Текст книги "Вальсирующие, или Похождения чудаков"

Автор книги: Бертран Блие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Чувствую его нерешительность, вижу, как этот здоровенный мужик подходит ко мне. Понимаю, что пора поставить его на место. «Не станешь же ты говорить, что любишь меня?» – «Нет, – отвечает. – И все же… Послушай, Мари-Анж. У моих родителей близ Фон-Ромё есть шале. Было бы замечательно, если бы ты согласилась провести там со мной несколько дней… Будем кататься на лыжах… Если хочешь, поедем завтра. Или сейчас же!» – «Невозможно, – объясняю ему. – У меня работа. Сейчас самый пик. Во время праздников мы работаем до девяти вечера. Все бабешки словно помешались – им надо сделать завивку». – «А если совсем бросить эту работу?» – «Что, перестать ишачить?» – «Да! Все бросить! Парикмахерское дело не для тебя! И потом… Я чувствую, что мы созданы друг для друга… Если хорошо получается в постели, то, значит, мы сойдемся во всем!» Я спрашиваю просто так, сколько ему лет. «Почти тридцать. Я родился в ноябре. В будущем году открою кабинет». – «Что у тебя за специальность?» – «Гастроэнтерология. Сам буду делать рентгеновские снимки». Я же думаю о сотнях девушек, мечтающих женить на себе врача, которые без конца ходят на консультации, залезают в долги, придумывают болезни, назначают свидания, шесть раз в неделю ложатся голыми на белую клеенку, позволяя себя обследовать повсюду, воркуют в надежде подцепить хоть какого-нибудь врачишку!.. Для меня это недостаточно! Оставляю вам весь медицинский корпус! Тебя, мой милый гастро, однако, не научили на медицинском факультете одной вещи: все женщины – притворщицы! А я королева среди комедианток! Уже десять лет, как репетирую свою роль!

– Ну а сейчас ты не притворялась?

– Конечно нет!

– Почему?

– Надо было все выяснить. Мы принадлежим к разным планетам… Итак, я ему сказала: «Очень сожалею… Мне нравится быть парикмахершей. Мое призвание – бигуди! И потом, я не могу жить без деятельности. У меня темперамент работницы… А еще я должна тебе признаться в одном: я уже отдана другому». Ах так! Надо же! Он заткнулся! Потом зажигает сигарету, чтобы придать себе уверенности. «Я такого не ожидал, – говорит, окутывая меня дымом… – Тебе не кажется, что ты иногда ведешь себя как последняя дрянь?.. Твой хахаль на военной службе?» Ишь ты, какой умник!.. «У меня еще нет жениха! Мы с ним даже не начали встречаться! Не имею представления, как он выглядит! Белый, желтый, черный? Цвет еще неясен»… Правда, могу сказать, что жду его! Я! Бретеш! Девушка, готовая на все! Спортивная фигура! Бархатные внутренности! Гигиена гарантирована! Целомудрие во второй степени! Ищет того, кто ее откроет. Фотографов просят не беспокоиться. Едва он возникнет, как я повисну на нем и не отпущу!.. Я не требовательна. На уровень жизни, на покупательную способность мне наплевать. Я попрошу его только об одном… Догадываетесь о чем? Это насущная потребность, от нее не отвертишься. Вот уже много лет я жду моего суженого! Я так мечтаю о нем! Временами, правда, сама себя спрашиваю, верю ли я в него. Не оттого же стала я так рано подставлять свою задницу. Вероятно, я не всегда была достаточно благоразумна… Теперь вы догадываетесь, почему я так хочу встречать Новый год одна. Надоели мне всякие гастроэнтерологи, будущие отоларингологи и прочие публицисты, концессионеры, дети судей. Оставьте себе ваше прекрасное будущее! Я не продаюсь, я беру! Я хочу, чтобы меня похитили, чтобы меня нежно-нежно насиловали, чтобы меня пробудили, чтобы меня разблокировали!.. Дрожь! Головокружение! Тошнота! Навязчивый зуд! Говорят, что это напоминает взлет, и чем больше стареешь, тем дольше это длится. Моник утверждает, что кажется, будто умираешь. Эта малолетняя верзила хочет все узнать, она не может довольствоваться полумерами, ей все надо испробовать: ведь неизвестно, может и пригодиться… Поэтому я сижу дома, защищенная от микробов… И украшаю искусственную елку. Каждый вечер я, безупречно причесанная, возвращаюсь домой с работы, соседи приветствуют меня словами «добрый вечер», «счастливого Рождества!». Они вылезают из погребов с бутылями в руках, на всех шести этажах воняет индейкой. «Спасибо! Вам тоже!» Им представляется, что я буду кружить всю ночь в танце в платье с голой спиной. В то время, как запираюсь наедине со своим телевизором. И жду, когда покажут лучшие передачи! Я имею право на внимание со стороны самых великих звезд сцены и экрана! Я надеваю для встречи с ними свой старый нейлоновый халат. Снимаю грим. Ложусь в постель с горшком десятитысячефранковой икры и бутылью минералки. С последним ударом часов выпиваю рюмочку со снотворным. И засыпаю мертвым сном, слыша, как они таскают по лестницам огромные пакеты. А завтра это завтра. Я свеженькая, а у них испитые лица… У меня пепельницы пусты. Мои истинные друзья Ги Люкс, Белламар, Зитрон[7]7
  Популярные телеведущие конца 60-х гг.


