Текст книги "Возрождение любви"
Автор книги: Бобби Хатчинсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)
– Это возмутительно, учитывая, что гигиена, свежий воздух и солнце могут сделать чудеса и предотвратить новые смерти.
Они стояли друг против друга, зеленые глаза с вызовом смотрели в его серые, и ни один из них не отводил глаз.
Наконец она вздохнула и более примирительно сказала:
– Послушайте, ваши методы не оправдали себя. Почему бы вам не попробовать мои? Вымыть здесь все и впустить сюда свежий воздух – это еще нельзя рассматривать как мятеж, доктор. – Она оглядела комнату и округлила глаза. – Это довольно тяжелая работа, учитывая отсутствие каких-либо современных приспособлений, таких, как стиральные машины, машины для мойки посуды и стерилизаторы. – Она вызывающе посмотрела на него. – Только не говорите мне, что вы боитесь тяжелой работы, доктор.
Словами «тяжелая работа» трудно определить хаос, воцарившийся здесь в последующую неделю. Сзади госпиталя появились веревки, на которых сушились мокрые одеяла, а констебли, выполнявшие работу санитаров, горько жаловались на покрасневшие руки и множество одеял, еще ждавших стирки.
С рассвета и до наступления темноты на кострах кипели чаны с водой, и от едкого запаха карболки у всех слезились глаза. Все констебли-санитары подверглись разносу со стороны Пейдж за то, что не мыли руки после того, как прикасались к больным, и все они жаловались Майлсу, возмущенные тем, что ими командует женщина.
Единственный человек помимо больных, кто принял Пейдж без всяких оговорок, был Арман Леклерк, что весьма злило Майлса, потому что Арман всегда был самым верным его помощником.
Болдуина огорчила измена старого метиса.
В течение первой недели работы Пейдж в форте был только один случай нового заболевания лихорадкой. Вторая неделя прошла вообще без единого нового больного, а на третью неделю многие больные стали выздоравливать. Смертей больше не было.
Пейдж приходила в форт на рассвете и частенько покидала госпиталь после наступления темноты. Обычно ее сопровождал Роб Камерон: считалось, что приличная женщина не должна вечерами появляться на улицах Баттлфорда одна. Падая от усталости, Пейдж добиралась до своей комнаты, умывалась ледяной водой, натягивала ночную рубашку, которую дал ей Майлс, и падала в постель.
В течение этих первых горячих дней оба врага трудились без отдыха, урывая минуты для еды. С монотонным постоянством они схватывались в спорах о том, как лечить больных, но вскоре стали так уставать, что уже не было сил на споры, и постепенно они начали работать как одна команда.
К концу второй недели напряжение несколько ослабло, настолько, что у них появилась возможность нормально перекусить. Арман соорудил самодельный столик и накрывал им там поесть.
Во время этих перерывов в работе Пейдж обнаружила, что Майлс Болдуин ведет себя подчеркнуто официально и неизменно вежливо с изысканными манерами южного джентльмена – пока они не схватывались в жарких спорах о медицинских проблемах.
Он вел себя так отчужденно и бесстрастно, вел разговор большей частью о погоде и о больных, пока однажды вечером она не взбунтовалась за торопливым обедом.
Пейдж проглотила полный рот репы и спросила в упор:
– Итак, доктор Болдуин, что же заставило вас проделать такой длинный путь от Чарлстона до Канады и вступить в Северо-Западную Конную?
На какое-то мгновение она увидела боль на его лице, но эта боль ушла раньше, чем Пейдж была уверена в этом. Его серые глаза скользнули по ее лицу и остановились на бесконечных веревках с бельем.
Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил, и голос его звучал уклончиво:
– Почему люди вступают в Конную полицию, мисс Пейдж? Мы все жаждем приключений на Великом Северо-Западе, правда ведь?
Ему не удалось так легко уйти от ответа.
– Я полагала, что участие в Гражданской войне на всю жизнь вполне удовлетворило вашу жажду приключений. Вы так далеко от дома. Вы не тоскуете по вашей семье?
