Текст книги "Очарованная легендой"

Автор книги: Бетти Бити

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Мы остановились за приземистым красным спортивным «дженсеном». Петизо узнал его и указал пальцем.

– Дон Рамон, – сказал он.

Я отрешенно кивнула, так как только сейчас поняла, что не захватила сумочку. И стала искать завалявшуюся в кармане свободную мелочь в надежде найти достаточно монет, чтобы заплатить за такси, которые здесь, к счастью, дешевы.

Но мне не следовало волноваться. Дверь такси открыл сам дон Рамон. Он дал водителю купюру, поцеловал мне руку и помог выйти! Затем после града упреков в адрес Петизо он поднял мальчика на плечо.

– Такси отвезет меня назад, – сказала я, махая Мораг, которая стояла в двери общежития.

– Ни в крем случае, сеньорита. – Дон Рамон властным жестом отпустил такси. – Она должна ехать с шиком, не так ли, дон Петизо?

Он прошептал кое-что на диалекте в ухо мальчика, Петизо усмехнулся и кивнул.

– Правильно, маленький проходимец, иди. – Он опустил мальчика и отправил к Мораг, которая протянула к нему руки. – Помирись с Мораг, непослушный мальчик. – Он повернулся ко мне. – Позвольте выразить нашу благодарность, Мадруга, – дверь «дженсена» открылась передо мной, – и просить о чести проводить вас домой. – Он помог мне сесть на низкое сиденье. – Не хотите сначала освежиться?

– Нет, спасибо. – Я посмотрела на часы. Меня испугало, что уже почти одиннадцать часов. Очевидно, мы с Петизо проговорили в саду намного дольше, чем я думала. – Скоро вернутся миссис Малленпорт и Хестер.

– Ну и что? – Он сел рядом на место водителя.

– Они зададутся вопросом, что случилось со мной.

– Но не будут так волноваться, – дон Рамон включил зажигание, – как мы беспокоились за этого поросенка. – Он положил руку поверх моей. Я и боялась, и надеялась, что он снова поцелует меня. – Вы позволите пригласить вас в кафе?

– Предпочитаю вернуться.

– Даже маленькая толстая Неста не имеет права держать вас в цепях.

– Хестер стройная, высокая и красивая, – поправила я, когда он отъезжал от обочины. – И у нее, нет власти.

– Но, возможно, она дружит с тем, кто имеет?

– Возможно.

– У нее к тому же целеустремленный характер.

– Как, – тихо сказала я, – и у вас.

Он на мгновение покосился на меня боком. Затем сказал:

– Не обо мне речь. Мы говорим о том, почему вы обязаны вернуться в резиденцию.

– Есть определенные правила.

Дон Рамон поднял брови. Он тоже думает, что я уподобилась нашему первому секретарю.

– Что за правила, которые не может нарушить красивая женщина?

– Я должна была расписаться.

– Что это? – Он выехал на полосу движения и прибавил газ.

– Расписаться в книге, с кем ухожу и куда.

Дон Рамон неодобрительно сморщил нос. Я видела, что его подмывает отпустить шутку насчет свободы британских женщин, но он с явным трудом удержался.

– И вы не…

– Нет. Я не рискнула отпустить Петизо.

Дон Рамон свернул за угол на обсаженную деревьями улицу.

– Вы, как говорится, правильно расставили приоритеты.

– Это, – улыбнулась я, когда мы въехали на подъездную дорожку резиденции, – вежливый вариант.

– А что скажут Малленпорты?

– О, они не скажут ни слова. Кроме того, они еще не вернулись, судя по всему.

– Она ведь любит повеселиться? Мисс Малленпорт? Часто выезжает? За ней многие ухаживают?

– В хорошем смысле слова. И обычно это мистер Фицджеральд.