[Закрыть] никого не испачкают! Это люди, к которым приятно ходить в гости! Остальные могут оставаться дома. Я не зову их разделить мой рай… У Мари-Анж все крепко заперто. Это священное место… Не очень просторное, не шибко шикарное, но уютное. Чтобы жить спокойно, надо платить пятьсот сорок два франка, включая другие расходы! Поэтому нет смысла тихо скрестись в дверь! Я не приглашаю к себе! Меня ни для кого нет дома!

– Только для нас.

– Просто делаю доброе дело! У вас был такой несчастный вид! Но вы – исключение, слышите? Единственный случай! О других парнях я и слышать не хочу. Для них все закрыто!.. И тем не менее я одна в своей бетонной конуре… И вовсе не потому, что муж в командировке, а дети – в зимнем лагере. Ничуть! Я просто одинока! И хочу такой остаться! Никаких детей! Никакого мужа! Я никому не наставляю рога! А раз сплю со всеми, значит, нет и ревности. Я ничего не обещаю и даю все. Но не у себя дома. Я трахаюсь на природе, на прогулке, в гостях. Я не из тех девушек, которые притворяются, будто не знают, с каким числом мужчин они спали. Эти воображалы, разыгрывающие шлюх, бесят меня! Я им не верю. Так не бывает! Уверяю вас, помнишь обо всех! Как можно забыть их слюнявые рты, их роющиеся в тебе руки, гадости, которые они нашептывают в левое ухо, особенно старики… Такое не забыть! На такие вещи у меня память слона! Будто только вчера случилось. Их число я хорошо помню: триста сорок семь, я подсчитала. Чего рожи вытянулись? От пятнадцати до двадцати пяти лет, и нечего зря вопить! Меньше чем один в неделю, я вычислила.

– Мы в том числе?

– Конечно нет.

– Ладно… Значит, ты забыла, как мы тебя трахали?

– Это не так называется…

– Тогда что это? Пасодобль?

– Нет… Просто чуточку занимались любовью. Попробовали сделать женщину счастливой…

– И нам это удалось?

– К несчастью, нет… Но должна признать, что вы не бездельничали! Отдаю должное вашей выносливости.

– И никого таких же среди трехсот сорока семи предшественников?

