Текст книги "Вальсирующие, или Похождения чудаков"

Автор книги: Бертран Блие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Прости, Жанна, мы не знали, клянусь тебе. Ты нам сказала «тогда поехали», и вот мы катим куда-нибудь, не хотим тебе противоречить, торопить, пугать… В то время, помнишь, мы еще говорили тебе «вы». «Хотите вести машину? – спросил я тебя. – Вам это доставит удовольствие?» По глазам видно, что тебе бы хотелось, что это тебя здорово отвлекло бы. Можешь сколько угодно ломаться, утверждать, что не смеешь, что тебе страшно. «У меня давным-давно были права, боюсь за свои рефлексы, наверное, все забыла, нет, слишком опасно, я особенно боюсь за свои реакции». Но к чему было все это говорить, раз ты уже сидишь за рулем, совершенно сбитая с толку, взбудораженная, даже порозовевшая? Ты все еще протестуешь, пока я устраиваю тебя поудобнее, все разъясняю: «Видите эту круглую фиговину, она называется рулем и с ее помощью управляют машиной», и ты смеешься, я сажусь рядом, показываю, как переключать скорости, их четыре, ты отъезжаешь на первой. Хватит ли у тебя силенок, чтобы выжать педаль? Ну конечно же, все получается, все в порядке! Кое-как сдвигаемся с места, мотор немного кашляет, ты переходишь на вторую – моя рука на твоей помогает это сделать, и вот уже мы едем с приличной скоростью. Да, Жанна, продолжай смеяться, ты все можешь, ни о чем не думай, все в порядке, о твоих рефлексах позаботимся мы, и постепенно, сама увидишь, выявим их по одному, поможем тебе стать совсем иной.

– А ты помнишь фокус с отражателем? – спрашивает Пьеро.

– Еще бы не помнить!

Наклонившись к ее креслу впереди, он улыбался ей в зеркальце. Она вела машину, как подросток, высунув язык. А он, не отрываясь, смотрел на нее и таким образом добился своего – Жанна взглянула на него в зеркальце. Мне приходилось все время вмешиваться, чтобы поправлять ее на виражах. Эта департаментская дорога вся состояла из поворотов. «Не смотри на меня так, – говорит она, – иначе не избежать аварии». Но так как он не подчинялся и его взгляд все более притягивал ее, она изменила положение зеркальца, чтобы больше его не видеть. Но теперь она видит меня, и я тоже улыбаюсь ей, а как иначе было себя вести? «Ну нет, – сказала ты. – Остановите!» Тогда Пьеро садится сзади тебя и поднимает твои волосы кончиками пальцев, и появляется твоя тонкая, длинная, готовая сломаться шея, которую он целует в ложбинку прерывистым поцелуем. Для тебя это сигнал тревоги. Ты тормозишь, закрыв глаза, нажимая одновременно на обе педали. И теперь уже неясно, где сейчас окажется машина. Поэтому я разворачиваю руль. Нет, все в порядке, мы останавливаемся на перекрестке посреди дороги…

А ты сидишь неподвижно, словно ничего не случилось, сидишь, закрыв глаза, чувствуя на своей шее прерывистые поцелуи Пьеро. Но вот его руки оказываются на твоей груди и очень осторожно начинают расстегивать одну, вторую, третью пуговки черной блузки. Мотор работает. Ты не мешаешь ему, продолжая нажимать на педали, твоя слегка задравшаяся юбка открывает кожу выше черного чулка. Пьеро тихо снимает блузку, и тогда я чувствую, как меня при виде комбинации переполняет нежность. Ты была гениальна, Жанна! Ты купила себе именно то, что мне было совершенно незнакомо, к чему я никогда не прикасался!.. Естественно, черную комбинацию. До этого нам приходилось иметь дело с чем угодно – от скромных мини-трусиков до нахальных бикини, не говоря о голой заднице шампуньщицы. Но такого мы не видели никогда! Только в старых итальянских фильмах… Мы забыли, что такое существует на свете. Мы и не думали, что это может выглядеть так красиво. Простая, вышедшая из моды комбинация, с чуточкой кружев на белой коже. Мы потрясенно смотрели, не смея пошевелиться, не способные на жесты, которых ты, вероятно, ожидала, ибо я чувствовал, что твои рефлексы начали просыпаться один за другим. Они стали сбегаться на сбор, весьма довольные тем, что снова нашли друг друга.

