Текст книги "Шкаф (СИ)"

Автор книги: Болеслава Кираева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

     Поступила! Неужели она поступила? Да, вот её фамилия в списках. Просто не верится…

     Цена, правда, уплачена дорогая. Дважды взрывался мочевой пузырь, дважды Ева горела со стыда – ярким пламенем. Тем обиднее было бы провалиться, а так она кому-то что-то доказала.

     Теперь самое время знакомиться с тем, куда ты поступила. И деканат этому очень даже способствует – списки-то не просто поступивших, а кто, когда и где отрабатывает. Так что знакомиться придётся принудительно и в первую очередь с изнанкой факультета, требующей неотложных хозработ, на которые абитуру и призывают.

     Ева работы не боялась, боялась другого – среди её со-трудников могли оказаться свидетели того её позора в кинотеатре. Лучше всего прикрыться Кирой, да и подружиться покрепче за общей-то работёнкой. Но и тут обломилось – хоть и недалеко стояли их фамилии в общем списке, но черта прошла как раз между ними – одной в первой половине августа ишачить, другой – во второй. Ну почему так не везёт? Почему не отработать всем и сразу, теряясь в общей толпе?

     Девочки этого не знают, но причина банальна: места в общежитии. В августе идёт приём документов на заочное, вечернее и коммерческое отделения, и вуз заманивает выгодную абитуру, селя в общагу, вроде бы как даже бесплатно, только поступай и плати. Поступившие дневники оказываются тут совсем некстати, но и послать их подальше, по домам отчим нельзя: рабочие руки нужны. Вот и селят их в общагу понемножку, то в одно время, то в другое.

     Плохо ещё то, что здешнегородные отбиваются от хозработ всяческими справками: и то им нельзя, и это доктор запретил. Один принёс даже справку о клептомании, врач обещал ему, что с таким диагнозом не возьмут никуда. Но когда просёк юмор, быстро сбегал и заменил на справку о хронической диарее – постоянном поносе то есть. Снова доктор с юмором, а пациент отдувайся. В третий раз не побежал, просто обещал вылечиться к началу учебного года.

     Провинциалы к городским врачам подходов не имели, отбиться никак не могли. Хорошо ещё, не весь август отобран, можно всё же домой съездить и доотдохнуть.

     Ева проводила Киру на вокзал, аж всплакнули девчонки, встретятся-то теперь только в сентябре. Посерёд августа одна приедет, другая уедет… Но оказалось, что работать в одно время не так уж и принципиально, так как по лабораториям распределяют поштучно.

     Руководители Еве достались хорошие, можно сказать, душевные. Пожилая лаборантка Прасковья Анисимовна и помоложе – Аркадия Васильевна. Пожилая всё время сидела в лаборатории, прямо жила её интересами, будто дома жила, дом же молодой откровенно находился в другом месте.

     Душевность не мешала загружать девочку работой под подбородок. Но когда чувствуешь, что делаешь нужное дело, работа не страшнее волка. К тому же нехитрая она. Помыть, почистить, привести в порядок, цветы полить. Плохо было, когда посылали куда-то ещё, приходилось общаться с людьми совсем менее душевными, грубыми порой, а Ева робкая, стеснительная, ей такие поручения не по нраву. Но не откажешься ведь.

     Вскоре её начали сажать пить чай, на равных сажали. Влилась в коллектив новоявленная студентка, пусть и крохотный такой. А за чаем как же без разговоров? Для того и заваривают его.

     – Ты, Ева, наверное, из провинции? – спросила как-то Прасковья Анисимовна. – Почему думаю? Скромна очень и одеваешься не сочти за упрёк, не по-городскому. Трудно тебе в сентябре будет, не засмеяли бы. Такое платьице я сама в молодости носила, дочка – наподобие, а вот на внучку уже не наденешь, ей топик подавай, джинсы.

     – Сами носили?

     – Да, представь себе. И не пойми неправильно: мне-то нравится, нов времена нынче другие. И тебе надо нравиться не старухе, а своим ровесникам. Что, совсем нет современного?

     Ева забоялась, что ей сейчас предложат деньги – одежду купить.

     – Нет, почему же, есть, – скорее сказала она. – Мне всё дома дали.

