Текст книги "Я смотрю хоккей"

Автор книги: Борис Майоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

К нашим нитяным мячам и самодельным клюшкам судьба чаще всего была менее милостива, когда они попадали в руки соседей. Но мы не унывали: делали новые и продолжали резаться в хоккей под окнами соседей, заставляя их дрожать за свои стекла тем больше, чем более сильный мороз стоял на дворе. Их опасения были отнюдь не беспочвенны. Изредка твердый, как камень, мяч угождал в цель. А однажды роковой удар нанес я, причем по собственному окну…

Надо сказать, что хоккей и коньки были в ту пору для нас совершенно разными, независимыми друг от друга увлечениями. В Сокольники мы ходили без клюшек, во двор – без коньков. Никаких даже минимальных навыков игры оба эти занятия дать не могли. А первые настоящие коньки с ботинками отец купил нам, когда мы были уже взрослыми 13-летними парнями.

Фактически только теперь и началось наше относительно близкое знакомство с хоккеем, да и то с хоккеем с мячом. А в секцию, разумеется в «Спартак», мы попали еще год спустя. Осенью наш приятель Борис Горелик уговорил пойти с ним к тренеру на переговоры. Мы долго упирались, боясь нарваться на отказ. И мы его едва не получили. Борису пришлось долго уговаривать тренера, известного в довоенные годы спартаковского футболиста Владимира Александровича Степанова. Тренера можно было понять: ему предлагали кота в мешке – льда еще не было, и проверить нас «в деле» он не мог.

– Ну, а на коньках-то они ничего катаются? – спросил Степанов.

– На коньках они здорово катаются, – ответил Друг.

Это и решило нашу судьбу.

Так и началась наша хоккейная жизнь. Но она грозила в любой момент оборваться. И вообще до хоккея с шайбой дело дошло не скоро, а могло и не дойти вовсе. Сначала чуть не бросил Женька. Однажды его поставили на какой-то матч в ворота, и он надолго застрял в них. Но он хотел быть, как и я, нападающим. Просил много раз. Ему отказывали. Грозил уйти, никто не обращал внимания. И только тогда, когда тренер понял, что Женькино терпенье лопнуло и он действительно вот-вот бросит все, его перевели в нападение.

Мы взрослели и наконец достигли возраста, когда надо было расставаться с юношеской командой. А команды мастеров в «Спартаке» не было. Зато была в ЦСКА, и мы решили попроситься туда. Но Степанов ценил в нас неплохих футболистов и хотел во что бы то ни стало удержать за «Спартаком». И он уговорил нас остаться и попробовать зимой свои силы в хоккее с шайбой.

Вот когда я впервые взял в руки длинную неуклюжую клюшку и начал учиться во дворе отрывать от земли черную резиновую капризную шайбу. Я тренировался усердно и к началу сезона достиг кое-каких успехов. Но мои достижения никого особенно не интересовали. И потому я считал свое пребывание в хоккее временным и случайным, не без удовольствия готовясь при первой же возможности дезертировать в хоккей с мячом. И только попав в 1959 году в сборную молодежную команду СССР, мы с Женькой поняли, что хоккей для нас – это всерьез и надолго.

