Текст книги "Библия Раджниша. Том 2. Книга 2"
Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
«Люди, которые всю свою жизнь говорили, – профессора, преподаватели, – постоянно говорят то, что они и не имеют в виду. Их нужно попридержать: "Куда это вы?" Одно слово цепляется за другое, то за третье... их нужно придерживать. Конечно, держать кого-то за ногу выглядит озорством, но это не так. Он и не воспринял это как озорство».
Я подошел к нему, и он сказал: «Вы сделали для меня нечто великое. За всю мою жизнь никто не прерывал меня во время моего выступления. А вы прервали меня в такой точке, что я не смог никак отвергнуть вас; и я полюбил вас по той простой причине, что в вас есть смелость. Что бы вам ни было нужно и когда бы вам ни было нужно это, помните, что я здесь. Только дайте мне знать об этом, и все средства, все, что в моей власти, будет предоставлено вам».
Мне не пришлось ничего говорить ему. Он, без моих обращений, сделал так, что от всей этой университетской суеты я получил на два года свободный график, и сто рупий в месяц, и ученую степень. И вы удивитесь тому, что перед тем, как решить, кто будут моими экзаменаторами, он спросил у меня: «Есть ли у вас какие-нибудь предпочтения – кому бы вы хотели сдавать?»
Я сказал: «Нет, когда решаете вы, я знаю, что вы выберете наилучших людей. Я хотел бы наилучших. Так что не думайте о том, провалят они меня или пропустят, дадут ли мне высокие баллы или низкие баллы; это меня совершенно не беспокоит. Выбирайте лучших во всей стране».
И он выбрал лучших. И странно, все это обернулось в самую лучшую сторону. Одним из моих профессоров, которого он выбрал для экзамена по индийской философии, был доктор Ранаде из Аллахабадского университета, наивысший авторитет. Он был наивысшим авторитетом в индийской философии. Но обычно никто не выбирал его в качестве экзаменатора, потому что он редко кого пропускал. Он находил так много ошибок, и с ним невозможно было спорить; он был последним человеком, с которым следовало бы спорить. И почти все профессора по индийской философии в Индии были его учениками. Он был уже очень старым человеком, на пенсии. Но доктор Карпатри выбрал его и попросил его об особом одолжении, поскольку он был старым и уходил в отставку: «Вы должны».
Случилась странная вещь – и если вы доверяете жизни, странные вещи случаются. Он дал мне девяносто девять процентов из ста. Он написал на моей работе особое замечание о том, что он не дал сто процентов, потому что это выглядело бы слишком; вот почему он урезал один процент. «Но работа заслуживает ста процентов. Я скупой», – написал он в своем замечании.
Я прочел это замечание; доктор Карпатри показал мне его, сказав при этом: «Только взгляните на это замечание: "Я скупой, за всю свою жизнь я ни разу не поставил выше пятидесяти; самое большее я давал пятьдесят процентов"».
Ему понравились мои странные ответы, которых он никогда не получал раньше. И это было усилием всей его жизни, чтобы студент философии не был попугаем, просто повторяющим то, что написано в учебнике. Как только он видел, что все это взято из учебника, он больше этим не интересовался.
Он был мыслителем и хотел, чтобы ему говорили что-нибудь новое. А со мной проблема заключалась в том, что я понятия не имел об учебниках, поэтому все, что я писал, не могло быть взято из учебника – это было совершенно точно. И ему понравилась моя работа по той простой причине, что я не был книжником. Я отвечал сам по себе.
На мой устный экзамен он пригласил одного мусульманского профессора из Аллахабадского университета. Того считали очень строгим, требовательным человеком. И даже сам доктор Карпатри сказал мне: «Он очень требовательный человек, так что будьте осторожны».
Я сказал ему: «Я всегда осторожен, независимо от того, является ли человек требовательным или нет. Я остерегаюсь не человека, я просто осторожен. Смысл не в человеке: даже если в комнате никого нет, я все равно осторожен».
Он сказал: «Я хотел бы присутствовать и посмотреть на это, потому что я слышал об этом человеке, что он действительно очень жесткий». Поэтому он пришел на экзамен. Это было редким событием. Там был глава моего факультета, там был вице-канцлер и доктор Карпатри. Он попросил у мусульманского профессора сэра Сайяда особого разрешения: «Могу ли я присутствовать? Я хотел бы посмотреть, поскольку вы известны как самый жесткий экзаменатор, и я знаю этого мальчика – он по-своему такой же жесткий, как и вы. Поэтому я хочу посмотреть, что случится».
