Текст книги "Возрождение любви"
Автор книги: Бобби Хатчинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
Они с Пейдж улыбнулись друг другу, укладывая ребенка Клары на живот.
– Мои очки, – попросила Клара, баюкая свою доченьку. – Я хочу разглядеть ее.
– Она прелесть! Будет похожа на свою мамочку, – заверила Клару Пейдж, найдя очки и водрузив их на вздернутый носик матери.
Клара в полном изумлении разглядывала свою дочку.
– Вы должны благодарить леди доктора за этот маленький комочек, – сообщила Кларе миссис Доналд со свойственной ей прямотой. – То, что она сделала, можно считать просто чудом. Никогда ничего подобного не видела.
Послед вышел вполне нормально, и Пейдж, убедившись, что Клара вне опасности, поспешила к двери. Миссис Доналд, умная и проворная, уже убрала все окровавленные простыни, обмыла и запеленала девочку, завернула ее в мягкое одеяло и положила на руки Кларе.
– Тео, – позвала Пейдж, и голос ее звенел от радости, – идите сюда и полюбуйтесь своей дочерью.
Он стоял, прислонившись к стене срубленного им амбара, уронив голову на грудь и сжав кулаки.
Услышав голос Пейдж, он вздернул голову и побежал к ней – его обветренное лицо осветилось надеждой и страхом.
– Как Клара? – выдохнул он. – Она?…
– Она прекрасно себя чувствует, а у вас теперь замечательная дочка. Идите и поздоровайтесь с ней.
Пейдж не могла сдержать широкую улыбку. Она глубоко вдохнула свежий утренний воздух, подумав, как давно она не дышала так глубоко и спокойно. Пейдж удивилась, обнаружив, что солнце уже поднялось над горизонтом, воздух прогрелся, обещая жаркий день.
Тео торопливо снял башмаки и в одних носках осторожно подошел к кровати, словно не был уверен, что его там ожидает. Потом он увидел Клару, блаженную улыбку на ее утомленном лице, которая баюкала девочку.
– Смотри, Тео! Ты только посмотри, какая у нас прелестная дочка, – прошептала она, и лицо этого большого мужчины сморщилось. Его тело сотряслось от рыданий, и слезы покатились по его лицу. Не в силах выговорить ни слова, он опустился на колени и обнял свою семью.
Клира погладила его по голове, но глаза ее были прикованы к Пейдж.
– Я благословляю тот день, Пейдж Рандольф, когда мы встретили вас в открытой прерии, – сказала она дрожащим голосом. – Мы назовем ее Элли, как мать Тео, но второе ее имя будет Рандольф, в вашу честь, доктор Пейдж, если вы не возражаете. Она будет Элли Рандольф Флетчер.
– Я польщена, но она может возненавидеть такое имя, – отозвалась Пейдж, не в силах сдержать радостную улыбку.
Они с миссис Доналд оставили маленькую семью и опустили занавеску, чтобы дать возможность Кларе и Тео побыть наедине.
Миссис Доналд налила в кувшин чистой воды.
– Вы умывайтесь первой, – предложила она. Горячая вода была приятна лицу Пейдж. Она опустошила кувшин и передала его миссис Доналд.
Повитуха сняла очки, умылась и потом предложила:
– Давайте приготовим новой матери чай, как вы считаете, дорогая?
Пейдж услышала ласковую нотку в ее голосе и обрадовалась. Ей было лестно, что повитуха признала ее.
– Я с удовольствием выпью чашку чая и уверена, что вы тоже, – заметила миссис Доналд. – А может быть, и позавтракаем, как вы к этому относитесь?
Она начала суетиться в Клариной ослепительно чистой кухне, доставая бекон, свежий хлеб, овсянку с такой легкостью, словно сама их туда укладывала.
Усталость одолела Пейдж. Она пыталась помогать, резала хлеб для гренок, наливала воду в большой коричневый чайник, но руки ее дрожали. Она восхищалась энергией миссис Доналд.
Они внесли поднос в комнату, но Тео стал уверять, что он не голоден.
– У меня много работы по дому, – пробормотал он, надевая ботинки и выходя за дверь. Было ясно, что ему нужно успокоиться, вдали от женщин.
