Текст книги "История советской литературы. Воспоминания современника"

Автор книги: Борис Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

28

Расул Гамзатов спросил одного знакомого:

– Слушай, у тебя есть сосед Саша Г.?

Тот ответил:

– Есть, ну и что?

– Он что, действительно, чуть-чуть сумасшедший?!

– Почему?

– Я ему говорю: «Саша, приезжай ко мне в Дагестан, в гости».

Он взял и приехал. Что он шуток не понимает?!

29

Готовили к печати в журнале «Молодая гвардия» роман Василия Петровича Рослякова «Витенька». Главному редактору Анатолию Иванову название не понравилось. Предложенное мною «С красной строки» – утвердили.

– А зря, – сокрушался Росляков, – ведь в этом имени я пытался воплотить символику социального типа времени.

Это он выговаривал, встретившись в редакции со мной, когда я высказал ему ряд замечаний по рукописи. Он внимательно выслушал и сказал:

– Давай поступим так. Все твой замечания я учту в работе над следующей рукописью…

30

В канун 100-летия со дня рождения В.И.Ленина Союз писателей СССР и ВЦСПС решили провести конкурс на лучшее произведения в прозе о рабочем классе. Была создана конкурсная комиссия, которую возглавили первый секретарь Союза писателей Георгий Мокеевич Марков и секретарь ВЦСПС Людмила Андреевна Землянникова.

В состав жюри комиссии помимо известных литераторов включили и известных рабочих. Докладчиками по оценке представленных произведений на заседаниях комиссии, подводивших предварительные и окончательные итоги, выступали литературные критики. Среди них оказался и я.

Эти заседания не только давали пищу раздумьям и размышлениям о неимоверной трудности создания полноценного произведения на «производственную тему». Здесь проходили знакомства с писателями из разных республик и областей. Именно тут я познакомился с Григорием Ивановичем Коноваловым, автором романов «Университет», «Былинка в поле», «Истоки». Кстати, последний был отмечен первой премией конкурса, который решили сделать постоянным и проводящимся через каждые два года.

От Григория Ивановича я услышал историю его свидания с Фадееевым, добрым словом отметившим его первый роман «Университет». Вскоре Фадеев пригласил его к себе на дачу в Переделкино.

Сам же рассказ Коновалова звучал примерно так:

– Был у него, у самого.

– У кого, Григорий Иванович?

– У кого… у Фадеева.

– И что же?

– Говорю ему: Сан Саныч, ведь вот как вяликие писатели начинали свои произведения: «Гремя заржавленной шашкой, по скрипучей лестнице во двор спускался Левянсон. Над ним плыла мутно-желтая кипень облаков, а во дворе на растеленном парусе сушился овес». А как бездарные писатели начинали: «Уля! Уля! Смотри, какая лилия!»

– Ну, а он чего?

– Чево… чево. Улыбнулся и сказал: «Ох, Григорий!..»

31

По Дому творчества Переделкино шел чем-то подавленный поэт Сергей Александрович Поделков.

Навстречу ему – Владимир Солоухин.

Поздоровавшись, спросил у Поделкова:

– Сергей Александрович чего ты такой смурной?!!

– Да понимаешь, Володя… Вчера рванул…. Таблетку. И до сих пор в сон клонит…

32

Сергей Владимирович Михалков был в гостях у одного из писателей. Возле него вился сынишка хозяина дома. Сынишке шел второй годик.

Сергей Владимирович поднял его на руки, а тот взял и обдул высокого гостя.

Отряхиваясь, тот сказал хозяину дома:

– В-в-ваня… Представляешь, подрастет твой Максим, ты ему будешь говорить о том, какой прекрасный поэт Сергей Михалков. А он тебе скажет: «Да сцал я на твоего Михалкова». И в-в-ведь, подлец, будет прав…

33

Вступительный экзамен в Литературный институт имени Горького сдавал абитуриент из Ярославля Саша Гаврилов. Способный, талантливый и удачливый. Он уже на пятом курсе выпустил два сборника стихов и был принят в члены Союза писателей…

Пока же он только поступал в институт.