Тридцатитонный грузовик обогнал нас, наградив настойчивыми гудками. Представляю, сколько тонн ругани было слышно в его кабине. Но мне было наплевать! И всем сидящим в маленькой «диане-6», которую едва не расплющили, тоже! Мы были влюбленными шоферами. Для нас торможение определялось кружевами на худенькой груди. В нашей жизни внезапно образовались такие приоритеты, что было совершенно не важно, если бы целый автомобильный салон выстроился в очередь, чтобы со всей яростью клаксонить нам в зад.

– Жанна, – сказал я ей (впервые назвав ее по имени и словно ощутив тепло ее кожи на своей руке). – Сверните сейчас налево… Там есть маленькая вилла через несколько километров. Нам будет там спокойно…

– Нет, – отвечает она, – не сейчас. Мне бы не хотелось сейчас. Лучше к ночи. Это ничего?

– Ничего, – говорю.

Я не посмел ей сказать про шторы, объяснить, что с плотными шторами и днем бывает темно, да и что при такой погоде никто не ожидал появления солнца. Мне было уже заранее ясно, что бы она ответила: «Доставьте мне удовольствие». И мы бы не стали упорствовать. Чтобы где-то спрятаться, ей нужна была ночь, и приблизиться к ней следовало постепенно. Тогда она выжала первую, и мы снова поехали прямо по дороге. Куда? Для нас, имевших резервированные виллы повсюду, это не имело значения.

* * *

Некоторое время мы продолжали катить на машине. Да, скажу вам честно, очень приятно бывает прокатить по природе, ничего не видя за «дворниками», которые ни черта не стоят. Но даже если бы мы ехали на «мерседесе», его «дворники» тоже ничего бы не смогли сделать – снова было бы ни черта не видно! За нашими окнами погода становилась все более отвратной, и слово, которым можно было определить то, что нас окружало, потребовало бы помощи целого словаря. Мы погружались в туман, который постепенно превращался в желатин, клейкую массу. Мы едва увернулись от чего-то напоминавшего грузовик, затем от трех машин позади трактора, весьма довольных, что можно за кого-то зацепиться. Пытаемся объехать то справа, то слева, нас словно несет в трибунал. Теперь мы едем по запаху, прислушиваясь к звукам, осеняя себя крестным знамением. Ну настоящая русская рулетка! Тут уж качества такого водителя, как Жанна, не имеют значения. Главное – это блузка, которую она оставила открытой, юбка, которую не натянула на колени. Нам и в голову не приходит где-нибудь остановиться, ибо нам так приятно ощущать свою потерянность.

– Завтра мы уедем из этих неблагоприятных мест, – говорю. – Мы отвезем вас на юг. Согласны?

– Да, да, – отвечает, кивая, как может, головой…

– Вам нужно солнце. А у нас его навалом. Прекрасное лечение, подойдет? Мы обо всем позаботимся, а вы будете с утра до вечера загорать, потом спать и есть. Каждые два часа мы будем приносить вам еду, чтобы вы набрали вес.

Она тормозит около края дороги.

– Поехали сейчас же, – говорит.

– Согласны. Прекрасная мысль! А то эти бретонцы измотают нас совсем…

Делаем разворот и едем в обратном направлении. Жанна жмет на газ, она совсем с ума сошла от радости, я обращаю ее внимание на туман. «Ты прав», – отвечает она. И снова останавливается на краю дороги. Оборачивается. Берет нас за загривки и начинает ласкать.

– Я тоже позабочусь о вас, – говорит она. – Я быстро наберу форму и смогу делать кучу вещей. – И приближает свое лицо. Оно полно нерешительности, женщина не знает, кого поцеловать первым и что при этом подумает другой. Меня, я ведь старше? К тому же все придумал я. Я решительно притягиваю ее к себе и крепко целую в рот… Она задыхается, кажется, это ей не нравится, я слышу ее стон. Тогда мои руки оголяют ее тело. Запыхавшись, отодвигаю ее и смотрю. Грудь ее бурно дышит, ей не хватает кислорода. Я же не могу оторвать глаз от игры двух черных бретелек на ее щуплых, хрупких, таких худых плечах.

