Текст книги "Шкаф (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

     Сквозняк тоже не обходил стороной «деревянный парус», шевелил порой. В общем, все старались, чтобы наша героиня не скучала и училась посылать их мысленно подальше. Не реагировала на провокации.

     Несколько раз она вспоминала, отводила плечи назад и выпячивала грудку, быстро ладошками обегала свои формы – от бюста через талию до ягодиц, упакованных в юбочку. Нормально, старушка, только бы научиться выставляться не когда вспомнишь, а постоянно. Даже когда стоишь на табурете, а на него приходилось вставать, ведь внизу она всё уже вымыла несколько раз, остался верх. Что ж, это даже пикантно – в мини на табурете. По-моему, табурет равносилен укороту подола на ладонь целую, так же всё обнажает. А я не боюсь!

     Не боялась и упасть, хотя шкаф был великоват, на полу можно было растянуться во весь рост. Впрочем, однажды, слезая с табурета, запуталась бёдрами в юбке и чуть не упала. Не нагрохотать бы, а то подбежит Прасковья Анисимовна, заохает. Лучше подвернуть юбочку прямо до пояса… туго как идёт… вот получилось. Теперь ноги свободны, как у гимнастки. Интересно, здесь на физре гимнастика женская есть?

     А отворачивать ли, взобравшись? Нет, пожалуй, здесь нет глаз, вот слезу, тогда и приведу себя в порядок. А то больно уж через ягодицы туго идёт, не наворочаешься. К тому же приходилось часто слазить, макать тряпку в ведро. Ладно, потренируюсь в бесстыжести и так – с завёрнутой к поясу юбкой, трусами навыпуск. Вон как они белеют в полутьме, а выйди я на свет божий, окажется – несвежие.

     Ева мурлыкала, напевала себе под нос и совсем уже приучилась не обращать внимание на скрип дверцы. И вообще на внешние звуки.

     На душе у неё было особенно хорошо. Она наконец-таки обрела в этом чужом городе своё убежище, где можно быть самой собой, не оглядываясь на других, не опасаясь услышать насмешку – и при всём том быть одетой модно, как на людях ещё не решалась показаться.

     Иной раз на табуретке принимала, дурачась, позу статуи на пьедестале. Жаль, темно, и на мобильник снять некому. Тем увереннее поза. Фотомодель, да и только!

     И вот после того, как в голове мелькнуло слово «фотомодель», наша героиня не просто перестала пугаться всяких звуков – она их, не поверите, полюбила. Даже ассоциации появились. Плеск тряпки в лоханке с водой – это морские волны, скрип двери – это паруса, крик воробьёв, голубей за окном – чайки морские, Прасковья Анисимовна бубнит что-то у себя – это ругается старый боцман. Морской корабль, не иначе. А кто она? Нет, не юнга, не вперёдсмотрящая, это слишком уж до-детски, по-девочкиному, после «фотомодели» не рулит. Ага, поняла, она – статуя прекрасной девушки, которую в былые времена принято было крепить впереди корабля, как его лицо, что ли. Вот она кто!

     Правда, прекрасная статуя плохо вяжется с грязной и мокрой работой в полутьме, но это ничего. Настоящие статуи «работали» лицом корабля, а у меня это впереди, лицом своим очаровывать. Я – тренирующаяся в полутьме статуя, вот так!

     И даже песенки морские стала напевать, но больше «ля-ля», чем слов запомненных.

     В том, что вскоре произошло, виноваты конечно, грузовики. Прасковью Анисимовну винить нельзя – у неё законный обед, да и знала она, что студентка в шкафу в приличном виде стоИт, предупреждать, стало быть, ни о чём не надо. А вот грузовики, они тяжёлые, и когда проезжают мимо здания, всё дрожит и звенит, а пол шкафа колеблется. Особенно хорошо это чувствовалось стоя на табуретке, на грани полёта с неё. Да нет, ничего, не слечу, это волны корабль качают.

     Ева напевала себе под нос, когда качнулась табуретка и скрипнула дверь. «Шторм», – фантазией мелькнуло в голове. – «Ага, и потемнело небо. Ага, и гром вот… Что-о? Блин!»