– Никого! Одни лентяи. Бездари!.. Поэтому я и не хочу их видеть у себя дома… Прочь пошли! А то веник пущу в ход! Освободите лестничную площадку! Вы видели объявление в холле? Мой дом категории Ф-2 испытывает аллергию к уличным торговцам! К тому же я ни в чем не нуждаюсь. Нет, правда, я не могу сказать, что вас не хватает! Честно! Можете оставить себе швейцарский рулет. Право, сегодня у меня нет аппетита. При одной мысли, что ваши брюки будут висеть у меня на стуле, меня начинает тошнить. Не хочу видеть ваши сигареты у себя на ночном столике, ваш крем для бритья на умывальнике, ваши потные носки у кровати! Мои простыни всегда чистые. Я свинством не занимаюсь. Я не ношу их в прачечную по месяцам. Утром, когда я встаю, они едва помяты. Слегка подтягиваю внизу, и постель в порядке… Так что лучше не настаивайте, иначе я позову полицию!.. Мне не требуется зеркальце, чтобы убедиться, что вы уже тут, дрожите, постукивая ножками. Ваш крем после бритья дурно пахнет… Нет, за кого вы меня принимаете? Еще минута, и я без всякого заору о насилии. Я вас засажу в кутузку! Можете духарить в тюремном автобусе. Пошли-ка вы все отсюда! У меня нечего есть, пить и курить! Спасибо за то, что заехали! Так мило, что проводили меня! Извините, что быстро ушла, я не проходной двор. Мне нравится, когда меня трахают, но не люблю, когда целуют… Жму руку и отправляюсь баиньки. Только не надо смотреть на меня такими жалостными глазами. Ваши дешевые духи и билет в кино не поколеблют моих устоев!.. Кстати, смените машину, старина, ваша печка совсем не греет!.. И как вам только не надоест все время рассказывать о жене? Вот и оставайтесь с нею! В другой раз, если захотите, чтобы я раскрылась, вам придется здорово постараться. То есть раскошелиться. Сделать неожиданный подарок. Показать свою коллекцию картин, вы ведь представитель фирмы? Открывайте ящик! Распакуйте чемодан! Я выберу себе что-нибудь. И примерю перед вами, клянусь. Оставшись в ночной сорочке, вы расскажете последние новости! Мы сами придумаем ей название. Но до этого вам придется меня кормить, приглашать на прогулку, удивлять, забавлять. Чтобы я хоть раз рассмеялась. Так что чередуйте один сюрприз с другим. Устройте мне ралли-развлечение! Только вот дорожные рестораны не для меня. Там подают слишком жирную картошку. Вернувшись домой, мне приходится проветривать у окна одежду. А утром она холодная как лед. И не пытайтесь водить меня в кабаки, где танцуют и трахают. Все хаты я знаю наизусть. Ужас! Там даже нет мыла! Черт побери! Я не девочка. Мне двадцать пять лет, от меня не пахнет мочой. Я заслуживаю некоторого уважения! Распахните же передо мной двери, хамы несчастные! Относитесь ко мне как к даме! Теоретически в мои годы мне давно пора стать матерью семейства. Кстати, я бы вам понравилась в положении? Ведь было бы больше места, чтобы полапать! Я бы совсем изменилась. Даже пришлось бы купить бюстгальтер. Но бегать не смогу. И придется обходиться без брюк, которые мне очень идут. Буду дрыхнуть целыми сутками. Даже во время работы, когда мою головы. Представляете качество? Я уж готова все бросить, чтобы готовить мужу вареные яйца, мясо, спагетти. Нет, я совсем не подарок, но ему нравятся мои глаза.

– У тебя есть ребенок?

– Их у меня пять… Только я потеряла их из виду. Они сердиты на меня за то, что я их выбросила в отстойник. Трехмесячные, у них еще не было признаков пола. Раздается плеск, и тельце уходит в воду. Если их обнаружат, у них есть шанс вырасти, выбраться наверх, переплыть Средиземное море… Ловкие пловцы! В этом возрасте они упрямы! И обводят вокруг пальца людей за бортом, разных педиков, стараясь добраться по волнам до Туниса. Какая же я была дура, надо было поместить их в бутылку! Доплыв до Джербы, они оказались бы в поле зрения людей в плавках… Но в такие минуты обо всем не подумаешь. Увидев полицейскую машину, можно ошибиться улицей. «Что вы несете в этом пакете?» – «Свое!» Да к тому же у меня есть потрясный друг! Из больницы мне удается выбраться довольно быстро. Прочь оттуда! Как из меня вышел пятый, я даже не заметила! Когда проснулась, мой маленький пловец, мое сокровище уже лежало рядом…

Минуем Ле Пьюи. Девчонка молчит. Это кажется нам странным. Выезжаем из города. Снова появляются села.

