Текст книги "Инспектор и ночь (др. перевод)"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– Уместный вопрос. Жаль только, что ты задаешь его так поздно, – кисло замечаю я.

Потом, взглянув на девушку, смягчаюсь.

– Что будет? Не знаю. Поживем – увидим.

Я хочу добавить, что утро вечера мудреней, но мы подходим к ее дому, и древняя сентенция остается при мне.

Медленно пройдя по мощеной аллее, входим в прихожую и спускаемся в подвал.

– Так вот, без шуток, – говорю я, останавливаясь перед дверью тети Кати. – Отсюда пока что ни на шаг. С этой минуты считай себя под домашним арестом.

Кто-то проходит у нас за спиной и, услышав последнюю фразу, останавливается в нерешительности.

– Жанна? Какой арест?

– А, товарищ Славов, – поворачиваюсь я. – Вот кто нам поможет. Ваша знакомая находится, как вы слышали, под домашним арестом. Я просил бы вас проследить, чтобы она не выходила из дому.

– У меня нет опыта в подобных делах… – буркает инженер и с тревогой посматривает на нас.

– Не беда. И я, когда был маленький, ничего не понимал в убийствах.

И поднимаюсь наверх. На последней ступеньке останавливаюсь и прислушиваюсь. Инженер озабоченно расспрашивает девушку. Жанна что-то лепечет в ответ. И внезапно заливается плачем. Голос инженера успокаивает: «Не надо. Все уладится, вот увидишь!» А рыдания продолжаются. Хорошо, что меня там нет.

* * *

Вот и дожили до утра. Хотя бы для того, чтобы установить: утро не всегда мудренее вечера. Зато сырее и холоднее. Тяжелые потоки воды хлещут в окно нашего кабинета. Такое впечатление, что тебя вмонтировали в Ниагарский водопад.

Сидя за столом с сигаретой в зубах и s лихо сдвинутой на затылок шляпе, я жду, когда машина придет в движение. Это произойдет не раньше восьми. Значит, у меня есть еще четверть часа, чтобы просмотреть газету. Вы читали Хемингуэя? Я три дня газет не читал, а она мне – Хемингуэя!

Ты, моя девочка, не единственная, кто знает что-то о чистом и светлом. У меня, между прочим, тоже есть воспоминания на эту тему, только связанные не с Хемингуэем, а с летним дансингом на берегу. Это был каш последний вечер. Мы сидели на террасе ресторана, а внизу рокотало море. Мы подождали, пока подойдет официант, потом подождали, пока он принесет вино, и все молчали, хотя ждать уже было нечего.

– Ты наговорила мне кучу вещей, – замечаю я наконец. – В том числе, должно быть, много правильного. Но не ответила на мой вопрос.

Она с укором смотрит на меня.

– Ответила…

Да, поцеловала… Но в ответе, не сформулированном в словах, всегда есть какая-то недоговоренность. По крайней мере для инспектора.

– Значит, вопрос решен? – настаиваю я.

– Ты сам должен его решить. И не сразу. Ты поймешь, когда. Так часто все начинается хорошо, а кончается очень плохо. Поэтому просто боишься всего, что начинается хорошо.

– Фатализм и суеверие, – бросаю я. – Религиозные предрассудки. Роль судьбы в древнегреческой трагедии.

Она улыбается. Улыбка получается немножко грустной.

– Давай лучше потанцуем.

Все-таки танцуем – горькая чаша не минует меня. Мелодия та же, море все так же шумит где-то в темноте.

И я переминаюсь с ноги на ногу. К счастью, я вскоре забываю, что делаю, и смотрю, смотрю в поднятые на меня глаза.

– Значит, в один прекрасный день я выхожу у вас на станции и застаю тебя готовой, да?

– Готовой? Как? В смысле туалетов?

– Психологически. И нечего размышлять о вещах, которые начинаются хорошо, а кончаются плохо, ясно?

Она смотрит поверх моего плеча, я на нее, и мы танцуем в желто-зеленом свете дансинга.

Потом, когда мы расстаемся, я, начисто оглупев, говорю:

– Оставь мне что-нибудь на память. Фотографию, – прошу я. – Ту, что у тебя в сумочке.

– Милиции, – вздыхает она, – все известно.

И протягивает карточку.

Карточка и мелодия – это совсем не мало для того, чтобы удержать воспоминания. Мне – достаточно.