     Это же замок защёлкнулся! Замок на дверце шкафа. А она так благодушно – гром, шторм. Вот тебе и гром!

     Темнота в шкафу наступила полная. Может, и были где щёлки какие, но к светику из них глазам ещё привыкнуть надо. А пока – тьма!

     Если бы не стена, которую она тёрла, Ева, наверное, свалилась бы с табуретки. Или, по крайней мере, закачалась на ней ходуном. Всё-таки вестибулярный аппарат не очень, не морской. А так, опираясь на стену, ничего.

     Секунда, другая… Дверь не открывалась. И вправду, замок.

     – Прасковья-а Анисимовна-а-а! – позвала девушка приглушённым голосом, боясь повернуться на табуретке в сторону двери, тогда рука от стены уйдёт.

     Нет ответа. Вообще, тихо, только слышно, как стукает сердце. А ещё бы ему не стукать, она же слышала рассказы о запершихся в холодильниках и задохнувшихся там. Главное, изнутри не откроешь, если защёлкнулось. Мужики вон пасовали, правда, там замки прочнее, на холодильниках, а тут столетний износившийся шкаф, но всё равно.

     Очень осторожно, цепляясь руками за стенку (тряпку бросила), Ева присела на корточки, взялась за сиденье табуретки и, одна нога за другой, слезла с неё. Ф-фух, не грохнулась, а могла бы.

     Развернулась, скользя рукой по стене. Не схватить бы занозу! Ага, вот угол, вот пошла лицевая сторона, вот косяк неподвижной створки. Вот, и фанерная створка, ух, какая широкая! Вот серединный косяк и где-то тут замок. Изнутри, конечно, ручка не предусмотрена. Замок нащупывать не стала, просто надавали на створку.

     – Прасковья-а Анисимовна-на-а!

     Створка чуть дрогнула, фанерная она, но не девичьим ручкам выламывать. Да, заперто, и надёжно.

     – Э-эй, кто-о та-ам?!

     Это показалось, что за дверью кто-то дышит. Нет, не отзывается. Ева нащупала замок, и тут до неё дошло – он же не пружинный, столетний он, и защёлкнуться просто так не мог.

     Подумать, что её заперли здесь намеренно, провернув ключ в замке, девушка не успела. Дрогнул под ногами пол, дыхание, которой вроде бы было по ту сторону двери, оказалось под ухом, и голову обхватили две ладони – одна запечатала рот, другая держала затылок.

     Сердце ухнуло вниз так, как оно ни разу ещё не ухало. В ушах зазвенело слово, слышанное от абитуриентки, сдававшей экзамен перед нею: «приплыли!» Спёрло дыхание, живот будто сжался в пупок и быстро вернулся в прежнее положение. Это короткое время сфинктеры были предоставлены самим себе и, как правило, шалили.

     Руки метнулись на живот – помочь зажаться, проверить, не того ли я. Тьфу, а тут трусы, юбка-то на пояс навёрнута. Сухие трусы. Ур-ра! Скорее, скорее, размотать юбку!

     Парень бы попытался перехватить руки, чьи ладони зажимали рот, а вот у девушек совсем другие наклонности. Особенно у стыдливых.

     Ева не помнила фразу Штирлица: «Не прикончили сразу, значит, чего-то хотят», но действовала почти по ней. Тренировка в шкафу ей очень помогла, без неё она, видать, упала бы без чувств. И ещё очень здорово, что она незадолго перед тем, выливая грязную воду (в раковину не разрешали), сходила в туалет.

     Злоумышленник ничего не предпринимал, только хрипло дышал. Возясь с непослушной от спешки юбкой, Ева как-то успокоилась – достаточно, чтобы ощутить, что сжимающие голову руки дрожат и потные, аж неприятно. И дыхание нервное, с задержками.

     Отвращение к чужой потливости перевесило страх, так выходит. Подвернём губки внутрь, а то уже солоно на них.

     Суворовской быстроты и натиска нападавшему явно недоставало. Он будто размышлял, что ему делать. А тем временем жертва успокоилась и кое-то смекнула. Дрожащие потные руки, неуверенное дыхание, нескорость в предъявлении требований… Должен же он что-то потребовать, приказать, так ведь?

     Вот, вроде, решился.