В билете по литературе у него значился вопрос о драматургии А.П.Чехова. Отвечал он бойко. Не только называл пьесы писателя, но и даты их написания. И выходило, что «Вишневый сад» был создан в 1906 году.

Экзаменатор остановил Гаврилова:

– Простите, молодой человек, а в каком году умер Чехов?

Саша откинулся на спинку стула, и с явно заметным чувством обиды в голосе произнес:

– Для меня лично Антон Павлович Чехов никогда не умирал!..

34

Возглавлявший в свое время Московскую писательскую организацию поэт Степан Петрович Щипачев, известность которого определялась строками «Любовью дорожить умейте// С годами дорожить вдвойне// Любовь не вздохи на скамейке// И не прогулки при луне» вел заседание то ли секретариата, то ли какой-то комиссии. Вел без вдохновения, скучно и вяло…

Сидевшие в зале коллеги явно скучали.

Присутствовавший в зале Михаил Васильевич Исаковский взял листок бумаги и что-то на нем написал. Не сворачивая, попросил передать листок ведущему. На нем было написано:

 
Дорогой мой Степа,
Разреши уйти.
Заболела жопа,
Мать ее ети.
 

Степан Петрович прочитал записку. Ни один мускул не дрогнул у него на лице. С тем же скучным видом и таким же вялым голосом произнес:

– Ну, если так, Михал Васильевич, то уходи, уходи…

35

В архиве Алексея Максимовича Горького хранится экземпляр рукописи рассказа «Кипяток», предложенный Вадимом Кожевниковым в альманах «Год ХVI», который редактировал Горький. Рукопись иcпещрена редакторскими пометками, которые более всего касались стиля рассказа.

Вадим Михайлович Кожевников вспомнил, что его пригласили к Горькому, который хотел с ним встретиться и поговорить. Но разговора, кстати, так и не получилось. Почему?..

Его провели в кабинет писателя, сказав, что Алексей Максимович сейчас придет. И вот дверь открылась и вошел высокий, худой, с обвисшими усами человек в вязаном пуловере.

Поздоровавшись, Горький сел за стол, нацепил очки, и, держа перед собой рукопись, начал с упреков. Особенно в штукарстве.

– Клоп в моей повести, – рассказывал Кожевников, – «визжал, упиваясь кровью», «мухи летали, как ласточки». Во фразе «луна примерзла к обледеневшим ветвям дерева» Горький после слова «луна» поставил галочку и написал слово «кажется».

Я заметил это и тут же спросил, необдуманно /молодо-зелено!/:

«А море может смеяться?»

Алексей Максимович посмотрел на меня удивленно поверх очков, кашлянул и, ничего не ответив, встал и ушел.

36

Известный литературовед и критик Александр Львович Дымшиц всегда очень нежно вспоминал драматурга Шварца.

Выходило, что он впервые увидел его в поселке Всеволжское под Ленинградом. Там близ Мельничьего Ручья в дощатом домике и жил Евгений Львович Шварц, взрослый друг детворы со всей округи. В момент их встречи он был в окружении оравы ребят, которые охотно откликались на его фантазии. На сей раз шла раздача им разных ролей – пажей я королей, Иванушек-дурачков и Василис Прекрасных, Потом Шварц задавал им вопросы»

– А какое блюдо, – спрашивал он, – самое придворное при дворе? Ребята хором ему отвечали:

– Анчоусы под соусом.

Больше всех смеялся автор этой самой импровизации.

Увидев приехавшего Дымшица, Евгений Львович попрощался с ребятами.

С Дымшицем они пошли к нему в домик, делясь вестями о войне, которая уже во всю полыхала в Европе. Каждому было ясно, что рано или поздно она достигнет и нашей страны.

Когда это случилось, Евгений Львович в начале июля 1941 года сам пришел в военкомат на предмет «неполучения» им повестки.

Поскольку он страдал припадками так называемой «солнечной экземы», то лоб его был забинтован, как у раненого.

В военкомате ему предложили расписаться в какой-то ведомости. А у него, как известно, дрожали руки. Поэтому одной рукой он взял другую за кисть и стал медленно выводить свою подпись. На это ушло несколько минут.

Писарь не выдержал:

– И куда вы, папаша, собрались? Управимся с фрицами и без инвалидов.