     – Так и носи сейчас, разнашивай. Почему не носишь? Обновляй, нам покажи, может, чего присоветуем. Я уж насмотрелась на современных-то, все моды знаю, все их слабые места. Если эти… как их… стринги, то чтоб буквой "Т" сзади из-под джинсов не торчали, ножницами их мальчишки режут.

     – Да ведь работаю же, не запачкать бы. Для работы и это хорошо.

     – Говорю тебе – обновляй, катай на себе. Халат же даём тебе – даём. И не так уж у нас и грязно.

     С последним утверждением можно было поспорить, но Ева не стала. Наоборот, на следующий день она явилась на работу с чемоданом и продемонстрировала женщинам свой гардероб.

     Прасковья Анисимовна критически оглядела каждую вещь:

     – Джинсы пока не надо, – решила она. – Из-под халата выглядывать будут, действительно, запачкаются ещё. Жёсткие, – помяла, – ужас, как молодёжь их носит, как стирает? Давай лучше вот эту юбочку.

     Эта была та самая юбка, которую ей пришлось снять тогда в кино. Конечно, она её выстирала и выгладила, но неприятный осадок на душе остался. Поэтому и носила платьице. Но не признаешься же.

     – А не коротка она? – забеспокоилась хозяйка.

     – Знала бы ты, чего сейчас девки носят! Не длинна оказалась бы, халат её прикроет. Ну-ка, надень. Да не стесняйся ты, тут женщины только, а дверь запрём.

     Ева подчинилась, ожидая, но не дождавшись замечаний по трусикам.

     – Ну вот и ладненько, – оглядела её Прасковья Анисимовна, по попке погладила, наклонилась, проверяя, откуда покажутся трусики. – Халат как раз поверх будет, и ты за недельку привыкнешь к короткому, если сейчас стесняешься. По глазам вижу.

     Вообще-то, стеснение шло не столько от высокого подола, сколько от того, что скинутое платьице оставило гололифчиковым верх. Хорошо хоть, дверь заперли.

     – А сверху ты можешь надеть вот этот топик. Посмотрим, как он на тебе.

     Они стояли друг против друга. Ева несмело подняла руки, но Прасковья Анисимовна как будто чего-то ждала.

     – Ну, давай, снимай личик, – потряхивала она в руках расправленный топик.

     – Как? – испуганные слова говорила лучше слов.

     – Да ведь девчонки сейчас наголо носят! Видишь, какие лямочки тоненькие, ниточки просто. Как только плечи не режут. Снимай, тут никого нет, да и негусто у тебя плоти.

     – Не привыкла я… Позвольте на лифчик пока.

     – Так ведь бретельки… Впрочем, что я говорю, слушай больше старую дуру! Некоторые так специально и носят, чтоб побольше бретелек по плечам перехлёстывалось. Видела, небось, – майки с голыми лопатками, а по лопаткам этим – лямки, да ещё другого цвета, поярче. Что было ясно идущим сзади, что спереди есть что держать. И тебе… м-м-м… не мешало бы хотя бы сзади. Ладно, надевай так.

     Прасковья Анисимовна отдела нашу героиню, чуть не перепутав перёд-зад, долго дёргала, одёргивала, опуская то зад, то перёд, совмещая непослушные бретельки. Наконец отняла руки и позвала Аркадию Васильевну. Та внесла коррективу.

     – Раз лифчик на виду теперь, он нужен не бельевой, а парадный. Купить сможешь?

     – Да под халатом же не видно! Она с недельку халат поносит, обвыкнется, а потом уж и…

     – А как же дорога сюда, отсюда?

     – Так я в старом платье буду ходить, – нашлась Ева. – А здесь переоденусь. Прасковья Анисимовна здорово придумала, – и чмок в щёчку.

     На том и порешили. Как бы ещё завлечь «бабушку» в ряды, чтобы подобрала ей нужное бельишко, парадное? Ну, посмотрим потом.

     И вот настал день, когда Прасковья Анисимовна с какой-то торжественностью в голосе сказала:

     – А теперь мы будем разбирать ШКАФ!