Восемь с минутами. Поднимаю трубку и набираю номер.

– Что? Все еще не приходил? Ну и дисциплина… Ах, болен… Хорошо, что вы хотя бы догадались мне об этом сообщить.

Ну, раз судебные медики стали болеть, значит, мы явно изнежились…

В дверь стучат. Входит лейтенант, Протягивает папку с материалами.

– А сведения о цианистом калии?

– Пока еще не приносили.

Лейтенант смотрит на меня – ждет, вероятно, какой-нибудь шутки, но мне сейчас вовсе не до экспромтов. Он, поняв это, выходит.

Рассматриваю фотографии. Покойник во всех ракурсах. Много здесь недостает из жизни. Но Жанна фигурирует в папке. Держу в руках фотографию, сделанную, вероятно, год назад. Совсем молодое и чистое лицо. Ни помады, ни модной прически. Миловидна, не вызывающа. Юная девушка… судьба которой может быть исковеркана из-за мертвого подлеца. Ну, что ты скажешь, инспектор? А что говорил старик? «Пиши-ка самоубийство». И правильно – пиши самоубийство. И, что называется, дело с концом. От этого никто не пострадает. Кроме принципа. Но то принцип, а то – живой человек…

Я встаю и принимаюсь измерять шагами расстояние от стены до стены. И мысли шагают со мною рядом. В дверь опять кто-то стучит. Входит старшина. Наконец-то!

– Вот список лиц, которым за последние три года отпускался цианистый калий.

Нетерпеливо перелистываю его. Если я рассчитывал увидеть имя Колева, значит, я ошибся. И вообще-то должен радоваться. Доктор мне симпатичен. Характерец, правда, ого-го, но и у меня не лучше. Только вся версия – к чертям. Нету одного-единственного имени в списке – и все рушится. Милая девочка, не знаю, понимаешь ли ты меня.

Потом взгляд мой непроизвольно задерживается на чьей-то фамилии. Не на той, что я искал, а совсем другой. Посидев с минуту в раздумье, я вскакиваю, засовывая список в карман, и, на ходу сорвав с вешалки плащ, вылетаю на улицу. В первую очередь надо навестить одного больного приятеля.

Остановившись перед закопченным фасадом дома, в котором проживает мой Паганини, я начинаю подниматься по лестнице в тайной надежде, что судебный медик расположился не под самой крышей. И не угадываю. Светило вскрытий живет на самой верхотуре. Мне открывает пожилая женщина. Я следую за ней по коридору, ожидая увидеть мрачную мансарду с заплесневелыми, пыльными книгами и анатомическими изображениями людей с содранной кожей.

И опять не угадываю. Меня больше всего потрясает буйство растительности. Бегонии, фикусы, лимоны и прочие овощи в разнокалиберных горшках, переплетаясь, образуют пышные джунгли, которые тянутся чуть не до потолка. В глубине этих джунглей вместо тигра безобидно развалился на кушетке под тремя шерстяными одеялами, с толстым компрессом вокруг шеи мой Паганини вскрытий. Слегка приподнявшись на локтях, он страдальчески улыбается.

– Что это, сон? – восклицаю в изумлении. – Или я ошибся адресом? Хотя почему… Трупы и цветы… Все нормально. Совсем как на кладбище… Ну, старик, что это с тобой стряслось?

– Ничего. Обыкновенный грипп, – отвечает он сиплым голосом. – А ты спешишь произвести осмотр?

– Обыкновенный грипп, – говорю я назидательно, – люди переносят на ногах. И на работе.

– С тридцатью девятью градусами?

– Градусы куда важней в напитках. А нам пока еще рановато выпивать. Ну, да черт с тобой. Я хочу знать, что ты установил.

– Установил почти то же самое, что я тебе уже сказал. Цианистый калий – лошадиная доза.

– И все?

– Установил и наличие люминала. Бог его знает откуда. Может, он глотал разные порошки?

– Какое количество?

– Незначительное… В отличие от цианистого калия. Вообще моя версия подтверждается.

– Да? А что это была за версия? – неторопливо закуриваю я.

Паганини грустными глазами следит за тем, как я выпускаю изо рта плотную струйку дыма.

– Ах, да, вспоминаю. Вы с Мариновым выпивали, ты сообщил ему, что у него рак, и в утешение угостил цианистым калием…

Судебный медик сопит, возясь в своих разноцветных одеялах, но не думаю, чтоб он злился. Его ничто не в состоянии разозлить.