Евгений Львович ответил: Я не инвалид. Это когда я пишу, у меня руки дрожат, а когда стреляю – никогда!

А потом Александр Львович встретил Шварца на Невском проспекте. На вопрос, что он намерен делать, тот с грустью в голосе ответил:

– Какие наши дела?.. Пишу. Вот пьесу дам театру. Сейчас нужна публицистика, сатира. Потом дежурства, разные мелочи.

Оказалось, что он часами дежурил на крыше писательского дома на канале имени Грибоедова и своими дрожащими руками гасил вражеские зажигалки.

– Читая много лет спустя, его лучшую пьесу «Дракон», – завершил свои воспоминания Александр Львович, – я подумал, что в рыцаре Ланцелоте жила душа самого Шварца. Это сам Шварц говорил о фашизме: «Я вызову на бой Дракона!..»

37

Критик и литературовед Зиновий Самойлович Паперный вспомнил однажды в разговоре об Эммануиле Казакевиче, авторе прекрасной повести «Звезда» и рассказа «Двое в степи», как тот с охотой принял предложение подготовить к изданию альманах «Литературная Москва». Собранные для альманаха рукописи были довольно-таки острыми по содержанию и могли принести составителю и редактору немало неприятных моментов в отношениях с цензурой.

– Мы ему настоятельно советовали отказаться от затеи, потому как альманах, даже если он и выйдет в свет, вызовет жестокую критику партийных товарищей. А ему лично могли грозить всякие неприятности.

Выслушав совет, Эммануил Генрихович сказал:

– Житель одного небольшого городка решил сбрить себе бороду. По сему случаю он пошел к учителю, дабы посоветоваться с ним.

Когда человек пришел в дом к учителю, тот брил себе бороду. В ответ на вопрос, что привело к нему гостя, тот поведал ему о своем решении и просил подсказать, стоит ли ему сбривать бороду.

– Ни в коем случае, – ответил учитель, добривая щеку.

– Учитель, – тихо молвил человек, – но вы же сами…

– Да, я сам. Но заметьте, сам и никого об этом даже не спрашивал.

38

С поэтом Александром Александровичем Коваленковым мы были утверждены партийным бюро института руководителями стенной газеты «За мастерство»: Александр Александрович – главным редактором, а я его заместителем.

Коваленков оказался человеком очень ответственным. Он прочитывал все материалы, сдававшиеся ребятами в номер. Если среди них появлялись заметки критические, полемические, в которых затрагивались вопросы руководства семинарами или проблемы обучения, он выносил их на обсуждение всей редколлегии. Но, как правило, окончательное решение о судьбе материала оставлял за собой.

– А как же иначе? – говорил он. – Негоже, если ответственный редактор уходит от ответственности…

Однажды мы засиделись в аудитории после выпуска очередного номера газеты, и Александр Александрович вдруг сказал: – Ты, наверное, будешь надо мной смеяться, но я тебе расскажу, чем я сейчас занимаюсь всерьез, отдавая этому занятию практически все свободное время. Вот смотри…

Он раскрыл папку и вытащил из нее пакет с фотографиями.

Но прежде чем я тебе покажу один сюжет, который я запечатлел на фотопленку, сделаю серьезное заявление.

Я считаю, что ни Дарвин, ни богословы, ни марксисты так и не выяснили вопроса о происхождении человека. Так вот, я полагаю, что человек произошел от муравья. Именно муравьи дали генетический выход своего интеллекта, душевной энергии и чувственного потенциала в мутант, каковым и явился человек. Я еще до конца не оформил словесно свою догадку, но именно этим я и предполагаю заняться в ближайшие годы. Именно годы, поскольку проблема практически всерьез не разрабатывалась. Хотя есть ученые, на Западе и в Латинской Америке, которые едва-едва затронули проблему. Чаще всего они констатируют какие-то аномальные события, случаи, происшествия, в которых были задействованы муравьи.

В частности, описан действительный факт, как муравьи, обидевшись на притеснявших их горожан, уничтожили, подточив изнутри, огромный город, похоронив в руинах многих его жителей.