Воспоминания о ее собственном брате и племянниках, а Сэме и клинике, о пациентках, которых она там оставила, обступили ее. Конечно, он тоже должен чувствовать себя одиноко. Бывает ли он когда-нибудь на Юге? Ему повезло: в конце концов его родственники живут в том же столетии, что и он.
– У меня нет семьи, мисс Рандольф. – Его тон был холоден и безразличен, и она не могла уловить и намека на эмоции на его красивом лице. – Большинство погибли в результате войны.
Она почувствовала себя назойливым ребенком, которому дали по костяшкам пальцев.
– Мне очень жаль, – сказала она тихо извиняющимся голосом. – Для вас это, должно быть, ужасно. – Она знала, что, вероятно, ей не следует продолжать, но по какой-то причине ей необходимо было узнать о нем, поэтому она отбросила осторожность. – Вы были женаты? У вас были дети?
Поначалу она подумала, что он не собирается отвечать. Между ними повисло долгое тяжелое молчание, а черты его лица, казалось, окаменели. Когда он заговорил, его голос звучал напряженно, но за короткими отрывистыми фразами она почувствовала горечь утрат.
– Да, я однажды был женат. Мою жену звали Бет. Я знал ее всю мою жизнь. Мы поженились после войны. – Он перевел дыхание. – Мы были женаты пять лет, когда она впервые забеременела. – Он прокашлялся, поднес к губам стакан воды и сделал глоток, прежде чем продолжил: – У нее случился выкидыш, и Бет умерла от кровотечения. Наш ребенок умер вместе с ней.
В паузах между его словами она ощутила ужас, в усилиях, которых ему стоили слова, – муку, боль в его серых глазах, в застывших чертах лица.
– Простите меня, я не должна была проявлять любопытство. – Ее глаза наполнились слезами, она дотянулась через стол и взяла в свои руки его длинную кисть хирурга. Его кожа казалась ледяной, и она могла почувствовать узлы мускулов на его руке. – Я любопытная негодяйка. Мне очень жаль.
В его слабой улыбке не было и тени юмора, и он не ответил.
Спустя мгновение она отняла свою руку, склонилась над тарелкой и занялась ножом и вилкой.
– А вы, мисс Рандольф?
Его мягкий голос с южным акцентом нарушил воцарившуюся между ними тишину. Она с удивлением посмотрела на него. Он снова владел собой и воспользовался ее же оружием.
– У вас есть семья, которая ждет вас на Западном побережье? Муж? Наверное, дети? Или только поклонник? В ваше время женщины все еще имеют поклонников?
Его холодные серые глаза смотрели на ее лицо в ожидании ответа.
Она знала, что он думает о той первой ночи, когда она сказала ему, откуда она. С той поры они не возвращались к этой теме, но теперь он хотел знать, расскажет ли она ему ту же историю. Он испытывал ее. На это раз Пейдж тщательно подбирала слова.
– Никого значительного, кого в мое время можно считать поклонником, доктор. Что касается семьи, то у меня есть только брат, Тони, он живет здесь, в Саскачеване. Он женат, и у него двое маленьких мальчиков. Он на пару лет моложе меня. У него ферма, довольно большая.
Майлс кивнул, по-прежнему разглядывая ее с напряженным вниманием, которое она не хотела воспринимать.
– И вы соединитесь с ним и его семьей в ближайшем будущем, мисс Рандольф?
Пейдж почувствовала, как слезы скопились у нее в горле, и боролась с ними. Если он может оставаться холодным и бесстрастным, говоря о своей семье, то, черт побери, она тоже сумеет.
– Я не верю в это, – медленно произнесла она. – Во всяком случае не сейчас. Не в обозримое время. – Она посмотрела прямо в его непроницаемые серые глаза. – Вы должны понимать, что у меня нет пути вернуться туда, откуда я появилась. Во всяком случае я такого пути придумать не могу.
Ей было бесконечно больно признавать такое.
Он больше не расспрашивал ее, и это принесло ей облегчение.
– Значит, вы планируете остаться в Баттлфорде?
– Да.
Она поняла, что он на самом деле полагает, что у нее есть выбор. Абсурдность таких мыслей могла выглядеть смешной, но ей было не до смеха.