     – Об-бе-бе-бещай-яй-яй не-не-не кри-кри-чать, – послышался шёпот. – Я я-я-я тебеб-б-б-бя отпущу-щу.

     Это относительно успокоило нашу героиню. Она узнала своё заикание, как это бывало в школе в минуты резкой неуверенности, боязни к кому-то обратиться. И дышит так же часто и неровно. Нет, тебе меня не изнасиловать!

     Медленно, с достоинством кивнула головой, почуяла невеликую силу дрожащих рук.

     -То-то-точно не-не бу-бу-будешь? – Ага, неуверен!

     Ещё один медленный царственный кивок. Потные ладони нехотя отошли от головы.

     Так и хочется сплюнуть, но нельзя, не видно, куда. Облизала губы, с трудом сглотнула. Рядом слышалось дыхание ещё более неуверенное.

     – Ты кто? – шёпотом спросила она.

     – Я? Ма-ма-мальчик, – прошелестело в ответ.

     И такой посмел посягнуть!

     – А чего девочек лапаешь? – начинаем накатываться.

     – Я не-не-не де-девочек. Я одну-ну-ну теб-бя только. Не-немножко.

     – Та-ак. Дверь ты запер?

     – Я… то есть нет, не я, а друг мой, снаружи ведь. Он запер, а я впрыгнул, то есть наоборот, сначала впрыгнул, тихонько, а он за мной запер. Вот.

     Заикаться, вроде, перестал, но частит-частит, как ни в чём не уверенный будто.

     – Ну так скажи ему, чтоб открыл. Нечего хулиганить!

     – Я не могу-у. Он… понимаешь, в коридоре теперь, Прасковью Анисимовну ждёт, как только она-на покажется, от откроет и мы смываемся. А сейчас нет-нет-нет.

     – Чего шепелявишь-то как? Чего это у тебя во рту?

     – Во рту? Это… жвачка во рту. То есть не жую, а залепил щёки изнутри и под языком, вот.

     – Жадный, что ли?

     Нет, нет, нет, не жадный, это чтоб голос с"мой потом не узнали.

     Кажется, он осторожно притронулся к её локтю, но тут же отвёл руку.

     Крошечные лучики света из щёлочек чуть раздвинули тьму, но кроме более чем смутного силуэта увидеть ничего не позволили.

     – Инкогнито, значит. А зачем твой друг нас запер?

     Раздался тяжёлый вздох.

     – Я… боюсь, понимаешь, боюсь с девочками общаться. И не умею. Со школы… или с детсада. Вот не идёт общение с девчонками, хоть тресни! Если подойду или подсяду, не знаю, о чём говорить… она покосится так… минуты через две или она уйдёт, или я сбегу. Совсем плохо, плохо очень, а я уже большой, в вуз поступил, вот. А в списке – одно девчонки. А я из боюсь. Так вот.

     – А меня – не боишься?

     – Я боюсь… ну, не самих девчонок, а опозориться перед ними страшусь. А ты, я ведь на тележке работал, смотрю, скромная, тихая, к окну никогда не подойдёшь и всё время в шкаф шмыг, шмыг. Хотел… ну, познакомиться, подружиться. Как только? Друг, он тоже с тележкой, говорит – запрись с ней в темноте и… ну, познакомиться. Хочешь, я вас запру в её шкафу? Подкараулить момент надо только. Я говорю – да. И всё, отступать поздно. А ещё я боялся, что ты завизжишь, как резаная.

     – Плохо ты меня знаешь, дружок. – Она медленно подняла руку, вытянула и опустила ему на плечо… нет, это макушка. Да он ниже её ростом!

     – Я же… я ничего… а друг в коридоре ждёт. Лаборантка твоя на обед ушла, я знаю, несколько дней уж вылеживаю.

     – Хорошенькое дело. Ну, ты доволен?

     Сопение.

     – Да я… ну, понимаешь… я раньше никогда с девочкой не стоял столько времени, не касался. Ты извини за лапанье, боялся я крика. И ещё боялся задеть за что-то… ну, женское, или в глаз там пальцем попасть.

     Младший зелёный братишка. Непутёвый. Ну кто так клеится к девчонке! Не все же такие, как она, робкая, есть и бойкие, кого хочешь захомутают.