Я пожелала ему спокойной ночи и поблагодарила, что подвез домой. Я попыталась повернуть ручку автомобильной двери, но это оказалась сложнее, чем я думала, и пока я старалась ее открыть, дон Рамон схватил меня за руку. Быстрым движением он притянул меня к себе и поцеловал прямо в губы. Я ждала волшебства прошлого поцелуя – но оно не пришло. Это был другой, торопливый поцелуй. Словно мы опять стали незнакомцами. Я не почувствовала, что таю. Мое сердце не забилось. Я даже не вернула поцелуй. Возможно, не хватало чар той странной колдовской музыки. Возможно, тот поцелуй – такая же иллюзия, как танец.

Я посмотрела на лицо дона Рамона и увидела, что его глаза широко открыты и смотрят в пространство, словно он о чем-то думает или прислушивается. И конечно, словно тоже не чувствует волшебства.

Но не успела я отпрянуть, как нас внезапно ослепили мощные фары официального лимузина, доставившего миссис Малленпорт и Хестер домой. Если они что-то и заметили, то вежливо промолчали.

– Я должна объяснить, – сказала я миссис Малленпорт, следуя за ними в резиденцию.

– Только если действительно этого хотите, дорогая. – Миссис Малленпорт выглядела очень встревоженной, словно ей и не снилось, что я девушка подобного сорта. – Но вам следует знать… – снова заговорила она с собой.

Но я так и не услышала, что она собиралась сообщить, так как в зал ворвался важный и сияющий Чико. Он быстро принял у них плащи, затем сказал мне:

– Вам телефонный звонок. – Он поднял трубку. – От дежурного.

Я почувствовала, как у меня затряслись поджилки. Миссис Малленпорт заглянула в книгу регистрации.

– Разве вы не расписались, дорогая? – спросила она, скорее печально, чем гневно.

– Было критическое положение, или, по крайней мере… – начала я.

– Хорошо, дорогая, выпьем кофе, а затем можете облегчить душу, не думаю, что, как говорит его превосходительство, есть пострадавшие.

Последнее слово осталось за Чико.

– Конечно нет, сеньорита. Дежурный, да, сначала сердился. Говорит, с кем вы вышли? Но я все устроил. Я, как всегда для мисс Хестер, сказал, она вышла, сэр, с мистером Джеймсом Фицджеральдом.

Глава 11

Я была избавлена от грубости, но ни в коем случае не от нападок мистера Фицджеральда. Поскольку в десять часов утра из Вашингтона вернулся его превосходительство мистер Малленпорт и, после краткого заезда в резиденцию, немедленно принял у себя в кабинете бразды правления.

Я слышала через дверь его разговор с мистером Фицджеральдом. Естественно, я не могла понять, о чем шла беседа, но различала приятный пожилой голос, даже один или два раза слышала его смех, тогда как мистер Фицджеральд говорил более низко и, на мой взгляд, более беспокойным тоном.

Примерно в десять сорок пять его превосходительство позвонил. Я взяла блокнот, с некоторым трепетом открыла дверь и вошла. Я увидела плотного мужчину лет шестидесяти, чуть выше среднего роста, но очень прямого, с белыми волосами и загорелым лицом, который вышел из-за стола, протянув руку мне навстречу. Крепкое рукопожатие, добрая улыбка. Таким представляют идеального отца, подумала я.

– Хорошо, Мадлен. – Посол жестом предложил мне садиться и сам сел на свое место. – Оставьте, – сказал он, когда я открыла блокнот. – Вы с Джеймсом потрудились на славу. Лишили меня занятий. Сегодня я хочу послушать вас, так что обойдемся без формальностей. Как ваши дела? Как чувствуете себя, юная леди, в туфлях Евы?

Про себя я подумала, что это скорее испанские сапоги времен Инквизиции, чем туфли. Но вслух ответила:

– Она установила очень высокий стандарт.

– Да, – улыбнулся его превосходительство, – если что-то стоит делать, нужно делать это хорошо, но вы справились? – Последняя часть была вопросом.

– За одним или двумя исключениями, – ответила я и, чтобы быть честной, поправилась: – Четырьмя или пятью.

– Ах, все мы учимся на своих ошибках.