В тот день, когда он нанял ее, Майлс заплатил ей за две недели вперед шестнадцать долларов, показавшихся ей целым состоянием. Сейчас, после того как она заплатила Лулу и купила себе кое-что необходимое, у нее оставались еще шесть долларов.
Шесть долларов не открывают перед ней иного выбора, как оставаться в Баттлфорде, подумала она с горечью. И кроме того, куда бы она ни поехала, она все равно останется в этом чуждом ей столетии.
– Вы не обдумывали план открыть врачебный кабинет здесь, в городе, мисс Рандольф?
– Конечно, обдумывала.
Его вежливый вопрос и удивил ее, и вызвал раздражение, ибо это была проблема, которую она вновь и вновь взвешивала и не могла прийти к какому-то решению. Она вдруг разозлилась на него.
– Послушайте, мне до смерти осточертело это «мисс Рандольф». Вы не можете переломить себя и называть меня Пейдж? И, наконец, у вас тоже есть имя, так ведь, доктор? Там, откуда я сюда попала, мы не так чопорны, и ваши условности приводят меня в бешенство.
Одна бровь у него поползла вверх, и он кинул на нее загадочный взгляд. Потом прочистил горло.
– Имя у меня есть. Меня зовут Майлс.
– Ну вот, уже легче. А теперь, Майлс, мы можем обсудить, могу ли я открыть врачебный кабинет в этом городе. – Она нарочно подражала его формальному сухому тону. – Есть несколько моментов, в отношении которых я не знаю, как быть. Во-первых, у меня нет помещения, нет инструментов и очень мало денег. Во-вторых, я понятия не имею, какие лекарства здесь прописывают и даже какие лекарства доступны в этом конкретном историческом пункте, поскольку я училась в другой стране, можно сказать. – Она на мгновение замолчала и потом добавила уже другим тоном: – И последнее: судя по реакции, с которой я сталкиваюсь у большинства местных жителей, в этой эпохе быть женщиной и заводить врачебную практику взаимно исключается.
– Необязательно. – Он посмотрел на нее очень серьезно. – Вы можете лечить только женщин, Пейдж. Некоторые из них обращаются ко мне, но я уверен, что они будут чувствовать себя лучше, консультируясь с женщиной-врачом. Что же касается лекарств, то я могу помочь вам.
Не успела Пейдж ответить ему, как в дверь просунулась голова одного из констеблей из числа санитаров – глаза выпученные, лицо позеленело.
– Скорее, сэр, Аббота подбрасывает, и у него судороги. И потом, там шумят по поводу одеял, которые мы сменили.
Майлс выругался и поспешил за констеблем. Пейдж последовала за ним, но не с такой поспешностью, думая о его неожиданном предложении и обещании помочь ей с лекарствами.
Каждый раз, когда ей кажется, что она понимает его, Майлс Болдуин умудряется удивить ее.
И кроме того, он впервые назвал ее Пейдж.
* * *
Спустя четыре дня Лулу Либерман сунула свой задорный носик в деньги, которые Пейдж протянула ей, но не взяла их. В ее пронзительном голосе прозвучало угрожающее удовлетворение:
– Мне очень жаль, мисс Рандольф, но наша договоренность прекращает свое действие. Вам придется искать себе другое место для жилья.
Пейдж открыла рот от изумления.
– Другое место для жилья? О чем вы говорите? Я ничего не понимаю.
Она пыталась вычислить, какое из строгих правил Лулу она могла нарушить, но все последние недели она приходила в меблированные комнаты только для того, чтобы вымыться и поспать. Однако эпидемия уже кончилась, и Майлс накануне вечером сказал ей, что больше не нуждается в ее помощи.
Она ожидала этого: в госпитале осталось всего три пациента, и уже в течение нескольких дней не поступали новые больные лихорадкой. И тем не менее это решение ее обескуражило; она сама не осознавала, как радуется этой изнурительной работе, до той поры, когда все кончилось.
Сегодня утром она проснулась без ощущения дела, которое давала ей работа в форте, но у нее по крайней мере осталось достаточно денег, чтобы свободно вздохнуть. Майлс был более чем щедр и настоял, чтобы она приняла премию.