     Постойте-постойте. Это она-то робкая, Ева? Что-то не чувствую в себе. Вне шкафа не знаю как, а сейчас она ну ни капельки не робеет, не стесняется. Испуг был, да, но как только он прошёл, Ева стала просто-таки расти над собой. Сказалась полуодетая тренировка в шкафу, да в нём и ставшие родными стены помогают. А потом ещё эта неуверенность незадачливого злоумышленника. Хлюпик какой-то, а едё туда же, по бабам!

     Почему она, в самом деле, робкая такая… ну, вне шкафа? Разве так трудно повести себя уверенно, настойчиво, смело? Перед зеркалом – конечно, нет (она и пробовала), но на людях… Они же все более её сильные, уверенные, смелые, ну, и осадят, отбросят, высмеют. Этого и боишься. Опасаешься. И потому ни-ни смелости, значит, робкой считаешься.

     А сейчас она не перед зеркалом, а наедине с очень робким, неуверенным в себе человеком. Бояться нечего. Кстати, проверим.

     – Назваться не хочешь? Зовут тебя как?

     – Ни-ни… не надо.

     – А меня знаешь, как зовут?

     – Откуда же? Да я бы, зная имя, и не решился бы. А так – просто девочка, и с ней можно.

     Ну и логика! Мальчиковая какая-то, далеко ей даже до женской. Бояться и впрямь некого, он меня сам боится. И растёт желание подоминировать в темноте, инкогнито, пока случай длится. Кто знает, когда другой представится?

     – Незнайка ты, понял? Нам тут стоять ещё, балакать, на одном «ты» далеко не уедешь, надо называться как-то. А почему, кстати, ты ко мне на ты?

     – Ка-ак? На «вы» надо?

     Дрогнул, не понял шутки.

     – Ну, мог бы назвать поромантичнее, незнакомкой там или кареглазкой. На ты насильники к жертвам обращаются.

     – Извини, я не хотел. Ну, незнакомка, так незнакомка. Значит, на вы не надо?

     – Не настаиваю. – И добавила: – У меня ведь не два тела.

     Со значением так сказала. Незачем спешить уверять, что пошутила, если он не понял, пусть и продолжает.

     Засопел, выдышивает что-то.

     – Говори уж, чего скрываешь?

     – Ты разве знаешь? Ну… извини, конечно, но я знал, что темно будет, ну, и хотел… хотел… ну, пощупать маленько. Но ты не думай. Я и себя дам общупать, вот, плавки даже надел. Мне мама не разрешает, только купаться когда, а я вот стащил и надел под брюки. Многие ведь девочки хотят узнать… ну, что у парней там, по-разному ведь устроены. Я сам слышал… ну, случайно.

     Выговорился, и дыхание стало поспокойнее. Вон оно что! Воля рукам, но струсил.

     – В детском саду ты это слышал! И то от тех, у кого братьев нет или папа стыдливый. В моём возрасте девушка давно уже всё знает, видела, а то и пробовала. «Различия!» Нет уж, пускай тебя детсадовские малышки щупают, только это ведь растление будет. Малолетних!

     Ф-фу, вроде, не выдала себя. Может, и покраснела, да не видно. А на лёгкую дрожь в голосе такие лопухи и внимания не обратят. Тем более, что голос делала потвёрже.

     – Да я ведь так только… я и не хотел особо… Значит, не хочешь?

     – Очень надо!

     – А некоторые хотят…

     Она сочла ниже своего достоинства отвечать. И сказано так и осталось три слова. Всего три. А он мог бы столько рассказать!

     Ведь ни мальчишкам, ни девчонкам этого не расскажешь. Первые засмеют, что так легко попался, не смог сразу отбиться. Вторые захихикают, когда узнают, что с ним хотели сделать, скажут: «Покажи, ради чего старались». А то ещё и учтут ошибки предшественниц и допекут в следующий раз по полной.

     Рассказ теснился в голове, а выходить некуда.

     И эта вот тоже слушать не хочет. Ну, как ни крути, а заперли её принудительно. Чего ей ему навстречу идти?

     Стоит доверить повествование бумаге. Дело было так.