– Мы остановимся на ночь по дороге, – говорит она. – Обещаю. – И приводит в порядок туалет.

– Поедем проселочными дорогами, – говорю ей в свою очередь.

– Почему?

– Потому что нас разыскивает полиция.

Она отъезжает без всяких комментариев.

* * *

Как это ни невероятно, но северный дождь прекратился на Луаре. На нашем холме еще была сплошная мерзость, и мы тихонько спускались по скользкому серпантину. Напротив нас солнце заходило за чистый горизонт. Занавес разместился где-то посредине реки. Мы пересекли ее по мосту без сожалений. По ту сторону находилась нежная Франция.

От деревни к деревне мастерство Жанны за рулем становилось все явственнее. Она безошибочно, с очевидным удовольствием вела машину. Мы позволяли обращаться с собой как с синьорами, покуривая ароматические сигареты. В кабине царило блаженство. Да еще нетерпение. И какая-то доза статического электричества, действовавшего нам на нервы. Потому что ночь никак не хотела наступать. Вы скажете, что весной дни такие длинные. Но этот день был излишне затянутым. К тому же Жанна не застегнула свой пиджак… А Пьеро продолжал ласкать ее шею, плечи, спину… Сидя сзади, он был в лучшем положении, чем я. Беззащитная, она находилась прямо перед ним… Я же смотрел на ее ноги и руки на баранке. Да еще на часы.

В восемь часов я велел ей включить фары. «Ручка справа». Мы катили в сумерках.

– Надо найти отель, – сказала она.

– Хм… это опасно.

– Тогда что делать?

– Не знаю.

– Не имеет значения, – говорит. – Не важно где… Найдем какой-нибудь сеновал…

– Не может быть и речи! – отвечаю. – Посмотрим карту.

Посмотрев карту, а затем туристский справочник, я сказал Жанне: «Первая дорога налево».

– И куда мы поедем? – спросил Пьеро.

Я им прочитал, что говорилось в справочнике Мишлена о городке Флер-де-Бэн, неподалеку на восток:

«Слава к Флер-де-Бэн, курорту, которым пользовались еще римляне, пришла в конце минувшего века. Соперник знаменитого Баден-Бадена, он стал привлекать внимание богатых клиентов. Было признаком хорошего тона – приезжать сюда из Москвы, чтобы принимать серные ванны, совершавшие чудеса в лечении дыхательных путей, болезней типа астмы, бронхита и эмфиземы легких. Закат курорта наступил во время Первой мировой войны. Постепенно Флер-де-Бэн канул в вечность, оставаясь и по сей день местом, славящимся своими архитектурными сооружениями…»

– Вы не находите, что ради этого стоит сделать крюк?

XVIII

Едва мы минуем обитую двойную дверь номера, как Жанна, упреждая нас, одним махом скидывает пиджак, юбку и вот уже ждет вдали, по другую сторону кровати. Стоит вздернув подбородок в своей черной комбинации. Одна из бретелек соскользнула на тонкую руку… Это простенькая десятифранковая комбинация, смею заверить. Чтобы найти ее, пришлось порыться в куче нейлонового белья. И выглядит в ней принарядившейся к балу, на который мы, двое молодцеватых кавалеров, не смеем ее пригласить!

Ее белые плечи напоминают звездочки. Перед нами женщина в призрачном декольте. Голые руки ее повисли, как у танцовщицы, а ноги стоят в балетной позиции. Она тяжело дышит, как после па-де-де. У нее вид примы Большого театра, и мне будто слышатся аплодисменты зала. Но в этом курортном местечке нет никого, кто бы мог ей аплодировать: здесь нет ни фраков, ни вееров. Гуляки из Санкт-Петербурга никогда сюда не приедут, разве что в своих дряхлых такси… Здесь только мы под огромной люстрой. Трое ностальгически настроенных людей.

– Может, погасим свет, – предлагаем.

– Нет, – отвечает она. – Не сразу!

Я решительно ничего не понимаю. Ведь это она столько говорила нам о темноте… Почему она подходит ко мне? Почему именно ко мне?