– Вы должны съехать, – объявила Лулу, – вот и все. У меня благопристойное заведение, и я не могу допустить, чтобы мое доброе имя компрометировали. Мистер Равен дважды видел, как вас после наступления темноты провожали домой разные полицейские. Что там происходит в форте, это ваше дело, и я в него не вмешиваюсь – я не из тех, кто сует нос в чужие дела, – но идут разговоры. А я должна зарабатывать себе на жизнь.
– Какие разговоры, Бога ради?
Пейдж испытывала почти непреодолимое желание дотянуться и сбить самодовольную ухмылку с пухленького личика Лулу.
А Лулу получала полное удовольствие.
– В городе все говорят, что вы шлюха, мисс Рандольф. Вы каждый день проводите в форте с этими мужчинами, и вы там одна, а домой являетесь только после наступления темноты. Двое жителей города видели вас там, в госпитале, и они говорят, что это просто стыд: вы в госпитале среди полуодетых мужчин. Это неприлично.
Губы Лулу сложились в тугой маленький узел.
– Но я с самого начала говорила вам, что я врач, и вы знаете про эпидемию. Я объясняла, что работала вместе с доктором Болдуином. Или вы хотите, чтобы я привела его сюда и заставила его объяснить вам, какая у нас работа?
Пейдж была полна сарказма. Она скорее умрет, чем вовлечет Майлса Болдуина в эти дрязги.
– Вы ведете себя со мной бесцеремонно, мисс Рандольф, – выпалила Лулу. – Я с самого начала сказала вам, что не потерплю такого поведения.
– Какого поведения? Я работала, как вол, чтобы заработать те деньги, которые плачу вам. Посмотрите на мои руки, они все потрескались от этой проклятой карболки. Будь оно все проклято, это просто смешно!
– Что за выражения, мисс Рандольф! – Лулу изобразила на своем лице ужас.
– Выражения?! Это нечестно, с вашей стороны, вышвыривать меня без предупреждения. – Пейдж неожиданно ощутила прилив вдохновения. – Хорошо, Лулу, но я, конечно, расскажу сержанту Робу Камерону, что вы выставили меня, даже не предупредив хотя бы за неделю. А он был о вас такого высокого мнения!
Как она и надеялась, упоминание именно Роба Камерона оказало немедленный эффект. Пейдж подозревала, что у Лулу есть свои планы в отношении ее и Камерона – планы, про которые, Пейдж была уверена, бедняга Роб ничего не знал.
– Сдерживайте себя, мисс Рандольф. Это дело между вами и мной, – пробормотала Лулу. – Незачем вмешивать в него сержанта Камерона. – Очень неохотно, кончиками пальцев, хозяйка меблированных комнат взяла три доллара, которые Пейдж держала в руке. – Я предупреждаю вас за неделю, мисс Рандольф, но это все. Я не могу рисковать своим добрым именем, даже вы должны понимать это.
Пейдж пропустила мимо ушей это оскорбление, хотя готова была взорваться от обиды и гнева.
– Через неделю я от вас съеду, можете на это рассчитывать.
Она повернулась на каблуках и вышла из кухни, хотя у нее чесались руки схватить Лулу и трясти до тех пор, пока не застучат все зубы в ее грязной голове.
ГЛАВА 7
Настойчивый стук пробился сквозь тяжелую пелену сна.
– Мисс Рандольф? Мисс Рандольф, проснитесь! – Голос Лулу заглушала дверь, но та так колотила по ней, что Пейдж в конце концов проснулась. – Откройте дверь, мисс Рандольф.
Длинная ночная рубашка запуталась в ногах Пейдж, и она с трудом выбралась из постели и заковыляла к двери.
Она взялась за ручку, но вспомнила, что дверь заперта, повернула ключ и приоткрыла дверь.
Лулу стояла за дверью со свечой в руке, ее белокурые волосы падали на спину, рубашка завязана шнурком на шее.
– Там какой-то мужчина у дверей, он говорит, что его жена нуждается в вашей помощи, что мне кажется вполне возможным, – выпалила она.
Было очевидно, что Лулу не шутит.