     Гелий (назовём его так) жил в посёлке городского типа, стоящем на речке с шикарным пляжем. Пляж этот славился на всю округу, даже из настоящего города сюда приезжали, особенно когда проводились праздники Нептуна. Очень торжественно там всё устраивалось, а загодя объявлялся набор добровольцев, кого будут швырять в воду первыми, разогревая толпу. Щуплый Гелик на этом издавна подрабатывал.

     Готовясь к своей роли, Гелик любил наблюдать не за самим Нептуном, чей зычный голос прямо-таки доставал, а за его юной свитой. Набиралась она из подростков в том самом возрасте, когда мальчики начинают придирчиво, перемеривая, выбирать себе плавки, а девочкины лифчики начинают себя оправдывать. На головах цветочные венки, а на лицах – подводные маски с трубками, в которые было что-то вставлено. Вдыхаешь носом, выдыхаешь ртом в загубник, фанфары-не фанфары, сирена-не сирена, но если дунуть разом, то впечатляет. На ногах – ласты, но подрезанные какие-то, не настоящие. Это чтобы можно было обойтись навыками маршировать, выработанными на уроках физры, а не разучивать специально моржово-перевалочный шаг. Чик-чик такими ластиками, не чешки на ногах, и ладно.

     «Низы» постарались унифицировать, одинаковые набедренные повязки зелёного цвета из рваненьких лоскутов, символизирующих водоросли. Через промежность они стянуты «песочными часами», у девочек – розовыми поуже, у мальчиков – голубыми пошире. Удивительно, но эти треугольнички не смотрелись трусами, очень уж узкие и до боков не достают. До боков достаёт набедрёнка, но пах не покрывает и сбоку по бёдрам свисают похожие половинки «песочных часов». Это чтоб таз походил на перевёрнутый цветок с лепестками, типа тюльпана, два лепестка будто случайно сомкнулись.

     Кстати, повязки эти были «унисекс», так что у мальчиков по бокам свисали розовые узкие «девичести», а у девочек – голубые широкие «мальчишести». Всё взаимозаменяемо и одалживаемо.

     Девичьи лифчики были обильно украшены – тут тебе и цветные ленточки, и какие-то искрящиеся бусинки, и чуть ли не значки приколоты вместе с цветочками. Можно было подумать, что основное назначение этих матерчатых вокруг тела обручей – это крепить украшения, а не покрывать что-то срамное. А можно было, как это наш герой и делал, на совершенно законных основаниях пялиться на начинающие оформляться бюсты, сравнивать девочек, выбирать…

     Паз украшения, то мальчикам тоже надо бы что-то на их верха, не очень чтоб уж сильно отличались от подруг. Тоже обручи? Нехорошо, если будет похоже на лифчики, их ведь по-женски не украсишь, тогда для чего они? В публике не должно звучать: «Смотри, смотри, мальчики в лифчиках!», что предвещает смех. А смех должен звучать со вполне определённого момента – когда в воду посыплется публика, а до той поры все должны напустить на себя серьёзный вид – Нептун всё-таки речь держит, владыка морей. Поэтому для мальчиков придумали такие штуки: сзади – словно воротник матросского костюма, прямоугольник, покрывающий лопатки с полувырезом для шеи. По бокам этот «воротник» переваливал через ключицы и спереди снова спускался, но уде двумя пластинами, чуть ниже сосков, что сзади соответствовало низам лопаток. Всё блестело и походило на элемент рыцарских лат. Такому «стражнику» копьём в сердце не ткнёшь, оттого и гордость в мальчишеском взоре. Правда, тем же копьём можно засадить в живот, пупок-то наружу, словно мишень, тут и кишки могут за пупком наружу. Хорошо ещё, сто стража ненастоящая. Но «латы» своё дело делают, с расстояния все в бикини кажутся. С учётом венков и масок – в «трикини».

     Ну, а совсем малышня может считать, что на тётеньках – облегченно-украшенный вариант лат, что на дяденьках.

     В то лето, когда он окончил школу, Гелик уже решил не наниматься. Несолидно как-то, хотя щуплости не убавилось. Всё-таки а-би-ту-ри-ент! Решил напоследок поучаствовать на правах простого зрителя-пляжника, надел шикарные красные плавки. Буквально на следующий день ему предстояло ехать в город подавать документы.

