут дело не такое простое. Ну покаялись, ну, виноваты... Что вам, легче от этого? А что дальше делать? – задумчиво произнес Прохор Матвееич, Давайте устроим совет. – Март, приготовься! – скомандовал Юрий, приободрившись. – Пора за дело. Вот этими кадрами семейного совета мы и кончим фильм! Начали! Пошли!

Фельетон двадцать восьмой

КОГДА ГОРЯТ НЕСГОРАЕМЫЕ

В зале заседаний художественного совета студии зажегся свет. Только что окончился просмотр нового фильма "Красногорское руно", созданного Протарзановым. Наиболее ревностные поклонники Виктора Викторовича бросились к нему. – Мэтр! Это гениально! Вы навечно врубили себя в историю кино! Кадры, где овца смотрит на каракулевое манто и плачет, это... это Левитан плюс Айвазовский! Море чувств! Какое счастье быть вашим учеником! – Спасибо, друг мой Власий! Ценю порыв души! – Дорогой Протарзаношвили! От имени науки приношу благодарность искусству! Хватадзе сам не думал, дорогой, что красногорский барашек такой артист. По этому поводу у Хватадзе в лаборатории будут большой шашлык делать, большую бочку кахетинского пить! Приезжай – гостем будешь. – Весьма признателен, Гавриил Автандилович! Весьма! – Виктор Викторович, – наклонился к протарзановскому уху сосед, заместитель директора по хозчасти. – После кого мне выступить? – Вы шепчете так тихо, что я ничего не слышу. – После кого мне... – Да не орите вы на весь зал! Шишигин как смотрел фильм? Улыбался?.. А Валаамов? Хмурился?.. Значит, оба довольны! Тогда вы можете начинать первым. Вы ведаете всем студийным хозяйством, считаетесь человеком со вкусом, а главное – имеете свое мнение... – Если нужно первым, я выступлю первым. – Нельзя так демонстративно шептаться! Издали кажется, что вы меня целуете в ухо. – Я выступлю первым, Виктор Викторович! – Да не вопите вы так! На нас смотрят! Протарзанов оглядел зал и словно укололся о насмешливый взгляд Юрия Можаева. "Я с тобой еще посчитаюсь, – подумал Протарзанов. – Розовый ангелочек сыскался... Подстрижем крылышки..." – Мэтр кроток, словно увековеченные им овечки, – проговорил Юрий. Взгляни-ка, Март! Витя в тигровом галстук формирует отряды поддержки. Ты видел, как он шептался с главным завхозом? Заместитель директора по хозчасти, человек, не поддающийся описанию, отошел от Протарзанова с независимым видом. Он занял свое место среди членов художественного совета, вклинившись между Шишигиным и Валаамовым. Он выступал в роли прослойки и амортизатора. Сидя между ними, он имел задание препятствовать возможному сговору этих ненадежных коллег. Оглядев зал, Виктор Викторович решил, что наступил момент для камертонного выступления. Не поддающийся описанию администратор уловил подмигивание благодетеля и вскочил с места. Размахивая руками, словно расчищая дорогу своим словам, он безостановочно заговорил: – Почему сегодняшний день можно считать праздником киноискусства? Потому что впервые человек, вооруженный съемочной камерой, проник так глубоко в психологию парнокопытных! Кто мог подумать, что скромная овца, которую мы до сих пор знали по брынзе, плову и шерстяным тканям, существо с голь эмоциональное?! Совершенно справедливо поступил наш уважаемый и постоянно растущий Виктор Викторович, что не позволил ничему другому, второстепенному, встать между зрителем и овцой... – Это вы верно схватили, – с места сказал Валаамов. – Человек у него за кадром. Овца, значит, царь природы? – Товарищ Валаамов, – и оратор так энергично замахал руками, будто хотел вогнать критические слова обратно в режиссера, – товарищ Валаамов пытается умалить высокие достоинства. – Нет, почему же? – великодушно возразил Валаамов. – Картина смотрится, качество съемок безукоризненное. – Вот именно, – обрадовался замдиректора. – Безукоризненно! Обратите внимание на пейзажи! Тишина ущелий, нарушаемая лишь нежным бараньим блеяньем! Какая высокая культура съемки! Какая