Посол смотрел на меня с дружеской проницательностью. Было легко понять, почему чарагвайцы так его уважали. Труднее вообразить, что тридцать лет назад он был перспективным молодым дипломатом вроде Джеймса Фицджеральда. Или наоборот, что однажды Джеймс Фицджеральд созреет до такого человека, как его превосходительство.

– И я слышал о вас много хорошего, юная леди.

– От?.. – Я не хотела называть имена, но мне доставило бы удовольствие и подбодрило, если хороший отзыв дал сам мистер Фицджеральд.

– От самых разных людей, – дипломатично ответил его превосходительство. – Вы вошли как круглый гвоздь в круглое отверстие. Посольство очень похоже на семью. Мы настороженно смотрим на новые лица. El amigo у el vino, antiguo. – И так как мой испанский был слишком плох для этой пословицы, перевел: – «Друзья и вино должны быть старыми». Но в посольстве вас, похоже, приняли очень сердечно.

Он остро взглянул на меня, словно мог уточнить это замечание, затем продолжал:

– И моя жена, и Хестер наслаждались вашим обществом.

– Они очень добры, – тепло ответила я.

– Хестер полезно иметь подругу своего возраста, – задумчиво продолжал он. – Время от времени она бывает своенравна. У Хестер не самый легкий характер – как у всех настоящих женщин.

В других обстоятельствах я могла предложить Еву. Но раз она и Хестер соперничали за мистера Фицджеральда, это было бы бестактно.

– Несомненно, после замужества она успокоится. И если моя жена читает знаки правильно… – Посол резко оборвал себя. – Да, ну, в общем, моя жена читает много знаков, – он улыбнулся, – и некоторые из них о вас.

Я выглядела удивленной, хотя надеюсь, что мне удалось достаточно быстро замаскировать это, и взволнованной.

– Она считает, что вы слишком стараетесь, не даете себе передышки. Я также заметил, что вы очень мало видели страну. Она очаровательна, но полна противоречий, поэтому требует некоторого изучения.

Я уловила за этими словами тончайший намек на предупреждение, словно слухи о моей дружбе с доном Рамоном уже достигли посольских ушей и его превосходительство хотел предостеречь меня в совершенно иных и гораздо более любезных словах, чем мистер Фицджеральд.

– Однако, – продолжал посол, – подошел срок ежемесячного снабженческого и инспекционного посещения англо-американской сейсмической станции в Беланге. Иногда со мной ездила Ева. Теперь ваш черед.

– С удовольствием, – сказала я. – Спасибо.

– Это интересная поездка. А хорошая компания, как говорится, делает любую поездку легкой. – Он объяснил, что сначала мы полетим междугородним авиарейсом, затем на лошадях поднимемся в горы, но непременно успеем вовремя на обед в резиденции. – Ну и славно. Думаю, мы с вами очень хорошо поладим. Теперь идите и поговорите с Джеймсом Фицджеральдом. Он сказал, что хочет выяснить кое-какие подробности незаконченного дела.

Незаконченное дело оказалось не совсем тем, о чем я думала, когда прошла через открытые решетки канцелярии и постучала в дверь кабинета первого секретаря.

Я чувствовала прилив крови к щекам и метафорически сжимала в потных руках свои защитительные документы. Мои уши были настроены на нюансы его интонации.

– Войдите.

И я увидела его неулыбчивое лицо. Он жестом показал на стул и без предисловий бросил:

– Сначала давайте обсудим ваш самый последний проступок.

Он поднял бровь, одновременно приглашая и осуждая. Я молчала, пока наконец не смогла больше переносить гнетущую тишину и, не выдержав, выпалила:

– Вчера вечером, вы подразумеваете?

– Да. Если нет другого, пока еще не открытого нарушения. – Я увидела, что его твердый рот почти тронула незаметная улыбка, в серых глазах горел огонек жестокого юмора.

Я отрицательно покачала головой.

– Хорошо, тогда выслушаем вашу версию. – Он скрестил на груди загорелые руки, откинулся назад вместе со стулом и посмотрел на меня из-под полуприкрытых век.

– С начала?

– С начала, – спокойно повторил он, – и ничего не пропуская.