– Сейчас три часа ночи. Надеюсь, вы это понимаете. – Глаза хозяйки припухли ото сна, и голос ее звучал отвратительно. – Еще два дня – это все что вам осталось, и я не могу дождаться конца недели, должна сказать вам.
Она повернулась с оскорбленным видом и стала спускаться вниз по лестнице. Пейдж накинула шаль и направилась следом за ней.
– Это просто скандал! – ворчала Лулу. – Странные мужчины стучат в мою дверь, будят моих постояльцев среди ночи.
– Хватит болтать, Лулу. – Пейдж проигнорировала новое фырканье хозяйки и уставилась на мужчину, стоявшего внизу; он мял в руках свою поношенную коричневую шляпу, в глазах его застыл ужас.
– Теодор Флетчер, что случилось? В чем дело?
Пейдж не видела Флетчеров с того первого рокового дня в прерии, но поддерживала контакт с Кларой через Роба Камерона. Роб навещал Флетчеров каждый раз, когда его патрульная служба приводила его в те места, где они поселились, чтобы выращивать пшеницу, в двадцати милях к западу от Баттлфорда.
– Я отвезу вас туда, когда у меня будет свободный день, – предлагал Роб, и Пейдж собиралась воспользоваться его предложением, но она начала тогда работать в форте и времени у нее уже не было.
– Мисс Пейдж, – с трудом выговорил Тео, голос у него был хриплым, слова наскакивали одно на другое. – Мисс Пейдж, Арман Леклерк в форте послал меня сюда. Он сказал, что вы можете помочь моей Кларе. Ей плохо уже почти два дня, повивальная бабка говорит, что нужен врач. Ребенок… – Он задохнулся и с трудом вернул себе самообладание, – ребенок не выходит. Клара ужасно страдает. Я не могу этого больше вынести. Я поехал за доктором Болдуином, но он уехал вчера вечером: какой-то мужчина в Бресейлоре прострелил себе ногу.
Тео был близок к панике, и Пейдж погладила его по руке.
Тео с трудом сглотнул и добавил:
– Леклерк послал за доктором всадника, чтобы он скакал на мою ферму, но он, конечно, не поспеет вовремя.
Ощущение чудовищного бессилия охватило Пейдж. Что она может сделать для Клары без лекарств, без операционной, без инструментов?
– Вы поедете, мисс Рандольф? Пожалуйста! У меня тут фургон, запряженный лошадьми.
Отказать она не могла.
– Конечно, я поеду. Дайте мне только одеться. Я вернусь через минуту.
Она старалась, чтобы ее голос звучал успокаивающе, но сама чувствовала, что ее тошнит от страха.
Поездка по темной прерии была устрашающей – Тео заставлял лошадей бежать рысью, и фургон во тьме подпрыгивал, его бросало из стороны в сторону. Рассвет уже начал окрашивать горизонт в пурпурные и розовые краски, когда они наконец увидели далекий огонек фонаря, мерцающего в окне дома Флетчеров. Большой черный пес рванулся им навстречу с яростным лаем.
– Тихо, Барни! Мисс Пейдж, вы идите в дом, там повивальная бабка. А я распрягу лошадей.
По голосу Тео Пейдж могла определить, насколько он боится того, что могло произойти за время его отсутствия. Она и сама была не своя, вылезая из фургона и торопясь войти в грубую бревенчатую хижину.
Внутри горели несколько ламп, их свет отбрасывал по углам тени. Пейдж прикрыла за собой дверь и оказалась в единственной здесь комнате. Угол напротив двери был занавешен, очевидно, там находилась спальня. От железной печки шли волны жара, а на ней кипели котел с водой и два чайника, а рядом белый фарфоровый чайник.
Стены внутри были обклеены газетами. Круглые рукодельные коврики красочными пятнами лежали на голом деревянном полу. Около плиты стояло кресло-качалка, а у окна прочный кухонный стол и четыре стула. У Пейдж перехватило дыхание, когда она заметила отлично сделанную колыбельку для ребенка, стоявшую в углу. Несколько ящиков, используемых в качестве шкафчиков, завершали обстановку комнаты.
По-солдатски прямая женщина в идеально выглаженном белом фартуке выбежала из-за занавески – ее седые волосы затянуты в тугой узел, на лбу капельки пота.
