Текст книги "Заратустра. Путь восхождения."

Автор книги: Бхагаван Шри Раджниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Но если ваша жизнь была полна любви, творчества, отдачи, радости, если ни одна часть жизни не осталась непрожитой, ваша смерть должна быть праздником, торжеством.

Люди не научились еще чтить самые светлые праздники. Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность – смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.

Человек, завершивший путь свой, умирает победоносно.

Смерть должна быть триумфом, победой, возвращением домой. Но для этого вы должны изменить всю свою жизнь. Вы должны жить иначе – не как христианин, индуист или мусульманин, но как естественный человек, без всякого страха и жадности.

Пусть этот момент будет самодостаточным.

Не жертвуйте им ради чего-нибудь в будущем, и не растрачивайте его на сладкие воспоминания.

Сделайте это мгновение как можно более сладостным и прекрасным; и таким образом, от мгновения к мгновению, ваша жизнь станет гирляндой цветов.

А когда гирлянда полна, приходит время смерти, смерти-праздника, смерти-карнавала – «самого сказочного праздника».

Такая смерть – наилучшая; лучшей же после нее будет – умереть в борьбе и растратить великую душу. Если вы не сможете осуществить высочайшую возможность в себе, если вы не сможете стать исполнением самого себя, то Заратустра предлагает второе после лучшего – по крайней мере, вы можете быть воином.

Слово «воин» утратило свое старое значение. Теперь нет воинов; есть люди, которые прилетают на самолетах, как воры, сбрасывают бомбы и удирают. Эти трусы – не воины.

Научная технология уничтожила в человеке столько, что это почти невозможно посчитать: например, воины исчезли; они больше не нужны. Машины все сделают лучше; сейчас, чтобы сбросить ядерное оружие, не нужен даже летчик. Рональд Рейган или его шимпанзе просто нажимают на кнопку, которая находится в Белом Доме, и некая ракета взлетает, неся смерть миллионам.

В прошлом воин был достойнейшим человеком. Он сам во всех отношениях был произведением искусства. Фехтование или стрельба из лука давали ему определенную выдержанность, давали ему гибкое тело – сильное и все же гибкое.

Посмотрите на оленя в лесу, и вы увидите, как прекрасно его тело. Вы не найдете ни одного толстого или уродливого оленя, ни одного оленя-американца. В Америке тридцать миллионов человек умирают от ожирения, и все же они продолжают есть – они помешаны на еде. Но вы не найдете ни одного толстого оленя... они все одинаковы.

Воины были чем-то в этом роде – на их тело стоило посмотреть. Они заботились о своем теле, они заботились о своих упражнениях; и чтобы стать воинами, им, конечно, была необходима медитация: быть бдительным, быть постоянно осознающим, потому что в любой миг... малейшая ошибка, и вам конец. Они ходили по лезвию бритвы; на их равновесие стоило посмотреть. Но воины исчезли. Теперь война – безобразное дело; теперь война – чистое разрушение; она не приносит человечеству ничего ценного.

Но воин тысячи лет придавал достоинство, честь своему телу, своему уму, своему существу, ибо ему приходилось быть полностью бдительным, он не мог допустить ни одной мысли. Он не мог уйти в прошлое, он не мог уйти в будущее, он должен быть в настоящем. Именно поэтому в Японии искусство владения мечом и стрельба из лука стали методами обучения медитации. Не нужно учиться медитации отдельно – достаточно стать лучником, и вы научитесь медитировать; разница очень невелика.

Один немецкий профессор, Герригель, учился в Японии стрельбе из лука. Он был лучшим лучником Германии. Но в Японии стрельба из лука – не просто стрельба из лука, это медитация. Немец был растерян, поскольку в его представлении, если вы всегда попадаете быку в глаз, вы великий лучник; а он попадал стопроцентно. Но его Мастер говорил:

– Нет, главное неверно. Нас не интересует бычий глаз; мы не заботимся о том, чтобы стрела всегда попадала в цель; мы сосредоточены на тебе. Ты не должен ничего делать. Ты должен позволить стреле двигаться самой. Ты должен только создать условия, а затем ждать и позволить этому случиться.