Я приступила к сбивчивому пересказу вчерашних событий – телефонный звонок Мораг, встреча с Петизо, наш разговор, главным образом на языке жестов, его страх и почему я не расписалась, такси, наше возвращение в общежитие, появление машины дона Рамона и как дон Рамон подвез меня домой.

Мистер Фицджеральд слушал меня спокойно и без замечаний, затем мой голос затих.

– Ну-ка, вы не можете устать, мисс Брэдли. Вы ведь только что подошли к самому интересному?

Я скрипнула зубами и посмотрела на него с искренней ненавистью.

– Хорошо, – выдохнула я. – Когда мы добрались до резиденции, дон Рамон поцеловал меня – но это ничего не значит. Затем вернулись миссис Малленпорт и Хестер и увидели нас, но…

– Но после моих предупреждений, почему?

Я не знала, поэтому не ответила.

– И это было не впервые, не так ли?

– Да.

Я видела, что мой определенный ответ заставил его побледнеть от гнева.

– И это ничего не значит?

– Да.

С видимым усилием он сдерживал гнев. Потом заговорил снова, тихим и бесстрастным тоном.

– Почему вы велели Чико говорить всем, что были со мной?

– О, я не говорила, клянусь, – горячо возразила я. – Этого преступления я не совершала.

Мистер Фицджеральд задумчиво посмотрел на меня.

– Ладно, – размеренно произнес он. – Их и так достаточно.

– Чико хотел как лучше. Он только старается, чтобы все были счастливы, и часто говорит первое, что приходит в голову. Он сказал мне…

Я остановилась. Чико иногда говорил мне, что Хестер с мистером Фицджеральдом, но в тех случаях это было, разумеется, правдой. Мистер Фицджеральд больше не спрашивал меня. Он не проявил интереса к дальнейшему обсуждению Чико.

– Очень хорошо, – произнес он рассудительно и серьезно, как любой судья-вешатель. – Я принимаю ваше объяснение.

– Спасибо.

Он поднял одну бровь, уловив в моем тоне слабый намек на сарказм.

– Но вчера вечером вы понадобились мне, чтобы напечатать две новые директивы министерства иностранных дел.

– Напечатаю сейчас.

– Уже не нужно. Я напечатал сам.

Я вздохнула. Я наполовину выдохлась, наполовину злилась на замечательное умение этого человека уличать меня в ошибках.

– Ничего. Со времени приезда вы упорно трудились. Его превосходительство доволен. Тем не менее существует вопрос дисциплины и безопасности, что остается моим коньком.

– Регистрация?

– Точно.

– Я пыталась объяснить… – начала я.

– Ваши оправдания понятны, мисс Брэдли, но правило неколебимо. Для вашего же блага, как и всех остальных, я всегда должен знать, где вас найти.

Хотя он легко отпустил меня, что-то в том, как он произнес эти совершенно разумные слова, уязвило и возмутило меня.

– Это хуже, чем брак! – воскликнула я.

– О, я не знаю, – ответил он с омерзительной холодностью. – Все-таки не на всю жизнь. Вы всегда можете уволиться – или я могу послать вас собирать вещи.

Он долго ждал, чтобы нанести удар. Я прислушивалась к шумам на площади: группа индейцев расхваливала свой товар, колокола пробили одиннадцать часов. Затем, помедлив, подобострастно спросила:

– Это все, мистер Фицджеральд?

Он внезапно оглянулся на звук моего голоса и растянул губы в ледяной улыбке.

– Еще кое-что.

Мое сердце упало, первый секретарь взял розовую папку и проглядел ее.

– Поездка на сейсмическую станцию Беланга во вторник. Его превосходительство думает, что будет хорошо, если вы поедете.

Я с глубоким облегчением улыбнулась и кивнула.

– Жду не дождусь, – сказала я с энтузиазмом.

Джеймс Фицджеральд с любопытством посмотрел на меня. Его ответ был краток.

– Вы меня удивляете. Мне казалось, поездка покажется вам трудной и слишком утомительной.