     Ева удивилась. Стояло в лаборатории несколько стеклянных шкафчиков наподобие медицинских, так она давно их уже протёрла и цветы сверху прибрала, всё в ажуре. Что ещё нужно?

     Аркадия Васильевна подошла к двери, которую Ева неосознанно считала дверью в какое-то внутреннее помещение отперла её и распахнула. Это и оказался тот самый ШКАФ.

     Ну и огромным он был! Полки были так плотно заставлены банками, пакетами с реактивами, всякими запчастями и прочей рухлядью, что стенок видно не было. Берёшь, берёшь вещи, отдаёшь их Аркадии Васильевне, которая сортирует, а конца-краю не видно. А ведь это так обескураживает, когда результаты труда не на виду. Хоть бы шевелилась быстрее «помощница», а то ведь как заведёт совещание с Прасковьей Анисимовной насчёт того, выбрасывать ту или иную вещицу или приберечь. Ничем ведь не снабжают нынче факультет, с гранта редко когда-когда чего купишь, а так всё на внутренних резервах.

     Придерживаемое рассовывали по свободным местам или собирали в углу, чтоб потом снова заложить в шкаф, а выбрасываемое выставляли на подоконник, откуда его забирали мальчишки-тележечники. Тележки исправно курсировали до свалки и обратно, кое-что отвозили в павильон, стоящий тут же, в учебном городке.

     Ева старалась не подходить к подоконнику, не общаться с парнями. Халат она застёгивала доверху и смелела не очень быстрыми темпами. Потом уже она сообразит, что настроенный на разведку тележечник вполне может разглядеть, кто в лаборатории работает и каков режим этой работы. Это тоже вчерашняя абитура, ей тоже знакомиться с факультетом надо – а не с одной лишь свалкой.

     Наконец наступил день, когда из опустевшего шкафа вынули потемневшие от веков дубовые полки, залитые и засыпанные не знай чем. Они были такие толстые и тяжёлые, что пришлось пригласить мужиков, да ещё мальчишек на подхват. Женщины одни бы не справились, тем более, там шурупы ещё вывинчивать надо было.

     Интересно, заметно ли было по лицу Евы, что она не проявляет интересу ни к тем мальчишкам, ни к этим, не запоминает лица, потом узнать не сможет? Она держалась позади взрослых: взяв за спиной одной рукой локоток другой, и чаще всего смотрела в пол, ждала с нетерпением, когда всё закончится.

     Шкаф начал зиять чёрным своим жерлом. Запах из него шёл прескверный и очень-очень смешанный, тошнотворный какой-то, уборка была просто необходима. А внутри по размерам он с небольшую комнату. Да тут день… нет, несколько дней провозишься!

     Первой мыслью Евы был испуг – неужто всё это заставят меня убирать?! Аж спросить побоялась, пока старшие осматривали опустевший «склад» и неторопливо решали, что делать. Зажимали нос и выбегали в коридор. Ева тихо прикрывала дверцы и тоже искала воздуха почище. Похоже, на протяжении десятилетий тут шли химические реакции между пролито-просыпанным, дерево где разрыхлилось, где задубело, где аж обуглилось. А где непросохшие вязкие полосы какой-то неизвестной науке дряни ждут неосторожную туфельку неопытной девочки.

     Но всё-таки это здорово, что факультет с такой старой историей, не то что новые наплодившиеся невесть откуда вузы, гуманитарные в основном, где плати только, и тебе любой диплом выдадут. Тут исторические традиции, опыт если не веков, то десятилетий уж точно. Как-то приятно осознавать будущую причастность свою. Для умного абитуриента такой шкаф информативнее всяческих зазывалок-завлекалок. Жаль, что не водят сюда абитуру на экскурсию.

     Ева простила шкафу запах и даже украдкой постояла, прижавшись лбом к тёмной древесине стенки, о чём-то размышляя. Но не только о древности и традициях. Направление её мыслей сменилось. Поясним, почему.