Но, повторяю, пока что это всего лишь подступы к концепции происхождения человека от муравья. А теперь смотри…

На фотографии кусок земли с травой, пожухлыми листьями. И по ней в разных направлениях движутся муравьи. Одни с грузом в виде хвоинок и соломинок, навстречу им собратья порожняком.

– Теперь видишь, я поставил на их рабочей трассе тарелку. Видишь, они неожиданно остановились. А вот они дружно побросали свои поклажи и с двух сторон подтягивают к тарелке большие соломины. Причем в операции участвуют как те, что были с грузом, так и те, что двигались порожняком. Вот видишь: трасса восстановлена. И они вновь взялись за работу. По соломине через тарелку. И вниз по соломине. Причем смотри, соломины им хватает на двустороннее движение.

– Странно, могли бы и обойти тарелку, – высказал я свое соображение по поводу разумного решения муравьев.

– Вокруг – это лишнее расстояние. Затрата энергии. А тут по прямой. Смотри дальше. Я капнул на тарелку капельку ртути. Они остановились. Попятились. И что? А вот. Они стали заваливать каплю хвоинками, травинками, кусочками листьев. Засыпали. И вновь поверх настила пошли с грузом.

Александр Александрович собрал фотографии, положил в конверт и глянул на меня:

– Ну, что скажешь?

– Да, любопытно.

– Не то слово. Феноменально. Это же разумные существа. И, видимо, они разговаривают, обсуждают ситуации и мгновенно принимают решения. Нет, тут есть над чем всерьез подумать…

39

Мало кто знает, что детская писательница Зоя Ивановна Воскресенская, написавшая повести «Встреча», «Костры», «Сердце матери», долгие годы служила во внешней разведке. Она ездила в Берлин, совершенствовалась в знании немецкого языка. Бывала в Вене.

Вызывают ее к начальнику и она слышит:

– Вы поедете в Женеву. Легенду свою узнаете потом. В Женеве познакомитесь с генералом Икс из генерального штаба. Он сотрудничает с немцами. Станете его любовницей. И тем самым добудете необходимые нам сведения. Понятно?

– Понятно… Но…

– Что но?!

– Но обязательно ли становиться любовницей генерала? Без этого никак нельзя?

– Нельзя. Без этого невозможно вызвать генерала на доверие.

– Хорошо. Я поеду в Женеву, стану любовницей генерала, задание выполню и застрелюсь…

К частью, Зоя Ивановна вскоре услышала об отмене приказа:

– Вы нам еще живой нужны…

40

Коллектив журнала, в котором работал писатель Евгений Петрович Федоровский, решил помочь товарищу избавиться от недуга – увлечения зеленым змием». Кто-то принес новость, что в этом деле преуспевает молодой врач-гипнотизер.

Связались с врачом. Тот согласился помочь. И вот в назначенный час Евгений Петрович оказался в кабинете у тридцати—тридцатипятилетнего врача. На прием он пришел из бухгалтерии издательства, где получил солидную сумму гонорара вышедшую в свет новую книгу.

– Садитесь, – сказал врач, заполнив какую-то карточку на пришедшего пациента.

Евгений Петрович послушно сел на предложенный стул.

– Итак, – произнес врач. – Мы приступаем. Вы ощущаете тяжесть в веках. Они становятся свинцовыми. Глаза ваши закрываются. Вы медленно погружаетесь в сон…

Федоровский открыл один глаз, потом второй и, хитро глянув на врача, предложил:

– Слушай, брат, давай махнем куда-нибудь в злачное место. Отметим выход моей книги. Смотри, сколько у меня средств!

И вытащил из внутреннего кармана пиджака солидную пачку сторублевых купюр.

– Что вы, что вы! – взмахнул руками врач. – Продолжим сеанс. Итак, вы засыпаете. Представьте перед глазами луг, речку, мирное синее небо в облаках…

– Вот; и пошли на речку… Нечего ерундой заниматься – вновь прервал гипнотизера Федоровский. – Поехали… Однова живем!..

А утром следующего дня в редакцию журнала позвонила жена врача и со слезами в голосе сообщила, что муж, позвонив ей, что работает над сотрудником журнала, не пришел ночевать домой. И вообще она не знает, что с ее мужем. Не могла бы она поговорить с этим сотрудником, если он на работе?