– А вы кто, дорогая? – Ее шоколадного цвета глаза за очками в железной оправе были и умными, и встревоженными. – Я думала, мистер Флетчер привезет врача.
Пейдж глубоко вздохнула и медленно выговорила:
– Я доктор Пейдж Рандольф. Произошел несчастный случай, и доктора Болдуина сейчас в городе нет, поэтому я здесь вместо него.
– Вы врач? – Женщина изучала Пейдж прищуренными глазами и потом медленно кивнула. – Да, конечно, вы женщина-врач из форта. Теперь я сообразила, кто вы. Вы живете у Лулу Либерман. – Она оценивающе глянула на Пейдж и добавила: – Мое имя Абигайл Доналд.
Из-за занавески раздался безумный вопль.
Пейдж поспешила туда, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно, хотя она отнюдь не чувствовала себя уверенной.
– Клара? Как вы себя чувствуете, дорогая? Это Пейдж. Я приехала, чтобы помочь вам родить.
Поначалу она не услышала никакого отклика. Клара лежала на скомканных простынях, глаза закрыты, лицо страшно бледное и спокойное. Ее живот вздымался маленькой горой под окровавленными простынями. Ее глаза медленно приоткрылись, и она посмотрела на Пейдж умоляющим взглядом.
– Пейдж… я помню, вы говорили… дети… многие женщины моего возраста…
Лицо Клары исказилось от нового приступа боли, и она не смогла закончить фразу. Ее голова начала метаться по пропотевшей подушке, когда боль усиливалась, и низкий гортанный стон, переходящий в агонизирующий вопль, заполнил комнату.
– Как часто повторяются схватки, миссис Доналд?
– Каждые четыре минуты. И это происходит ужо более пятнадцати часов. Воды отошли уже давно, но у нее нет сил вытолкнуть плод. Ребенок лежит неправильно, поперек, и я не могу развернуть его. – Она похлопала Клару по руке. – Она не расслабляет свои мускулы настолько, чтобы я могла просунуть туда руку, бедняжка. Не может расслабиться – такая боль. Я несколько раз пыталась.
Миссис Доналд рассматривала Пейдж своими птичьими глазками.
– Простите меня, что я говорю вам об этом, но если вы настоящий врач, то где ваша медицинская сумка? Немного хлороформа, который применяет доктор Болдуин, и боль ослабнет. Тогда будет легче развернуть ребенка, и она сможет разродиться. Я видела, как доктор Болдуин пользуется хлороформом в подобных случаях.
На какое-то мгновение Пейдж испытала приступ паники. У нее не было ничего, чем она могла бы облегчить страдания Клары, она даже не может выяснить, жив или мертв ребенок. Она почувствовала себя плохо.
Повитуха наблюдала за ней. Пейдж не могла позволить себе, чтобы эта женщина поняла, насколько она беспомощна.
«Возьми себя в руки, доктор! – строго сказала она себе. – Все это смахивает на кошмар, но должно быть что-то, что ты можешь сделать. Придумай и осуществи!»
Ответ пришел неожиданно. У нее есть опыт, подумала Пейдж. У нее за плечами сотни успешных родов, она сильная, она обладает знаниями и желанием провести Клару и ребенка через это испытание. С инструментами или без них, она врач, и только это имеет сейчас значение.
Она отвела повитуху подальше от постели Клары, чтобы та ничего не слышала, и тихим уверенным голосом сказала:
– Уверяю вас, миссис Доналд, что я принимала множество родов. Это моя профессия, та область медицины, с которой я лучше всего знакома. К несчастью, у меня нет ни инструментов, ни лекарств, поэтому мы должны воспользоваться нашими мозгами. – Ей было необходимо завоевать доверие этой женщины. – Мне потребуется ваша помощь. Я знаю, что вы очень опытная и что вы хотите, чтобы этот ребенок родился благополучно, не меньше, чем я.
Миссис Доналд ничего не ответила. Она посмотрела на Клару, потом снова на Пейдж и перевела взгляд на колыбельку в углу комнаты.
– Вы доверитесь мне? Поможете мне?
