Текст книги "История советской литературы. Воспоминания современника"

Автор книги: Борис Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Борис Леонов
История советской литературы. Воспоминания современника

Объяснительная записка

Было это давно.

В одном из армейских клубов проходила встреча воинов с писателями.

Выступал на ней и Павел Ильич Федоров – автор известного в свое время романа «Генерал Доватор», в котором он рассказывал о прославленном командире кавалерийского корпуса. Под его командованием Федоров служил командиром конного взвода разведки.

Отвечая на вопрос, как он стал писателем, Павел Ильич сказал:

– Когда был юношей, мне казалось, что писатель – это существо волшебное, если хотите, божественное. А когда после тяжелого ранения оказался перед выбором, как жить дальше с пользой для Родины, решил взяться за перо. А уж когда взялся за перо, понял, что писатель…

Кто-то из собратьев по перу тут же продолжил:

– Тоже человек.

Зал оценил шутку.

И с этого момента встреча стала более доверительной, более теплой.

Тогда-то и подумалось: а сколько всяких таких казусов, розыгрышей, баек живет в писательской среде, являясь пока как бы не невостребованным фольклором?! А между тем в каждом из подобных случаев, эпизодов просвечивается доброе начало в тех, кого нередко не только Федоров, но и мы с вами считала если не небожителями, то уж во всяком случае некими затворниками, скрытыми от людских глаз. А им оказывается ничто человеческое не чуждо: потому-то они и шутят, и подначивают друг друга и присочиняют про себя и про других.

Вот тут-то и родилась мысль не только поведать об уже известных мне байках из жизни писателей, но и продолжить целенаправленно собирать их: ведь они могут быть интересными для многих. Больше того, продолжал я свои размышления, на их основе можно написать своеобразную историю литературы. Неофициальную, не академическую, а как бы для личного пользования. А для этого ту или иную байку, тот или иной забавный случай, происшедший с каким-нибудь писателем, «загрузить» известными или неизвестными, но жизненными фактами из его биографии, так или иначе увязать имя писателя с временем, в котором он жил и работал, с литературным процессом, в котором он участвовал.

Вспомнились и студенческие годы, когда профессора, читавшие нам лекции по русской классике, нередко включали в них рассказы о «приключениях» в жизни классиков. И эти самые «приключения» как бы снимали с облика гения елейный глянец, делали его в чем-то простым, близким тебе человеком.

По прошествии многих лет у меня набралось изрядное количество баек, историй, случаев из жизни классиков и современников, которыми, решил я, вполне можно поделиться с читателями.

Готовя рукопись, я не изобретал никакого композиционного хода в ее построении, не располагал истории эти в хронологическом или тематическом порядке. Просто каждая байка, только что услышанная, являлась под следующим номером в рукописи. Поэтому работа моя не претендует ни на хронологическую точность, ни на жизненную достоверность, правда, за исключением тех сведений из биографий писателей, которые я сообщаю в представлении каждого.

Многие «герои» моей «истории литературы» не вошли в учебники и учебные пособия, хотя, может быть, и заслуживали того. Но ведь учебник – не библиотечный каталог. И потому явившись в качестве персонажей истории для личного пользования, они расширят наше представление о богатстве литературной жизни минувших десятилетий, а то и столетий.

Вот собственно и все. А дальше – обещанные рассказы…

1

В Ростове-на-Дону проходило региональное совещание партийных и советских руководителей по проблемам развития сельского хозяйства. Значимость мероприятия подчеркивалась участием в нем Подгорного Николая Викторовича, который в то время был Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Местное руководство тоже отметило важность совещания приглашением в президиум своего знатного земляка – Михаила Александровича Шолохова.

И вот слово предоставили Подгорному, который, мягко говоря, не отличался особой деликатностью. Он без обиняков обрушился с критикой в адрес руководителей тех районов, в которых, по его мнению, из рук вон слабо выполняли директивы ЦК по развитию сельского хозяйства.

Войдя в критический раж, неожиданно повернулся к Шолохову:

– Кстати, товарищ Шолохов. Дела плохи не только на селе, но и в литературном хозяйстве. Нет среди вас, писателей, Горького, и нет порядка…

Шолохов не остался в долгу и тут же отозвался:

– Ну и вы, Николай Викторович, не обижайтесь. Среди вас в руководстве нет Ленина, потому и дела в стране в очень большом непорядке. Я слышал, что вы, как бывший директор пищевого института, хорошо готовили рыбную уху. Вот и совершенствуйте свое мастерство, а мы уж в литературе сами разберемся…

В зале наступила мертвая тишина.