И мой профессор, доктор С.К. Саксена, который любил меня как сына и всячески заботился обо мне... Он откладывал даже свои дела, чтобы позаботиться обо мне. Например, каждое утро, когда шли экзамены, он приходил в университет, в мою комнату в общежитии, подвезти меня на своем автомобиле в экзаменационный зал, ведь он не был уверен – пойду я, не пойду я. Так что эти несколько дней, пока шли экзамены... и ему было очень трудно вставать так рано.
Он жил в четырех-пяти милях от нашего общежития, и он был человеком, который любил выпить, поспать подольше. Его занятия никогда не начинались раньше часа дня, потому что только к этому времени он был готов. Но чтобы взять меня с собой, он точно в семь был уже перед моей комнатой, потому что экзамены начинались у нас в семь тридцать. Я спросил у него: «Зачем вы понапрасну тратите тридцать минут? Ведь отсюда до экзаменационного зала минута ходу».
Он сказал: «Эти тридцать минут нужны для того, чтобы, если вас здесь не окажется, я смог бы найти вас, ведь относительно вас у меня нет уверенности. Как только вы оказываетесь в зале и двери закрываются, я делаю глубокий вздох облегчения, теперь-то вы что-нибудь сделаете, а мы посмотрим, что получится».
Так что доктор Карпатри был на устном экзамене, и он постоянно стучал меня по ноге, напоминая о том, что этот человек был по-настоящему... Я спросил у сэра Сайяда: «Одна вещь: предупредите сначала моего профессора, который все время стучит меня по ноге, напоминая, что я не должен нарушать правила, что я не должен вредничать. Он говорил мне перед экзаменом: "Всякий раз, когда я стукну тебя по ноге, это будет означать, что ты сбился с пути и возникнут затруднения". Поэтому сначала остановите этого человека. Это странная ситуация, когда кто-то экзаменуется, а кто-то другой бьет его по ноге. Это неудобно. Как вы думаете?»
Он сказал: «Конечно, это неудобно», и рассмеялся.
Я сказал: «Мой вице-канцлер сказал мне то же самое: "Будьте осторожны". Но я не могу быть более осторожным, чем я есть. Так что, начнем!»
Он задал мне простой вопрос, мой ответ на него профессора сочли озорством. Вице-канцлер счел его озорством, потому что я разрушил все дело... Экзаменатор спросил: «Что есть индийская философия?»
Я ответил ему: «Прежде всего, философия – это всего лишь философия. Она не может быть индийской, китайской, немецкой, японской; философия – это просто философия. О чем вы спрашиваете? Философия – это философствование; философствует человек в Греции, или в Индии, или в Иерусалиме, какое это имеет значение? География не влияет на это; не влияют на философию и границы государств. Поэтому, прежде всего, отбросьте слово "индийская", оно неправильное. Спросите меня просто: "Что такое философия?" Пожалуйста, отбросьте это слово и задайте вопрос снова».
Этот человек посмотрел на вице-канцлера и сказал: «Вы правы; этот студент тоже жесткий! У него есть точка зрения, и теперь мне будет трудно задавать ему мои вопросы, поскольку я знаю, что он сделает из моих вопросов пародию». И он сказал: «Принимаю! Что такое философия? – ведь именно этот вопрос вы сами поставили».
Я сказал ему: «Странно, что вы много лет были профессором философии и не знаете, что такое философия. Я не могу по-настоящему поверить в это». И интервью было закончено.
Он сказал доктору Карпатри: «Не надо без необходимости изводить меня этим студентом. Он будет просто изводить меня». И он сказал мне: «Вы сдали экзамен. Вам больше не нужно об этом беспокоиться».
Я сказал: «Я никогда и не беспокоился об этом; об этом беспокоились вот эти два человека. Они заставляют меня сдавать экзамены; я всячески стараюсь не делать то, что они стараются делать, но они очень жестко подталкивают меня».
Если вы принимаете что-то как вредность, вы имеете определенное предубеждение. Коль скоро вы понимаете то, что я делал в своей жизни... это могло и не быть частью формального поведения, это могло не соответствовать принятому этикету, но тогда вы принимаете точку зрения, основанную на определенном предубеждении.
В этой маленькой жизни случается так много вещей, что я удивляюсь, почему их так много.
Они случались просто потому, что я был всегда готов прыгнуть во что угодно, никогда не думая дважды о возможных последствиях.