Клара, умытая, в свежей ночной рубашке, немного поела и задремала.
Новорожденную, завернутую в пеленки домашней выработки, которые Клара заготовила, уложили в колыбельку и поставили около кровати. Яркий солнечный свет пробивался сквозь тюлевые занавески на окне, в комнате воцарился покой, когда Пейдж и миссис Доналд сели наконец завтракать.
Несколько минут они ели молча. Когда Пейдж проглотила первую ложку овсяной каши со свежими и густыми сливками, она поняла, насколько была голодна. К тому моменту, когда она перешла к яичнице с беконом и гренкам, она почувствовала себя ожившей, и обе женщины принялись болтать о детях и беременности, о трудных родах, найдя общую тему для разговора.
– Вы знаете, доктор, – сказала миссис Доналд спустя некоторое время, – Лулу Либерман распускает по городу о вас грязные сплетни. Поверьте мне, уж я выскажу ей кое-что, как только встречу. Она завистливая баба, уж такая она есть. Я всегда замечала, она заигрывает с мужчинами.
– Спасибо за поддержку, – сказала Пейдж.
Это было прекрасно – обрести союзника. Миссис Доналд налила им еще по чашке крепкого чая и они, откинувшись на спинки стульев, потягивали горячую жидкость.
Потом миссис Доналд склонила голову набок и бросила на Пейдж долгий оценивающий взгляд.
– Вы мне не расскажете, дорогая, как вы стали врачом? – Она дотянулась через стол и похлопала Пейдж по руке. – Я понимаю, я похожа на женщину, которая всюду сует свой нос, но у меня есть причина задавать вам этот вопрос. Понимаете, я только однажды слышала о женщине-враче. Моя сестра Лиззи живет в Торонто, и у нее кое-какие женские неприятности. Она услышала про эту женщину-врача Эмили Стоув. Она обратилась к ней, и та ее вылечила. Но это единственная женщина-врач, о которой я слышала, пока здесь не появились вы.
Пейдж подумала о том, как бы ей лучше ответить. Миссис Доналд, это было видно, приняла ее, и это было очень важно для Пейдж.
Повитуха была настроена дружески, а Пейдж, один Бог знает как, нуждалась в друге. Она решила не повторять неправдоподобную историю о том, как она здесь оказалась. Она ограничится рассказом о том, почему стала врачом.
– Я вышла замуж еще совсем молодой. Мой муж был студент-медик, и я начала интересоваться медициной. Когда мой ребенок умер при родах, я решила изучать медицину и стать специалистом по родам.
– А где теперь ваш муж, дорогая?
– Мы развелись.
Миссис Доналд покачала головой и поцокала языком.
– Я так думаю, что он не мог согласиться иметь жену – «синий чулок», ученую женщину.
Пейдж уклончиво улыбнулась и отхлебнула чаю. На самом деле Ник Моррисон вообще не хотел иметь жену – «синий чулок» она или нет.
– Да, так бывает с некоторыми мужчинами, – заметила миссис Доналд. – Мой муж отправился искать золото двенадцать лет назад, и я с тех пор ничего о нем не знаю.
– Это, должно быть, тяжело для вас. У вас есть дети?
Миссис Доналд покачала головой.
– Нет, не было, хотя очень хотела. Наверное поэтому я стала принимать роды других детей. Кстати, о детях. – Она встала, чтобы посмотреть на Клару и ребенка, потом вернулась за стол. – Вы собираетесь заниматься медицинской практикой здесь, в Баттлфорде, мисс Рандольф?
Вопрос был задан как бы между прочим, но Пейдж почувствовала все его значение. Миссис Доналд зарабатывала себе на жизнь акушерством – вполне понятно, что она заинтересована в том, чтобы в Баттлфорде была женщина-врач, специалист по родам.
Эти мысли быстро пронеслись в голове Пейдж, но, когда она открыла рот, чтобы ответить, собственная смелость поразила ее.
– Да, собираюсь. Я хочу заниматься женскими болезнями. Я хочу открыть свой врачебный кабинет, и, если мне это удастся, я хотела бы знать, не согласитесь ли вы работать со мной, миссис Доналд?