     Сидеть в загоне с остальными «лягушатами» и ждать, пока их погонят в воду, теперь не надо было, и наш герой вволю насладился праздничным пляжем (как же много он раньше терял!), особенно налегая на бесплатную газировку. И вот вскоре после начала представления ему, затесавшемуся в толпу, приспичило по-маленькому. Причём крепко, раньше так и не жаждалось никогда.

     Он почему-то запомнил, что последняя переполнившая чашу терпения капля упала в пузырь тогда, когда Нептун заговорил о женско-мужском равноправии. Надо выбираться из толпы.

     Ему пришлось протискиваться через группу поборников этого самого равноправия, на которую смотрели сейчас все остальные зрители. Чёрт, не нужно бы лишнее внимание!

     Это были явно городские в однообразных костюмчиках. Девушки носили бикини, причём лифчики у них были из прозрачной резины на прозрачных пластиковых бретельках, а в верхушки чашек, как отчётливо рассмотрело вблизи наш герой, были вставлены маленькие линзочки из оргстекла, двояковогнутые, уменьшающие размеры сосков до мужских. Мужчины стояли рядом – будто специально для сравнения.

     В самом деле, если им можно напоказ, то почему женщины должны закрывать всё наглухо? На пляже, кстати, были и другие девушки в модных прозрачных лифчиках, аж спины блестели от заливающего их пластика, ведь тонюсенькие бретельки фиг чего удержат. Так у них в верхушках чашек сгущалась муть телесного цвета, под стать коже груди. Мужчинам что, тоже так покрывать краснотулечки свои?

     Трусы тоже отстаивали равноправие. В составе бикини они были чёрными сзади и чёрно-белыми спереди, компьютерный кривополосатый узор, слегка визуально подпучивающий, рельефящий самое интересное место. «Будто киску с младенчества не брила», «Будто киска взъерошилась», – говорили продавцы в «Интиме», продавая бикини. Получалось впечатление чего-то среднего между низами обоих полов.

     Вы, наверное, уже догадались, что затейливый чёрно-белый узор на передах мужских плавок «смотрел в другую сторону», визуально уменьшал скрывающиеся под ним «мужские достоинства», низводя их до упомянутой середины. Ни рыба, ни мясо. Будто здесь «линза» уменьшала то, что увеличивала у девчат. Кроме того, по кромкам шли полосы материи телесного цвета, так что чёрно-белая часть плавок в точности отвечала трусикам бикини. Ведь плавки всегда больше, солиднее.

     Протолкнувшись через толпичку «уравнителей», Гелик прошёл мимо расположившихся на травке «симметристов». Их купальные костюмы были украшены фотоизображениями противоположного пола, вернее, фрагментами таких изображений, по принципу «выпуклое на выпуклом». На бюстах у девушек (они даже отказались от бикини, чтоб места для фоток побольше было) красовались мужские обтянутые плавками низы, а те, в натуре, несли на себе изображения до отказа заполненных верхов бикини. Померимся выпуклостями, предлагали фотки. А вот и мальчик с девочкой, может, дети кого-то их этих, застенчивые, у них смысл, должно быть, другой: не стесняйся выпирания, у другого пола тоже есть чему выпирать.

     Выбрался наконец, ффу-у! Сухой! А это кто ещё?

     Чуть поодаль расположилась стайка девушек в чём-то ажурном, в общей толпе они не тёрлись. Гелик бросил в их сторону взгляд, потом глянул ещё… нет, впуриваться невежливо, они и так ловят восхищения, даже двойные: телами и мастерством вязальщиц. Боковым, боковым зрением зырь!

     Сначала он решил, что на них просто ажурные вязаные кофточки, накинутые более чем небрежно на бикини. Не часто можно такую одежду увидеть, в наш век женщины и сами не вяжут, и моды уже нет такой – на обнажение мелкими кусочками. Нагишиться – так оптом! Поэтому голова на не вполне обычное зрелище оборачивалась сама. И вдруг – «кофточки» исчезли. Это же купальники!

     Раньше, спроси его, он бы однозначно ответил: предпочитаю видеть на девушках обтягивающие купальники. Раз материя закрывает кожу, пусть уж формы остаются видны, чего обвисать, морщиниться! Чем влитее сидит одёжка, тем девушка в ней привлекательнее.