Тут я должен извиниться перед читателем за отступление от темы разговора. Но не сделать это отступление я просто не могу. Я ведь еще раза три чуть не распростился с хоккеем навсегда. И во всех этих случаях разлучником стал бы футбол. Я до сих пор не знаю, какую из этих игр люблю больше. Я и сейчас не могу отказать себе в удовольствии поиграть в футбол. А прежде он был для меня настоящей страстью. Время от времени Степанов устраивал мне смотрины. Он приглашал на матчи первой клубной команды «Спартак» с моим участием Николая Петровича Старостина и Никиту Павловича Симоняна, руководивших спартаковскими мастерами. Но я им не приглянулся. Я знал, что меня будут просматривать, волновался по этому поводу и всякий раз играл неудачно. Пробовали меня и в дублирующем составе. Симонян отметил, что способности у меня есть, но подготовлен я плохо. Только теперь, повзрослев, я понимаю, что он был прав. Я приехал на сбор футболистов, ни дня не отдохнув после хоккейного сезона, усталый, несобранный. Но тогда мне казалось, что все это пустяки, что никакая специальная подготовка мне вовсе ни к чему. Так или иначе, на тех, от кого зависело разлучить меня с хоккеем, я не производил впечатления. Однако в те же примерно годы я заработал два приза как лучший нападающий всесоюзных соревнований по футболу среди спартаковских команд и на вузовском первенстве. Так я и метался между футболом и хоккеем. Уже став бронзовым призером хоккейного первенства мира, я вдруг снова получил приглашение сыграть за футбольную команду мастеров. Я приехал на сбор, уверенный, что речь идет о команде дублеров, и был поражен, узнав, что буду играть за основной состав. После обоих матчей – с «Пахтакором» и «Кайратом» – меня очень хвалили и Старостин и Симонян. Через несколько дней «Спартак» уезжал из Москвы, кажется, в Минск. Готовился к отъезду и я. И вдруг известие: тренеров вызывали к высшему спортивному начальству, и там они получили жесточайший нагоняй за то, что я играю в футбол. Это, мол, может отразиться на моих успехах в хоккее.

Тренеры не запретили мне ехать с командой, но их энтузиазма как-то поубавилось.

– Решай сам, – сказали мне.

Я остался. На этом моя карьера в большом футболе закончилась. А когда я встречаюсь с Николаем Петровичем Старостиным, он и сейчас всякий раз со вздохом говорит:

– Обидно мне на тебя смотреть, на пропащего человека. А ведь каким футболистом мог стать!

Что ж, футболистом я не стал, но и сейчас не меньше, чем прежде, люблю эту игру. Люблю большое мягкое зеленое поле, люблю выходить на него в теплую солнечную погоду, когда на трибунах тысячи людей.

Но пора возвращаться к хоккею. Вот так, как мы с Женькой, училось играть и все мое поколение. Не мудрено, что у всех у нас большие пробелы в образовании. Новое поколение в этом отношении значительно опередило нас: стало больше хоккейных школ, появились дворовые команды. Теперь только в состязаниях клуба «Золотая шайба» для ребят из школьных и дворовых команд участвует около грех миллионов человек. Это же поистине гигантский резерв, причем резерв почти неосвоенный. У ребят нет настоящих тренеров, не хватает амуниции, тренируются очи от случая к случаю. Однако постепенно все входит в норму. Число катков, даже искусственных, растет очень быстро. Есть города, такие, как большой Новокузнецк или маленький Воскресенск, где хоккейные коробки специально для мальчишек построены чуть ли не в каждом дворе.

И потом – а это представляется мне самым главным – нашими ребятами, когда они берут в руки клюшку и отправляются на каток, движет благороднейшее из побуждений: они мечтают стать такими же храбрыми, мужественными и благородными рыцарями, как их кумиры, знаменитые хоккеисты. В Канаде дело обстоит несколько иначе. Там папа и мама приводят своего отпрыска на каток, предварительно купив ему форму с иголочки, в надежде, что мальчик со временем сумеет с помощью коньков и клюшки зарабатывать такие же баснословные гонорары и заключать такие же выгодные контракты, как Морис Ришар и Стен Микита, знаменитые канадские профессионалы. Идеал и папы и сына не сам хоккейный маэстро, а его доллары. И мальчишеской романтике в этих вполне прозаических расчетах места нет.

День десятый
STOCKHOLM

Я знал, что наши сегодня выиграют. Просто уверен был в этом. Даже в те моменты, когда все висело на волоске. Не могли не выиграть. У нас издавна есть закон, который я не могу объяснить: два раза подряд сборная плохо сыграть не может. Такого в ее истории не бывало. И к каждому в отдельности это тоже относится.