Святый Боже, о чем она думает? У нее нет ни денег, ни инструментов, а с будущей пятницы ей и жить-то будет негде, а она нанимает помощницу для врачебной практики, которой у нее тоже нет. Этот проклятый круг в пшенице не только перебросил ее в другое время, но и повлиял на ее мозги.
Миссис Доналд поначалу выглядела ошарашенной. Потом она склонила голову набок и посмотрела на Пейдж долгим оценивающим взглядом.
– Я не могу сразу ответить вам, – медленно произнесла она, – я должна обдумать. Но вы очень добры ко мне, мисс Рандольф.
– Пожалуйста, называйте меня Пейдж. И доброта здесь не при чем. – Она показала жестом на занавеску, за которой спали Клара и ребенок. – Без вас я не справилась бы. На меня очень сильное впечатление произвели ваши знания и умение.
Морщинистые щеки повитухи зарделись от удовольствия.
– Меня многому научил доктор Болдуин, работающий в форте, – скромно отозвалась она. – Вы ведь его знаете?
– Мы работали вместе. Он хороший врач и отличный хирург.
Миссис Доналд удивила Пейдж, озорно подмигнув ей.
– Он хорошо сложенный мужчина. Если бы я была помоложе, то сказала бы, что он в любое время может скинуть свои ботинки у моей постели.
Пейдж ухмыльнулась и почувствовала, что покраснела. Она должна была признать, что и сама допускала сладострастные мысли о Майлсе Болдуине.
Смех миссис Доналд звучал молодо и приятно.
– Я вижу, что у вас такие же мысли. Что сказать, дорогая, если бы я имела вашу внешность, я бы не только думала, а постаралась бы женить на себе доктора Болдуина. – Она налила им обеим еще чая. – Меня зовут Абигайл. Вы не будете против, если я буду называть вас доктор Пейдж?
– Лучше просто Пейдж.
Следующий час они провели за уборкой, грели воду, потом отстирывали простыни и развешивали их на солнце, собрали на огороде у Клары морковь, репу и картошку и сварили хороший суп. Абигайл решила оставаться у Флетчеров до тех пор, пока Клара не окрепнет. Тео предложил Пейдж отвезти ее обратно в город после ланча.
Настал уже полдень, когда отчаянный лай пса известил о приезде всадника.
Пейдж выглянула в окно как раз в тот момент, когда Майлс спрыгнул со своего жеребца.
Тео поспешил ему навстречу, они о чем-то поговорили, потом Майлс улыбнулся и пожал Тео руку, видимо, поздравляя его с рождением дочери.
Через несколько минут они вошли в комнату. Высокие ботинки Майлса и коричневые бриджи были запылены, а около рта и глаз залегли морщины усталости. Однако он улыбался, а от его высокой фигуры небольшая хижина стала казаться еще меньше.
– Добрый день, дамы. – Он снял свою широкополую шляпу и отвесил им вежливый поклон. – Тео рассказал мне, что вы отлично справились с родами. Примите мои поздравления.
Его слова были обращены к ним обеим, но его серые глаза смотрели на Пейдж, и в них виделись уважение и восхищение.
В его глазах читался намек еще на что-то, и она почувствовала, как вспыхнула под его внимательным взглядом.
За те недели, что они работали вместе, между ними возникло какое-то взаимопонимание двух врачей, старавшихся спасти жизнь и здоровье их пациентов.
Однако в этот момент, в маленькой хижине Флетчеров, Пейдж неожиданно для себя поняла, что то, что она чувствует к Майлсу Болдуину, не просто товарищеское отношение одного врача к другому.
Ее сердце застучало, кровь забурлила в венах. У нее перехватило дыхание, и она не могла отвести от него глаз.
Не могла же она влюбиться в Майлса Болдуина?!
ГЛАВА 8
Сиденье двуколки оказалось таким тесным, что Пейдж ощущала, как сильное бедро Майлса прижимается к ее бедру. Довольно часто одно из высоких колес двуколки попадало в выбоины, она накренялась то на один бок, то на другой, и контакт между двумя седоками становился еще теснее.