Подгорному стало плохо. Когда его привели в чувство, Шолохов заметил, обращаясь к залу:

– Вот видите, дорогие товарищи, чуточку правды сказал представителю руководства страны, ему сразу стало плохо. А если по существу говорить обо всех ошибках в руководстве, то не дай Бог он еще умрет…

2

С автором известных песен «Подмосковные вечера», «Школьный вальс», «С чего начинается Родина» и других Михаилом Львовичем Матусовским я познакомился во время одной из писательских поездок.

Скромный, интеллигентный человек, он рассказывал мне о своем детстве, о родителях, о товарищах по Литературному институту имени ни А.М.Горького, в котором особо дружил с Константином Симоновым. У них даже в год окончания института – 1939 – вышла совместная книга. Называлась она «Луганчане», то есть как бы посвящалась землякам Матусовского: ведь он был родом из Луганска. Там он окончил строительный техникум, там же начал писать стихи.

– В Москву я приехал с целым чемоданом стихов, полагая, что завалю все редакции своими сочинениями. Но уже на первых семинарах в литературном институте товарищи моя не очень-то оценили результаты моей плодотворной творческой деятельности: надавали таких подзатыльников и зуботычин, что я долго не мог прийти в себя….

Из многих его рассказов о себе особо запомнился этот…

Однажды в его комнате раздался телефонный звонок.

Женский голос сообщил: «С вами будет говорить Маршак».

Самуила Яковлевича он нередко встречал на общих выступлениях перед читателями, но близко не был знаком. И потому было неожиданно, что Маршак лично звонят ему.

– Снимаю трубку и слышу: «Дорогой мой, хочу попросить вас об одной любезности. Не в службу, а в дружбу. Сегодня у меня назначена встреча с читателями на избирательном участке. Но подводит сердце. Не могли бы вы меня выручить и выступить вместо меня?»

– Я оторопел, – продолжал Михаил Львович. – Заикаясь, ответил, готов хоть сейчас. Но вопрос в другом: согласится ли публика на такую замену?

– Не понимаю, – подал голос Маршак.

– Ну как же. Избиратели, прочитав в пригласительных билетах о встрече с Маршаком, приведут с собой детей. И что я с ними буду делать?

– Это исключено, – категорически заявил Самуил Яковлевич. – В билетах ясно указано: встреча с избирателями, а не с детьми избирателей. Я очень рад, голубчик, что вы быстро откликнулись на мою просьбу.

– В назначенный час я приехал по указанному адресу на избирательный участок. И только приоткрыл парадную дверь, понял, что был прав: подъезд был наполнен детским писком, напоминавшим птичьи базары. Молодые люди пришли на встречу с автором «Мистера Твистера» и «Человека рассеянного». Для меня это была первая встреча с подобной аудиторией.

И вот я появился на сцене. И первое, что услышал, был детский голосок: «Смотри, дядя Маршак приехал». Я тут же, наверное, напрасно отреагировал: «Ребята, я – не Маршак».

Зал оглушительно откликнулся стоном разочарования.

Тут же я поправился: «Но я тоже пишу стихи и сейчас прочту вам их».

Но зал уже не реагировал на мое предложение. Он продолжал неодобрительно шуметь, гудеть, а некоторые сорванцы даже пробовали освистать «лже-Маршака».

И как я ни пытался увлечь ребят своими смешными, как мне казалось, историями, этого сделать не удалось…

Вечером того же дня я позвонил секретарше Самуила Яковлевича, справился о его здоровье. Узнав, что ему лучше, я попросил передать Самуилу Яковлевичу, что в следующий раз охотно выполню любую его просьбу кроме одной, никогда не буду замещать Маршака.

3

Поэт Владимир Павлович Туркин рассказывал, как однажды в Доме литераторов, где он сидел за ресторанным столиком и вкушал закуску с небольшим графинчиком «Столичной», подошел к нему Павел Николаевич Шубин и попросил налить рюмочку. За это обещал поведать одну из самых интересных историй, случившихся с ним в жизни.