Останавливается так близко, что я слышу ее короткое дыхание, мне передается ее страх, ее паника, как в день премьеры. Я жду, когда пойдет занавес. Мне никогда не удастся взять ее на руки и заставить кружить… Внимание!.. Два белых паука забираются ко мне под пиджак и начинают расстегивать рубашку. Наша «звезда» балета такая маленькая, а на ее лице такая усталость! Просто чудо, что ей удается создавать какую-то иллюзию… Она жарко и долго целует меня. Потом опускается к моим ногам, становится на колени и прижимается к ним волосами! Все это довольно неожиданно. Она импровизирует! Могла бы, однако, предупредить… А где Пьеро?.. Чего он ждет?.. Я заглядываю за кулисы, вижу его растерянный взгляд, обращаюсь к нему за помощью. Но он не способен действовать. Я чувствую, в каком страхе он находится. Ему хорошо – он вне этих опасных белых рук, которые меня раздевают. Огромная люстра освещает оперативное пространство, мой стыд, мою припухлость в ее белье… Я один в огромной, позолоченной зале в руках анестезиолога в черном, который медленно и безжалостно сдирает с меня шкуру. Легко получить преимущество, воздействуя на слабое место! Ну разумеется! Сколько всего надо снять! Но стоит только слегка приоткрыться, как можно попасть в смешное положение. Ты безвкусно наряжен в неудобный джерсовый костюм. От него освобождаешься как от так называемого целомудрия, действуя пипиской, пипочкой. Господи, я чувствую себя таким больным, наказанным… А тот болван еще смотрит на меня!.. Хорош же его старший друг! Ну обожди, сейчас наступит твоя очередь, увидишь!.. Но почему эта рабыня лежит у моих ног?.. Поднимитесь, мадам! Мне видны только ваши седые волосы! Я смущен!.. Ее пристальный взгляд убивает меня!.. Она обрабатывает мою медленную смерть с ловкостью ювелира!.. И чтобы полюбоваться полировкой, время от времени отступает. Настало время навести последний глянец! Шедевр готов, и она может насладиться его прекрасным молочком.

* * *

Две минуты спустя.

Жанна попросила погасить свет… Темнота приносит облегчение, как теплая ванна. Я отбрасываю свою смехотворную одежду, я совершенно изменился, с каким удовольствием я погружаю пальцы ног в мягкий ковер. В торжественной комнате совершенно тихо. Что делают другие? Мои глаза привыкают к темноте, я вижу неподвижную бледную фигуру слева от себя… И пытаюсь приблизиться к ней… Кончиками пальцев узнаю Пьеро. «Где она?»

Свет зажигается. Люстра горит всеми огнями.

Жанна стоит у двери, по-прежнему одетая, по-прежнему в черном. В ее глазах читается потрясение. Ослепление. Мы застыли тоже. Она недоверчиво взирает на Пьеро, который готов преподнести ей подарок. Останавливается на определенном расстоянии и осторожно протягивает руку, чтобы ощутить его.

– Разденься, – говорит Пьеро, отходя назад.

Нет. Она не хочет… Ей надо, чтобы ее видели, не видя. Она подбирает наши сорочки, делает из них крепкие повязки на глаза, завязывая сзади рукавами. Мы позволяем ей себя ослепить, не споря, не сопротивляясь, не выражая неудовольствия.

– Обещайте, что не снимете их!

Обещаем. Мы просто не способны сопротивляться любым ее капризам, лишь бы она повела нас, куда ей хочется!

Мы стоим в темноте. Теперь электричество не мешает нам. Кругом полная тишина. В номере «люкс» никто не двигается.

– Что вы делаете?

– Раздеваюсь, – отвечает Жанна.

У нас нет никакого желания снимать повязки. Так куда лучше! Меня берут за руку и подводят к краю постели, укладывают на нее, просят быть паинькой, заставляют ждать в трепетном волнении. И тут я чувствую, как их тела падают рядом со мной одно на другое. «Мой маленький, – шепчет она ему. – Мой маленький!» Их сотрясают все более безумные спазмы. Они все стремительнее уносятся вверх по склону, а затем с криками скатываются с него, и Жанна разражается невыносимыми, раздирающими рыданиями. Я набрасываюсь на них, прижимаю к себе, умоляю ее не плакать, а она не находит ничего лучшего, как произнести «спасибо!». Умоляю ее помолчать! Губы ее ледяные. «Мы больше не расстанемся, – говорю ей. – И каждый день все будет как сейчас». И тогда я сбрасываю свою повязку, повязку Пьеро и кричу ему: «Смотри!»