Для немецкого ума это было совершенно непостижимо: как это может случиться, если вы не натягиваете лук, если вы ничего не делаете, если вы просто стоите с луком и стрелами – как это может случиться? И даже если это случится, стрела не попадет в цель. Здесь можно понять разницу между Востоком и Западом. Западный ум больше сосредоточен на цели, а восточный ум больше сосредоточен на лучнике, на воине.

Мастер много раз повторял ему:

– Забудь о цели. Даже если ты промахнешься, неважно. Сначала я должен привести в порядок тебя. Герригель сказал:

– Что я еще могу сделать? Я лучший лучник в своей стране.

Мастер сказал:

– Может быть, в своей стране ты и лучший лучник, но здесь ты просто любитель.

Три года прошло, а он не мог уловить смысл. Это было трудно. Наконец, устав, он сказал Мастеру:

– Завтра я уезжаю. Мастер ответил:

– Жаль; но прежде чем ты уедешь, приходи ко мне, выпьем чаю, а потом можешь ехать.

Когда он пришел, чтобы выпить с ним чаю, Мастер учил других учеников стрелять из лука. Он сел на скамейку и стал наблюдать. Впервые это было не его заботой. Он впервые расслабился; а он все время был в напряжении, день за днем он думал: как позволить этому случиться? Но сегодня он сидел на утреннем солнышке, в саду Мастера, расслабившись, наблюдая. Он видел, как Мастер показывает другим ученикам, как они должны позволить стреле двигаться к цели: они не принуждают ее, они просто позволяют ей лететь.

Мастер взял лук. В Герригеле не было напряжения, его это не интересовало, он уезжал, так что он смог увидеть более ясно, что Мастер стоял совершенно расслабленно. Когда стрела покидала лук, он видел его руки – в них не было напряжения. Он видел его лицо – это было чистое изящество. И совершенно неожиданно он понял, что значит «позволить этому произойти».

Внезапно он встал, взял из рук Мастера лук и стрелу – Мастер даже не спросил, что он делает – и, ничуть не заботясь о цели, поднял лук и стрелу очень расслабленно и изящно... случилось. Он попал в цель. Мастер сказал:

– Великолепно, у тебя получилось. Ты не делал это; ты позволил этому случиться.

Герригель записал в дневнике: «Разница была огромна. Если бы я уехал на день раньше, я мог не узнать красоты того, о чем мой Мастер три года неустанно говорил мне. Я уставал, но он не уставал никогда – каждый день одно и то же. Но в этом была моя ошибка. Я был напряжен, и все мои усилия были направлены на то, чтобы поразить цель, а он заботился только о том, что я должен быть изящным и расслабленным. Я был его целью».

Мастер был чрезвычайно счастлив:

– Хотя бы через три года тебе это удалось. Герригель сказал:

– Я ничего не старался сделать. Я просто смотрел на вас. Я никогда не смотрел на вас. Вы учили меня каждый день. Я был в своем уме, думая: как? Но это не вопрос «как». Поскольку я был слишком озабочен тем, как это сделать, я не мог это сделать. Сегодня во мне не было беспокойства, ум безмолвствовал, и я впервые увидел вас – это изящество, эту красоту.

В Японии стрельба из лука и искусство меча стали методами обучения медитации. Воин в прошлом был прекрасным человеком, его тело было так же прекрасно, как тело дикого животного; оно было подвижно и необычайно искусно.

Заратустра напоминает: если вы не можете умереть как мудрец, умрите хотя бы как воин. После самой лучшей смерти эта – вторая.

Но и борющемуся, и побеждающему одинаково ненавистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадется, как вор, а приходит к вам повелителем.

Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.

Но если вы не хозяин своей жизни, как вы можете быть хозяином смерти?

На Востоке хорошо известно, что самые великие мудрецы объявляли о своей смерти заранее, и люди поняли это неправильно: люди думают, что они предсказывают, но это не предсказание. Они знают, что они пришли к завершению, что в жизни больше нечего открывать – их путешествие завершилось.