правдивость обстановки! Как это величаво и поэтично! – А нельзя уточнить, – вдруг вставил слово Шишигин, – в каком веке происходит действие фильма? – Я восхищен остроумием товарища Шишигина, – поклонился оратор, – но если уж он не в курсе дела, я позволю себе напомнить: фильм снят месяц назад! – Вот как! – удивленно протянул Шишигин. – А мне почему-то казалось, что в античные времена. Тем более, что самозавивание овец происходит каким-то волшебным образом. Где раскрытие открытия? – Костя, дай человеку объективно высказаться, – вмешался Протарзанов. – Но если тебе очень нужна научная консультация, здесь находится сам Гавриил Автандилович Хватадзе, творец красногорских чудес. – Конечно, дорогой! – воскликнул Хватадзе, и его усики-стрелки зашевелились. – Зачем говорить обидные слова: "открытие", "раскрытие"? Приезжайте ко мне в лабораторию, постойте под лучами – будете кудрявые, как каракуль! – Спасибо за приглашение, – сказал Валаамов, поглаживая свой гладкий, как коленка, череп. – Обязательно приеду! Товарищ Фениксов, используя служебное положение, призвал аудиторию к порядку. – Не надо конфликтов, товарищи! Будем высказываться в порядке живой очереди! Дайте возможность оратору исчерпать свой регламент. Оратор благодарно поглядел на дымящийся хохолок Фениксова и продолжал. Но внимание аудитории было уже утрачено. Даже протарзановцы, несмотря па суровые взгляды своего шефа, вели тихие отвлеченные беседы. Гиндукушкин находился в постоянном шевелении. Острый нос поворачивался, как флюгер. Власий ревностно выполнял очередное особое задание: все слышать, все чуять. Недалеко от него сидел Мартын и очень почтительно разговаривал с пожилой седовласой женщиной в старомодном пенсне. На лацкане ее жакета искрился орден – "Мать-героиня". В том же ряду подозрительно тихо восседал Можаев. – А вам-то, товарищ Можаев, – спросила Пелагея Терентьевна, – фильм приглянулся? Я сколько лет в деревне живу, свои овцы есть. Но чтоб из взрослой простой овцы каракуль получался – не поверю. Как это называется? Научная... – Фантастика, – подсказал Можаев. – Спасибо. Она... В этот момент член худсовета, не поддающийся описанию, взмахнул руками так, словно хотел взлететь, и сел на место. – О мнении моих уважаемых коллег и... друзей Кости Шишигина и Лени Валаамова я уже догадываюсь, – с горечью произнес Протарзанов. – Мне бы хотелось услышать ваше1 слово, товарищ Фениксов. – Я... мя... как всегда, – покачал своей дымящейся головой директор, изложу свои соображения несколько позже... в письменной форме. Устный экспромт может быть истолкован превратно. – Не трудитесь, товарищ директор, – раздался голос Шишигина. – По данному вопросу вы, как и всегда, напишете два противоположных заключения... Взлохмаченный Костя, как обычно, теребил вылезающий из бортов своего демисезонного костюма подкладочный волос. – Да, товарищи, – взволнованно продолжал он, – обнаружилось одно высокохудожественное обстоятельство. Наш директор еще до отъезда группы Протарзанова написал два заявления. В одном он со всей прямотой и страстью возражал против съемок, в другом принципиально и пылко восхвалял инициативу Виктора Викторовича. Точно такой же трюк он проделал перед отправкой группы товарища Валаамова. На мгновение стало тихо. И вдруг раздалось отчетливое кудахтанье. Это смеялся товарищ Фениксов. Он закрыл глаза и кудахтал, как курица, только что перевыполнившая годовую норму яйценоскости. – Ай-ай, – с укоризной сказал Фениксов, – какие наивные вы вещи говорите, товарищ Шишигин! А еще человек с высшим образованием! Возьмите любую папку с протоколами заседаний худсовета. По каждому вопросу одно мое заявление. И все это знают, товарищ Шишигин! Смотрите, за голословную клеветушку по головушке не погладят! Но Костя, не обращая внимания на вкрадчивые угрозы, достал из кармана пачку бумажек и начал объяснять секрет