И сегодня иначе быть не могло. Это примета верная…

Кстати, о приметах. Я уж как-то мимоходом говорил, что мы, хоккеисты, народ суеверный, вроде моряков. Почему так, не знаю. Но почти у каждого есть свои приметы, и, как утверждают, верные, безошибочные.

Например, в 1963 году в Стокгольме перед матчем со шведами я забыл дома капитанскую повязку, и мы проиграли. И впоследствии все следили, чтобы я ее больше не забывал.

Однажды в Праге мы ехали на матч с Чехословакией и посадили в автобус женщину, жену какого-то приятеля Виктора Кузькина (это не только наша примета, – и у моряков она есть). Взяли женщину – и проиграли. Или вот еще примета: капитан должен появиться на поле обязательно первым, и если какой-то новичок по неведению хочет протиснуться вперед, его непременно остановят. Один считает, что дела плохи, если порвался шнурок, другой – что правую перчатку необходимо натянуть прежде левой, и т. д. Тренеры, хоть и не признаются, тоже суеверны. Захожу я перед каким-то матчем в Гренобле в автобус ехать на игру, а там женщина. Дождался Чернышева и показываю глазами в ее сторону. Он говорит тихо:

– Не беспокойся, попросим выйти.

И попросили…

Оказывается, и многие болельщики верят в приметы. Два моих приятеля-туриста поехали в Гренобле на матч Чехословакия – Швеция на городском автобусе. По ошибке проехали нужную остановку и долго возвращались к стадиону пешком. В зале был холод почти такой же, как на улице, и они просидели всю игру с поднятыми воротниками, не сказав друг другу ни слова. Матч закончился вничью: тем самым мы были спасены и в случае победы над канадцами становились чемпионами. На этот матч наши приятели ехали снова городским автобусом, хотя могли бы ехать своим, туристским. Они опять, уже нарочно, проехали свою остановку и брели назад тем же путем. И в зале, хотя уже сильно потеплело, закутались в воротники и боялись обменяться словом… Но хватит о приметах, это в шутку, вернемся к матчу.

Как только он начался, стало ясно: наши применяют прессинг. Да еще какой-то небывало жесткий. Такой, как у нас, часто применяет против сильных команд воскресенский «Химик», за что его любят укорять: дескать, сам не играет и другим не дает. Очень правильное решение. Во-первых, козырь шведов – умение быстро развивать атаку, а тут, когда все разобраны и никто не может оторваться хоть на миг от опекуна, сделать это чрезвычайно трудно. Во-вторых, и для прессинга, и для борьбы с ним надо израсходовать очень много сил. Тут уж кто кого перебегает. Мы в этом их превосходим. Значит, решить судьбу матча должен третий период, когда у них уже не останется сил. Шведы это понимают и лезут из кожи вон, чтобы добиться решающего преимущества поскорее. Но прессинг сковал их по рукам и ногам. Даже Стернеру редко удается найти хорошее продолжение атаки – его партнеры закрыты наглухо. Интересно, что борьбу со шведским капитаном и его быстрыми крайними нападающими тренеры доверили молодежной тройке. Смелое, но мудрое решение. Михайлов, Харламов и Петров играют здесь так, будто усталость для них – чувство неведомое.

Некоторое территориальное преимущество на стороне шведов. Но пробиться вплотную к воротам им не удается. Тогда они переходят на обстрел издали. Но Зингер стоит прекрасно. Тоже не может плохо сыграть дважды подряд. Молодец. Шведы все же открывают счет. Но наши быстро сравнивают. Герой – Михайлов. Он подхватил шайбу на нашей половине, промчался с ней через все поле и отдал ее Петрову как на блюдечке. «На, забивай».

После перерыва темп взвинтился до предела. Шведы бросили перчатку, наши ее приняли. К концу периода – опять ничья. Но для шведов это почти поражение, для нас – почти победа. Не должно у них остаться сил на третий период после сорока минут такой изнурительной борьбы. Однако «почти» в хоккее опасное слово. «Почти проиграли» – значит надежда еще не потеряна безвозвратно. «Почти выиграли» – это действует успокаивающе. А со шведами успокаиваться запрещается до последнего мгновения. В матче с Чехословакией они доказали, что, когда у них не остается сил, их ведет вперед воля.