«Через семь дней, или через три дня, или завтра, я умру» – они говорят это потому, что способны желать своей смерти. Это не предсказание. Но весь Восток заблуждался насчет этого: они считают это предсказанием. Это вовсе не предсказание: если они захотят, они могут еще немного помедлить, но им не нужно ничего лишнего. Когда что-то сделано до конца, нанесены последние мазки – время уходить, время сказать земле «до свидания».

Когда же устремится к смерти воля моя? – У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно для цели и для преемника.

Иные становятся слишком стары для побед и истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.

Всякий жаждущий славы должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство – уйти вовремя.

Пусть бы явились проповедники скорой смерти! и подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему «земному»,

Если бы он остался в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!

Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.

Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.

Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться – обрести покой у той, что родила меня.

Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.

Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!

Многие озарения Заратустры не с чем сравнить. Это может быть одним из величайших уроков: если вы хотите умереть со славой, а не безобразной и презренной смертью, вы должны начать жить с этого самого мгновения. Вы должны сконцентрироваться на тотальности: жить тотально, зажечь факел своей жизни с обоих концов. Когда вы почувствуете полноту и завершенность, вы сможете умереть тотально. Вы не будете цепляться за жизнь.

Я видел, как умирали многие люди. Они умирают как нищие, цепляясь за жизнь; они не хотят умирать, потому что они еще не жили, а смерть уже тут. Но когда у них была жизнь, они теряли ее. А теперь смерть постучалась к ним в дверь, и они стали понимать, что жизнь потеряна.

Но человек, который жил тотально, с открытой дверью, будет приветствовать смерть, ибо смерть не враг ему. Это просто перемена дома: из одного тела в другое, из одной формы в другую, или, в конце концов, от формы к бесформенной жизни, окружающей землю.

Религиозный человек не только живет, но и умирает религиозно.

Человек искусства живет искусно, и не только живет искусно, но и умирает с великим искусством.

Один Мастер дзен спрашивал своих учеников – ему пришло время умирать, и он спросил:

– Прежде чем уйти, я хочу изобрести какой-нибудь необычный способ умереть. Вы знаете меня. Я не хочу ничего повторять, быть просто чьим-то последователем. Расскажите, есть ли какой-нибудь необычный способ смерти?

Один человек предложил:

– Может быть, вы умрете сидя в позе лотоса? Но другие сказали:

– Многие мудрецы умирали в позе лотоса, это не ново. Кто-то сказал:

– Вы можете умереть стоя.

Они обсуждали это так, как будто это просто игра – это и должно быть игрой – и кто-то стал возражать:

– Я слышал о мудреце, который умер стоя. Тогда кто-то еще предложил:

– Тогда остается только одно. Встаньте на голову! Умрите стоя на голове, я не думаю, что кто-нибудь еще делал это раньше.

Мастер сказал:

– Это мне нравится; ну, друзья, прощайте. Он встал на голову и умер.

Ученики растерялись. Они знали, что делать с мертвым телом, когда оно лежит на кровати, но они никогда не сталкивались с человеком, который встал на голову и умер. «Что нам с ним делать? Раз уж этот старик такой чудак, он мог бы нам сказать, что нам потом делать». Кто-то предложил:

– Его старшая сестра тоже великий Мастер. Она монахиня, живет возле монастыря. Лучше позвать ее, а то мы можем сделать что-нибудь не то, и нехорошо, если мы сделаем что-нибудь не то с нашим Мастером, когда он умер.

Один ученик побежал; сестра Мастера, еще старше, чем он, пришла в великом гневе и закричала от самых дверей:

– Он всю жизнь был хулиганом, он никогда не вел себя так, как должен вести себя человек. Но я никогда не думала, что он и умрет по-хулигански. Где он?

Толпа расступилась перед нею, и она сказал ему:

– Бокудзю, ты идиот! Ты стал просветленным, но не забыл свои проделки. Спускайся из этой позы и ложись на кровать, как положено!

Пришлось Бокудзю подчиниться; нельзя не послушаться старшей сестры. Люди не могли в это поверить. Они все проверили – он не дышал, сердце остановилось. Он вернулся, лег на кровать и сказал своей сестре:

– Ну, хорошо, можешь идти. Я умру, как положено.

Сестра ушла, и он умер, как положено.