Но прежде, чем он расскажет эту историю, хочу в свою очередь сказать, что о самом Павле Николаевиче Шубине я услышал из уст Александра Александровича Коваленкова, который вел в Литературном институте семинар поэзии, а я работал доцентом кафедры советской литературы.

Так вот Александр Александрович вспомнил, как однажды лунной ночью, на прогулке Шубин читал:

 
… Мы в сад входили. От незримых дел
Он, словно улей, целый день гудел:
Дрались жуки, за мухой стриж летел,
Шли муравьи войной в чужой предел.
 
 
Давным давно, ветрами обнесен,
Замолк тот сад. Но памятью спасен.
Как первый вздох, как звон души сквозь сон
В моей душе не умолкает он…
 

– Прочитав эти строки, – говорил Коваленков, – Шубин пошутил: «Смотри, в лесу ни одна елка не шелохнется. Заинтересовались елки».

– Они глядят на тебя и удивляются: откуда что берется? – подхватил шутку Коваленков.

На это Шубин серьезно сказал:

– Берется от них, от земли, по которой мы с тобой топаем…

Но вернемся в ресторан Дома литераторов.

Туркин исполнил его просьбу и услышал из уст Шубина следующее. – Ты же знаешь, Володя, какое впечатление на слушателей изводят мои стихи?! Люди буквально обалдевают и потому почти не контролируют свои поступки. Точно так повела себя кают-компания на академическом судне, куда пригласили меня на встречу. Я был в ударе. Люди провозглашала тосты в мою честь. Вино, как сказано, лилось рекой, сосед наливал соседу, не забывали и меня грешного. И не помню, как все завершилось и чем все закончилось в кают-компании.

Только чувствую, что-то ласковое гладит мне щеку. Открыл глаза. Это луч солнца, проникнув через штору, оказался на моем лице. Приподнялся. И мне стало не по себе: мои слушатели спали, да так, словно были без чувств.

Я поднялся. Потихоньку выбрался на свежий воздух. Такого ясного неба не видел никогда. Солнце было горячим. Я глянул вперед по курсу и… О, ужас! Мы мчались прямо на какой-то песчаный остров, окаймленный темным лесом из пальм и кокосов. Поднимать команду нет смысла. Да и вряд ли это можно было сделать.

До слуха неожиданно долетели звуки тамтама. Я вгляделся и увидел танцующих в диких плясках туземцев с копьями и щитами.

В это время судно наше на полном ходу вонзилось, как нож в масло, в песчаный берег. Я спрыгнул на песок и пошел навстречу туземцам, которых до сих пор в ряде произведений о кругосветно-путешествующих зовут не иначе, как дикарями.

Ответственный за случившееся с командой, я решил всю меру ответственности взять на себя и испить до конца все, что выпадет на мою долю. Тем более популярность не подводила меня никогда в самых отдаленных уголках, где меня либо узнавали, либо просто знали по стихам. Но тут был остров, туземцы. Как-то все произойдет?!

Вижу: один из них, весь в перьях, с копьем и мечом двинулся мне навстречу. Не доходя по шагу каждый, мы остановились, внимательно вглядываясь друг в друга. В глазах туземца мне показалось какое-то удивление. Он, переложив копье в левую руку, протянул мне правую и, видимо, представился:

– Тамбу Ламбу.

В ответ я тоже протянул руку:

– Шубин.

Он как-то странно вздрогнул и удивленно спросил:

– Павел?!

4

– Ваще сказать, я раньше один за весь Союз писателей России работал, – откровенничал Павел Филиппович Нилин, автор известных повестей «Жестокость», «Испытательный срок», сценария к фильму «Большая жизнь». – Правда, – уточнял он, – руководил я строго. По телефону.

Приходил к себе в кабинет, вешал пиджак на стул и сразу же набирал телефон какой-нибудь периферийной организации. Представлялся: «С вами, ваще, говорит заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, члена Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, депутата Верховного Совета СССР, лауреата Сталинской премии Фадеева Александра Александровича Павло Нилин…» Но, как вы понимаете, до Павла дело не доходило. Чувствовал, что на том конце провода уже стояли и требовали необходимых указаний и приказаний.

Однажды так руковожу, а дверь в кабинете была приоткрытой. Смотрю – в дверях Фадеев. Я тут же в трубку:

– Ваще, я вам потом перезвоню.

Обращаюсь к Фадееву:

– Александр Александрович, проходите.