Пейдж смотрела в карие глаза этой женщины. Миссис Доналд казалась нерешительной, потом неуверенно кивнула.
– У меня ведь нет другого выхода.
– У нас у обеих нет выхода. Мы должны сделать все, чтобы ребенок родился, иначе мы потеряем их обоих.
Миссис Доналд снова кивнула.
– Вы правы. Давайте будем действовать.
Пейдж вздохнула с облегчением.
– Если вы присмотрите за ней, миссис Доналд, я вымою руки. У вас здесь, наверное, нет ничего дезинфицирующего?
– Сколько угодно! Карболка в коричневой бутылке на умывальнике. Доктор Болдуин снабжает меня.
При других обстоятельствах Пейдж улыбнулась бы. Опять Майлс и его карболка.
Пока она отмывала руки, запах карболки как-то успокоил ее, словно это Майлс вселял в нее уверенность.
Под умывальником лежала кипа поношенных, но выстиранных до белизны полотенец, она вытерла руки одним, другое повязала себе как передник. Она обратила внимание на то, что миссис Доналд отставила котелки с кипевшей водой, чтобы она немного остыла и можно было помыть Клару и ребенка. Повитуха явно отличалась чистотой и усердием, чему Пейдж была в высшей степени благодарна.
Затем Пейдж откинула простыню и осмотрела вагинальное отверстие. Миссис Доналд все сообщила ей правильно: ребенок находился в верхней части родового пути. К счастью, пуповина не порвалась и не было излишнего кровотечения.
Не имея даже стетоскопа, Пейдж не могла определить, жив ли ребенок.
«Будем считать, что жив», – вознесла молитву Пейдж. Она испытала знакомый прилив абсолютной уверенности, ощущение, озарявшее ее всякий раз, когда сталкивалась с трудными родами.
Она сделает все необходимое. Она применит каждую частицу своих знаний, своего опыта и интуиции. Она сделает все, чтобы ребенок родился благополучно.
Пейдж снова отвлекла повитуху от кровати и вполголоса объяснила ей, что она собирается предпринять, и попросила помогать ей во всем. Миссис Доналд, по всей видимости, была умной женщиной, настроенной скептически.
– Я никогда не слышала ни о чем подобном, но если есть шанс, что это оправдает себя, я буду помогать вам, – заверила она Пейдж.
Когда у Клары случился перерыв между схватками, Пейдж попыталась вывести ее из оцепенения, в котором та пребывала.
– Клара, слушайте меня. Проснитесь и слушайте. Мы хотим, чтобы ваш ребенок благополучно родился, но мне нужна ваша помощь.
Голос Пейдж, исполненный уверенности и энергии, которых она вовсе не испытывала, заставил Клару открыть глаза.
– Я хочу, чтобы вы самым внимательным образом выслушали меня и постарались проделать все, что я скажу, – внушала ей Пейдж. – Вашего ребенка нужно развернуть, прежде чем он сможет родиться, а для этого вы должны расслабить мускулы вашего родового канала. Вы можете проделать это, Клара, с помощью вашего разума и воли. Мы сможем действовать вместе? Вы попробуете?
Измученные глаза Клары наполнились слезами.
– Не могу, – прошептала она. – Слишком больно. Я так устала!
– Клара, я обещаю вам, что, если вы постараетесь сделать то, что я вам скажу, вам не будет так больно. И ваш ребенок нормально родится. Вы хотите здорового ребенка? Клара, вы ведь знаете, как Тео хочет этого ребенка? Сделайте ему подарок.
Конечно, это в какой-то мере походило на шантаж, но ничего другого Пейдж не могла придумать, чтобы растормошить свою пациентку.
Губы Клары дрожали.
– Хорошо, я попробую, – прошептала она.
Пейдж много раз приходилось прибегать к гипнозу во время родов, но всегда этому предшествовали часы подготовки матери, по крайней мере пять сеансов, которые облегчали гипнотическое состояние во время фактических родов. Она понятия не имела, способна ли Клара собраться настолько, чтобы Пейдж смогла развернуть плод, но Пейдж мрачно пришла к выводу, что в настоящий момент у нее нет других возможностей.