Они снова проверили. Все было по-прежнему: ни дыхания, ни пульса. Этот человек, должно быть, ждал в четвертом состоянии, зная или наблюдая из глубины, что теперь будут делать его ученики. И наблюдая их в этом большом затруднении, он, наверное, был чрезвычайно доволен.

Умереть таким прекрасным образом, как будто вы играете, должно быть просто для всех тех, кто жил совершенно и тотально. Бокудзю и из смерти сделал прекрасный опыт, не только для себя, но также и для других.

... Так говорил Заратустра.

О ДАРЯЩЕЙ ДОБРОДЕТЕЛИ

4 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

Скажите мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность. Как золото светится взор у дарящего. ...

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесъ, подобно мне, к дарящей добродетели. ...

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным, называю я это себялюбие. ...

Вверх устремляется наш ум: он есть символ нашего тела, символ возвышения. Символы таких возвышений суть имена добродетелей.

Так проходит тело через историю – в становлении и в борьбе. А дух – что он для тела? Он – глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок его.

Все наименования добра и зла суть символы: они не говорят, а только намекают, молча указывая. Глупец тот, кто в названиях ищет знания.

Будьте же внимательны, братья мои, в те часы, когда дух ваш заговорит притчами и символами: ибо тогда зарождается добродетель ваша.

Тогда тело возвышается и воскресает; своей радостью окрыляет оно дух ваш, и становится он творцом и ценителем, несущим любовь и благо всем вещам.

Когда переполненное сердце ваше волнуется и разливается, подобно потоку, и это – благо и вместе с тем опасность для живущих на берегу: тогда зарождается добродетель ваша.

Когда вы возвысились над похвалой и порицанием и воля ваша желает повелевать всеми вещами как воля любящего: тогда зарождается добродетель ваша. ...

Когда вы, начинаете желать одной волей и этот поворот от всего, что заботит вас, называете необходимостью: тогда зарождается добродетель ваша.

Поистине, она – новое добро и новое зло! Голос нового родника, доносящийся из глубин!

В ней могущество, в этой новой добродетели; она – господствующая мысль, осененная тонкой душой: золотое солнце, и вокруг него – змей познания.

...Так говорил Заратустра.

Люди всегда думали о значении добродетели, но ни один человек не вносил в мир добродетели такое измерение, как Заратустра. Добродетель всегда проповедовалась религиями как средство получить награду, как путь в рай, как способ стать любимчиком Бога, существования.

Но все эти религии придавали добродетели внешний смысл, наружный, а не тот, что растет изнутри. Заратустра открывает в слове «добродетель» внутренний смысл, точно так же, как распускаются цветы, и они глубоко связаны с корнями, с землей. Они неотделимы; у земли, может быть, и нет таких оттенков и ароматов, красоты; но все это скрыто в ней и выражается через цветы. Зерно добродетели внутри вас, оно не имеет ничего общего с какими-то наградами. Она сама по себе награда. Это не средство для достижения чего-то, она кончается сама в себе.

Заратустру нужно понять очень глубоко, потому что это понимание полностью изменит ваше представление о религиозной жизни, о духовной революции, о новом человеке, который будет религиозен без всяких религий; который будет религиозен без всяких целей; чья религиозность будет просто ароматом его внутреннего существа. И его добродетель будет делиться, раздаривать себя всему существованию.

Заратустра спрашивает учеников: Скажите мне: как сделалось золото высшей ценностью? – Потому оно стало ей, что редкостно и бесполезно, и нежен блеск его; оно всегда дарит само себя.

То, что он говорит о золоте, верно для высочайших добродетелей истины, красоты, добра, любви,

Размышляйте над каждым признаком, который он называет: оно редкостно, оно не общественно, оно уникально. В тот момент, когда добродетель становится общественной, она перестает быть добродетелью. Редкость, уникальность и то, что она не является общим достоянием – в самой ее природе. Если все в мире правдивы, правдивость больше не может быть добродетелью. Кто скажет, что это добродетель? Если сострадательность станет общим качеством всех людей, сострадание исчезнет из списка великих добродетелей. Другими словами, добродетели – это добродетели индивидуальностей, а не добродетели толпы.