Я выиграл мои первые межуниверситетские дебаты; это были всеиндийские дебаты, я пришел первым и завоевал награду для моего университета. Ответственным профессором был Индрабахадур Кхаре, он был поэтом и добрым человеком, и к тому же очень правильным джентльменом – совсем таким же правильным как Сагар – все застегнуто. Пуговицы, костюм, все было правильным, – а я был очень неправильным.
Он отвел меня в фотостудию. Поскольку я выиграл награду на всеиндийских соревнованиях, газетам была нужна моя фотография, вот он и привел меня. На протяжении всей своей университетской карьеры я носил картху, своего рода одеяние, совсем лишенное пуговиц. Поэтому, когда я стоял там со своей наградой, Индрабахадур сказал мне: «Постойте, а где же ваши пуговицы?»
Я сказал: «Я никогда не пользовался пуговицами. Я люблю воздух, я наслаждаюсь им – зачем пуговицы?» А сам он был застегнут на очень большое число пуговиц. Он носил мусульманское шервани, национальную одежду в Индии, длинный костюм с многочисленными пуговицами; даже воротник застегивается на пуговицу.
Поэтому он сказал: «Но без пуговиц... эта фотография будет напечатана во всех газетах; я не могу допустить этого».
Я сказал: «А я не могу допустить пуговиц. Я могу принести пуговицы, и вы можете сделать их фотографию для копии – я не возражаю. Меня не интересует эта фотография. Это должна быть моя фотография или ваша? Встаньте вы, вы совершенно правильный; фотография получится очень хорошей. Но если вам нужна моя фотография, она должна быть без пуговиц, потому что я почти четыре года прожил без пуговиц».
«Я не могу измениться ради фотографии – это будет фальшь, ложь. И как я стану пришивать пуговицы, когда на другой стороне нет петель; даже если я захотел бы пришить пуговицы, потребуются еще и петли, а мне совсем не хочется портить свою одежду. Так что простите меня – или моя фотография должна быть без пуговиц или ее не будет вовсе».
Он сказал: «Ну это вы вредничаете».
Я сказал: «Я не вредничаю, это просто вы слишком манерничаете. И кто вы такой, чтобы решать? За эти четыре года каждый профессор пытался настоять на том, чтобы я пользовался пуговицами, а я спрашивал их: "Где в университетском уставе написано, что следует иметь пуговицы? Покажите мне закон, указ, какое-нибудь дополнение к указу, что-нибудь, что доказывало бы, что следует иметь пуговицы, и они у меня будут". Но никто не подумал о пуговицах, о том, что однажды всплывет этот вопрос и что нужно внести его в университетский устав. Поэтому все они замолкали в знак того, что все в порядке, с этим ничего не поделаешь».
Я обычно ходил в индийских сандалиях, сделанных из дерева. Такими пользовались санньясины на протяжении столетий, почти десять тысяч лет или даже больше. Деревянные сандалии... это позволяет избежать какой бы то ни было кожи, которая обязательно получена от какого-то животного, которое, может быть, было убито, убито единственно ради этой цели – и наилучшая кожа получается от самых молодых животных. Поэтому санньясины избегали этого и пользовались деревянными сандалиями. Но эти сандалии при ходьбе создают так много шума, что их можно услышать почти за полмили. И на бетонной дороге или на верандах университета... весь университет знает.
Весь университет знал меня, знал, что я прихожу или ухожу; видеть меня было не нужно, достаточно было моих сандалий. Один из моих профессоров, профессор Авастхи, очень хорошо относившийся ко мне, спросил меня: «Почему вы выбираете странные вещи? Здесь тысячи студентов, сотни профессоров – и я был в качестве профессора во многих университетах, – но я никогда не встречался ни с одним студентом, который носил бы деревянные сандалии и беспокоил бы целый университет».
Я сказал: «Это не так. Если вы беспокоитесь, то это означает, что вы никак не контролируете свой ум. Мои деревянные сандалии, что они могут сделать вам? Ведь вокруг так много шумов, вы в постоянном беспокойстве: проезжает автомобиль, проезжает автобус, чей-то звуковой сигнал – ведь в Индии постоянно...
Здесь я совсем не пользуюсь звуковым сигналом, но в Индии им пользуются каждую минуту. Нет другого способа, иначе вам не сдвинуться с места: на пути стоит корова, стоит бык, стоят и болтают между собой люди прямо посреди дороги... Особенно в таких местах, как Варанаси, где люди продолжают разводить быков как священных животных – это считается большой добродетелью.