– Раз у тебя не хватает интеллекта придумать что-нибудь поумней, пиши! – буркает он. – Вообще пиши, что хочешь, дорогой. Только не превращай мой невинный грипп в агонию.

Он снова бросает завистливый взгляд на струйку дыма, которую я пускаю, и указывает мне на низкий столик, где среди разных пузырьков с лекарствами возвышается бутылка коньяка.

– Пей в счет аванса за сигареты, которыми ты будешь меня угощать.

Но мне некогда распивать. Предстоят еще два визита, которые решат все. Махнув виртуозу на прощанье рукой, я торопливо выхожу на площадку. Нетерпение подгоняет меня к поликлинике. И вот я снова среди беременных женщин. Пробившись к двери, я жду, когда выйдет очередная пациентка, и просовываю голову в кабинет.

– Мне нужен Колев…

– Доктор Колев со вчерашнего дня в отпуске…

Быстрее к дому. Не хватает, чтобы он куда-нибудь смотался… Отпуск в декабре! Случается и такое…

Обиталище мертвеца. Справляюсь о Жанне. Послушно сидит в комнате. Поумнела, значит, наконец, хоть и с некоторым опозданием. Затем стучусь к доктору и вхожу. Комната такая же, как у Славова, только нет той чистоты и уюта. Две полки с медицинской литературой, неубранная кровать, на столе – разбросанные рукописи, а за столом – сам Колев. Он отрывается от работы и кивает мне.

– А, это вы… Заходите.

– Так-то вы отдыхаете? – спрашиваю я, показывая на рукописи.

– Вот именно.

Лицо Колева не выражает благодарности за то, что я сочувствую ему.

Всякий раз при виде медицинских книг я испытываю легкую грусть. Первая любовь не забывается. Колев замечает завистливые взгляды, которые я бросаю на толстые тома. На лице его появляется улыбка, внезапно смягчающая его резкие черты.

– Это не судебная медицина.

– Судебная – не судебная, все равно ока всегда интересна. У меня друг, так он просто мечтал о медицине, как некоторые мечтают о большой любви…

– И что же?

Я небрежно машу рукой.

– Не состоялось… Но это уже совсем другая история. Вернемся к нашей. Я вот смотрю – работаете. Научный труд, по всей вероятности. И немало сделано. И все это пойдет прахом?

– Ваше участие меня трогает, но я вас не понимаю.

– Все рухнет, говорю.

– Почему?

– Из-за того, что вы совершили глупость. Из-за того, что продали Маринову цианистый калий. Да, сколько вам, между прочим, заплатили за это?

Лицо Колева снова приобретает привычно хмурое выражение.

– Ничего я не продавал.

– Слушайте, доктор, – говорю, – бывают случаи, когда упорство приносит желанные результаты. В научной работе, например. Но сейчас оно абсолютно бессмысленно. Вот это видите?

Я вытаскиваю из карманов выписки из протоколов.

– Не понимаю, – упирается врач.

– А если я покажу вам здесь имя Евтимовой, вашей родственницы, биолога, поймете?

Он отрицательно качает головой.

– Ничего не понимаю.

– Очень жаль, – повожу я плечами. – Стало быть, я ошибся. Стало быть, шерше ля фам. Тогда придется задержать Евтимову.

– Вы шутите? – вскакивает Колев. – Что общего может иметь Евтимова с… с…

И почему это все думают, что я вечно шучу? Лицо, что ли, у меня такое?

– С отравлением Маринова, хотите вы сказать? Что ж, могу объяснить. Я только что был у Евтимовой, показал ей эти бумаги. Она, как видно, толковый человек. И вообще я установил, что с женщинами мне бывает легче столковаться. Она призналась, что взяла цианистый калий для каких-то своих опытов, а остаток отдала Маринову, когда он попросил об этом.

– Чушь! Она не была даже знакома с Мариновым.

– И мне так казалось. Но Евтимова утверждает, что была знакома с Мариновым и, причем, через вас. Значит, все совпадает. Тем более, что сами вы отрицаете свою вину.

Я закуриваю и делаю вид, что собираюсь уходить.

– Но вы не можете… Не имеете права… Она не знает, что говорит… Воображает, что спасает меня таким образом…

– Не воображает, – прерываю я. – Действительно спасает.

– Перестаньте. Евтимова не виновата.