А во-вторых, она бесполезна. Заратустра видит вещи так ясно, так прозрачно, так бескомпромиссно, что у него хватает смелости сказать, что добродетель бесполезна. Ибо все, что полезно – всего лишь средство достижения чего-нибудь еще. Полезное – всегда средство, никогда не цель.

Любовь не может быть средством. В тот миг, когда вы делаете из своей любви средство достижения чего-нибудь еще, это больше не любовь. Чтобы сохранить свою красоту, радость, аромат, любовь должна оставаться бесполезной. В тот момент, когда она становится средством, лестницей, чтобы подняться куда-то, чтобы достичь некоего конца, важным становится этот конец; любовь по сравнению с ним не важна.

Следовательно, у любви не может быть никакого конца – как и у истины, добра. Если сказать, что они бесполезны, это многих шокирует, ведь вы думаете, что в любви есть величайшая, наибольшая польза. Истина должна приносить самую большую пользу. Но вы не понимаете механику жизни: все полезное скатывается в более низкую категорию средств. Конечное всегда бесполезно.

Религии обсуждали это веками, но как ни странно, ни один человек за всю историю не спросил: «В чем польза Бога?» Если любовь должна быть полезной, если истина должна быть полезной, если добро должно быть полезным, если красота должна быть полезной, то в чем польза Бога? Бог должен быть самой бесполезной вещью в мире.

Это заденет так называемых религиозных людей; но, к счастью, Бога нет, и обижаться некому. Но если бы Бог существовал, Он бы обязательно был бесполезным, абсолютно бесполезным, ни на что не годным – потому что Он есть конец всего, но не средство для чего бы то ни было. Для человека, подобного Заратустре, добродетель заменяет Бога: быть добродетельным – значит быть религиозным. Но для обычных религий добродетель – средство, которым вы пользуетесь, чтобы достичь Бога, достичь самореализации, попасть в рай.

Но для Заратустры бесполезность – не предосудительное слово. В чем польза розы? Вы скажете: «Она красива», но какая польза в красоте? Какая польза в прекрасном закате, когда облака в небе становятся такими психоделичыми, такими разноцветными – как будто бы весь горизонт стал поэзией? Птицы возвращаются домой... какая может быть польза от такого заката? Он совершенно бесполезен. И художники знают об этом многие века. Поэтому они говорят: «Искусство для искусства». Оно заканчивается в себе самом.

И, в-третьих, нежен блеск его; оно всегда дарит само себя. Оно сияет, ему не нужны никакие украшения, оно абсолютно самодостаточно, оно расточает радость, рдея от счастья по одной только причине – что оно является само собой.

Заратустра начинает с того, что спрашивает учеников: почему золото стало высшей ценностью? И называет три причины: оно редкостно, бесполезно и сияюще.

Только как символ высшей добродетели стало золото представлять высшую ценность.

Это просто символ. Люди, познавшие высшую добродетель, искали символ, чтобы выразить ее. Золото в некотором смысле подошло как выражение, как обозначение высшей ценности.

Как золото, светится взор у дарящего.

И человек, который дарит свои добродетели другим, который раздает свои внутренние богатства, делится собой с другими – его глаза светятся, как золото. Их сияние, их блеск несравненны.

Редкостна высшая добродетель и бесполезна, она сияет и нежна в блеске своем: дарящая добродетель есть наивысшая.

Поистине, я разгадал вас, ученики мои: вы стремитесь подобно мне, к дарящей добродетели... Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Наверное, никто другой не объяснял это так, как Заратустра – почему люди постоянно ищут истину или себя. Все великие учителя человечества звали людей на поиск: кто вы? Познайте себя. Но зачем?

Заратустра знает ответ. Познайте свои богатства, познайте свои сокровища, чтобы вы могли поделиться, чтобы вы могли подарить их другим. Найдите себя, чтобы отдать, ибо в момент, когда вы делитесь, вы превосходите обычную человечность, вы становитесь сверхчеловеком.

Обычный человек жаден, он нищий. Он все время копит, он никогда не отдает; он не знает языка отдачи – или радости отдачи. Он очень беден – ему известно лишь обыденное удовольствие получать. Получая – даже если вы получите весь мир – ваше удовольствие будет тривиальным; а если вы отдаете, вы можете отдать всего лишь розу, но радость ваша будет радостью императора.