– О нет, совсем наоборот. Я люблю путешествовать. И к тому же его превосходительство сказал, что мы успеем туда и обратно за один день.

– То есть, – подчеркнуто произнес мистер Фицджеральд, – мы.

– Его превосходительство и я, – твердо сказала я.

– Нет, мисс Брэдли, – поправил он. – Вы и я.

Глава 12

Так во вторник с самого утра, в неизбежном избытке времени, я оказалась рядом с Джеймсом Фицджеральдом во время часового перелета между городами Куича и Беланга.

Самолет был маленький и потрепанный; взлет в солнечный горный ландшафт был долог и труден. Но узкие кресла и близость мистера Фицджеральда тревожили меня гораздо больше.

Наши места выбрал мистер Фицджеральд. Чарагвайцы, как и все их латиноамериканские собратья, летают, как лондонцы ездят в автобусе. Лезут в салон с багажом, корзинами и даже клетками с домашней птицей.

Мистер Фицджеральд наклонился, чтобы застегнуть мой пояс. Его лицо почти так же приблизилось к моему, как лицо дона Рамона во время моего первого полета в Чарагвай. Мистер Фицджеральд показал, как регулировать воздушный поток, заказал охлажденный лимонад, спросил, не хочу ли я журнал. Его спокойная уверенность заставила меня чувствовать себя неоперившейся путешественницей, какой несколько недель назад, полагаю, я и была. Его мужественность заставила меня чувствовать себя женственной и слабой.

Но хуже всего было то, что под его скрупулезной заботой проглядывал намеренный нейтралитет. Он просто выполнял все необходимые обязанности или оказывал услуги, но без всяких личных чувств.

Я не винила его, потому что делала то же самое. Я приняла совет миссис Малленпорт насчет одежды просто потому, что не могла рисковать повторением визита к мадам Одетт. Поэтому на мне был хорошо скроенный брючный костюм из оленьей кожи с темно-синей шелковой рубашкой. Вчера вечером я вымыла волосы, и Бианка протерла меня лосьоном из горных трав, который прямо-таки творил чудеса. Я открыла особый флакон французских духов, купленный мне отчимом на прошлое Рождество. Я чувствовала себя вооруженной – не знаю, против кого.

К счастью, усилия были приложены для себя, а не для воздействия на моего товарища по путешествию, потому что он, конечно, их не замечал. Исключая момент, когда в салоне стало невыносимо жарко и я стала стаскивать жакет.

– Позвольте мне, – сказал Джеймс Фицджеральд, убийственно вежливо помогая снять его с моих плеч. Он с неудовольствием посмотрел на мою красивую синюю блузку. – Она достаточно теплая? – спросил он.

– Это шелк. Должен быть.

– На горном склоне очень холодно, особенно на обратном пути. Ева обычно брала с собой шерстяную вещь – топ танк, вы их называете.

– Я не люблю топы, – сказала я по-детски. – Они мне не идут.

Он ностальгически улыбнулся, словно подумал, хотя и не вслух: «Зато они идут Еве».

В ожесточенном и злом ответе на его невысказанные слова я воскликнула:

– Наверное, хорошо быть абсолютным совершенством!

Он пристально посмотрел на мое лицо, которое медленно заливала краска.

– Кого вы имеете в виду?

– Еву, конечно.

Он улыбнулся. Это была задумчивая, ускользающая улыбка.

– Нет абсолютно совершенных людей, – ответил он после длительного размышления. – Люди не драгоценные камни. Все допускают ошибки – именно это делает их людьми. Но и любят людей за ошибки не меньше, чем за достоинства.

Мимолетная улыбка пробежала по суровому лицу первого секретаря – бесконечно раскрывающая, бесконечно нежная. Я молча тянула восхитительный холодный напиток. Внезапно его вкус стал горьким, как злоба.

Если бы я любила биться об Заклад, то знаю, на кого поставила бы деньги в любовной игре, так заинтриговавшей Мораг. На отсутствующую соперницу, красивую, несравненную Еву Трент.