Бык – это символ Шивы, его приверженец. Поэтому в храме Шивы, рядом с храмом, можно найти быка. Шива внутри, снаружи рядом сидит бык. Он телохранитель, слуга, приверженец Шивы – все. И всякий раз, когда Шива хочет проехаться по окрестностям, он едет на быке.
За сотни лет стало обычаем, что люди приводят в Варанаси быков и оставляют их там, потому что Варанаси считается городом Шивы. И по индусской мифологии это самый древний город мира. Может быть, это верно; похоже на то. Вся структура этого города, особенно его старой части, кажется очень древней.
Поэтому в Варанаси тысячи быков, и кормить этих быков – религиозное дело. Человек может умирать, голодать, но вас он не беспокоит: надо накормить быка. Если в овощную лавку заходит бык и начинает поедать ваши овощи, вы не можете помешать ему. Нет, у него есть разрешение от Шивы, ему просто позволено. Когда он идет, он идет. Ему нельзя мешать. Он может поедать сладости в кондитерском магазине, он может есть овощи, фрукты, все, что хочет; он полностью свободен.
Единственное свободное создание в Индии – это бык, особенно в Варанаси.
Никто не может бить быка, никто не может причинить ему никакого вреда. В Варанаси это было такой проблемой. Вы непрерывно сигналите, но быка это не беспокоит – бык просто сидит перед вашим автомобилем. Если вы не выйдете из автомобиля, не подтолкнете его, не уговорите его подвинуться... и они хорошо откормлены, потому что свободны, никто не может мешать им. Чтобы проехать на маленькое расстояние, вам нужно стартовать на час раньше, потому что в пути все возможно.
Я выступал в Теософском Обществе в Варанаси, а место, где я остановился, было всего в пяти минутах ходьбы. Но доехать занимало целый час, поэтому я сказал своему хозяину: «Нам лучше ходить пешком и добираться до места без этих проблем, не беспокоя столь многих приверженцев Шивы – они ведь повсюду, отдыхают, сидят. У них нет другой работы – только есть, ходить, сидеть, сражаться».
Я сказал Авастхи: «Все эти беспокойства все время вокруг вас».
Он сказал: «Я знаю, что все эти беспокойства постоянно вокруг нас, но ваши сандалии стоят отдельно. То, что вы рядом, забыть невозможно, даже во всем этом шуме. Почему вы выбрали эти сандалии? Просто чтобы раздражать людей, или...?»
Я сказал: «Нет, не для того, чтобы раздражать. Это сохраняет мою бдительность. И мое ощущение таково, что такие сандалии выбраны не для того, чтобы не использовать кожу, ведь индусы не против убийства животных; они приносят животных в жертву. Но они выбрали их. Джайны, вегетарианцы, – ненасильственные, выступающие против жертвоприношений, – они не выбрали даже и деревянных сандалий. Они ходят босиком; буддисты тоже ходят босиком».
«Так что эти соображения о том, что деревянные сандалии были выбраны, чтобы не использовать кожу, все это чепуха, – ведь можно видеть, как какой-нибудь санньясин сидит на шкуре льва. Это традиционное сидение индусского монаха: целая шкура льва, даже с головой!»
«Так что является ли проблемой, из чего сделаны сандалии, для человека, который сидит на шкуре льва, или на шкуре тигра, или на шкуре оленя? Эта причина не относится к делу. Моя причина заключается в том, что, когда вы ходите в деревянных сандалиях, вы не можете спать при этом. Можно пройти мили и не уснуть; их шум будет постоянно будить вас, как сигнал тревоги. И он сохраняет вашу бдительность».
Если вы начнете следить за ним, наблюдать его, это будет намного лучше, чем дышать и следить за дыханием, ведь дыхание – это очень тонкая вещь, вы очень скоро упустите его: через несколько секунд ваш ум пустится в странствие. Но это тук-тук, тук-тук, тук-тук постоянно бьет по вам, как будто кто-то стучит вам по голове – тук-тук, тук-тук... Теперь вы разве сможете заблудиться? Это дает потрясающую помощь в медитации».
Авастхи сказал: «Вы просто невозможны. Это просто озорство, но вы выводите из него целую философию».