Когда Майлс предложил отвезти Пейдж обратно в Баттлфорд, Тео настоял на том, чтобы они воспользовались его двуколкой.
Вот так и получилось, что она и Майлс трясутся по неровной прерии в маленькой неудобной двуколке с брезентовым мешком в ногах, в который Абигайл Доналд насовала обильный ланч.
Жеребец Майлса Майор бежал рядом с двуколкой, и Пейдж не могла избавиться от ощущения, будто породистое животное поглядывает на своего хозяина с презрением, что он едет в таком непрезентабельном средстве передвижения.
В кармане юбки Пейдж лежала десятидолларовая бумажка, которую Тео насильно заставил ее взять в качестве гонорара за принятие родов. Пейдж пыталась отказываться, но было ясно, что для Тео это вопрос чести – заплатить ей, и в конце концов она из вежливости взяла деньги.
Когда они отъехали от хижины, Майлс захотел узнать подробности о том, как рожала Клара. Пейдж, усталая и довольная, рассказала ему, что применила гипноз.
Брови Майлса взметнулись вверх, и он повернул голову, чтобы удивленно посмотреть на нее.
– Я слышал о месмеризме, – сказал он. – В одном медицинском журнале я читал о профессоре неврологии в Париже. Шарко его фамилия. Он использовал месмеризм для лечения истерии. Но я никогда не слышал, чтобы кто-то использовал эту технику при родах.
– О, в мое время это обычное дело, – объяснила Пейдж. – Мы используем при родах и наркотические средства, но гипноз никак не влияет на организм, и я считаю это замечательным. Когда какая-либо из моих пациенток выражает интерес к гипнозу, я охотно прибегаю к нему. Обычно это требует бо́льших приготовлений, чем имела Клара, мне просто повезло, что она оказалась такой восприимчивой.
Пейдж стала рассказывать ему об ультразвуке, о фиксации на мониторе положения зародыша и об использовании тихой музыки и приглушенного света в некоторых родильных домах. Она поведала ему о различных трудных родах, которые ей доводилось принимать еще там, в том времени, подробно описав операцию кесарева сечения и ужасную смерть ребенка Дэйва и Лиз Джексон. Казалось, это произошло так давно, и, к ее удивлению, она могла говорить об этом, не возрождая в памяти тошноту и чувство вины, которые она тогда испытывала.
Беда заключалась в том, что она не могла остановиться. Она сообщила ему краткую историю главных медицинских открытий с 1883 года и до конца девятисотых годов, начиная с открытия рентгеновских лучей и кончая трансплантацией органов, генетической инженерией, операциями с помощью лазера.
– Хирурги начинают оперировать зародыш задолго до того, как он созревает для рождения, когда он еще в утробе матери. Это еще в стадии экспериментов, но в ряде случаев им удается удалить опухоль из тела еще нерожденного ребенка, которая должна убить его раньше, чем он родится. Ребенок остается в утробе матери – он отчасти там, когда ему делают операцию. Потом его возвращают туда и, если повезет, есть шанс, чтобы ребенок вырос до нормальной величины до родов.
За все время этого монолога Пейдж Майлс не вымолвил ни слова. Она знала, что он слушает ее в высшей степени внимательно, судя по тому, как он небрежно управлял лошадью.
– Пейдж, пожалуйста, опишите мне точно каждый шаг в этой операции кесарева сечения, о которой вы упоминали, – попросил он.
Пейдж выполнила его просьбу, мысленно представляя себе, что она снова проделывает эту операцию, описывая каждую самую мелкую ее деталь, рассказывая о современной операционной, о ее запахах, звуках, о диагнозе для кесарева сечения.
Она рассказывала ему, как готовила мать, почему предпочла одного анестезиолога другому, о нянечках, с которыми любила работать, как готовились инструменты.
На какие-то минуты она опять мысленно была там, в знакомой обстановке больницы 1990-х годов, занимаясь тем делом, которое знала лучше всего на свете. Она описала ему все в мельчайших деталях, даже добавив описание техники наложения швов, к которым она прибегла, и особую заботу о ребенке со стороны специалистов.