Возможно, это самое блаженное переживание в мире – отдавать; а когда вы отдаете себя, когда вы отдаете нечто из своей сокровенной сущности, вы поистине отдаете.

Жажда ваша в том, чтобы самим стать и даром, и жертвой: потому и алчет душа ваша вобрать в себя все сокровища.

Ненасытно стремится душа ваша к богатствам и драгоценностям, ибо ненасытна и добродетель ваша в своем желании дарить.

Все религиозные усилия, все духовное паломничество, все исследование самого себя имеют одну простую причину: пока вы не познаете себя, вы не можете отдавать. Как вы можете отдать то, чего не знаете? И чудо в том, что в тот момент, когда вы познаете себя, вы не можете удержаться от искушения отдать. Оно приходит с окончанием поиска; вам тут же хочется кричать на весь мир: «Я нашел источник жизни, придите и разделите его со мной».

Когда вы переживаете нечто запредельное, вы не сможете уместить это в себе. Это просто невозможно, это не в природе вещей. Чем больше ваше внутреннее достижение, тем больше будет желание отдать. Сначала вы будете недоумевать: вы так сильно жаждали найти источник жизни; но теперь вы познали, и желание поделиться стало еще сильнее.

И вот тайна, с которой вы столкнетесь: чем больше вы отдаете, тем больше у вас есть; чем меньше вы отдаете, тем меньше имеете. Если вы не отдаете, вы потеряете путь. Вы можете обладать, только если делитесь – делитесь, не оставляя никаких тылов, опустошая себя. И это забота существования: как только вы опустошаетесь, существование из неведомого источника вашей жизни вливает в вас свежие соки, новое богатство – вы никогда не будете пустым. Ваша наполненность становится нескончаемой, но она становится нескончаемой, только если вы бесконечно отдаете.

Вы притягиваете все вещи к себе и в себя, чтобы изливались они из родника вашего дарами любви.

На свете нет другой религии. Все другие религии поддельны, все другие религии – просто заменители, обманывающие людей. Единственная религия – это религия любви. И когда вы нашли в себе бесконечный источник, ваша любовь требует поделиться с теми, кто достоин, и с теми, кто недостоин, без всяких разграничении, ибо любовь не знает никаких разграничении.

Только бедность различает. Чем богаче ваша душа... различие становится невозможным. Тогда не стоит вопрос о том, что кто-то достоин, а кто-то – нет: для вас все дело в том, чтобы нашелся кто-нибудь, кто примет. И вы благодарны человеку, который принимает, а не наоборот. Вы не надеетесь, что этот человек будет благодарен вам за то, что вы ему что-то дали.

На Востоке была традиция, очень странная... буддийские, джайнские или индуистские монахи... это три религии, рожденные в Индии, с ароматом Востока. Когда вы даете монаху еду или одежду – ведь монахи нищие, они ничем не владеют – если им что-то нужно, они просят... С заходом солнца у них не должно остаться никакой собственности: будет день – будет пища. Они доверчивы: если до сих пор жизнь заботилась о них, то почему бы ей не позаботиться и завтра? К вечеру они совершенно ничем не владеют; если утром им что-то понадобится, они попросят.

Странная традиция, о которой я хотел рассказать, состоит в том, что, когда вы даете что-то монаху, вы должны дать ему нечто большее. Это нечто большее называется благодарностью за то, что монах принял ваш дар. Он мог отказаться. Поскольку он принял от вас пищу, вы должны пожертвовать ему что-то еще, чтобы показать свою признательность – вы пришли в мой дом, вы попросили у меня пищу, вы приняли от меня еду. Я не очень-то заслуживаю право давать, и в особенности вам. И все же вы были так великодушны, что приняли; и поэтому, пожалуйста, возьмите еще что-нибудь в знак моей признательности.

Когда я впервые узнал об этом, это казалось очень странным: Обычная логика говорит, что монах должен быть благодарен; вы дали ему пищу, вы дали ему одежду, лекарство, все, что ему было нужно – он должен благодарить. Но, напротив, по традиции вы должны быть благодарны, и не только на словах, вы должны что-то отдать символически, чтобы показать свою признательность.