Начинается третий период. Молодцы Чернышев и Тарасов! Они сумели сделать сейчас самое главное – настроили ребят в перерыве. По всему видно: все рвутся в бой. Еще минут пять шведы атакуют, а потом будто испускают дух – команда выжата как лимон. И в самом деле, их светло-желтые рубашки, взмокшие, потемневшие от пота., изжеванные, напоминают помятые лимонные корки. И тогда наши пошли вперед. Они забили решающий гол и могли забить еще. Но, во-первых, шведский вратарь Холмквист несколько раз спасал свою команду. Во-вторых, наши несколько успокоились, поскольку шведы уже не представляли опасности и доигрывали как бы по инерции. В-третьих, и наши отдали слишком много сил в этой игре, физических и нервных.

В общем, это была игра! Вроде бы можно всю ее разложить, как шахматную партию, на «е2—е4», а можно описывать стихами, как полтавскую битву. Борьба тренерских идей, борьба команд, подчиненная общему плану, и одновременно борьба каждого звена, каждого игрока, где в любой момент всякий должен сам понять, что хочет противник, перехитрить его, придумать свое решение, выполнить это решение и тут же вступать в новое единоборство, и снова думать, отгадывать, осуществлять. И никакой тренер тут тебе не придет на выручку. Тут ты сам себе тренер… Изнутри видишь матч совсем не так, как с трибуны. Когда ты на поле, игра распадается для тебя на элементы. Со скамьи запасных тоже все выглядит иначе. То ты не можешь еще выключиться из борьбы, в которой участвовал только что, то ждешь сигнала: «Смена!»– и внутренне настраиваешься.

А с трибуны я до сих пор матчей такого накала не видал. На первенствах мира либо сам в них участвуешь, либо сидишь в гостинице, сберегая нервную энергию. Дома самое интересное происходит тогда, когда «Спартак» играет с ЦСКА и я то на поле, то на скамейке. И кажется, впервые в жизни я получил возможность любоваться хоккеем во всей его неповторимой красоте. Наверное, побывать в такой роли полезно каждому хоккеисту. А то перестаешь чувствовать и понимать, что ты не просто играешь, а творишь для людей праздник, что приносишь им своей игрой радость и удовлетворение: «Вот какие мы, люди, сильные и красивые».

Наверное, в этом отношении хоккей все-таки стоит над прочими видами спорта. Недаром же у нас в стране хоккей, едва родившись, стал тягаться по популярности у зрителей с самим футболом. Это теперь хоккей можно смотреть со всеми удобствами – красивые и теплые дворцы спорта, мороженое в фойе, – да и то далеко не всюду. А я помню еще те времена, когда мы выходили на лед открытого катка где-нибудь в Омске или Новосибирске в 30-градусный мороз, а на трибуне яблоку негде было упасть. На футбол болельщик и в разгар лета не очень-то пойдет, если знает точно, что его команду ждет разгром А там и мороз никого остановить не может, хотя никакой корысти и в помине нет – обычно мы обыгрываем сибирские команды без большого труда. Просто идут как театралы на премьеру с участием любимых артистов. Стоят в очереди, мерзнут ради священной любви к искусству – они ведь не ждут, что на этот раз Яго будет разоблачен, а Отелло поверит Дездемоне.

Чем же объяснить это всеобщее поклонение хоккею? Видно, есть в нем то, что отвечает запросам людей нашего времени, людей, привыкших к стремительному темпу эпохи, требующих от зрелища беспрестанных конфликтов, остроты ощущений и в то же время яркости.