– Понимаете, мои родители живут в Ле Пьюи. Я не видела их пять лет. Я не для красного словца говорю, но мне хотелось поскорее оттуда выбраться…

– Видно, ты их любишь?

– Да! Мы очень привязаны друг к другу! Мы всегда помогали друг другу.

– Чем они занимаются?

– Ничем. Продали магазин и живут на ренту. Часовщики-ювелиры.

– Старые?

– Пятьдесят лет. Им всегда было пятьдесят лет. Когда я родилась, им уже было пятьдесят.

– Ты единственная дочь?

– Еще бы! Разве не видно, что меня держали в вате? Мать говорила, что ей было так больно, что она решила «никогда больше» не иметь детей. «Лучше уж взять на воспитание!» Она была такая плоская – фигурой, умом, всем! А тут еще я вылезла раньше времени – перепутала даты. Мы уже тогда плохо понимали друг друга. Связь не получалась. Вечный треск в проводах. Преподнесла ей сюрприз. Бедняга страдала целую ночь и весь день. Царапаясь, я словно старалась найти дорогу в канале. Несчастная навсегда вылечилась от любви!.. Она яростно всем вопила: «Пожертвуйте ребенком!» Я словно сейчас слышу… Добавьте потом пятнадцать лет страданий, настоящую каторгу. С такими вздохами, что разрывалось сердце, с вознесением молитв к небу. Руки же у нее опускались все ниже! Да еще какими мигренями я ее наградила! Не представляете, сколько квадратных метров компрессов мне пришлось ставить ей на голову! Именно я обрекла ее на жизнь в постоянной темноте. Она стонала при малейшем шуме. Ей стало невтерпеж слушать даже бой часов – их пришлось вынести из комнаты, а при скрипе дверей она вопила от отчаяния.

И так продолжалось пятнадцать лет! Большой срок, в течение которого она обнюхивала меня, изучала, рассматривала со всех сторон, стараясь обнаружить дурные наклонности, невыносимые манеры, ужасные привычки… Мирно жилось мне только в инкубаторе. Я только и слышала: «Сядешь за стол, когда руки будут чистыми», что у меня ужасные ноги! Что у меня грязь под ногтями! Недостаточно было, что я их подстригала до крови… А мои уши – как только она их не обзывала, приходилось их демонстрировать, чтобы она могла обнаружить что-то черное, желтое, всех цветов! Если она видела, что я клюю носом во время еды, меня хватали за ухо… Я сама нарывалась на наказание! «Ты знаешь, что тебя ждет, дочь моя? Печальная жизнь! Глухота! Садись, не двигайся, я почищу тебе их (уши)…» Бабушка во время войны ставила масло в сундук. Затем заворачивала его в промокашку, бумага вся промасливалась. Эту-то бумажку она затем засовывала мне в ухо и поджигала ее свечой… Мне было очень горячо, ушная сера начинала плавиться и выкапывать. Она была счастлива: «Вы только посмотрите на эту свинюшку!»

Позднее я настолько хорошо все слышала, что вынуждена была затыкать уши ватой, ибо шумы действовали на меня со страшной силой. Скрип трамвая буквально разрывал голову. На другой день, когда она страдала от мигрени, я нарочно роняла что-нибудь тяжелое у ее кровати, и она вздрагивала, лежа с закрытыми глазами… Это было невероятной дерзостью! «Погляди, как она на меня смотрит. Этот ребенок презирает меня!» Я не хотела опускать глаза. Тогда она в который раз отказывалась иметь со мной дело. «Занимайся сам своей дочерью! Я больше не могу!» И пока она не уходила к себе, он смотрел на меня расстроенными глазами. «Ты меня очень огорчаешь, малышка Мари-Анж». Мы обедали на кухне одни. Нас разделяла его газета, как всегда тщательно сложенная вчетверо, из-за которой были видны только лысый череп, морщины и брови удивленного на всю жизнь человека. Затем он уводил меня в магазин, чтобы наблюдать краем глаза, как я делаю уроки. На это у меня уходили многие часы, я решительно не походила на других! Нацепив ранец, я следовала за ним по пятам. Иногда он брал меня за руку. Тогда мне казалось, что это я сама веду его, как послушное животное, на дополнительные занятия… Мы входили с черного хода. Не говоря ни слова, садились друг против друга. Я раскладывала тетради среди будильников, небольших часов. Мои мерзкие, ни на что не похожие тетрадки… И нацепляла на себя просто так, чтобы померить, несколько часов… А он тотчас приступал к делу. Чинил одни часы за другими, а я молча сидела с сухим пером в руке, наблюдая, как он работает под лампой, с козырьком на глазах, со специальной лупой, придававшей ему вид мухи, со всеми его маленькими инструментами, щипцами, напоминавшими лапки, дротиками, отверточками, насосиками, прихотливыми приборами…