Она красива, она не сердится, позволяет любоваться собой, пытаясь улыбнуться сквозь слезы… Но вот наступает момент, когда мы видим только ее голое тело. Пьеро отступает, я тоже. Руки Жанны опускаются между бедрами, которые сжимаются, и она обреченно говорит: «Вот так…»

У нее совершенно отсутствуют груди. На их месте два пустых мешка, прикрепленных к торсу бывшей заключенной. Можно пересчитать ее ребра. У нее невероятно тонкая талия и вмятый живот. Мне приходится силой раздвинуть ее руки. Она всячески сопротивляется. На помощь приходит Пьеро. Мы оба берем ее за кисти. Жанна уступает, умоляя оставить ее в покое…

Напрасно пыталась она скрыть свой седой мех. Чтобы сказать, как он мне нравится, мне пришлось склониться над ним. Очень чувствительная к таким словам, Жанна начала постепенно раскрываться, как наконец свободный цветок. Я лег на нее и заставил кончить три раза. Пьеро занял мое место и сделал то же самое. А потом был снова я, а за мною Пьеро, и так очень долго. Не теряя ни минуты. Как мы могли мешкать, когда она потеряла столько времени! Это была полная отчаяния гонка за сорокалетней женщиной по имени Жанна, яростная эстафетная гонка в погоне за временем. Мы передавали друг другу эстафетную палочку в дьявольском ритме, стартуя один за другим, не ослабляя усилий, отдавая себя ей целиком! Мы были неукротимы! Мы были победителями! Мы были уверены, что обнаружили ту молодую женщину, которая потеряла столько лет жизни, тот огонь, который горел в ней до тех пор, пока его не погасили с помощью тюремного номера…

И вот уже мы стали различать вдалеке маленькую газель… Еще пятнадцать кругов, и она наша! Мы выигрываем! Смотри-ка, уже виден номер на ее спине! Ну и сила эта чемпионка!.. Но почему все эти люди бегут в обратном направлении? Причем попадаются очень странные личности… Небольшой стайкой тянутся надсмотрщицы с опознавательными звездами на груди. Шаркая ногами, по двору бродят люди, подчиняясь свистку надзирательницы на роликах и выполняя ее приказания. Тут и старухи, и не такие уж старые женщины, среди них есть и беззубые, и с зубами, но нет молодых… Здесь Жанна, которая с трудом бежит в своем ворсистом костюме. Вся масса людей управляется двумя огромными главными надзирательницами, стоящими посреди дорожки: одна со свистком, другая с черным хлыстом. К их чудовищным титькам, от которых может лопнуть форма, приклеплены звезды. Одна свистит, другая щелкает кнутом по ногам несчастных, обессиленных женщин… Сидящие в первом ряду дети в полном восторге! Они громко аплодируют маленькими симпатичными наручниками и вопят от восторга. Раз дети радуются, довольны и их родители. Они ведь за это заплатили! Но сами еле аплодируют, как пресыщенные меломаны… Под куполом шапито звучат крики «браво!». Обе огромные надзирательницы так и пыжатся от гордости. Все приветствуют здоровенных теток со связками ключей за поясом. Они гордятся своей легкой кавалерией и гордо выпячивают грудь. Эти шпрехшталмейстерши представляют традиции высшей французской школы верховой езды. Оркестр играет из «Моста через реку Квай».