Собственно, Ева Трент, казалось, путешествует с нами. За время, пока мистер Фицджеральд посвящал меня в систему предупреждения землетрясений в Беланге, ее имя возникало неожиданно часто. В папке, которую мистер Фицджеральд показал мне, имелись листы с ее ровным четким почерком.

И когда мы приземлились на летном поле Беланги (которое и в самом деле было небольшим полем с двумя хижинами и контрольно-диспетчерским пунктом), я увидела трех горных пони, пользовавшихся скромными удобствами аэропорта и щипавших траву у единственной взлетно-посадочной полосы около разбитого автобуса, который должен был доставить остальных пассажиров в город. Мне пришла в голову забавная мысль, что третье животное не просто вьючная лошадь для запасов, но предназначается для невидимой неотвязной Евы, пребывающей с нами незримой тенью.

При всем том это была невероятно красивая горная поездка. Единственная тропа змеилась по каменистой осыпи через небольшие пенистые потоки, по диким тропическим лесам с цветами и разноцветными птицами, под гигантскими каучуковыми деревьями и эвкалиптами, затем поднималась выше и выше в прохладный темный ельник. Каждые несколько минут показывались внизу, в долине, старый инкский серебряный шахтерский город и зеленая змея широкой реки.

Солнце стояло в зените, горячее и сверкающее, но в тени ельника было прохладно, пахло сосновыми иглами и влажной землей. Хорошо обученные пони пробирались по тропе, иногда фыркая. Они успокаивающе пахли животным теплом, – а я сейчас ощущала странную потребность в комфорте.

Джеймс Фицджеральд ехал впереди, я за ним – совсем как индейцы. Вьючная лошадь с невидимой и неукротимой Евой замыкала колонну. Я вообразила, что, когда она ездила на инспекционное посещение, воздух звенел ее остроумной беседой и веселым смехом. Возможно, мистер Фицджеральд или даже его превосходительство позволяли ей собирать цветы – орхидеи, которые росли в изобилии, как лютики, или бледные восковые цветы, похожие на гигантские магнолии.

Передо мной на фоне меняющегося горного пейзажа маячил могучий, но тревожащий вид широких плеч мистера Фицджеральда, его твердой шеи, высокомерной посадки его головы. Этот вид притягивал мои глаза и занимал все внимание, исключая из него все остальное. Мой пони трусил в неловкой близости к его пони. Когда позволяла тропа, он ехал рядом. Но мистер Фицджеральд оставался погруженным в свои мысли, пока на гребне горы за последним поворотом тропы не открылся сверкающий купол.

– Вот вам, – заметил он, – памятник щедрости британской публики, металлоконструкциям и терпению вьючной лошади. – Он улыбнулся через плечо третьему животному, словно оно действительно несло на себе несравненную Еву.

Я посмотрела в направлении пальца мистера Фицджеральда и увидела современную одноэтажную постройку с куполообразной алюминиевой крышей, широкими окнами и белым балконом. Две фигуры на балконе приветственно махали нам руками.

– Для них наш визит – событие месяца, – сказал мне Джеймс Фицджеральд. – Они облачились в лучшую воскресную одежду, ожидая возможности поговорить с другими людьми. Ева обычно… – Он остановился.

– Конечно, – вяло пробормотала я, – они ждут Еву. Они будут разочарованы.

– О, не обращайте внимания. Вы – новое лицо, перед которым можно похвастаться своими игрушками.

Слабое утешение, и для них и для меня.

В истинно чарагвайском стиле эти двое, Луис и Санчес, максимально использовали утешительный приз. И я тоже. Пока их помощник-индеец сгружал запасы с вьючной лошади, мне показывали огромный современный сейсмограф, гигантские барометры, астрономические диаграммы. Сейсмологи с гордостью продемонстрировали электрическое устройство, на котором чувствительные участки земной коры при первом признаке сотрясений почвы загорались красным светом, показали карту станций раннего предупреждения, позволяющих объявить красную тревогу в опасных областях. Я выразила восхищение генератором, отполированным и смазанным, как двигатель «роллс-ройса». После холодного завтрака на балконе, пока мистер Фицджеральд обсуждал с этими двумя жалобы и предложения, я скопировала ежедневный дневник (список из семидесяти трех незначительных толчков за прошлый месяц), занесла в журнал, что требует ремонта и исправлений, какие необходимы запасы, и увязла в поправках к научным руководствам.