В хоккее практически нет пауз. Вам обещали час игры, и весь этот час вы будете присутствовать при зрелище, о котором в отчетах обычно пишут: «острые моменты то и дело возникали у ворот». Мяч не будет вылетать далеко на трибуны, игроки не будут подолгу примериваться, прежде чем ввести его в игру, никто не сумеет «тянуть время». В хоккее тоже есть задержки, но на это время секундомер выключен. Время игры – «чистое время».

Говорят: «Хоккей жесток, в нем все можно». Да, в хоккее можно многое. Если ты смел, грудью останови шайбу, летящую со скоростью снаряда, или стань на пути мчащегося прямо на тебя соперника – кто кого: либо он, либо ты окажешься поверженным на лед. Если ты ловок, дерзни проскочить между Сциллой и Харибдой, между жестким деревянным бортом и могучим стокилограммовым Сашей Рагулиным. Проскочил – молодец, нет – не жалуйся, что тебе больно. Но зато в отличие от других игр в хоккее действует принцип: «Чего нельзя, того нельзя». Здесь за подножку, удар исподтишка или иную грязную игру ты не отделаешься невинным штрафным в сторону своих ворот. Самая мягкая из мер наказания – твоя команда остается на поле в численном меньшинстве. Значит, в худшем случае – гол, в лучшем – изнуряющая силы оборона, потеря инициативы, предоставление противнику передышки за твой счет. Вот он какой, хоккей. Мужественный, суровый и справедливый.

Хоккей выглядел живописно всегда – освещенное поле в окружении черной ночи и черных трибун, и на нем разноцветные фигурки мчащихся, словно средневековые рыцари с пиками наперевес, хоккеистов с клюшками в руках. А теперь, когда подмостками ему служит молочно-белый искусственный лед дворцов спорта, пересеченный широкими красными и синими линиями, он стал еще красивее и в то же время доступнее, ближе. И игроки в самом деле похожи на витязей – коньки делают всех высокими, а скрытые под формой синтетические доспехи – стройными и могучими.

И еще есть одно достоинство у хоккея, которое ставит его над другими играми. Хоккей не может обмануть надежд зрителя. Вот вы идете 2 мая на Большую арену в Лужники смотреть футбольный матч между чемпионом и обладателем кубка, матч двух самых лучших команд. Вы надеетесь, что он будет интересным. Но можете ли вы за это поручиться? Ни в коем случае. Ну, а уж если одну из двух команд примерно равного класса устраивает ничья, то вы почти наверняка проскучаете на трибуне полтора часа. В хоккее вы можете не угадать победителя, но попасть на скучный матч «Спартак» – ЦСКА вы не можете. С тех пор как класс этих команд выровнялся, каждая игра между ними захватывающе интересна. Ничья может случиться в одном случае из десяти, да и то когда одна команда догонит другую в самом конце. Впечатлений от такой ничьей побольше, чем от любой победы.

Команд вот только хороших у нас маловато, силы чаще всего не равны. Но еще три, еще пять лет, и хороших команд станет больше. Иначе и быть не может. Лосмотрите, где появляются почти готовые игроки для сборной – в Новокузнецке, Усть-Каменогорске, Кирово-Чепецке. Это безошибочная примета того, что вот-вот станет у нас больше команд, хороших и разных. Значит, будущее за нами!

День одиннадцатый
STOCKHOLM

С утра отправился на пароход. После такой победы, как вчера, приятно увидеть всех и поговорить о хоккее. Здесь несколько наших ведущих тренеров. Все хвалят команду так же горячо, как ругали ее накануне матча с американцами. Потом разговор перекинулся на наш внутренний чемпионат. Так уж, видно, устроены хоккейные тренеры – ни о чем, кроме своего дела, ни думать, ни говорить долго не могут. Недавно я перечитывал «Одноэтажную Америку» и наткнулся на один абзац, который даже подчеркнул карандашом. Ильф и Петров приехали в Ныо-Йорк и собирались в путешествие по стране. Но им нужен был спутник-американец. Они искали и никак не могли найти подходящего. И вот они пишут:

«Таким образом, нам требовалось идеальное существо, роза без шипов, ангел без крыльев, нам нужен был какой-то сложный гибрид: гидо-шоферо-переводчико-бессребреник. Тут бы сам Мичурин опустил руки».