Все это заняло довольно много времени, и, когда она закончила свой рассказ, слышались только цоканье лошадиных копыт и скрип колес двуколки. Доносились также непрерывное жужжание и чириканье, мелодия кузнечиков, шуршание полевых мышей и птиц, окружающих их в этой необъятной прерии.
Пейдж огляделась вокруг, словно проснувшись. День стоял жаркий, воздух недвижим, небо синим навесом раскинулось от горизонта до горизонта, и только несколько пушистых белых облаков плыли по небу к западу. Кругом виднелись холмы и разбросанные купы деревьев, весь этот мир, нетронутый цивилизацией.
Ни самолетов, ни линий электропередач, ни автомобильных дорог.
Она напомнила себе, что это год 1883-й и еще даже не изобретен пенициллин. Условия, которые она описывала Майлсу, были для нее потеряны, вероятно, навсегда.
То, что она не выспалась, напряжение при родах девочки Клары, все трудности ее нынешней ситуации неожиданно обрушились на нее, и она начала плакать.
– Пейдж, дорогая, в чем дело?
Заботливый голос Майлса, его нежные слова заставили ее заплакать еще горше.
Проклятье, у нее нет носового платка! Она вытирала глаза тыльной стороной ладоней, всхлипывая, пытаясь удержать рыдания, которые начинались как будто от пяток высоких ботинок, которые она в конце концов купила.
Майлс остановил лошадь и полез в карман, достав оттуда белоснежный кусок льняной ткани. Он не дал ей этот платок, вместо этого он повернулся на узком сиденье и стал нежно вытирать ее глаза и щеки, пока поток слез наконец иссяк.
Потом он сунул носовой платок ей в руку.
– А теперь высморкайте свой носик и расскажите мне, что вызвало ваши слезы, – сказал он.
Она вся расцвела и сказала:
– Я… я только что осознала, насколько изменилась моя жизнь и как многое я раньше принимала как должное. Еще не так давно у меня были деньги, я была хорошим специалистом в своей области, у меня была собственная клиника и небольшое состояние в виде оборудования. – Она проглотила слюну. – А вчера, с Кларой, я должна была принимать роды даже без стетоскопа. Это чистая удача, что все удалось, потому что, если бы дело пошло плохо, у меня не было ничего, что могло бы помочь – ни зажимов, ни анестезии, ничего, что могло бы остановить у Клары кровотечение. Я была до смерти перепугана.
Она порывисто вздохнула, пытаясь остановить новый поток слез, который угрожал пролиться.
– Там, в моем времени, у меня была прелестная квартира с видом на Английскую бухту. А здесь, в Баттлфорде, к концу этой недели у меня не будет даже места, где жить. Лулу Либерман довела меня своими сплетнями.
Майлс напрягся.
– Каким это образом?
Пейдж ощутила истерический позыв захихикать.
– Благодаря сплетням Лулу я полагаю, что местные жительницы считают меня проституткой. По всей вероятности, она намекала, что именно этим я занималась во время эпидемии лихорадки. Бог мой, я должна была подумать о таком варианте, прикинуть, сколько денег я могла бы заработать за эти недели. А я заработала только руки, потрескавшиеся от вашей противной карболки.
Майлса раздирали два желания – расхохотаться от ее гневных слов или стукнуть ее как следует за предположение, что ее можно рассматривать как проститутку.
Его смутило воспоминание о том, что он поначалу именно так подумал о ней.
Самое умное, подумал он, будет сменить предмет разговора, и побыстрее, пока Пейдж не вспомнила те первые разговоры, которые у них были, и не припомнила их ему.
– Вы устали и, наверное, голодны, – сказал он. – Абигайл снабдила нас вполне хорошим обедом. – Он скосил глаза на окружающий пейзаж. – Вон там купа ив, давайте доедем туда и там поедим.
Он цыкнул на лошадь, и двуколка покатилась к слабой тени.
Майлс привязал лошадей, а Пейдж разложила на сиденье двуколки еду на чистой салфетке, в которую та была завернута.