Узнав, что на работе сотрудника нет, попросила помочь ей разыскать мужа.

Объявили розыск.

Между тем прошли еще сутки, еще одни, а врача с пациентом-писателем все еще не обнаружили.

И только на пятые сутки позвонили в редакцию из милиции и сообщили:

– Во Владимире в зале ожидания на вокзале обнаружили двух изрядно подгулявших… По всей видимости, ваши…

41

Председатель Союза писателей России Леонид Сергеевич Соболев, перу которого принадлежали такие известные произведения, как роман «Капитальный ремонт» и сборник рассказов «Морская душа», в кругу друзей и товарищей по работе в правлении Союза писателей вспомнил один из эпизодов, связанных с его встречами с Алексеем Николаевичем Толстым.

Однажды Алексей Николаевич разоткровенничался и спросил:

– Скажите, Леонид, а вы верите в гадание цыганок?

– Вообще-то… – протянул Соболев неуверенно.

– Вообще-то я тоже не очень верил, – подхватил Толстой. – Но вот послушайте, что произошло со мною в Париже в начале двадцать третьего года. Пристала цыганка: давай погадаю. Не знаю почему, но в конце концов я согласился.

Она взяла мою белую руку, заголила юбку и положила мою руку на грязную свою ляжку. Долго разглядывала ладонь и сказала:

«Ждет тебя, господин хороший, дальняя дорогам к родным местам. И будешь ты первым в своем деле. Так вот я хочу спросить вас, Леонид, откуда могла знать цыганка о постановлении ЦК ВКП/б 1932 года „О перестройке литературно-художественных организаций“?!

42

Вроде бы пришла перестройка, эпоха гласности, но Василий Петрович Росляков уже тогда внутренне осознавал, куда нас может завести эта самая свобода, время распахнутых дверей и открытых границ.

Он как-то пригласил меня к себе…

– Хочу почитать тебе экзерсис. Что-то выстроилось. Думаю назвать «Реванш».

Вообще мне по душе были его критические эссе и публицистические заметки. Не оставила равнодушным и мысль, изложенная им в «Реванше».

«Вот и обрисовалась мало-помалу картина нашего сегодняшнего дня, – читал Василий Петрович. – Что в нем главное? Радость раскрепощения мысли, торжество гласности и правды. Правда всегда значилась на знаменах русской литературы. Потом потихонечку она стала выцветать, а сегодня снова с прежней силой засияла на этих знаменах. Но в этом общем празднике свободы мысли и слова что-то такое улавливается постороннее, хотя, может бытъ, и неизбежное в таком стремительном обновлении. Что именно? Какой такой посторонний оттенок?

Когда-то на экзаменах по вождению автомобиля мне достался вопрос: как своевременно определить утечку тормозной жидкости? До сих пор помню вычитанное в «Правилах», потому что оно показалось как бы не совсем грамотным: «на запах и запыление». И вот, пытаясь разобраться, найти слово, которое бы выразило мое ощущение чего-то постороннего в нашем празднике, я то и дело неизвестно почему возвращаюсь к незабытому до сих пор определению утечки тормозной жидкости. И, пробуя трудноуловимый оттенок на запах и на запыление, я невольно натыкаюсь на слово «реванш».

Нет ли, думаю, в нынешней картине литературной жизни этой посторонней примеси реванша, в самом широком значении этого слова.

Но еще больше мне были интересны его устные «сцены», в которых он воспроизводил в лицах своих товарищей и друзей по литературе. И на сей раз я услышал историю о том, как они с Юрием Павловичем Казаковым решили в рождественскую ночь пройтись по знакомым адресам в Переделкино Христа славить.

Первым Росляков предложил навестить Павла Филипповича Нилина.

– Ты ведь знаешь Нилина? – спросил он Казакова.

– Да нет… Не знаю, – ответил тот.

– Как же… известный мэтр, учитель. Его повести «Испытательный срок» и «Жестокость» – вообще классика.

– Все равно не знаю… Но если ты хочешь, то давай пойдем к Нилину, – согласился Казаков.