– В таком случае виноваты вы. Другой возможности нет. И давайте не терять времени: сколько вам заплатил Маринов?

Колев, как загипнотизированный, встает со стула и приближается ко мне с белым от гнева лицом.

– Слушайте, инспектор, вы до того привыкли иметь дело со всякими мошенниками, что забываете: на этом свете есть и другие люди. Ничего мне не платил ваш Маринов. Да я бы ничего у него и не взял. Если на то пошло, я сам ему заплатил. Заплатил ядом, чтобы ваш Маринов отправился ко всем чертям.

Как вам понравится – «мой Маринов». Словно я его родил и воспитал! Народ пошел – сплошные неврастеники.

– Ничего я не понимаю, – вздыхаю я. – Но обещаю понять при условии, что вы качнете сначала.

Врач проводит худощавой рукой по волосам и пытается успокоиться. Я ускоряю этот процесс, протягиваю ему сигарету. Доктор жадно затягивается.

– Маринов жаловался в последнее время на боли в желудке. Я сводил его к своему коллеге. Установили рак.

– Когда обнаруживают рак, пациенту об этом не сообщают. Есть ведь такой принцип.

– А я еще позавчера вам сказал, что в известных случаях плюю на принципы. Из-за принципов мы порой забываем о людях…

– Без сентенций! – призываю я. – И – ближе к теме!

– Маринов догадывался, мне кажется, и все время приставал с расспросами. И в то же время продолжал свои художества. Стал преследовать Жанну. Однажды я просто не выдержал: «Ты что же, – говорю, – до могилы будешь безобразничать? Не видишь, что одной ногой в гробу?» Позже Маринов попросил у меня яду. Евтимова дала мне цианистый калий, думая, что это нужно мне для опытов.

– Вы наплевали не только на принцип, но и на свою профессию. Больные раком живут годами…

По лицу Колева пробегает гневная дрожь. Бросив в угол окурок, он приближается ко мне.

– Ничего вы, значит, не поняли. Это был мерзавец… Махровый мерзавец, разлагавший все вокруг себя. И когда я нашел для него яд, то даже обрадовался… В конечном счете ведь я не стал бы совать ему силой бутылку в рот. Он сам решил свою судьбу. А мертвый мерзавец, я полагаю, всегда приятнее живого.

– Мертвый мерзавец… И живая девушка… – бормочу я себе под нос.

– Какая девушка? – удивляется Колев.

– Такая… в платье.

– Да мы с вами говорим на разных языках!

– Ничего подобного, – возражаю. – Мы отлично понимаем друг друга. Должен признаться – вы с самого начала были мне симпатичны. Только меня, к сожалению, никогда не назначат председателем суда. Разделение власти, понимаете? Судебная, исполнительная и т. д. Возьмите с собой чистое белье. А о сигаретах не беспокойтесь.

* * *

И вот я опять на фоне тех же знакомых декораций – пустые письменные столы, окно, в которое хлещет дождь, подслеповатая желтая лампочка. История кончается тем, чем началась, – обычный прием ленивых авторов. Ничего, как видите, не изменилось, за исключением небольшой подробности. Меня не ждет новое расследование, не ждет свидание с мертвецом. Впереди несколько свободных дней, и я сумею, наконец, сделать кое-какие неотложные дела. В том числе съездить в провинцию по поводу одной личной истории. Приближается Новый год.

Бодро сдвинув шляпу на затылок, я подхожу к окну. Сквозь косые полосы дождя смутно вырисовываются голые деревья, мост, улица. Прохожие с зонтиками останавливаются возле витрин, заходят в магазины, делают покупки. Мне тоже надо кое-что купить. Пора уже подумать о смене плаща-ветерана, которому стукнет скоро десять лет.

Дверь за моей спиной открывается. В комнату входит старшина.

– Вас вызывает начальник.

Надо полагать, не для того, чтобы преподнести розы.

Так и есть. Начальник, разумеется, доволен быстрым окончанием расследования. Дело только в том, что произошел новый случай… И так как другие инспекторы заняты… Остается поехать мне.

Я опять стою у окна и жду телефонного звонке. Потом спущусь по лестнице, сяду в машину и надвину шляпу на лоб, чтобы отключиться на несколько минут и подумать об одном деле. Близятся праздники. Вот тогда я и займусь своей личной историей. На какие дни приходятся они? Только бы не на четверг. Так или иначе, до праздников остается целых две недели. А пока надо думать о ближайшем свидании с мертвецом.