     Во время экзаменов она испытывала жуткий стресс. Но вот всё сдано, зачисление неоспоримо, а легче не стало. В чём дело? Да в том, что у Евы сейчас нет никакого убежища, места укромного, где она могла бы почувствовать себя в полной безопаасности, не бояться допустить никакую оплошность – в общем, жить, как в родном доме. На работе – как на работе, хоть народ и душевный, но ведь своим за считанные дни не станет, тут пуд соли съесть нужно. Допустишь мелкую оплошность, а тут выяснится, что Прасковья Анисимовна именно этого сильно не любит. Нет-нет, тут по струнке, кроме, конечно, чаепитий. Городские улицы враждебны к селяночке, тут гляди в оба, под машину не попади, ничьей жертвой не стань. Всюду подстерегают опасности.

     Казалось бы – добралась до общаги и можешь расслабиться, так нет же. Комнату ей дали не одиночную, а соседок селили случайных, на одну-три (один экзамен или два) ночи. Прямо вокзал какой-то. Это были абитуриентки, взрослее Евы, порой – намного, какие-то бывалые, «тётеньковые». С такими не сойдёшься накоротке, замечаний бы не схлопотать – и то хорошо. Как к ним, кстати, обращаться – загадка! А когда не знаешь и стараешься не общаться поэтому – какой уж тут душевный комфорт!

     Особо угнетал туалет. Дома, случись размолвка какая с домашними – убежишь в этот «домик» на одного человека и сиди себе, справляй неторопливо дела телесные, одновременно приводя в порядок душевные. В саду ещё, может, разыщут, а уж тут точно покой. А в общаге туалет – общий, кабинки еле-еле разделены, присядешь – и боишься напрячься, газануть, вокруг люди. Хотя – где же ещё? А не будешь тужиться – дело затянется, в кабинку могут постучать, поторопить. Нет, и здесь покою нет!

     Кстати, засыпала Ева с опаской насчёт тех же газов. Вдруг ночью нашумит, а соседки по комнате услышат – ужас, что мерещится! Приходилось перед сном гулять, напрягая животик впрок, и пить чёрную угольную взвесь, купленную в аптеке. Чуть не вырвало раз. Кстати, пить тоже приходилось таясь, чтобы не проявили интерес.

     Останься Кира в городе, поселись в одной комнате – и всё пошло бы по-другому. Но нет, не дают. Одна надежда на сентябрь, когда должны появиться постоянные соседки по комнате, Кира ей забронирует место.

     И вот среди постоянной нервонапряжёнки Ева никак не удавалось привыкнуть к своей мини-одежде, носимой под халатиком. Порой она ловила себя на том, что ощущает её прямо-таки бельём. В старину ведь лифчики были большими, женщины носили по нескольку нижних юбок – вот и у неё почти так. Интересно, сколько нижних, открытых снизу юбок заменяют одни подпаковывающие трусы, если уравнять чувство защищённости? И снимать халат как-то не тянуло, а сняв его после трудов праведных, хозяйка быстро переодевалась в платьице. Нигде не расслабишься, блин!

     И вот тут вдруг объявляется комнатка размером как раз на одного человека, закрывающаяся, можно и темноту создать. То, чего не хватает для отдыха души, релаксации и тренировки ходить в коротком. И плата арендная невелика – всего лишь труд вымыть изнутри комнатушку эту. Да хоть вылизать – только б подольше попользоваться.

     Пока в голове бродили такие мысли, лабораторские женщины никак не могли решать, что делать со шкафом. Такая вонь и грязь – даже подступиться никак. И робкое предложение нашей героини «прибраться в шкафчике» было встречено сначала с удивлением, недоумением, и лишь потом согласием, нечаянно перешедшим в радость.

     Чуть позже Ева объяснила, как могла, Прасковье Анисимовне, чем её так манит полутьма «чуланчика». Старая женщина вняла, разрешила поубираться подольше, дня три или даже четыре (а там и отработке каюк), обещая беспокоить поменьше. А Аркадия Васильевна, та ещё реже стала появляться, август же спелый, надо получше отдохнуть к новому учебному году.

     И дело завертелось. Первые полдня халат снять не удалось, наоборот, пришлось в дополнение к нему напялить ещё и галоши, и марлевую повязку на нос надеть. Ева очистила наслоения, прошлась внутри средством от запаха (чудачка, будто этим снимешь вред!), купленным на свои деньги, и когда подсохло, внутри стало можно дышать, не прилипать туфельками и рукавами и неторопливо продолжать уборку. Одну из створок тогда закрыли, создав внутри полутьму, и «убежище» начало Еве служить.