Любо-дорого, как они усмиряют этих зверей. Те удирают со всех ног. Никто из них даже не пытается укусить или оцарапать. Хлыст держит их на расстоянии. Но можно обходиться без плетки и тем более без оружия. Никаких пистолетов за поясом! Только окрик и хлыст. Как говорится в программе, среди действующих лиц нет наркоманок. И укротительницы вопят в микрофоны: «Шесть часов, мои дорогие! Всем встать! Сегодня не день отдыха! Раз-два! Погорячите кровь! Премию надо заслужить! Эй, номер семьсот шестьдесят семь! Я за тобой слежу, моя цыпочка!» Щелкает хлыст, и Жанна угрюмо возвращается на место. «Раз-два! Раз-два! Главное – быть в форме! Нам доставляют отребье, а мы делаем из них атлетов! Раз-два! Раз-два! Вперед в цех, милашки, за работу! Если хорошо потрудитесь, мы поведем вас во второй половине дня на стадион. Раз-два! Раз-два! Догадайтесь, кто придет на этот товарищеский матч? Мажоретки из Диня! Я желаю видеть вас в хорошей форме! Надеюсь, вы им забьете пять или шесть голов. Уж придется постараться, если не хотите получить карцер на Новый год! Раз-два! Раз-два! Главное – хорошее настроение! С самого начала сезона наши милашки не потерпели ни одного поражения! У нас двадцать два очка. Мы возглавляем турнирную таблицу в Межтюремном кубке, обогнав заведение Рокетт! Раз-два! Раз-два! Эй, бездельница, тебе придется пошевелить своим задом! Это наш вратарь! Она не пропустит ни гола, закрыв ворота своим пузом…»

Цирк покатывается со смеху. Приятное зрелище. Но вот и финал. Все выстраиваются напротив укротительницы в безупречном строю, пофыркивая и поеживаясь при виде хлыста… Одна из тюремных надзирательниц обходит строй, поглаживает шеи, щекочет ноздри… раздает сигареты… Внезапно оркестр смолкает… Гремит лишь барабанная дробь. Следует гвоздь программы… Щелкает хлыст. Надзирательница останавливается перед Жанной. «Ну, моя нежная красотка! Живей!» Опять щелкает хлыст. От усталости Жанна падает на опилки… переворачивается, ложится на спину, находит силы улыбаться и даже мурлыкать… Тогда под гром цимбал бесстрашная надзирательница ставит ногу на грудь опасной заключенной и оборачивается к публике! Там царит восторженный гул… Обе надзирательницы раскланиваются… Снова щелкает хлыст, и одетые в серое женщины устало убегают через туннель из прутьев в зверинец, где их ждет еда… Начинается финальное преследование, конец марафона…

Когда мы, растерянные и измученные, возвращаемся с прогулки по городу, на манеже одни уборщицы. Скамьи опустели. Мы бросаемся в раздевалку, ноги у нас кровоточат, мы в беспамятстве падаем на лавки… Нам виден только потолок, неоновый свет, металлические стеллажи. Внезапно над нами склоняется смеющееся лицо, обрамленное черными кудрями!.. Это она… Прекрасная спортсменка! Я знал, что наша погоня должна увенчаться успехом. Буквально падаю со скамьи… Господи, какая она огромная! Ее мускулистые бедра буквально подавляют меня… «Кто вы?» – спрашивает она. И помогает мне встать, берет под руку, позволяет опереться о свою здоровенную спину. У нее номер 767. «Кто вы?» – повторяет она. «Жан-Клод и Пьеро, – отвечаю. – Разве вы не помните?» – «Нет. Хотите получить автограф?» Отрицательно качаю головой. «Тогда что?» Я чувствую, как краснею… Она хохочет. «Раз вы такие милые, примемся за дело!» И располагается на массажном столе. «Чего ждете, дуралеи?» Подходим. Пьеро еле дотягивается до клеенки на столе. С выпученными глазами взбирается по лесенке… Мы вдыхаем потрясающий запах тела спортсменки. «Поторопитесь, – говорит она. – Мне еще надо в душ». Начинаем стаскивать с нее спортивную форму, бутсы, куртку, маленькие штанишки. Она не мешает нам. «Ну вот, – говорит. – Теперь все в порядке, вы стали большими. Увидели голую женщину! Довольны? Можете рассказать своим школьным друзьям, что видели лакомое блюдо! Настоящую бабешку, ребятки! Мамашу лет тридцати! Совершенно голую! Скажете, что она все вам показала! Свои здоровенные титьки. Волосы между бедрами, которых там навалом! Черные и кучерявые! Что она позволила вам до них дотронуться. И еще разлеглась так, чтобы вы все как надо рассмотрели».