     И каждый парень так скажет.

     А вот сейчас это, казалось бы, незыблемое правило сбойнуло, обнаружило интересное исключение. Купальники ажурной вязки! Их облегающими не сделаешь, вяжутся из обычных ниток, да и резать кожу будут эти нитки, пусти их по телу туго. Но мало этого, премило смотрятся и отлегающие от тела места, а их ой как много – между верхом и низом, конечно.

     Почти все эти купальники формально относились к цельным, но плотные их части образовывали явное бикини, а сплошность достигалась за счёт затейливого ажура. Верх, по нижнюю кромку бюста, мало чем отличался от декольте лёгкой летней кофточки, разве что отсутствием пододёжки. Чашки -нет, скорее, просто треугольники, без поддержки снизу – вязались плотно, но без откровенной вывязки рельефа, и смотрелись как-то обыденно. Ведь под кофточку всегда надевают лифчик, а то и комбинацию, и выпуклости в принципе мало чем отличались от других, неэротических – скажем, уши под вязаной шапочкой. Другое дело, что ничего под вязаниной не было, а кое у кого завидные пышности всё-таки приоттягивали связанное. Соски, верно, загримированы, вот и не проглядывает краснота, и коже чего не проглянуть – как и ниже.

     Другая плотно связанная часть, трусики, были из мини – мини, хотя до «фигового листка» не съёживались. Сплошность купальника позволяла сдвинуть их границу очень низко, особенно у подбривающихся. Кое у кого низ продолжал ажур, тогда под ним угадывались телесного цвета трусики. А под плотным поди угадай, может, ничего и нет.

     А вот между верхом и низом, в середине тела, царил ажур, торжествовала фантазия, сказывалась выдумка. У кого овал на животе с пупком в одном из фокусов, у кого серёдка прикрыта, зато бока не сходятся – типа «песочных часов» фигура, стройнее выглядит. Рисунок, рельеф, паутинка – буйство фантазии! Именно здесь отлегание от тела паутинки не только прощалось по техническим причинам, но и завораживало: и тело проглядывает, и формы как на ладони, мало того, редкая вязка напоминает прутья клетки, внутри которой бесится молодое женское тело, будто кошка дикая. Клетка – для безопасности, без неё зверушка давно бы всех искусала, исцарапала, а так смотри на здоровье, любуйся.

     Особенно хорошо это было заметно на примере двух-трёх толстушек. Они, верно, промахнулись с размерами выкройки, потому что вязанина, не успев доползти по нижнему скосу бюста до ровного тела, должна была срываться и лететь вниз, где обтягивала выступающий живот. Чуть не ладонь проходила между ней и телом, никакого прилегания, похоже на тетиву лука или занавеску, за которой прячется обнажённая женщина.

     При втором взгляде становилось ясно, что промаха никакого не было, потому как бока грудей покрыты полностью, а сами груди что-то поддерживает. Нет, всё было рассчитано заранее, отлегание умышленное и завлекающее.

     Да свиное тело и незачем обтягивать, лучше «призанавесить», авось, пляжники и не разглядят наплывы жира и некрасивую массивность.

     А вот девушка стройная, высокая и худощавая. Её купальник выглядел стрелкой: трусы – наконечник, бюстгальтер – оперение, середина – стержень. Подружка рядом была пониже и потолще, но верная, видно, такой же купальник связала, но смотрелся он скорее приземистым якорем, с двумя кольцами сверху. Обе заостряли конец, подтягивая трусики.

     Интересно, они в этом в воду лазят? Нет, конечно, он тебя так натреплет при движениях, да ещё размокнет, бюст выскочит. Только загорать, красоваться. Загар, кстати, ровный, загорали явно голее.

     В те купальники, что с овалом на животе, девушки залезали явно спереди, вон, где сходятся груди, завязки болтаются. Так прозаично, будто обычная кофточка, а ведь дёрни посильнее – и всё спадёт. А у кого обнажены бока, у тех на спине сложная конструкция лямочек-бретелечек, и прямых, и крест-накрест. Поди разберись, как их распутывать, а эти умелицы ведь вслепую, руками назад вывернутыми орудуют.