     Там просто приятно было посидеть на табуретке, точно зная, что за тобой не наблюдают. Прасковья Анисимовна блюла уговор: девушку не тревожила, копалась в своих делах, уходила надолго. В таких случаях наша героиня запирала дверь лаборатории, но однажды не сразу расслышала стук. С обоюдного согласия дверь тогда запирать перестали, да и было бы от кого: корпус будто вымер, жизнь теплится еле-еле, абитура шевелится по отдельным комнатам.

     Однажды Прасковья Анисимовна посоветовала девочке наведаться в приёмную комиссию – тут же, в корпусе, на другом этаже. Зачем – стало понятно сразу же. Ева помнила, с каким душевным трепетом, благоговением сюда пришла в первый раз, в июне, как всё здесь казалось торжественным и не подлежащим сомнению, даже грубость приёмщиков документов. А теперь кончен бал, погасли свечи, вынесена мебель и две шустрые девчонки орудуют мокрыми тряпками. Вдруг они побросали их и устроили дикие пляски на том страшном месте, где стоял стол неприступного секретаря комиссии, царя и бога абитуры. Ева рассмеялась и присоединилась, потоптала «святое место». В компанию её приняли быстро и легко, никто не удивился, чего это плясать захотелось вдруг.

     Кстати, была она уже без халата, в топике и мини-юбочке, как и хотела научиться ходить. И по пустынному корпусу гуляла в тех же целях, осваиваясь, пока некому обращать внимание на её открытость. Девчонки эти, вроде бы, не удивились, да чего там – сами одеты не плотнее, правда, одна в бриджах, так мыть полы удобнее. Вторая могла поспорить – удобнее при всяком наклоне выворачивать попу и потом забывать оправиться, озорно так. Постепенно бы прибавлять по человечку и вскоре освоится наша героиня на публике, да как это сделать? Ладно, светимся перед теми, кто есть. Только как быть с парнями? На их глаза Ева в такой одёжде попадаться страшилась пока. И когда только осмелеет?

     А без халата она начала прогуливаться после того, как минут десять-пятнадцать проработала в полутёмном шкафу в одном бикини, закрыв дверь за Прасковьей Анисимовной, ушедшей в административный корпус по долгим бюрократическим делам. Сначала сердце так стучало, аж лифчик подпрыгивал, казалось, чувства брали верх над разумом, вещавшим – ну кто тут может постучать? А вдруг не успею одеться, в топике запутаюсь, задом наперёд юбку скособочу и «молнию» заест? Потому и не выбрала всё время отсутствия старшей, оделась много раньше. Зато потренировалась в быстром одевании, проверила, где что может задержать или там задраться. Всегда полезно знать свойства своей одежды, уже не боишься незнамо чего, а определённее боишься – того, что не дадут двух минут пятнадцати секунд на туалет, а если дадут – то и бояться нечего, приличной перед давшим предстанешь.

     Вот она оделась… Да, конечно, осваиваться с «мини» надо, одеваясь, а не снимая халат, то есть раздеваясь. Во втором случае теряется уверенность, ведь ты движешься к конечной цели – наготе с её неприличностью. Сняла – и может, чего открылось. А надела – вроде, закрыла тело, может, и довольно. Запомним ощущение на теле приличного минимума одежды… Достигнем его при одевании, это ощущение… я уверена, уверена, что одета прилично. Сойдёт?

     Теперь это ощущение надо закрепить, а для этого обжиться в одежде телом. Так советовала перед отъездом Кира, но у неё-то тело ого-го, оно любую одежду обживёт, даже без поясков и резинок. Разопрёт её и так устроит на себе. А Евина весовая категория полегче, объёмная – похилее, а о женской категории и говорить не приходится.