непогрешимости и несгораемости Фениксова. Метод был прост, как все гениальное. Он базировался на двухпапочной системе. Едва оканчивалось очередное заседание худсовета, на котором разбирался какой-нибудь спорный вопрос, как Фениксов составлял два взаимоисключающих документа. Материалы заздравные передавались для положенной регистрации дежурной секретарше. Она накладывала канцелярское тавро, и доселе простая бумажка, становясь документом, возвращалась к месту рождения. Такой же бумеранговый путь проходили заупокойные заявления. Но это предусмотрительно делалось на следующий день, при другой дежурной секретарше. С директором студии, всегда уверенным, спокойным и немногословным, во время шишигинского монолога происходил ряд волшебных изменений. Его легкий, словно струйка дыма, хохолок постепенно превращался в пепельную кучку. Лицом Фениксов пожух и сморщился. Он усыхал на глазах, все глубже и глубже уходя в глубокое, черной кожи, кресло. – Вот, собственно, и весь неподражаемый творческий метод, – закончил Шишигин, пуская по рукам фотокопии директорских страховок... Неожиданно директор поднялся и, завороженно глядя на дверь, двинулся к выходу. – Пошел заготавливать заявление об уходе по собственному желанию, догадливо сказал кто-то. – Сгорел Фениксов, – прошептал Гиндукушкин. – А ведь здорово придумано! Если этот приемчик усовершенствовать, то... – Если бы я была его матерью, – громко произнесла Пелагея Терентьевна, – я бы сама сгорела от стыда! – Сколько энергии ушло на эти манипуляции! – заметил Валаамов. – Если бы ее всю употребить в дело! Насколько бы легче нам было работать. "Эх, шляпа, не сумел даже подобрать верных людей в секретариате! А держался, как оракул!" – подумал Протарзанов и уже вслух провозгласил: – Но мы отвлеклись, товарищи! Вернемся к моим баранам. Наконец страсти улеглись. Вместо директора, выбывшего из строя по поводу душевной травмы, бразды ведения совещания взял Валаамов. Первым вызвался говорить Юрий Можаев. – Разрешите молвить слово не члену худсовета? Уловив в просьбе Юрия опасную для себя интонацию, Протарзанов порывисто встал с кресла: – Прошу, мой юный друг! Я с огромным удовольствием выслушаю ваше мнение! Прошу сюда, на первый план! Горжусь тем, что сегодня мы также посмотрим куски будущего фильма, снятого моими учениками Можаевым и Благушей. И будем их обсуждать! – многозначительно добавил он. Юрий посмотрел на Мартына. Тот ободряюще улыбнулся в ответ и направился к выходу. – Покидаете поле боя? – удивилась Пелагея Терентьевна. – Наоборот, – отвечал Мартын, на минуту останавливаясь, – занимаем исходные позиции. Мое место в аппаратной. Буду крутить фильм. Собственно, не я, а главным образом Можаев: он уже старый киномеханик. Когда-то вертел чужие фильмы, а теперь – свой собственный. Юрий не слышал этого разговора. Дойдя до двери, он повернулся к сидящим в зале; – Перед тем как демонстрировать пленку, разрешите сделать маленькое предисловие. Как уже говорил первый оратор, благородство и культура режиссера Протарзанова позволили ему создать достоверный, правдивый фильм о великом каракулевом открытии. Я в принципе готов принять такую формулировку... после уточнения некоторых деталей. Виктор Викторович посмотрел на Юрия гипнотическим взглядом. Но тот, нимало не смущаясь, продолжал: – Во-первых, благородный Виктор Викторович вел себя В Красногорске настолько деликатно, что опозорил всех работников кино. Во-вторых, в достоверном и правдивом фильме о великом открытии три четверти кадров инсценированы и подтасованы. А в-третьих, никакого великого каракулевого открытия не существует! – Вы слышите, друзья, – воскликнул Протарзанов выспренне, – как этот человек чернит седины своего старого учителя? – Пусть Можаев представит доказательства! – взвизгнул Гиндукушкин. – Мы не позволим травить Виктора Викторовича! – Как можно говорить такие