Когда я думаю о том, что это за профессия – хоккейный тренер, и какими качествами должен обладать человек, взваливший на себя груз работы в команде мастеров, мне только остается развести руками. Если бы надо было придумать слово вроде того, которым Ильф и Петров охарактеризовали своего будущего спутника, то это слово заняло бы целую страницу. И то, уверен, какая-то необходимая составная часть оказалась бы забыта. Мы, хоккеисты, ведь рассуждаем как: «Вот бы к уравновешенности Чернышева, да горячность Тарасова, да талант возиться с мальчишками Эпштейна, да железную волю Пучкова, да умение проникать в человеческие характеры Богинова, да понимание игры Боброва, да…» Тут уж действительно никакой Мичурин не поможет.

Тренер должен обладать качествами, порой взаимоисключающими друг друга. Он должен быть:

педагогом, что понятно само собой, и администратором, поскольку без хороших полей, без базы для тренировок, без полноценного инвентаря, без создания бытовых условий для игроков весь его педагогический талант пойдет насмарку;

человеком твердого характера, чтобы навести порядок в команде, где собралось два десятка разных людей, и в то же время мягкого характера, чтобы, если надо, сделать исключение для каждого из этих людей, а еще и гибкого характера, чтобы не оттолкнуть от команды меценатов с их добрыми делами, и оградить команду от их вредного вмешательства в ее жизнь;

семьянином, чтобы понимать нужды игроков, многие из которых имеют жен и детей, и уметь забывать о своей семье, поскольку для тренера такие понятия, как выходной день, нормированное рабочее время, отпуск и еще многое, что необходимо для нормальной семейной жизни, носят очень условный характер;

оратором, обладающим достаточной эрудицией и красноречием, чтобы донести свои идеи и до тех, кто сам много читал, видел, знает, и до тех, кто учился давно и мало, а книгу и вовсе не брал в руки никогда;

человеком азартным и увлекающимся, чтобы увлечь своим пылом других, и бесстрастным, чтобы трезво оценивать обстановку на поле в самых головоломных и головокружительных ситуациях;

фантазером и прожектером, иначе его команда обречена на застой, и скептиком, чтобы не переоценивать свои возможности…

Осенью 1967 года я несколько недель исполнял обязанности тренера «Спартака». Потом меня сменил брат. Мы даже не представляли себе, до чего тяжела шапка хоккейного Мономаха. Поработав, мы поняли не только то, насколько сложна эта профессия, но и то, что тренировать людей, с которыми ты вместе играешь или играл еще недавно, вообще невозможно. Тут нужны совсем иные отношения.

Во время сборов в Алуште один из хоккеистов, человек взрослый и заслуженный, опоздал к отбою, да еще пришел, мягко выражаясь, в нетрезвом виде. Все следующее утро я готовился к разговору с ним, мысленно произносил суровые и обидные слова, которые скажу ему, обдумывал меру наказания, которую определю за этот серьезный проступок. А он явился и, не дожидаясь моей тирады, сам сказал всего два слова:

– Извини, Боб… – Помолчал немного и добавил: – Больше не буду.

На этом наш разговор закончился. Тогда я понял, что мне не создать той грани, которой не было и не могло быть между нами все эти годы. И я вынужден был признать свою капитуляцию.

Потом в 1969 году меня назначили старшим тренером «Спартака», и все же пройдут, наверное, годы, когда я наконец получу право называть себя настоящим тренером.

Большой тренер – обязательно личность, человек яркий и самобытный. Он строит команду как бы по своему образу и подобию. Серый, неяркий человек и команду такую же создаст. А если придет в яркую, интересную команду, то следа в ней не оставит.

Я уже не раз в этой книге говорил о Чернышеве и Тарасове. Вам знакомы команды ЦСКА и «Динамо». И на ту и на другую наложила огромный отпечаток личность их тренеров.