     Сначала постоим, ни о чём не думая. В шкафу запах трухлявых досок, полутьма, одна дверца приоткрыта, и в неё падает свет, так что можно варьировать освещение. Снаружи тихо, только слышится возня Прасковьи Анисимовны то ли с бумагами, то ли с приборами, а вот чего-то наливать стала. Почти что домашний шумок, вселяющий чувство обыденности, безопасности. Главное, «бабушка» в курсе, чем занимается её «внучка», и дёргать не будет, да и другим в обиду не даст. Глаза к полутьме уже привыкли…

     Так, а что это у меня плечи куда-то вперёд? Ах да, это же я так грудь втягиваю, маскирую, не нарочно, конечно, а по привычке. Раньше привычка эта шла рука об руку с глухой одеждой, а теперь одёжа иного покроя, ну, и сутулится надо отвыкать. Всё равно ведь не спрячешь, нечего и кособочиться. Распр-р-равим грудь, вот так!

     Ева отвела плечи назад, держа голову прямо, почти поднимая её. И тут же нижними краями глаз заметила что-то, вплыло оно в поле зрения. Ба-а, да это же мой бюст! Обрёл свободу, немного выпятился, материя топика прямо светится. И ещё одно ощущение – она, верно, подалась вперёд всем телом, и мини-юбка прижалась кантами к ногам, обозначив себя, свою краткость. Ой, где она!

     Она замерла в таком положении на несколько секунд. Пальчиками, не глядя, прощупала канты, затем попыталась пролезть по внутренним сторонам бёдер к промежности. Подол мешался, кромки давили на ладонь. Что же, не так уж и неприлично… пока стою спокойно и прямо. Впрочем, вот и пришлось потихоньку, и ничего такого. Главное – ноги широко не расставлять, но и плотно сжимать не стОит, а то заметно это.

     Так, с юбкой пока разобрались, а дальше поприседаем, понагибаемся, коленей не сгибая, а выйду из темницы – испробую сиденье на всех видах сидений. Может, и закидывать ногу на ногу научусь… нет-нет, это уже слишком. Может, ничего и не откроется, но уже поза больно фривольная, мальчики поймут так, что с тобой можно многое. Нет-нет, только одной так буду сидеть, развеивать стеснительность.

     Опустим наконец глазки на свои прелести появившиеся. Ой, разошлись, разошлись бретельки! Скорее совместить, поправить на ключицах. Да, сейчас модно казать всё, что только натянуто на девушку, но просто чувство нехорошее, будто спадает с плеч одёжка. Она же привыкла к лямочкам, придавливаемым по всей длине блузкой или майкой, а тут всё врозь, будто усы у жука.

     Заодно поправила и топик спереди. Лифчик-то бельевой, белый с кружавчиками, выглядывать ему ни к чему. Зато эти кружавчики подпучили чуток топик, взбугрили даже, а там, где материя идёт по гладким чашкам, впечатление какой-то плюшевости. Видна крохотная расщелинка, темнинка посереди верхнего края топика – это у неё-то! Ур-ра!

     Легонько, кончиками пальцев погладила чашки сквозь материю. Странно, раньше она никогда этого не делала. Некогда, наверное, было, а на людях неприлично. Вот закрывать грудки ладошками – это да, но это совсем другое. А лёгкое поглаживание… грудь ещё подвыпятим… ого, почти полушария… нет, ничуть, но топик же скрадывает. Ужо в одном лифчике попробую… но и так неплохо.

     Погладила всё, задевая кружева. Грудь благодарно откликнулась, в ней что-то шевельнулось, Ева ощутила, как напрягаются соски. Раньше она всегда стеснялась, когда это происходило порой, казалось, все видят и показывают на неё пальцами, хихикают. И первый – он, на которого у неё предательски среагировало тело. Уходила быстро… ох, не будем вспоминать! Сейчас всё по-другому, сейчас это хорошо… вообще, любые новые ощущения хороши. Может, удастся повторить без одежды, когда Прасковья Анисимовна уйдёт совсем, захлопнет её… не в шкафу, а в комнате, а пока просто стоим и переживаем накатившую волну разбуженного чувства.

     Подпихнём грудки ладошками снизу. Ага, на топике складка, красивая довольно, но быстро исчезает. Может, загладить дома, чтоб держалась, но не по прямой же. Лучше уж сушить на себе стиранный топ и на стадии полусухости ваять своё тело, как скульптор из глины, высохнет – удивлю всех. Но это в перспективе, когда осмелею, а пока и так неплохо.