Начались новые схватки, и Пейдж и повитуха массировали живот Клары и ее бедра, пытаясь облегчить боль. Миссис Доналд следовала указаниям Пейдж и быстро освоила новую технику массажа, которой Пейдж научилась у талантливой акушерки, с которой работала в двадцатом столетии.
В тот момент, когда боль утихла, Пейдж начала говорить тихим проникновенным голосом, жестом показав миссис Доналд, чтобы та продолжала массировать.
– Я хочу, чтобы вы закрыли глаза, Клара. Дышите глубже и направьте свою уверенность в свои зрачки. Заставьте их отдохнуть. Расслабьте каждый ваш мускул, чтобы ваши зрачки совершенно успокоились.
Она знала, как мало времени у нее остается до следующих схваток. Пейдж, естественно, хотелось ускорить процесс, но она заставила себя говорить медленно, убедительно, объясняя Кларе, на какую группу мускулов она должна обратить внимание в этом продолжительном медленном путешествии, которое началось у нее в голове и продолжалось по всему телу.
Во время схваток Пейдж убеждала Клару расслабиться насколько это возможно, чтобы противостоять боли, и углубиться так глубоко, куда боль не может добраться.
Поначалу советы Пейдж не имели успеха. Клара корчилась и стонала, но постепенно ее судороги становились слабее, сначала незаметно, но потом все более явственно, и она начала дышать более ритмично.
Пейдж утратила всякое представление о времени, сконцентрировав все свое внимание на Кларе, повторяя ей все время свои уговоры.
Вошел Теодор, подбросил дров в печку и снова вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Где-то в прерии выли койоты. Начали щебетать птицы, и сквозь узкие окна хижины стал пробиваться рассвет, но в комнате время словно остановилось.
Каким-то чудом, но Клара оказалась превосходным объектом для гипноза. Когда Пейдж сочла, что Клара расслабилась насколько это возможно, она объяснила Кларе, что намерена повернуть ребенка, вновь и вновь напоминая ей, что она будет испытывать только давление, но не боль.
Для Пейдж было ужасно вводить свою руку во влагалище Клары без хирургических перчаток, но она изгнала из головы caмy мысль об опасности заражения. Сейчас главное и единственное заключалось в том, чтобы развернуть ребенка так, чтобы он мог родиться.
Клара оставалась спокойной достаточно долго, чтобы Пейдж могла проделать все необходимое. С помощью миссис Доналд она повернула ребенка так, что головка его оказалась в родильном канале. В последний момент Клара потеряла контроль над собой, закричала и вся изогнулась в агонии, но все уже было позади.
Уже в ходе следующей родовой схватки Клара ощутила потребность вытолкнуть плод, и не прошло и получаса, как на свет появилась маленькая, испачканная кровью девочка.
Она была на удивление маленькой, с синеватой кожей. Она не дышала. Пейдж схватила чистый кусок простыни, быстро вытерла рот ребенка и подняла девочку, похлопывая ее по ягодицам.
Давай, девочка… пожалуйста… дыши.
Никакого эффекта.
Знакомый ужас охватил Пейдж. Хватаясь за последний шанс, она прильнула ртом к маленькому личику и стала потихоньку вдувать воздух в легкие девочки – один выдох, второй, после третьего девочка чмокнула, и ее легкие спазматически сократились. Она вздохнула раз, другой, потом заплакала, сначала слабенько, но с каждым вздохом она кричала все сильнее.
– Слава Богу! – прошептала миссис Доналд. Пейдж посмотрела на повитуху и увидела на ее лице отражение своего собственного страха, от которого побелели губы.
К их радости, девочка продолжала плакать, изгибаясь, издавая короткие сердитые вопли здорового новорожденного ребенка, и вскоре ее малюсенькие пальчики стали розовыми. Пейдж мысленно отмечала это появление краски, дыхание, напряжение мускулов.
– Вы знаете, я думаю, она будет прелестным ребенком, – пробормотала Пейдж.
Используя ножницы, имевшиеся у миссис Доналд, она обрезала пуповину и перевязала ее.
– Этот плач звучит как музыка! Вы только посмотрите на эту прелесть! – восклицала миссис Доналд.