Когда мы отправились в обратный путь, было три тридцать, солнце стояло почти точно под углом в сорок пять градусов, и до шестичасового самолета в Куичу оставалось еще предостаточно времени. Теплый полдень был полон ароматом горных цветов. Сытые, напоенные и отдохнувшие, наши кони шли быстро. Вьючная лошадь, освобожденная от груза, своенравно бежала за мной.

На изгибе тропы мы натянули поводья и обернулись. Хозяева все еще с энтузиазмом махали нам с балкона.

– Они явно вас полюбили, – улыбнулся через плечо мистер Фицджеральд.

Я вспыхнула от удовольствия. Почему-то меня дернуло спросить такого честного человека:

– Как Еву?

Сначала мне показалось, что он не расслышал.

Когда дорожка стала достаточно широка, он придержал своего пони, чтобы мы поравнялись. Потом сказал:

– Ну, симпатия – это чувство. Чувство нельзя измерить, верно?

Ясно, что он дипломатично выкрутился, и ответ отрицательный.

– Кроме того, – продолжал он, – в симпатии между мужчинами и женщинами, – Джеймс Фицджеральд хмурился, подбирая слова так же осторожно, как наши пони пробирались среди ненадежных корней деревьев, – всегда есть дополнительный элемент.

– Какой?

– Ну, вы не ребенок. Физическая привлекательность.

– Только не говорите, – попросила я, бросая взгляд через плечо на теперь невидимую сейсмо-станцию, – что эти двое тоже влюблены в нее?

Дорожка сужалась в темноту соснового леса. Мистер Фицджеральд сжал коленями бока пони и выехал вперед. Но сначала бросил на меня взгляд умеренного порицания.

– Не Луис, нет, конечно же нет. У него большая семья. Но Санчес, да, возможно. Или, по обычаю чарагвайцев, ему нравится воображать, что он влюблен.

– Но он скоро совладает со своим чувством, без сомнения, – ответила я, поднимаясь в седле, чтобы мой голос прозвучал громче – впрочем, напрасно, так как в лесу стояла полная тишина.

Но меня уязвило его безапелляционное отрицание чувств скромного конкурента своим замечанием о чарагвайцах, которые забавляются, воображая, что они влюблены. Я знала, это намек на дона Рамона и меня. И что-то еще, не поддававшееся определению, придало моему гневу еще большее ожесточение.

– Без всякого сомнения, – так же громко и ясно ответил мистер Фицджеральд.

И словно придавая вес его словам, земля под нашими ногами заколебалась. Я услышала внезапный скрип и треск сосновых ветвей, а затем все происходило одновременно, как в суматошном фильме.

Что-то сильно ударило в круп моего пони. Мелькнуло на миг лицо мистера Фицджеральда, он оборачивается, его рука хватает мой повод, затем перед глазами завертелись кроны деревьев и – ощущение полета. Калейдоскоп разноцветных осколков. А затем полная абсолютная темнота.

Когда я снова открыла глаза, не могла понять сразу, где нахожусь. Воспоминания возвращались медленно. Я решила, что сплю, потому что происходившее было как сон – восхитительный сон. Я снова в темноте сада гасиенды с доном Районом. Снова он поцеловал меня, очень нежно, на сей раз в лоб. Вокруг полутьма, солнечный свет пробивался сквозь гигантские деревья подобно миниатюрным звездам. Воздух полон ароматом фонтана, как той ночью. Надо мной склонился мужчина, его голова и плечи выделялись на фоне мягкого сумрака, лицо скрывалось в темноте. Я попыталась сфокусировать зрение, отделить сон от яви.

– Дон Рамон?