Эта очень древняя идея имеет некоторое отношение к тому, что говорит Заратустра. Вы делитесь собой, вы делитесь своей любовью – не выбирайте, кто вы такой, чтобы выбирать? В существовании нет дискриминации. Вы не должны претендовать на то, что вы мудрее самого существования. Все, что вы можете – это показать, что вы тоже признательны, потому что он позволил вам поделиться с ним собою, он позволил вашему облаку пролиться дождем на него. Ваше дело быть благодарным жаждущей земле, розовым кустам; принимая, они сделали вас богаче. И когда вы даете из своего сокровенного внутреннего источника, вы обнаружите новые воды, которые вливаются и наполняют вашу чашу; ваша чаша никогда не опустеет.

Поистине, грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель.

Любви достаточно, все остальные ценности могут стать ее тенью.

Грабителем, стяжающим все ценности, должна стать дарящая добродетель; но здоровым и священным называю я это себялюбие.

Возможно, я единственный человек за двадцать пять веков после Заратустры, который использует слово себялюбие, эгоизм как основание всякой духовности. Все остальные религии говорили о самоотречении, бескорыстии. И никого не волновало, как вы можете быть несебялюбивым, если вы даже не знаете себя. Вы никогда не входили внутрь самих себя.

Один знаменитый христианский миссионер, Стенли Джонс, часто бывал в Индии; полгода в Индии и полгода на Западе – таков был его ежегодный порядок. И у меня было много случаев... ведь он жил очень близко от университета, где я преподавал, и мы часто встречались во время утренних или вечерних прогулок. Одним из вопросов, который нас постоянно разделял, было вот что: он постоянно говорил, что по сравнению с христианством все восточные религии эгоистичны, поскольку делают упор на медитации; а медитация означает уход в себя, в свое одиночество, к самому центру своего существа, тогда как христианство учит вас идти к бедным.

Медитируя, вы не найдете бедных, не станете открывать больницы; вы не найдете сирот и не будете открывать приютов; вы не встретите больных – так что же вы собираетесь делать внутри? Настоящая работа – снаружи. Здесь есть бедные, голодные, больные, истощенные люди, сироты, проститутки... здесь столько проблем. И в окружении стольких проблем вы учите людей медитировать, уходить в себя? Это эгоизм.

Когда он впервые сказал мне об этом, я выслушал и ничего не сказал. Он спросил:

– В чем дело? Почему вы не отвечаете? Вы согласны со мной или нет? Я сказал:

– Дело не в согласии. Я просто молчал. Мне было жаль вас.

– Что? Вам жаль меня? Я сказал:

– Да, потому что то, что вы называете альтруизмом, бескорыстным служением – это просто бессмыслица. Человек, который не знает самого себя, сам сирота – сирота в духовном смысле. Он еще не нашел своих корней в существовании, он все еще – смертное тело. Он ничего не знает о вечном духе. Пока он не знает себя, не знает бесценных сокровищ, скрытых внутри, он никому не может помочь.

Так что я сказал Стенли Джонсу:

– Запомните, не говорите больше, что медитация – это эгоизм. Медитация – это единственный путь. Когда вы эгоист, наступает момент... вся ваша жизнь становится бескорыстием. Но это происходит лишь через тотальное центрирование в самом себе – тогда у вас есть сострадание, любовь, тогда вы можете делать что хотите. Бедные, больные, сироты никуда не денутся; и тогда вы можете им чем-то помочь. Но сначала спасите себя. Вы тонете и пытаетесь спасти других – и называете это подлинной религией. Я называю это просто бессмыслицей.

«Себялюбие, – говорит Заратустра, – здорово и священно», ибо только из себялюбия вырастает все прекрасное, творческое, любящее. И тогда, что бы вы ни делали, вы не хотите никаких наград, вам не нужны никакие небеса, никакой рай, вам не нужен никакой Бог; вы не ждете никакой награды. Это само по себе награда. Это не средство достижения чего-то. И пока ваша жизнь не станет наградой сама по себе, вы не религиозны. Так можно определить религиозного человека: человек, чья жизнь стала наградой сама по себе – эгоистичной, здоровой и священной.