– Позвольте? – спросил он, входя и застегивая пиджак.

– Конечно, конечно… А в чем дело, что вы, Александр Александрович?!

– Да понимаете, Павел Филиппович, как услышал вашу должность, сразу оробел…

5

Не то в 1969, не то в 1970 году в канун Нового года позвонили мне из Бюро пропаганды художественной литературы и попросили принять участие в творческом вечере писателя Михаила Семеновича Бубеннова. Мне предлагалось вести этот вечер и сказать вступительное слово о самом писателе и его романах «Белая береза», «Орлиная степь» и «Стремнина». Вечер должен был состояться в клубе табачной фабрики «Ява».

Там-то и познакомился с писателем, роман которого «Белая береза» вошел в 1940-х годах в число моих любимых книг, среди которых были «Два капитана» В.Каверина, «Повесть о настоящем человеке» Б.Полевого, «Порт-Артур» Н.Степанова, «Строговы» Г.Маркова, «В окопах Сталинграда» В.Некрасова, «Честь смолоду» А. Первенцева.

После удачно прошедшего вечера вместе пошли к метро. По пути разговорились. И я, пользуясь доверительной атмосферой общения, спросил у Бубеннова про Тихона Захаровича Семушкина, главной книгой которого явился роман «Алитет уходит в горы», в котором он поведал о жизни чукчей, зная ее не понаслышке, а проведя в этом краю многие годы жизни учителем. Там, на Чукотке, он занимался собиранием фольклора, обрядовых форм, характерных особенностей древней этнической культуры. И там же он наблюдал, как в жизнь этого народа входила социальная новизна, которая пришла на эту землю вместе с октябрьской революцией.

Михаил Семенович подтвердил, что он хорошо знал Тихона Захаровича. И тогда я решился спросить: а правда ли то, что рассказывают о них в писательских кругах.

– И что же рассказывают? – поинтересовался Бубеннов.

Я поведал ему услышанное.

Когда оба получили Сталинские премии – Семушкин за «Алитета», а Бубеннов за первую книгу романа «Белая береза», решили как следует отметить это событие. Зафрахтовали пароход и отправились с цыганами, оркестром и фейерверком вниз по Волге.

Днем, когда корабль шел, отдыхали. А вечером приставали к какой-нибудь пристани и начиналось пиршество, на которое сбегались жители прибрежных деревень. На дворе был август, шла уборочная страда. А люди бросали трактора, комбайны, жатки и мчались к писательскому пароходу, проводили тут всю ночь и на следующий день у них не было сил выйти в поле. До работы ли тут после фейерверка, плясок и песен?!

Местные власти стали возмущаться.

Сообщили Сталину, что московские писатели срывают уборочную. Вождь повелел снять их с парохода, доставить в Москву и на заседании секретариата Союза писателей разобраться с разгулявшимися лауреатами.

Так и поступили.

В Саратове сняли их с парохода и на поезде отправили в Москву.

Семушкина с вокзала увезли в госпиталь, а Бубеннова – на секретариат.

– Ну что вы там, как разгулявшиеся купчики, затеяли? – спросил Фадеев.

Бубеннов угрюмо молчал.

– А что бы сказал Алексей Максимович Горький, если бы узнал про ваш кутеж? – вскочил Федор Гладков и покрутил пальцем возле лица Бубеннова.

Разговор явно не получался.

– Что бы сказал Алексей Максимович, – снова вскочил Гладков.

Но его остановил грозный рык Бубеннова:

– Ну хватит, Федор Васильевич! Надели пиджак Горького, а рукава-то длинны.

Все засмеялись, а Фадеев махнул рукой:

– Ну ладно. Все ясно. Разобрались и указали товарищам…

Выслушав мой рассказ, Бубеннов заметил:

Напридумают же… Но интересно!

6

Рассказывал Валерий Павлович Друзин. Он возглавлял кафедру советской литературы в Литературном институте, куда я прошел по конкурсу на должность доцента. Он вообще-то был фигурой значимой. В свое время его назначили на должность главного редактора журнала «Звезда». Это случилось после известного постановления ЦК партии 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград», когда были подвержены остракизму Анна Ахматова и Михаил Зощенко.