Мужчина ответил не сразу. Затем медленно произнес знакомым, но все же каким-то другим голосом Джеймса Фицджеральда:

– Нет. Извините, что разочаровал вас. – Его тон стал безжалостно саркастическим. – Вы недостаточно долго пролежали без сознания, чтобы вызвать дона Рамона. – Он протянул руку и положил мне на лоб, словно намеревался стереть и безопасный поцелуй из сна.

– Мы все еще в сосновом лесу?

Я подняла голову, и сразу стало больно. Что-то неясное пощекотало мой подбородок. Серое, большое, успокаивающее и наконец опознанное как свитер мистера Фицджеральда. Я лежала на сосновых иглах. На них было мягко и они приятно пахли. Деревья остановили свой внезапный ужасный хоровод. Пони как ни в чем не бывало безмятежно паслись на расстоянии нескольких ярдов. Мистер Фицджеральд стал на колени, наклонился надо мной и заглянул в лицо. Случайному наблюдателю, не знавшему обстоятельств, картина могла показаться весьма романтической.

– Долго я была без сознания?

– Пятьдесят две секунды.

– О, – вздохнула я.

Достойней было бы оставаться в обмороке подольше. Возможно, если бы я хорошенько поработала над этим, как Ева.

– Пони испугались землетрясения. Вьючная лошадь налетела на вашу.

Ева постаралась, подумала я, и немедленно устыдилась своей вопиющей несправедливости.

– И вы не были готовы.

Он осуждающе покачал головой. Но потом поднял мою руку так нежно, словно хотел показать, что в этих обстоятельствах не хочет делать выговор. Мое горло перехватило от этой необъяснимой и нежданной нежности. Но дело оказалось в другом. Он увидел на моей руке незамеченную мной сгоряча царапину, которую теперь начало саднить. Джеймс Фицджеральд бережно снял с кожи приставшие сосновые иголки и песчинки.

– Теперь ваша голова. Наклонитесь вперед. – Он довольно мило улыбнулся. – Давайте осмотрим место, которое не знает, как управлять сердцем. – Его пальцы осторожно исследовали мою голову. – М-м-м… не больше голубиного яйца. Не думаю, что у вас реальные повреждения, но следует удостовериться. Ноги в порядке?

Я кивнула и подняла сначала одну, затем другую.

– Хорошо. – Он улыбнулся мне, как ребенку. – Мы не хотим, чтобы вы стали еще одной Евой. – И как ребенку, начал неторопливо и без затруднения расстегивать блузку. Я крепко зажмурилась. Интересно, чувствовал ли он при клиническом исследовании моей грудной клетки лихорадочное биение сердца.

Я снова открыла глаза, когда первый секретарь бодро произнес:

– На ощупь вроде ничего не сломано. Но лучше завтра зайти к врачу, потому что у нашей медицины выживания в джунглях нет рентгеновских глаз.

Он выпрямился и улыбнулся.

– Теперь наденьте мой свитер. Я приложу кое-что к ссадине, а потом вам останется лишь пережить возвращение домой.

Покорно я натянула огромный теплый свитер. Потом смотрела, как он опустил руку в карман брюк и извлек маслянистый шелковый конверт комплекта скорой помощи, который, из-за риска инфекции, мы всюду носили с собой. Он сломал печать.

– Не думаю, что вы прихватили свой, не так ли?

Я отрицательно покачала головой. Комплект не влезает в сумочку и будет выпирать из кармана костюма. Это казалось таким дурацким тщеславием – словно Джеймс Фицджеральд заметит. Он слегка улыбнулся, с порицанием и нежностью, потому что жалел меня не только за страдания, но и по другим причинам.

– Если обещаете не кричать, – сказал он, умышленно обращаясь ко мне, как к ребенку или младшей сестре, – я куплю вам дополнительный напиток в самолете.

Затем он помазал уродливую ссадину на моей руке желтой жидкостью из крошечной пластмассовой баночки. Вдруг он замер, озадаченный слабыми глупыми слезами на моих глазах.

– Так сильно болит? – мягко спросил мистер Фицджеральд.

Я отрицательно покачала головой. Просто внезапно у меня открылась другая рана, глубже и неизлечимей. И она адски болела.