     Среди девушек были двойняшки в совершенно одинаковых купальниках. Глазу приходилось постараться, отыскивая ту мелкую деталь на которую близнецы стараются отличаться. Плотная часть трусов у них не доходила до боков, с которых наступал ажур, и сквозь петли что-то слабо проглядывало – но светлое, однотонное. Явно подкладка либо трусики. Да, у одной через ажурные бока на стыке бёдер и таза просвечивает узкая лямочка – поясок. Типа викини, наверное, чтобы-чтобы только срам прикрыть.

     А вот у второй сестрицы этой лямочки не видно, хоть до рези в глазах высматривай. Хорошо, что Гелик этим заниматься не стал, а просто обсмотрел всех мастериц-красавиц. Его припирало, он только подумал, что надо бы посмотреть, полезут ли они в своих шедеврах в воду.

     А всё просто – вторая близняшка пододевала трусики-моретта, без боков, в том-то и фишка. Купальник держал их в общем, а чтобы не смещались вбок, да и вниз не скручивались, внутри их были закреплены две «бобышки», вставляющиеся в задний проход и… ну, в передний тоже. Купальник прижимал, и трусики держались. Маску-моретта, как известно, женщины держат губами за выемку для рта, ну, и тут губы.

     Последний взгляд. Э-э, да тут эротика! Вот откровенные бикини, эти уж точно сухопутные. Одна дива в таком настолько туго забрала волосы в пучок, что спереди остался только плоский треугольник, и она вместо купальной шапочки покрыла его вязаным треугольником на завязках – точь-в-точь, как тот, что красовался на её лобке. Чашечки были той же формы и размера, но развёрнуты остриём вверх. Других облегали трусики в ярких «параллелях-меридианах» на бледном, под цвет кожи, фоне. Словно крупная сетка – наголо, вязано же! Рельеф тела – хоть анатомов обучай, поверхностных деталей же нет. А одна мастерица, не мудрствуя лукаво, в районе пупка вывязала образ естественного на женском теле разреза, обрамлённый ниточными махрами под цвет волос на голове.

     А на скромных по телу разбросаны ракушки, спиральки, листочки. Когда взгляд переводился с «кофточкиной» груди на ажурно-бесстыдный живот, создавалось впечатление, что девушка раздевается (хотя и пальцем не шевелила), вон, и трусики показались. И всё это вкупе заставляло считать вязальщиц легкодоступными – пуще даже, чем экстрим-бикинистки.

     Потому-то они и кучковались отдельно, мало ли что. Нептун – он ведь тоже мужчина, ему ничто мужское не чуждо. Вон как взгляды бросает!

     Хватит зырить, хуже от этого стало. Зажался, выдохнул. Что дальше? Просто на пляже Гелик пошёл бы в воду и там расстался со своей проблемой. Не по-большому же! Но суровый Нептун не любил, чтобы кто-то лез в воду поперёк него, пока не закончится представление. Местность была довольно открытая и просматриваемая, но неподалёку стояла небольшая рощица, куда Гелик раньше бегал только по-большому. А вот сейчас пришлось бежать и по нужде помельче.

     Причём не бежать, а идти подпрыгивающим шагом. В детсаду он долго топтался на месте, а потом, не чая дотерпеть до дома, так вот плёлся в туалет. После уже он сообразил, что походка выдала всем «зачем», а направление ходьбы – «куда». И не все ограничились догадками и хихиканьем.

     В рощице Гелик потоптался сначала. Хорошо видно представление, слышен смех и реплики, за деревце зайдёшь – от одних спрячешься, другим виден.

     Вон они, равноправцы. И вправду, по трусам отсюда фиг определишь, где кто, у всех бикинисто и чуть выпукло. А будь он поблизоруче, то и по верхам бы спасовал, если только девушка боком не станет. У всех сверху голо, у всех маленькие мужские соски. Все в купальных одинаковых шапочках, парни безусые, о бородах и не говорю. Впрочем, мускулатуру не скроешь, на ней узоров хитрых нет.

     А у него мускулатура мочевого пузыря изнемогает уже. Вот-вот сдаст. Может, и не смотрит никто в его сторону, но кто знает? Не отлить ли сквозь плавки?