Там были толстые ломти домашнего хлеба, намазанного маслом, которое Клара сбила до того, как у нее начались схватки. Там лежали куски жареной солонины и маринованный ревень, который едят с хлебом. У Майлса во фляжке была вода, и, кроме того, имелась бутылка жирного молока, все еще холодного, и два добрых куска яблочного пирога, который испекла миссис Доналд и подала на ланч.
Майлс был голоден, и некоторое время они молча жевали. Потом Пейдж устроилась в тени на дне двуколки, а Майлс уселся рядом.
– Вы были правы, я умирала с голоду. Все очень вкусно, – со вздохом сказала Пейдж, дотянувшись до еще одного ломтя хлеба и положив на него кусок свинины и маринад. Она случайно подтянула юбку почти до колен, и стали видны ее красивые изящные ноги в фильдеперсовых чулках.
– Вы знаете, – продолжала она, – в тот первый день, когда Роб нашел меня, мы остановились на ланч, и Клара достала все, что у нее было. Я привыкла к совершенно иной пище и не оценила того, что она предложила.
– Там, откуда вы, и пища другая?
У Майлса любопытство смешивалось с двойственным отношением к ее другому миру.
Она кивнула.
– Да, конечно. Мы едим мясо, уже приготовленное для ланча, тонко нарезанные ломтики индейки, так что там только белое мясо. Запиваем содовой водой из банок.
Она описала все как могла лучше и потом на мгновение задумалась.
– Есть еще шипучие напитки, обеды из замороженных полуфабрикатов, быстрорастворимый кофе и пакеты с мороженым. – Она замолчала, жуя хлеб. – Иногда мне так хочется шоколадного мороженого, как ничего больше. Ну почти ничего.
Майлс слушал ее рассказы о ее другом мире, и в нем медленно нарастало странное чувство, в котором смешивались злость и негодование и что-то еще, что он поначалу не мог определить – до сих пор ему не приходилось испытывать чувство ревности.
Он не мог сказать, верит ли он всему, о чем она рассказывает: слишком уж фантастическими казались некоторые вещи.
Но он не мог ей не верить, он не представлял, чтобы кто-нибудь, как бы он ни был выведен из нормального состояния или как могло разыграться его воображение, мог придумать такие невероятные вещи, о которых со знанием дела рассказывала Пейдж.
Он знал только одно – что сейчас не хочет ничего больше о них слышать. Ему хотелось, чтобы она вместо этого оглянулась вокруг и увидела прекрасную широкую прерию, синее небо, осеннее великолепие этой дикой и открытой земли.
Он хотел, чтобы она посмотрела на него, немедленно, чтобы сознание ее не было занято волшебными картинками какого-то иного времени и места, которые вызывают тоскующее выражение на ее милом лице.
Они закончили свою трапезу, попив воды из фляги Майлса. Как и перед едой, Пейдж полила себе немного воды на руки, сполоснула лицо, смыв серебристые следы высохших слез, потом вытерлась подолом своей юбки.
Она сняла соломенную шляпу, которую взяла по настоянию Клары, нашла в маленькой сумке подаренную им щетку для волос и постаралась привести в божеский вид свои непокорные, черные как смоль кудри. Они поблескивали на солнце, и, как только она проводила по ним щеткой, тут же вставали дыбом, словно жили своей упрямой жизнью.
Майлс испытал почти непреодолимое желание дотянуться и погладить эти кудри, ощутить их плотность, зарыться в них носом и навсегда запомнить запах духов, который уловили его ноздри, когда она сидела рядом с ним в двуколке.
Майлс наблюдал за ее возбуждением и вдруг осознал, что они здесь вдвоем, никого больше.
Ее щеки и нос, несмотря на шляпу, загорели и оказались усыпаны веснушками. Ее длинное гибкое тело под длинной темной юбкой и блузкой, украшенной узором, было стройным – естественно стройным, без помощи корсета. Он давно уже заприметил, что она не носит искусственные подпорки, как большинство женщин. Это был смелый и чувственный жест – позволить своему телу оставаться под одеждой без всякого сдерживания.
Майлс припомнил красные шелковые кусочки одежды, которые были на ней, когда ее нашел Камерон. Он подумал, что с ними сталось.