ЦСКА – это команда-лаборатория. В ней вечно что-то ищут, что-то пробуют. В ней родился поточный метод тренировок, тактика «пять в обороне – пять в наступлении», система с шестью защитниками, в ней прошла испытание новая для хоккея фигура хавбека.

У меня много друзей в ЦСКА. В большинстве своем это люди спокойные и уравновешенные. Но на играх и тренировках они так же неистовы, как их тренер.

«Динамо» сильно своей организованностью и аккуратностью. Они могут сыграть плохо или хорошо, но от намеченного перед матчем плана не отойдут. И еще. Лучшие из нынешних звеньев «Динамо» по манере игры больше похожи на своих одноклубников 50-х годов, чем на сверстников из других команд. И тут личность тренера и лицо команды – как два родных брата.

Николай Семенович Эпштейн работает в маленьком подмосковном городке Воскресенске. Его «Химику» трудно тягаться с московскими командами – 80 тысяч жителей, выбор не тот, Но он оптимист. Он верит, что его игроки – самые талантливые, самые перспективные, самые понятливые, короче, самые лучшие па свете. О каждой своей новой находке – каком-нибудь 16-летнем шкете, в котором и росту, как говорится, «метр с кепкой», – он рассказывает как о будущем Боброве:

– Игрочище! Все умеет! А голова какая! Посильнее Сашки Раі улина будет защитник (Рагулин – тоже его воспитанник).

И он заражает этих мальчишек своей верой в их силы и возможности. И они никогда не робеют на площадке ни перед какими авторитетами. И они нередко отнимают очки и у нас, и у ЦСКА, и у «Динамо». И они почти никогда не опускаются в итоговой таблице ниже четвертого места, оставляя за собой команды миллионных городов, и уже дважды занимали третью ступень пьедестала почета, оттеснив с нее московское «Динамо».

Ленинградскую команду СКА тренирует Николай Георгиевич Пучков. Для меня он идеал спортсмена, да и человека тоже. Мы с ним дружим, мы на «ты», мы вместе играли в сборной, он был моим противником, как вратарь ЦСКА, и вместе с тем он для меня легенда. Его фанатизм, его самоотреченность, его бескорыстная, поистине рыцарская страсть к хоккею, его неутолимая жажда к самосовершенствованию – все это вместе взятое делает в моих глазах Пучкова человеком, которому и подражать-то невозможно, настолько он выше всех нас, грешных.

…Однажды мы с ним случайно встретились перед матчем на Кубок СССР. «Спартак» принимал ленинградцев в Серебряном бору. Мы оба спешили. Предматчевых забот, как всегда, полно. На улице вовсю лил щедрый апрельский дождь. Он что-то сказал мне по поводу предстоящей игры, я ответил. И… мы распрощались только через два часа, промокшие до нитки. Мы и не заметили за разговором, как эти часы промчались. Мы так увлеклись, что забыли о дожде. За эти два часа мы даже не тронулись с того места, где повстречались, и только подняли воротники пальто. Когда мы расстались, я подумал, что такое может случиться лишь с самим Пучковым и тем человеком, который оказался его – именно его, не кого-нибудь другого – собеседником.

Я ни у кого не видал такого отношения к своей игре и тренировкам, как у него. Он считал, что не бывает таких бросков, которые вратарь не мог бы парировать. В каждой пропущенной шайбе он винил только себя и, пропустив гол, мучился, анализировал свои действия, анатомировал ошибку. А потом на тренировках изводил себя и партнеров поисками решения задачи, которую не мог решить во время матча В тренировках время «от и до» для него не существовало. Да и летом, когда все прощались с хоккеем до нового сезона и разъезжались отдыхать, он оставался в Москве, чтобы тренироваться на асфальте.