И вот они у входной двери на дачу Нилиных.

Постучались.

Послышалось шарканье ног, щелкнула задвижка, и в дверях появился Павел Филиппович в исподнем.

– Ох, ребятки… Я ваще и не ждал… Мы уже ваще легли… Извините за вид, Василий Петрович, Юрий Павлович, могли бы и предупредить ваще!..

После короткого замешательства Росляков и Казаков оказались в доме. Росляков запел: «Рождество Твое, Христе…»

Павел Филиппович прислонился, пригорюнившись, к косяку двери, Юрий Павлович прослезился.

Когда Василий Петрович закончил песнопение и поздравил хозяина с праздником Рождества Христова, тот расчувствованно сказал:

– Я и не думал ваще, что вы так можете, Василий Петрович. Если бы знал… Была бы бутылка, я бы вас угостил. Но ничего нет… Правда, ваще Матильда щи сварила. Хотите, я вас холодными щами угощу?

Я тут молчавший Казаков обратился к Рослякову:

– Вася, к кому ты меня привел? Это же извозчик, а не писатель. Пойдем, я тебя отведу к настоящему писателю…

Они покинули дачу Нилина и отправились по притихшему ночному Переделкину маршрутом, который прокладывал Казаков.

Возле одной из калиток остановились.

Юрий Павлович дал знать о том, что к хозяевам пришли. Калитка отворилась, и они подошли к дому, где на пороге их встретил хозяин.

– Здравствуйте, Валентин Петрович! – поприветствовал Катаева Юрий Павлович.

– А, Юрочка! Заходите, заходите. Очень рад, что и вы и Василий Петрович навестили меня в рождественскую ночь. Вот тут тапочки возьмите. И проходите в столовую. А я вам организую угощение. Вот уж, право, не ожидал…

Валентин Петрович прошел в столовую, скрипнула дверца серванта, зазвенел хрусталь.

Казаков повернулся к Рослякову:

– Вот это писатель! А то Нилин, Нилин! Давай побыстрее, что-то я замерз.

Сели за стол.

Катаев все еще доставал из серванта свои винные запасы, хотя на столе были уже разные коньяки, джины; портвейны, настойки, водки.

– Валентин Петрович, не забудь подать фужеры, – оказал Казаков. И когда хозяин подал фужеры, Юрии Павлович предложил:

– Давай, Вася, вот этого попробуем!

– Ну что ты, неудобно без хозяина-то.

– Давай. А он присоединится.

Выпили.

Казаков взял другую бутылку:

– Теперь давай этого нектара попробуем. Ну, будь здоров!

К столу подошел Валентин Петрович, сел, налил себе маленькую рюмочку коньяку и тихо произнес:

– Позвольте мне сказать.

Казаков тут же откликнулся:

– Давай, Валентин Петрович. Только покороче.

– Мне на самом деле очень приятно, что в эту традиционную русскую ночь вы навестили меня и разделяли со мной праздник Рождества. Я с уважением отношусь к вам, Василий Петрович, и к вам, Юрий Павлович. В эту ночь принято просить прощения. И потому простите меня, Юрий Павлович, что я, будучи ж свое время редактором «Юности», не печатал вас. Я считал вас эпигоном Тургенева, Бунина…

Казаков вскинулся:

– Но ведь и вы, Валентин Петрович, не писатель, а говно.

Он поднял фужер и повернулся к Рослякову:

– Давай, Вася!

Так продолжалось довольно долго.

«Я глянул на часы, – вспоминал Василий Петрович, – а уже почти три часа ночи».

Облокотившись на спинку стула, за столом спал хозяин. Хмель валил уже и Василия Петровича… И только Юра, пожалуй, на автомате брался за очередную бутылку и приглашал:

– Давай, Вася!..

Пора было кончать это сидение.

И Росляков рявкнул:

– Юра! Хватит!

Тот вздрогнул.

Валентин Петрович проснулся.

Поблагодарив хозяина, Василий Петрович решительно сказал:

– Все, Юра! Уходим! Надо человеку дать отдых.

Юрий Павлович расслабился и, обведя стол рукой, жалобно спросил:

– А это?