Пейдж подняла руки, чтобы поправить на голове широкополую шляпу. Ее округлые груди натянули ткань блузки, и она неожиданно ощутила на себе его взгляд.
Она замерла, все еще с поднятыми руками, в ее зеленых глазах мелькнул испуг. Потом его руки оказались на ее плечах, притягивая ее к себе. Он почувствовал теплоту ее кожи под толстой материей блузки.
– Пейдж, иди ко мне… – раздался его приглушенный шепот.
Она стала ловить ртом воздух, когда его руки скользнули по ее спине, прижимая к себе. Она вздернула голову, чтобы увидеть его глаза. В этих глазах она прочитала вопрос и вызов.
Ее шляпа упала, а ее руки обняли его.
Он отыскал ее рот, полные, мягкие, чувственные губы коснулись его губ, и, преодолевая все запреты, он поцеловал ее, исследуя, пробуя, сжимая, раздвигая ее губы своим языком, давая ей понять губами, языком, зубами всю силу его желания.
На каждую новую ласку она отвечала такой же.
Его руки гладили ее спину, потом соскользнули к ягодицам, он содрогнулся от ощущения ее тела, свободного и мягкого под его касаниями.
Они снова и снова целовали друг друга, и его тело, твердое, как скала, жаждущее ее, прижималось к ней. Он притянул ее еще ближе, раздвинул слегка свои ноги, завлекая ее в это пространство.
Она застонала, и ее бедра задвигались в том ритме, который он предложил.
Он ласкал ее, его ладони горели от прикосновения к ее обнаженной плоти, безостановочно двигались от ее бедер к грудям, ощущая их мягкую теплоту, его пальцы касались ее затвердевших сосков.
Это было так давно, так давно с тех пор, когда он разрешил себе переспать с женщиной, – и даже тогда это была женщина, которую он купил, которой заплатил.
Он был гораздо более одинок, чем готов был сам признать. Он хотел эту женщину, он хотел ее с той первой ночи, когда она надела его ночную рубашку и поносила его за то, что он запер ее. Но многолетняя привычка, с трудом обретенный покой, который ему удалось завоевать благодаря тому, что он замкнул свои чувства на ключ и выбросил этот ключ, слишком глубоко укоренились в нем, чтобы преодолеть его просто поцелуем.
По какому-то молчаливому одновременному согласию они оторвались друг от друга, громко дыша в окружающей их тишине.
Он все еще держал ее, его руки слегка касались ее талии, а ее пальцы лежали на его груди. Он видел, как бьется пульс у нее на шее, ощущал ладонями, с какой силой стучит ее сердце, заставляя дрожать все тело.
– Я извиняюсь, Пейдж, – произнес он, когда обрел голос. – Это была не лучшая идея.
Она отодвинулась от него, в ее зеленых глазах промелькнула настороженность.
– Да? А почему? Мне было чертовски приятно.
Ему было не просто приятно, но он должен был ей как-то объяснить, найти извинение, которое поможет ей сохранить достоинство. Это оказалось довольно трудно, когда все, чего он хотел, так это бросить ее на траву и сорвать с нее эти рейтузы…
– Потому что на этом дело не кончится, Пейдж. Не может кончиться. Для меня сегодня только начало…
Ее губы искривились и выглядели израненными, и он провел по ним дрожащим пальцем, убеждаясь в их влажности, теплоте. Он напрягал свои мозги в поисках разумного объяснения.
– Меньше всего я хочу, чтобы у вас в Баттлфорде возникли новые трудности, – сказал он. – Вы сейчас должны убедить город и всех сплетниц, что вы талантливый врач. Для этого вы должны оберегать свою репутацию. В таком маленьком городке секретов не бывает, и если вы станете моей любовницей, это навсегда погубит вашу репутацию.
Она теперь уже совсем отодвинулась от него. Она поправляла одежду, не глядя на него.
– Вы, конечно, правы. – Голос ее звучал почти легкомысленно. – Кроме того, меньше всего я хочу оказаться эмоционально связанной здесь с кем-то. В этой эпохе, я имею в виду. Я должна найти путь обратно, рано или поздно. Вернуться в мою жизнь, в мое время.