В конце пятидесятых годов, когда формировался Союз писателей России Леонид Сергеевич Соболев пригласил его в первые заместители Председателя Союза, коим стал сам. А вскоре Всеволод Кочетов, став главным редактором «Литературной газеты», вспомнил про своего шефа по «Звезде», где сам работал заведующим отделом прозы, и сделал Валерия Павловича своим первым заместителем.

Так вот Валерий Павлович рассказывал, как однажды группа молодых иркутских поэтов, в которую он входил, приехала на выступление перед рабочими одного предприятия.

Прежде чем выйти на сцену, к профработнику предприятия, который должен был представлять поэтов, обратился Джэк Алтаузен.

– Вы только не перепутайте мою фамилию, – сказал он. – Часто путают. Так и объявляйте: выступает известный поэт Джэк Алтаузен.

Потом опять предупредил профработника. И еще раз.

– Не волнуйтесь. Так и объявлю.

– Не забудьте: Джэк Алтаузен, Джэк Алтаузен…

А потом отправились на встречу с рабочими.

Поприветствовав от лица всех собравшихся дорогих гостей, профработник объявил:

– А сейчас, товарищи, выступит известный поэт Джэк… Шимпанзе…

7

На даче у Веры Михайловны Инбер, автора известной поэмы «Пулковский меридиан» и ленинградского дневника «Почти три года», трудилась бригада строителей: делали ремонт дома.

И вот в обеденный перерыв они вышли на переделкинскую улицу.

Кто-то из прогуливавшихся писателей спросил:

– Ребята, ну как Вера Инбер?

Пожилой рабочий ответил:

– Сам-то Веринбер ничего, но жена у него – мегера…

8

Однажды Ярослав Васильевич Смеляков, которого многие знают по стихам «Красивая девушка Лида», «Когда заболею, к врачам обращаться не стану» и многим другим, председательствовал на Пленуме Московской писательской организации.

Открывая пленум, он сказал:

– За последние годы мы потеряли наших товарищей по поэтическому цеху…

Перечисляя ушедших из жизни поэтов—москвичей, он назвал имя Сергея Сергеевича Наровчатова.

Вдруг из зала послышалось:

– Так я же вот он… Я живой.

Глянув в зал, Смеляков спокойно произнес:

– Да какой ты живой?! Прошу почтить память…

9

Парторг МГК при Московской писательской Организации Аркадий Васильев, написавший в свое время роман «В час дня, ваше превосходительство», выступал перед собранием Писателей и выкладывал негативные примеры поведения коллег за рубежом.

В частности, он сказал:

– Вот поэт Рудольф Бершадский, будучи в Конго, продал банку черной икры за двадцать долларов. Какой тут возникает вопрос?

Кто-то из зала крикнул:

– Где он икру достал?..

10

Писатель Василий Петрович Росляков, перу которого принадлежит одна из искренних повестей о минувшей войне «Один из нас», пригласил на заседание секции прозы московских писателей, которую он тогда возглавлял, Георгия Мокеевича Маркова, чтобы тот поделился своими размышлениями о жизни и литературе. Не как первый секретарь Союза писателей страны, а как автор известных романов «Строговы», «Соль земли», «Сибирь».

В разговоре Георгий Мокеевич вспомнил о том, что у него в Сибири остался в живых дядя Вася. Приезжая на родину, он непременно встречается с ним. И нынче тоже повстречался с дядей Васей. Выпили по рюмке. И вдруг дядя Вася спросил племянника:

– Георгий, в Москве-то на охоту ходишь?

– Да какая там охота… Времени нет.

– Ну, может, на рыбалку ходишь?

– И на рыбалку не хожу, дядя Вася.

– Ну хоть в лес-то ходишь?

– И в лес не хожу. Дядя Вася помолчал и сказал:

– Ты гляди, Георгий, в Москве-то одичашь…

11

Автор поэмы «Зоя» Маргарита Иосифовна Алигер вспомнила про случай из жизни Маршака. Проводив семью в эвакуацию, он добился разрешения оставить при себе домработницу Розалию Ивановну. Она была немкой. А всех немцев по известным причинам из Москвы, к которой приближался враг, выселили. Власти пошли на встречу Маршаку поскольку он был одним из ведущих авторов «Окон ТАСС».

Но Маршак и в этих условиях оказался Маршаком. Когда во время очередной воздушной тревоги он находился дома, то непременно подходил к двери комнаты Розалии Ивановны, стучался в нее и говорил: «Розалия Ивановна, ваши прилетели!»