* * *

Я задыхаюсь, Жанна. Твой рот душит меня. Кругом темно. Мне жарко. Зарывшись под одеяло, Жанна набрасывается на меня. Она ведь сказала, что мы устроим себе там дом. На белье огромными буквами выведено «Г. О. Р. Д.» – Гранд-отель Русского двора. Белья с такими вензелями в подсобном помещении было навалом. Там же оказались два шкафа, набитые подушками. Первую, которую она бросила в меня, я поймал на лету. Я бросил свою. Пьеро принял участие в игре. Мы опорожнили оба шкафа, а затем стали бегать по пустому дворцу. Делать это голышом было особенно приятно… Повсюду валялись подушки! Но тут Пьеро попал в люк. Мы услышали страшный грохот, как безумные скатились по лестнице вниз и обнаружили его на кухне, в полном нокауте… Все полки там уставлены бутылками с выдержанным вином. Настоящий мираж… С двумя бутылками возвращаемся в свои апартаменты. Жанна сидит на столике на колесах, словно на троне из подушек. Мы сталкиваем ее и отдаем честь.

– Зачем горит такой яркий свет? – спрашивает она. – Выключите. А я пока приготовлю постель…

Мы ложимся при свете карманного фонаря в огромную постель для коронованных особ, для развлечений царицы… А теперь который час? За окном ночь. Мимо проехал, громыхая, грузовик. Его фары на минуту осветили лицо Жанны. Она сказала: «Я больше не хочу спать».

* * *

За несколько часов отдыха эта женщина стала совсем другой. В этом я быстро убедился. С дрожащей заключенной было покончено! О сединах сорокалетней – забыто! «Мне кажется, я помолодела на десять лет, – сказала она мне. – Мне хочется бегать, бороться». И как-то странно улыбнулась во тьме. Я счел нужным разбудить Пьеро.

Мы таки догнали другую, опасную Жанну! Нам удалось поджечь фейерверк! Мы выиграли пари! Заслуженно! Но оставалось выполнить вторую часть договора, где была куча статей, о которых мы не подумали. А Жанна не собиралась забыть ни одну из них. А как же! Не хватало, чтобы она, воркуя, просто отдавалась нам. И кому? Двум проказникам в твидовых костюмах, решившим поиграть с огнем, найденным в грязном белье. Но эти ребята не такие уж балбесы! Им хватило нахальства явиться к воротам тюрьмы, чтобы закадрить, соблазнить женщину, которую другие осудили, отметили клеймом, надели намордник, чтобы обезопасить себя от ее бешенства… Одну из тех, кто всегда станет внушать страх, будь у нее справка об уколах или нет… «Значит, они лишь хотели, воспользовавшись случаем, потрахать меня?» Нет, решили они, такого не будет! Мы делимся! Ликвидируем запасы! Уносим все! Не прося ни гроша! Только хороший обед – и гоп-ля! – ноги вверх! Так обождите, мои пташки! Сейчас подсчитаем ваши расходы! Знаете, во что вам все это обойдется? Я вас как следует нагрею! Так, что от ваших прекрасных пиписек ничего не останется! Старушка драит свою рожу уже десять лет. Вы об этом не подумали, мои сахарные леденцы!.. Семьсот шестьдесят седьмая не скостит вам срок. Вам придется испить все до конца, до крови!.. Теперь она готова для большого бала по случаю Освобождения, когда получит наконец право приобщиться к Свободной Франции!..

Она блестит, как медный грош. Фосфоресцируя. После того как в камере гасили свет, она служит ночником. Очень удобная штука, когда хочешь читать. Этим пользовались подружки. Я до сих пор помню их руки и ощущение, будто сороконожка бегает между бедрами. Ведь ей приходилось как-то обходиться без красивых и чистеньких кавалеров! То есть прибегать к искусственным оргазмам. Это согревало в холодные зимние ночи и называлось «изображать Пенелопу», маленькую пене… После чего лучше спалось! Но не забудьте, красавчики, что это способствует и появлению дурных наклонностей! Белошвейки в темноте оказывались наделенными бездной талантов! Достаточно посмотреть на их коллекции! Невольно за десять лет развиваешь мускулы. Вы садитесь на стык креста и пускаете в ход вязальные крючки по моей обезжиренной шерстинке. Одна спереди, другая – сзади. Только не забывайте сбрасывать петли! Я хочу получить нечто подходящее! Старухе холодно! Ее надо согревать повсюду: все складки, все уголки тела. Мы отправляемся на разведку. Вы увидите страны и места, откуда не возвращаются – такая там стоит тропическая жара!.. Вы дали мне есть и пить. Я все усвоила, я набита калориями. Я жду вас, супруги мои! Следует воздать должное женщине в черном!