Я продолжаю утверждать, что я не выводил из этого никакой философии. Это не было и озорством. Если кого-то это беспокоит, то это просто означает, что этот человек недостаточно центрирован. Иначе кто-то, идущий в деревянных сандалиях... если это беспокоит вас, то тогда вас будет беспокоить все, что угодно: залает собака, ворона, каркая, сядет на крышу; вас будет беспокоить все, что угодно. Иногда, когда ничто вас не беспокоит, то это будет беспокоить вас: «Что случилось? – никакого шума, ничто не происходит?»
Но он настаивал: «Что бы вы ни говорили, я знаю, что это озорство».
Я сказал: «Если вы уже знаете, тогда нет смысла обсуждать этот факт. Я вам объяснил. Если вы хотите опровергнуть меня, я могу принести пару и для вас; у меня есть запасная пара. Начните, и вы увидите».
Он сказал: «Вы хотите и из меня сделать шута! Из-за своих сандалий вы пользуетесь дурной славой; теперь вы хотите сыграть этот трюк и со мной».
Я сказал: «Нет, ходите в них только в своем доме, нет нужды ходить в них по улице. Ходите в них по дому и вы увидите, как это сохраняет вашу бдительность».
Он, кажется, заинтересовался – еще немного убедительности... Его жена вышла и сказала: «Вы портите моего мужа. Я не разрешу эти деревянные сандалии в моем доме. Если вы хотите эти деревянные сандалии и эту медитацию, занимайтесь этим где угодно в университете, но не в моем доме. Я в течение двух лет терпела сандалии этого мальчика, а теперь он убеждает тебя».
Авастхи сказал мне: «Это верно. Я был почти готов сказать, чтобы вы принесли их. Я пытался медитировать, но это мне никогда не удавалось, потому что с дыханием все так тонко, ум очень легко уходит прочь. Ваша идея хорошая, но моя жена...»
Я сказал: «Можете попробовать их вне дома; будут беспокоиться жены других людей, – он ведь жил в профессорской колонии. Можете ходить по верандам домов других людей, почему вы должны волноваться? Никто не может запретить мне. Я уже установил прецедент – и вы ходите».
Он сказал: «Позвольте мне подумать об этом».
На следующий день я принес ему пару. Он сказал: «Нет, я расспросил своих соседей. Они сказали: «Авастхи, если вы сделаете это, мы все пойдем жаловаться на вас, чтобы вы переехали из этой колонии в какую-нибудь другую; это будет уже слишком. Достаточно этого мальчика. Когда он приходит повидаться с вами, он будит всех. И выбирает он странное время в три часа утра! И мы ничего не можем с ним поделать. Мы докладывали об этом вице-канцлеру. Вице-канцлер говорит, что это у него для медитации».
В Индии никому нельзя запретить медитировать. Одного этого слова достаточно! Когда я начал учить людей динамической медитации, повсюду были проблемы, даже в моем собственном доме. Ею начал заниматься мой дядя, и сосед возбудил в суде против него дело. Мой дядя сказал мне: «Это трудная медитация. Этот сосед был моим другом, и в нормальной ситуации он не сделал бы этого, но он настолько рассердился, что сказал: "Если вы не прекратите эту медитацию, я буду отстаивать это дело в суде, потому что вы беспокоите меня ранним утром; когда наступает самый глубокий сон, приходит время для вашей динамики!"»
Но я сказал дяде, – а он наш санньясин; он был здесь всего лишь несколько дней назад: «Не волнуйтесь. Просто скажите, что это наша религия, что это наша медитация». Коль скоро вы говорите в Индии слово «медитация», нет проблем.
Когда он приехал сюда, я спросил его: «Что там с этим делом?»
Он сказал: «Мы выиграли дело, потому что я сказал: "Это наша медитация", – и показал книгу».
«Судья прочитал описание и сказал: "Если это медитация, то... суд не имеет власти над религией"». Поэтому он сказал соседу: «Вам нужно принять это, другого пути нет. Это его медитация. Если хотите, то можете заняться ею и вы. Зачем без необходимости кипятиться и сердиться в своей постели? Лучше начните сами».
И сосед был очень раздражен решением суда. Он сказал: «Вот странно – суд предлагает: "Вы тоже начните, зачем напрасно терять время? И если это медитация, то мы не имеем юрисдикции над религией"».
Это могло бы показаться озорством, вредностью, – но это было не так. Моя вредность имела ту же форму, что и сейчас; моя обувь все еще имеет ту же форму.
Это форма дерева, которую я отбросил, потому что теперь она мешает моей медитации! Теперь мне не нужна никакая помощь; скорее это помеха. Поэтому я и сменил ее!