     Вскинув голову, выпятив грудь, ходила девочка тихонько по шкафу и прислушивалась к себе. Потом взяла тряпку и продолжила мыть изнутри. Но и о себе думать не переставала.

     Вот подняла руки, чтоб протереть выше головы. Ого, как вскинулись грудки! А не вылез ли лифчик из топика? Есть маленько, топ-то отстал. М-да, своя рубашка ближе к телу, вот и движется вместе с ним. Руки вниз – всё вернулось на место.

     А вообще-то это неплохо, когда из-под голубого показывается полоска белого, да ещё с кружевами. Но достаточно ли белоснежное, бельё-то грязнится, оно же ближе к телу – вот только что думала.

     Почему-то она подумала именно о чистом белье, когда в первый раз заскрипела дверца шкафа. Вот она – оборотная сторона глухой одёжды, в прямом и переносном смысле. Меняешь бельё раз в неделю, как ещё с детства привыкла, не думаешь, как оно выглядит, выглянув. А теперь надо думать, надо, раз решила на глаза людям в таком виде показываться. Скрип об этом показе и напомнил.

     Испугалась чуток, ещё ведь неожиданно. Постояла в тёмном уголке, потом осторожно выглянула. Нет, никого, Прасковья Анисимовна в дальнем конце чем-то своим занимается, как и договорились. Сквозняк гуляет по лаборатории, наверное, он дверку и задел. Ага, вот она опять поскрипывает. Тёплый августовский сквознячок.

     А ведь это нехорошо, что она так реагирует на скрип… да вообще на внешние раздражители. Раз уверена в своём самодостаточном виде, кто на тебя ни глянь, то не пугайся звуков, с которыми могут появиться новые глаза. Ну и что, если бы дверкой скрипнул человек? Та же Прасковья Анисимовна. Ведь Ева занята важным делом – уборкой в шкафу, и никто не заподозрит её в чём плохом или там в детской игре в прятки. А одета так, как хочет, не как деревенщина какая. Чего пришёл, не видишь – занята, что-то в этом роде не сказать, так дать понять.

     Решено – на скрип не реагирую. Вот если за ним появится кто – то да, реагирую, но спокойно. Может, кто просто спросить хочет, где тут в корпусе туалет, найтись ведь может такая робяшка-стесняшка, что уже несколько дней вкалывает, и всё не ходила, терпела, и вот приспичило. Она, Ева, не такая, она узнала… правда, не в первый день, а сходила первый раз и того позже. Но бывают же и чудачки, что до сей поры никак.

     В конце концов, всегда можно отфутболить к Прасковье Анисимовне, мол, «мы люди не местные»… Но с достоинством отфутболить, дескать, не видишь, что ли, что не по адресу обращаешься?

     Была и ещё одна причина стараться не дёргаться. При испуге у Евы учащалось дыхание, а шкаф она мыла изнутри медленно, чтоб подольше в нём побыть, и пахло там… ну, сносно, но это если часто не вдыхать. Иначе обнаруживается вонь, кружится голова, хочется поскорее выбежать из «газовой камеры», но если ты пугаешься внешнего, выскакивать нелогично. Остаётся падать в отравленный обморок внутри, а это не выход. Нет, лучше не пугайся, девочка, сохраняй дыхание.

     На всякий случай Ева пронаблюдала, на какой угол сквозняк колышет дверь, и решила в этих пределах себя сдерживать, внимания не обращать. Вот если посильнее…

     И это «посильнее» настало. Уже стало удаваться игнорировать скрип, уже и радоваться стала, что вот скрипит дверь, а её это не колышет, как вдруг… дверца почти закрылась, в шкафу резко потемнело. Наверное, малая щёлка осталась.

     Ева похолодела. Это не сквозняк! Не только сквозняк. А сто… кто? Автоматически затаила дыхание (вот после такой задержки и начинала сопеть по-страшному), сердце тук-тук-тук… А кроме этого ничего не слышно. Кто же это там? Нет, что-то шелестит, кто-то трётся о шкаф, вроде даже писк слышен. Нет, это явно не опасно. Выйти разве, посмотреть?