В течение одной десятой века у нее накопился такой запас гнева, что она задыхалась от него. И вот первой ареной, которую мы ей предоставили для того, чтобы его выплеснуть, оказалась постель. Но избавиться от него нужно было непременно, даже испытывая боль… Первые ее вопли достались нам, ибо именно мы подвели ее, всю измазанную мукой, к дверце клетки…

Мы отвернули гайку и вступили в бесконечный туннель, где нас подстерегало незнакомое существо, пришедшее издалека, из неизведанных мест, которое победоносно возглашало о своем возвращении, заставляя греметь медь и ударные, крича «а вот и я!» на всех углах, в аэропортах и вокзалах. «Это я, Жанна! Меня бросили замертво, я возвращаюсь из далекого путешествия! Я живая! Смирно!» И мы устилаем своими телами ковровую дорожку, пока она пожимает руки официальным лицам. А на другой день читаем в газете заметку, набранную мелким шрифтом: «Взволнованный прием, оказанный подонками вернувшейся старой кляче».

Она занималась любовью, как военный стратег, то есть нормально. Отныне ей уже будет трудно вести себя иначе. Даже купить хлеб, пересечь улицу будет для нее военной операцией.

Поэтому, атакуя по всему фронту, яростно идя врукопашную, она как бы находилась на передовой линии, а мы противостояли ей на флангах. Это была настоящая солдатка, не боящаяся ни ран, ни ударов, ведь ей и не такое пришлось пережить. В качестве бывшей участницы войны она получила наконец возможность воплотить свои мечты.

Она одна олицетворяла целую армию. И бросала против нас отряды оголтелых командос. Чтобы нас захватить, она была готова ползти по грязи. Набрасываясь с тылу, руками рыла подкопы, чтобы подложить мину. Ногти у нее были твердыми. Язык напоминал горелку: она обжигала нас напалмом. По вершине плато бегали живые факелы. И тогда к нам на помощь прилетал старый, потрепанный вертолет с огромным красным крестом. Замирал над головами и сбрасывал женщину в леопардовой шкуре, с вымаранной кровью спиной, а затем с задумчивым видом отбывал в сторону муссонов. Мы же оставались в компании парашютистки, которая тотчас приступала к работе. Она обдувала наши раны, обкладывала влажными компрессами, чтобы затем, улегшись на нас, исповедаться в грехах: «Для меня наркотики – это агония». Ее руки ощупывали нас. «Агония прекрасно сложенных мальчиков, которых обнаруживаешь с дыркой в брюхе, с вывороченными кишками, без ног, которые ничего не понимают и зовут маму… И тут прилетаю я, отвечаю на их зов, меня сбрасывают с самолета, я приземляюсь прямо в их объятия, скидываю маскодежду – под ней я всегда голая… Вот именно! И прижимаю их нежно к груди. Мамочка больше их не бросит, она будет с ними до конца, выполняя последнюю волю, последний каприз избалованного ребенка. Помогая умереть мужчиной, их мать дает им возможность кинуть из последних сил хоть одну палку… У всех член стоит классно! Даже если и оторваны яйца! Все они прекрасно кончают! И я с ними. Я испиваю последнюю каплю их влаги. Их последний вздох замирает у меня на губах! Это я закрываю им глаза! Иные успевают сказать „я люблю тебя“, другие называют „любовь моя“…

* * *

Она подло нападала на нас во сне. И использовала все снившиеся нам кошмары.

Она переходила от нападения к обороне, следуя чисто «азиатской» стратегии.

Иногда ей случалось выжидать, изображать лень, чтобы затем начинать стремительную атаку на конкретном участке. От неожиданности и нежности нанесенного удара мы сдавались. Тогда она потешалась над нашим поражением, пачкала нас, называя свиньями, чтобы затем еще и пристыдить.