Ее слова ударили его больнее, чем он мог вообразить. Чтобы она с такой легкостью отбросила его, как будто… как будто та ее проклятая иная жизнь реальна, а то, что происходит здесь и сейчас, не более чем фантазия.
Он запряг лошадь в двуколку и, не говоря ни слова, помог ей сесть на сиденье. Остаток дороги они проделали в полном молчании, каждый старался не коснуться другого.
Вернувшись в тот вечер в форт, Майлс не мог заснуть. Все его чувства были в смятении, воспоминание о том поцелуе сжигало, как лихорадка. Проклиная свою слабость, он в конце концов встал и зажег свечу на своем письменном столе.
Он сочинил срочную телеграмму в Торонто в знакомую ему торговую фирму, занимающуюся продажей медицинских инструментов, с просьбой прислать ему как можно скорее полный набор, включив туда самые современные французские зажимы, и новейшие стетоскопы, и большой запас лекарств.
На следующий день рано утром он проследил, чтобы телеграмма ушла. Весь день он сочинял длинный отчет в штаб Северо-Западной Конной полиции, перечисляя больных полицейских и хворых жителей Баттлфорда.
Один из этих гражданских лиц, приезжий из Онтарио, Джимми Джиллеспи, мужчина средних лет, переведенный в Баттлфорд счетоводом в магазине Компании Гудзонова залива, явился днем в кабинет Майлса, бледный, как бумага, опираясь на самодельный костыль. Его правая нога распухла, стала вдвое толще другой.
– Добрый день, док. Со мной произошел сегодня несчастный случай. Один из клерков уронил бочонок с черной патокой мне на ногу. Неуклюжий молодой олух!
У него перекосилось лицо, когда Майлс снимал у него с ноги окровавленную повязку.
Нога оказалась переломанной в нескольких местах, на подъеме виднелась глубокая рана, на которую нужно было накладывать швы.
Сделав все, что возможно, Майлс перевязал ногу бинтом, смоченным в карболке, и сказал:
– Вы должны не снимать эту повязку несколько недель, мистер Джиллеспи, чтобы все зажило.
У пострадавшего вспотел лоб, и он кивнул.
– Не одно, так другое, – вздохнул он. – Моя жена болеет с тех пор, как мы переехали сюда. Я ухаживал за ней, а теперь вот такая история.
– А что с вашей женой?
Майлс твердо знал, что миссис Джиллеспи с ним не консультировалась.
Джимми пожал плечами.
– Разные женские неприятности. Она считает, что это от нервов, но меня это волнует. Она не из тех, кто бездельничает, моя Элен. Я ей говорил, чтобы она пришла сюда к вам, но она и слышать не хочет. Заявляет, что не может говорить о таких вещах с посторонним мужчиной. Она всегда была застенчивой девушкой. Может, она и смогла бы пересилить себя, если бы у нас были дети, но их нам Бог не послал.
– В городе живет новая женщина-врач, – медленно произнес Майлс. – Ее зовут доктор Рандольф. Я могу лично поручиться за ее компетентность как врача. Возможно, вашей жене будет легче разговаривать с женщиной-врачом?
Джиллеспи мгновение думал, потом его узкое лицо просветлело.
– Может, вы и правы, док. Где ее найти, эту леди врача?
– В настоящее время она живет в меблированных комнатах миссис Либерман, но останется она там день или два. Она ищет, где бы снять помещение, чтобы там можно было вести врачебный прием. Вы ничего подходящего не знаете?
Джиллеспи подумал.
– Есть один дом на холме, в нем жила мать управляющего нашим магазином. Во время наводнения восемьдесят второго года ее дом рухнул, и Уокер построил ей новый, подальше от реки. Но дом не очень большой. И он не совсем в городе. Старая леди прожила в нем всего шесть месяцев и померла. Он еще не сдавал дом, там полно ее вещей. Уокер сказал, что мы с женой можем арендовать его, если хотим. Мы посмотрели его, когда приехали, но мы привезли с собой всю нашу мебель, и, кроме того, Элен не захотела жить вне города. Уокер холостяк, он тоже не хочет жить там. У него есть маленький домик, который ему построила Компания, рядом с магазином, и это его вполне устраивает.