нехорошие слова? Хватадзе чабаном полжизни был! Хватадзе ученую степень имеет! А тут говорят: "открытие – раскрытие"... Издевательство это над наукой! Над моей изобретательской жизнью издевательство! – Разумеется, – повысил голос Юрий, – я догадывался, что встречу возражения, и поэтому собрал доказательства! Вот номер "Красногорской правды", в котором напечатан благодарный отзыв о благородном обращении Виктора Викторовича с колхозниками. Отзыв помещен, как все могут убедиться, чему-то под рубрикой фельетон. Название – "Киновоеда"... – Я уже написал опровержение! – крикнул Протарзанов. – Опровержение?! – громко удивилась Пелагея Терентьевна. – Простите, товарищи, но я сама из тех мест. Знаете, как у нас народ весь обижен был этими... как их?.. – Киноинсценировками, – подсказал Юрий. – Спасибо... Ими... Недаром вас воеводой прозвали! – Но вернемся к протарзановским баранам, – сказал Юрий. – Вы, Виктор Викторович, очевидно, считаете надувные скалы подлинным горным пейзажем? Наших звуковиков, одетых в бурки, – потомственными чабанами? А мобилизованных у колхозников индивидуальных овец – за мощные подопытные отары? Ах, какая наивность! Да за такую суровую правду жизни... – Вы подтасовываете карты! – заволновался Протарзанов, – Ваши козыри ничего не стоят! Только юношеское незрелое воображение может считать обычную расстановку сил и организацию кадров подлогом! Свет неожиданно погас. – Предлагаю вашему вниманию, – прозвучал во тьме голос Можаева, иллюстрацию: "Организация документального кадра по-протарзановски"! На экране возник мшистый гранитный утес. На глазах у зрителей он становился все больше и больше. Шоферы, беззвучно переругиваясь, накачивали горно-резиновый пейзаж. Тут же, яростно размахивая предлинной хворостиной, Гиндукушкин гнал орлов. Хищники пугливо шарахались при виде миролюбивых овечек. В следующих кадрах взмокшие помрежи помогали звукооператорам натягивать бурки и раздавали кудлатые папахи, посохи и другой овцеводческий инвентарь. Наконец в кадр вошли несколько колхозников. Очевидно, это были владельцы домашних животных, так как они пытались вернуть свою собственность. Затем на первый план вылезла величественная фигура Протарзанова. Он грозно размахивал рупором, судя по жестикуляции, произносил какие-то не особенно вежливые слова. – Вопрос ясен, – сказал Валаамов, – но вы, товарищ Можаев, заявили, что никакого каракулевого открытия не существует. Худсовет просит доказательств. – Давай, Мартын! – скомандовал Юрий, и свет в зале снова погас. – Прошу вас, товарищи, ознакомиться С таинственными лучами Хватадзе... Простите, кадр немного дрожит, но я не мог не хохотать во время съемки. Вот оно, синтетически-аналитическое чудо! ...Посредине комнаты на деревянном помосте стояла мокрая грустная и простоволосая овца. Ошеломленно мигая белесыми ресницами, подопытное парнокопытное с тоской глядело на вольтметр. Под брюхом овцы был продет широкий солдатский ремень с пряжкой, похожей на счетчик. На табурете, распластавшись, как дремлющий осьминог, лежал.. аппарат для шестимесячной завивки. – Перманент! – коротко пояснил Юрий. – Простите за несколько темный кадр, но я снимал без дополнительного освещения. У щита с рубильником сидела женщина в спецовке и опробовала приборы. По комнате, неторопливо жуя, расхаживал сам кандидат наук. В руке он держал шампур с шашлыком и время от времени пользовался им как указкой. Следующий эпизод напоминал фотографию: на крыльце дачи стоял Хватадзе, облокотившись на овцу, которая, очевидно, только что закончила электропроцедуры. Усики у кандидата наук браво топорщились. Овца тоже выглядела ослепительно. Вместо свалявшихся сосулек на ней вились роскошные локоны. – Но ведь сценарий консультировал профессор Динозавров! – раздался подавленный голос Протарзанова. – Я так обманут!.. А почему меня Можаев раньше не предупредил?.. Ведь