За спиной звонит телефон.

– Готово? Сейчас спускаюсь.

Сорвав с вешалки плащ, я на ходу натягиваю его. Машина урчит внизу. Начинается новое расследование. Не знаю, понимаете ли вы меня.

Рабочий день мой кончается поздно. Случаи, надо признаться, не из легких. Пока что сплошной туман. Я иду по улице под дождем и пытаюсь, насколько это возможно, что-то разглядеть в тумане. Шагаю, засунув руки в карманы своего старого плаща, и мысли шагают со мною рядом.

Свет… Тень… Опять свет… Опять тень… Мы, как фотографы, неразлучны с темнотой. Павел и Виргиния… Инспектор и ночь… Проходишь через разные человеческие истории и тащишь на плечах этот принцип. Через самые разные человеческие истории… Кроме своей собственной… Тень… Свет… На дансинге было светло. Поблизости шумело море. А еще ближе стояла девушка. Так близко, что какой-нибудь вульгарный тип сказал бы, что она у меня в руках.

Путь лежит мимо обиталища Маринова. Но мне это теперь ничего не говорит. Дом этот зачислен уже в графу призраков, оставшихся, как старые ненужные вещи, где-то в чулане воспоминаний. Медленно прохожу я мимо двери и ржавой железной ограды. Передо мной появляется пара. Юноша и девушка в обнимку под зонтом. Приходится обняться – зонтик маленький (надеюсь, вы улавливаете связь?) Девушка – Жанна. Юноша – не Том. Только поравнявшись, они узнают меня.

– Инспектор, – шепчет Славов.

– Спокойной ночи, инспектор! – слышу я голос Жанны.

Не оборачиваясь и не замедляя шага, приветственно взмахиваю рукой. «Спокойной ночи!» – говорю я про себя. Нет смысла кричать на улице.

Павел Вежинов

ОГОВОР

Богомил Райнов

ИНСПЕКТОР И НОЧЬ

Андрей Гуляшки

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

Петр Бобев

ОПАЛЫ ДАЛ НЕФЕРТИТИ

КИЕВ 1990

ББК 84.4 Бл. я43

Б 79

Перевод с болгарского

Б79 Болгарский детектив: [Сборник]: Пер. с болг./ Пер. В. И. Хмельницкий. – К.: Изд-во УСХА, 1990. – 408 с.

ISBN 5-7987-0113-1.

Сборник «Болгарский детектив» представляет известные советскому читателю повести признанных писателей НРБ, работающих в жанре приключенческой и детективной литературы – «Оговор» П. Вежинова, «Инспектор и ночь» Б. Райнова, «Спящая красавица» А. Гуляшки, – в которых рассказывается о нелегких буднях болгарских контрразведчиков и работников милиции.

Читатели также познакомятся с творчеством П. Бобева – остросюжетной повестью «Опалы для Нефертити». В центре внимания произведения – полная опасностей жизнь людей, подпавших под власть призрака легкой наживы и «красивой» жизни.

Б 4703010100-021 Без объявл.

227(02)-89

ББК 84.4 Бл. я43

ISBN 5-7987-0113-1

© СП «Дениза», 1989

Павел Вежинов

ОГОВОР

•

Богомир Райнов

ИНСПЕКТОР И НОЧЬ

•

Андрей Гуляшки

СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

•

Петр Бобев

ОПАЛЫ ДЛЯ НЕФЕРТИТИ

Повести

Редактор Г. С. Васильева

Художественное оформление Г. М. Балюна

Художественный редактор А. И. Пономаренко

Технический редактор М. А. Притыкина

Корректоры О. И. Белик, Л. В. Калюжная

ИБ 103

Сдано в набор 21.09.89. Подписано в печать 23.09.89. Формат 84×108 ¹/ ₃₂. Бум. типограф. Гарнитура журнальная рубленная. Печать высокая. Усл. печ. л. 21,42. Усл. кр. – отт. 21, 74. Уч. изд. л. 23,17. Доп. тираж 50 000 зкз. Зак. № 0-149. Цена 5 р.

Издание осуществлено на заказных условиях Издательством УСХА. Набор и матрицы изготовлены на Головном предприятии РПО «Полиграфкнига». 252057, Киев, ул. Довженко, 3. Отпечатано на Киевской книжной фабрике. 252054 Киев, ул. Воровского, 24.