Я был у него дома и видел его записи. Там досье едва ли не на всех известных нападающих, их любимые точки обстрела ворот, уязвимые места, достоинства. Там же описание игры лучших канадских вратарей, которых довелось видеть Пучкову. Он показывал мне канадские книги о хоккее вообще и об игре вратаря в частности. О/казывается, за границей, пока мы носились по магазинам в поисках красивых рубашек для себя и кофт для жен, он искал эти самые книги, тратя на них все деньги. А чтобы читать их, он изучил английский.

Он стал тренером СКА, учась на дневном отделении Ленинградского института физкультуры. Причем его спортивная и общая эрудиция оказались настолько значительны, что четырехлетний курс наук он прошел года за полтора и получил диплом с отличием.

Прежде мне казалось, что призвание Пучкова – место в хоккейных воротах. Теперь я думаю, что у этого человека два призвания. Второе, не менее яркое, – быть тренером. А может, дело вовсе и не в призвании? Если человек умеет трудиться с такой страстью, если способен отдать тому, за что взялся, всю душу, он найдет призвание во всем.

Наверное, интересно играть в команде, которую тренирует Николай Пучков. Но, уверен, и очень трудно. Ведь те требования, которые некогда вратарь Пучков предъявлял только к себе, теперь он предъявляет к каждому из своих питомцев. Конечно, невозможно собрать в одной команде одного, даже очень большого, города два с половиной десятка Пучковых. Но когда мы встречаемся со СКА, я явственно различаю в этой команде черты характера ее тренера: железную внутреннюю дисциплину, умение независимо от счета бороться до последнего свистка, суровую требовательность каждого игрока к себе и друг к другу, стойкость перед неудачами. СКА – команда, не уважать которую нельзя.

«Спартаку» везло с тренерами меньше, чем ЦСКА, «Динамо», ленинградскому СКА или «Химику». У нас тоже, правда, были очень интересные и яркие тренеры, много сделавшие для команды, но по разным причинам, порою от них не зависящим, они уходили от нас после двух-трех лет работы.

Первым моим тренером в команде мастеров был А. Сеглин. Ему, так сказать, с рук на руки передал меня В. А. Степанов, много лет проработавший с детскими командами «Спартака». Собственно, я застал уже конец тренерской деятельности Сеглина. Я, как вы уже знаете, был совсем еще мальчишка, в хоккее с шайбой совсем новичок. Узнав, что я не просто на «вы» с шайбой, а вообще видел ее только издали, он велел мне познакомиться с ней поближе, учиться водить и бросать. В этом и заключалась его работа со мной. Как я овладеваю новой игрой, он, по-моему, и не знал. Вообще, его эпоха – эпоха спокойной и малоинтересной жизни команды. Играла она ни шатко ни валко, да иного от нее и не требовали. В ней тихо заканчивали свою не очень бурную хоккейную карьеру полтора десятка стареющих игроков. Они были достаточно опытны, чтобы не дать команде скатиться на дно турнирной таблицы, но недостаточно сильны и честолюбивы, чтобы вытащить ее хотя бы в первую десятку. А когда спартаковскому руководству надоело мириться с этим серым существованием и оно решило вывести свою команду в число лидеров хоккея, Сеглина сменили.

На его место пришел Александр Иванович Игумнов, спартаковец с довоенным стажем, один из родоначальников хоккея у нас в стране. По существу, лишь при нем я почувствовал как следует, что игра в команде мастеров – дело серьезное. Он навел в команде порядок. Он строго спрашивал за опоздания на тренировки и нерадивость. Он немилосердно наказывал нарушителей режима. Он отчислил наиболее «пожилых» (я беру эти слова в кавычки потому, что в спорте понятия о молодости и старости очень условны и своеобразны) и бесперспективных, взяв большую группу молодых и способных хоккеистов, которых тренировал еще недавно в молодежной команде. Среди них был и Вячеслав Старшинов. Помню, в ответ на недовольное наше ворчание по поводу нового партнера, который поначалу нам активно не понравился, Игумнов уверенно сказал:

– Поверьте моему слову, этот парень через несколько лет станет центральным нападающим сборной.