Он жил на странной планете с железным занавесом в виде горизонта и шелестящими, как саранча, часами вокруг. Мы оба не двигались с места, не мешали друг другу. Я не задавала ему вопросов, а он не спрашивал про уроки… Однажды около полуночи – часы отчего-то били всякий раз в разное время пятнадцать раз – он сказал: «Пора ложиться спать». Я собираю свои вещи, мы гасим свет, выходим, запираем помещение, и он берет меня за руку. Но только вместо того чтобы идти к дому, мы направляемся в другую сторону. «Куда мы идем?» Никакого ответа. Ладно. Шагаю за ним. Был туман, я хорошо помню, я не видела, куда мы идем… Внезапно перед нами оказывается большое кафе с запотевшими стеклами, и он подталкивает меня внутрь. Минуем вращающиеся двери. И оказываемся в помещении: там шумно, светло, тепло и накурено. Он ведет меня за руку к столику в углу, за который садимся, поставив ранец между нами на скамью. «Два немецкого», – заказывает он. Там было полно народа, но он не знал никого. Нам приносят две огромные глиняные кружки с пеной. Мы пьем, не споря. Нам хорошо… Внезапно он кладет мне руку на плечо и говорит: «Знаешь, Мари-Анж… Ты почти девушка… Тебе пора знать некоторые вещи».

– Да, папа.

– Например, твоя мать… Мне наплевать на нее! Она этого не знает, но мне наплевать. Понимаешь?

Обнимает меня за плечи и крепко прижимает своими ручками ремесленника, привыкшего к тонким инструментам. «Тебе ведь тоже на нее наплевать. Не так ли, дочь? Нам обоим на нее чихать!» В голосе у него слезы. И вот мы, как два мудака, начинаем хихикать, никак успокоиться не можем… Но когда возвращаемся, он уже не смеется.

Мы видим свет в окне, он отпустил мою руку…

Она не спала. Ждала нас, окруженная медикаментами. «Мне пришлось вызвать врача. Он сделал укол». Она бросает нам эти слова в лицо, словно добрую весть, и я чувствую, как она торжествует под своей трагической маской…

Тогда я начинаю смеяться. Это кризис, я корчусь от смеха.

– Что это с ней такое? – спрашивает мать. – Что с ней такое?

– Мне наплевать на тебя, – отвечаю. И продолжаю корчиться от смеха.

– Ты слышишь, Грегуар? – кричит она.

И выпрямляется, как труп при последнем дыхании.

– Ты здесь, Грегуар?

Конечно, его тут нет! Слинял наш Грегуар! Он большой фокусник! Наверняка у него что-то срочное… Надо привести в порядок дорогу, например, смыться с кассой, с мешком золотых часов, улепетнуть куда-то, пока сердце бьется… Надеюсь, он подождет меня! Неужели мой папа, этот печальный клоун, сбежит без меня? С его стороны это было бы некрасиво! Оставить одну с этой занудой? Чтобы я страдала за двоих, слушая: «Твой отец такой-сякой! Ничего странного, что у тебя такие задатки!.. Когда у нее такой отец… Который… Когда у нее и отца-то нет…» Но вот я слышу, как в доме пустили воду. Он еще тут… «Грегуар! Грегуар!» Внезапно она вскакивает и, подобно богине мщения, устремляется вперед. Набросив шаль поверх сорочки, говорит: «Обожди, я схожу за твоим отцом». Ее каблучки удаляются…