кино – это наше общее дело!.. Позор!. Я бы сам, своей собственной рукой, задушил эту овцу!.. О, жалкий жребий!.. – Я пытался вам все объяснить, – прозвучал можаевский голос, – а вы даже не захотели со мной разговаривать. – Где этот кандидат наук? – завопил Протарзанов. – Дайте мне его! Вспыхнул свет. Кресло, в котором сидел Хватадзе, было пусто. Кандидат сельскохозяйственных наук исчез так незаметно, словно он был доктором черной магии. – Закономерность, – сказал Валаамов. – Мистификатор сам всегда становится в конце концов жертвой мистификации. Эффекты – это еще не вся жизнь, Виктор Викторович. – Скольжение по поверхности приносит пользу преимущественно в конькобежном спорте, – резюмировал Шишигин. – Меня ввели в заблуждение, – расхаживая вдоль стола, говорил Протарзанов. – Со всяким, может случиться. Не надо делать из рокового стечения обстоятельств трагедию в пяти актах. Я был окружен неискренними людьми! Подумать только, Хватадзе! Фениксов!. – Я полагаю, – предложил Валаамов, – что говорить о фильме "Красногорское руно" нечего. А режиссеру Протарзанову придется посвятить специальное заседание художественного совета! – Присоединяюсь, – с достоинством произнес Протарзанов, – и даже требуй. Уповаю на справедливость. Мы, ведущие мастера, тоже не чужды самокритики. И вот, наконец, прозвучали долгожданные слова: – Переходим к просмотру кусков очерка "Дружная семья", Операторы – Юрий Можаев и Мартын Благуша. Автор сценария – Дормидонт Бомаршов! – Шишигин торопливо направился в просмотровую будку, чтобы заменить вышедшего в зал Благушу. – Интересно, что они там сняли! – зловеще прозвучал голос Протарзанова. – Ну, будет буря! – негромко сказал Благуша, пожимая руку Юрия. И все услышали отчетливый голос Можаева: – Будет буря? Мы поспорим и поборемся мы с ней! И в который раз за этот вечер в просмотровом зале погас свет.

Фельетон двадцать девятый

НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!

ИЗ ПИСЬМА МАРТЫНА БЛАГУШИ НАДЕЖДЕ КАЛИНКИНОЙ

"...и вот, наконец, прозвучали роковые слова: "Переходим к просмотру кусков очерка Юрия Можаева и Мартына Благуши "Дружная семья". Представляешь, Надя, как затрусилось мое мужественное операторское сердце? В этот момент Юра шепчет: "Бесчувственная ты личность! Во мне каждый атом трепещет, а тебе хоть бы что!" Хотел я ему ответить... Но тут меня выручил Костя Шишигин (тот самый, который спалил Фениксова. См. данное письмо стр. 2). Он пробасил из проекционной будки: "Начинаем". Когда я увидел Тимофея Прохоровича в тени пальм, кактуса и фикуса – как я порадовался, что в зале темно и никто не видит моего лица! Неужели это творение рук моих? И не успел я раскаяться, как во тьме прозвучал голос Протарзанова: – Вазочки! Пальмочки! Инсценировочка! А ведь разыгрывали из себя голубых ангелочков без страха и упрека! Но друзья самоотверженно выполняли наши инструкции и продолжали крутить ленту. Протарзанов пытался хорохориться и в то время, когда Вера в своем экзотическом платье чистила картошку, и во время других кухонных кадров. – В этом городе нет газа! – кричал он восторженно. – Весь Красногорск стряпает на примусах! Поглядите на эту фифочку! Ей только бального платья не хватает. Это, Наденька, были самые острые минуты. Справа меня заговорщицки подталкивала в бок Пелагея Терентьевна, слева таранил мои ребра Юркин кулак. А я не мог ответить Можаеву тем же! Во-первых, я всю жизнь страдаю от врожденной вежливости, а во-вторых, мы в разных весовых категориях. Сколько раз это выручало Юрия!.. Тут Юрии объяснил худсовету, что кадры с пальмами и картошкой снимались строго по бомаршовскому сценарию. И что это – каемся! – инсценировка чистейшей воды. Тотчас же был прокручен эпизод, где я, жертва протарзановского метода, чищу картошку для Веры. Физиономия у меня, очевидно, была настолько одухотворенной, что весь зал смеялся четыре