     Ева, касаясь стенок рукой, прошла по тёмному шкафу и распахнула дверцу. С резким недовольным мяуканьем от неё отскочил котёнок. Ах, вот это кто меня закрыл! Ну, извини, милый, не думала я тебя отталкивать. А хорошенький-то какой!

     Котёнок и не думал обижаться, он только посмотрел как-то укоризненно. Девушка поманила его, взяла в руки, он тут же полез её на грудь. Усатый-полосатый, а тоже разбирается в женских формах! Знает, куда прильнуть, даже куда когтишками вцепиться. Или это она держит его как младенца, а он просто стремится ухватиться за то, что поближе?

     Погладила, понянчила, позвала Прасковью Анисимовену. А той нет – вышла куда-то. Понятно, сидела бы на месте, котёнок не проскочил бы мимо. Пришлось искать молоко самой, в холодильнике, блюдечко, «кис-кис» и все атрибуты кошачьей сентиментальности.

     – Молочка попил – и поработай чуток, – шептала Ева нежно. – Подходи неожиданно к дверце, закрывай её внезапно, хоть вплотную, жаль, запереть ты не сумеешь, а я буду учиться не волноваться и делать себе своё дело. Понял, пушистый?

     Котёнок мяукнул, выгнул спину и куда-то посмотрел. Э-э, да он зырит… ну, куда от пола можно смотреть девушке в мини-юбке, сидящей на корточках?

     Ева чуть не взвизгнула, чуть не вскочила. Мгновенно вскочить не удалось, слишком глубоко она присела, аж коленки хрустнули тогда. В следующую секунду подумала: «Чего это я? Он же не парень, да и я хотела во всех позах юбочку испытать. Вот и испытаю сейчас». Заглядывая и ощупывая, прикинула, в какой мере видны трусы и выдаваемый ими рельеф анатомии. Странно, но больше выглядышей её беспокоила натянутость юбки – лопнуть ведь может. Нет, не стОит на корточки садиться, к тому же встать сложнее, чем опуститься. Сядем лучше на стул, проверим, как юбочка. А если ножку на ножку?

     Котёнок вертелся поблизости, принимал деятельное участие в манипуляциях, даже вскочил на коленку – для кого же ещё ногу взгромоздили на ногу? Хорошо бы ты, милый, был всегда поблизости и перекрывал вид из-под моей юбёшки, так ведь не удружишь! Не поймёшь даже, зачем перекрывать. Ну, хоть зырь позлее, приучай меня не тушеваться под чужими взглядами.

     Да, трусы тоже нужны свежие, рз могут выглянуть. Это какой же стирки требует полуобнажённость! Нет, легче стать нудисткой, им ничего стирать не надо, мыться только. Шучу-шучу, а вы думали, что я и вправду разденусь? Надо же отвлечься от мыслей о каждодневной стирке.

     Может, пододевать не белое хлопковое бельё, а синтетическое бикини? Но, говорят, синтетика вредна в постоянной нОске. А нет ли такого, чтоб с исподу – хлопок или лён, а сверху – синтетика, которую каждый день не стирать? Надо будет поискать. Но два слоя – это уже нечестно, какая же это полуобнажёнка? Тогда уж юбочку долой. Но без неё по корпусу ходить не дадут.

     Пришла Прасковья Анисимовна, умилилась котёнком, налила ему на этот раз сливок. Ева вздохнула и полезла в шкаф.

     Некоторое время котёнок не давал о себе знать, видать, переваривал съеденное. А потом наша героиня, протирая стенки изнутри, слышала толчки лап по полу – зверёк носился, играл, Прасковья Анисимовна, по-видимому, привязала бумажку на нитку. Впрочем, гоняться можно было и за солнечными зайчиками, августовскими солнечными мухами, носимыми сквозняком бумажками.

     Несколько раз котёнок подбегал к шкафу, и Ева невольно гадала – захлопнет или не захлопнет. Иной раз лапки стукали в стенки, но и дверь он несколько раз захлопывал, да ещё наддавал лапой. Правда, дверь быстро вслед за этим распахивалась, так что девушка не успевала понять – оставалась ли хоть узенькая щёлка.