с половиной минуты. Пелагея Терентьевна пыталась утешить меня тем, что я в жизни якобы выгляжу лучше и умнее. А как тебе кажется, мама права? (Специально для выяснения этого вопроса посылаю тебе свою фотографию. Кстати, Пелагея Терентьевна передаст тебе квитанции Красногорского ломбарда – ты выкупи Юркины и мои часы. Деньги я высылаю переводом.) Такой же теплый прием получил кусок ленты, где роскошный кабинет Тимофея превращался в обычную рабочую комнату. Сваргунихин и Умудренский в поте лица вытаскивали пальмы и прочую бутафорию. У твоего братца был такой смущенный вид, словно ему вынесли общественное порицание. Пелагея Терентьевна тяжко вздыхала... – Представляете, – сказал Юрий, – сколько подлогов нам пришлось бы сделать, если б мы продолжали снимать по Бомаршову? Тогда один из членов худсовета – впрочем, он не заслуживает того, чтобы его описывали, – запаниковал: "А что, мол, будет, если все начнут снимать без сценариев, по-своему? Это, дескать, гибель кино, крах жанра и даже падение нравов..." Твоя мама не выдержала, встала и... – Если бы я была вашей матерью, гражданин хороший... Ну, словом, тебе известно, как она вступает в бой! Она выложила все. И то, что у нее большой опыт съемок, и что о вашей семье всегда пишут только в двух цветах – голубом и розовом, а внутрисемейные дела далеко не в порядке... Откровенно было скачано и о "светской" Вериной жизни... Как ты уже догадываешься, поединок кончился в пользу мамы. И мы показали все остальные куски. Мне немного неловко писать о дальнейших событиях, а то ты подумаешь, что среди всех моих недостатков основное место занимает нескромность. Но мама тебе может подтвердить, что даже Валаамов жал руки мне и Юрию. Одним словом, имели место кое-какие поздравления. Я до сих пор как-то не догадывался, что это довольно приятное чувство, когда тебе говорят теплые слова... Но не думай, что добродетель (то-есть мы с Юрой) торжествовала на все сто процентов. Нет, нам дали много поправок и упрекали за ряд технических промашек. Виктор Викторович с заседания величественно удалился, даже не подойдя к нам. – Я берегу здоровье молодежи! – объяснил он окружающим. – У меня грипп! Вот скала! Как говорят у нас в Виннице: "Хоч помирае а все-таки пальцем кивае". Уже в коридоре нас с Юрием снова задержал Валаамов и спросил, что мы думаем о новой работе и какие у нас планы. План-то у нас был. А вот говорить о нем на совете мы не решались. Уж очень мысль крамольная: снять кинофельетон. Наткнулись мы на эту идею во время поездок по Красногорью. И даже – видишь, как я стойко хранил тайну: ты и то ничего не знала! – сняли несколько кадров. Закусил-Удилова с его "садами Восьмирамиды", преображенный град Кудеяров и еще кое-что. Конечно, эти снимки самостоятельного значения не имеют. Но они показывают сатирические возможности документального кино. Представляешь, вдруг в журнале "Новости дня" появляется небольшой фельетонный сюжет. Какой эффект будет! А результаты? Ведь ты учти, что газетный фельетон в лучшем случае прочтут несколько миллионов, а кино увидит в десять раз большее количество людей! Вот эти фантастические думки мы и выложили Валаамову. И, представь, он не особенно удивился. Скорее наоборот: мы удивились тому, что он не удивился. Друг Шишигин предложил нам показать завтра отснятые куски и поговорить на худсовете о перспективах жанра. Неужели это возможно? Кинофельетон на экране! Представляешь, какая это победа прогрессивных сил нашей кинематографии! В каждом выпуске "Новостей дня" – постоянный отдел! Словом, на то и лихо, щоб з ним битись. И мы уже придумали для него название. Это девиз Юрия. Это теперь и... мой девиз (!). Девиз тех, кто активно участвует в жизни, кто считает все происходящее вокруг своим личным делом, кто не прощает равнодушия к недостаткам: НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО! Итак3...