Не уезжай без меня, мой старый папа Грегуар! Я готова следовать за тобой повсюду. Мы устроим пеший тур по Франции в огромных башмаках, которые носят дорожные рабочие, аж появятся мозоли. По возвращении мы охотно дадим ей хорошего пинка, отдавим пальцы. «Здравствуй, мама! Мы вернулись! Нам было очень весело! Пожрали вдоволь! На каждом этапе торговали часами. Не сердись, что не писали. Мы слишком уставали. Но мы думали о тебе постоянно. И говорили о тебе с большой теплотой только добрые слова. Мы шли, скандируя: „Эта-ста-руха-нам-надое-ла!“ И отливали у каждого столба за твое здоровье! Папа много пил! Ухаживал за подавальщицами, продавщицами, ярмарочными торговками. Мы устраивали себе праздник, готовя рагу прямо на воздухе. А потом методично ковыряли в зубах спичками. И вволю рыгали и пукали. Изъяснялись мы в самых изысканных выражениях: дерьмо, мудак, иди-ка ты… поганая шлюха, чертов сын, почеши мне яйца… Я все время рылась левой пятерней в носу, а правой щекотала свою пипку. У меня там все время зудело – мы ведь совсем не мылись! Ела я руками. Если заглянешь в уши, убедишься, что они забиты до отказа, осуждены навеки! Что ты сказала? Повтори. Ничего не слышу!»

– А ну повтори все это отцу! Повтори!

Да где же этот злополучный отец? Слинял? Ищу его во всех углах, пытаюсь разглядеть в темноте. Никогда не встречала более незаметного человека! Для меня он – настоящая загадка. Подобно таинственным рисункам на белой бумаге, которые проступают после того, как потрешь карандашом. А вот и он – спрятался около комода… Почему ты надел пижаму? Ты хочешь удрать к звездам в этой мерзости? Тебе охота спать вместе со своей смертью? Не дури, я рассчитываю на тебя! Ты не можешь потерять еще одну ночь! Больше ждать нельзя! Не за горами пенсия, ревматизм, простата – награда за то, что мало трахался! Когда окажешься в ее власти, когда она станет катать тебя в кресле, когда не сможешь обходиться без нее и превратишься в ее пленника, обреченного всю жизнь дышать с нею одним воздухом, тогда будет поздно… Или она сама заставит тебя уйти, пустив под откос твое кресло-коляску. Тогда сможешь сверить все часы со своим хронометром: внизу тебя ожидает последний вираж, километровый столб, платаны, река… Только тогда ты с ужасом обнаружишь, что она никогда не болела, что у нее всегда было отменное здоровье, что болячки ее ничего не стоили… Болезнь ее вызывала с твоей стороны спокойствие и терпение. Она же была не в силах терпеть твою приветливость… И вот выясняется, мой бедный отец, что болен ты, а не она… Она торжествует и с непонятным наслаждением подтирает тебе попку. Ибо она не пропускала тебя в свою узкую щель. «Не дай бог, Грегуар! Чтобы случилась новая катастрофа? Лишь спустя двенадцать лет я начинаю приходить в себя после той беременности, тех родов. Меня замучили мигрени, мне так трудно… Иди-ка лучше в магазин… Забери с собой девочку, она наказана…»

– Повтори! Повтори все отцу!

Он не смеет взглянуть на меня. Не отрывает взгляда от ног. Наверное, хорошо изучил их за столько лет…

– Не хочу слышать, – говорит он с расстроенным видом. – Ты напишешь сто раз фразу: «Я должна уважать маму».

Тогда она, как истеричка, схватившись за голову, орет: «Сто раз! Сто раз!» Из-за меня у нее снова начинается мигрень. Его звали Грегуар, а ее Виктуар. Когда они встретились, им, вероятно, нравилось, что их имена рифмуются. Хорошая примета, говорили они…

– А что теперь? – спрашивает Пьеро.

– Он сидит в своем кресле. После меня они никого не усыновили.

* * *

Иссинжо, Монистроль-сюр-Луар, шоссе, объезжаем Сент-Этьен, платим за дорогу, Лион, Макон, Шалон, съезжаем с шоссе, платим пять франков за это и следуем по дороге номер 83-бис к Долю.

– Разговор не получается, – заявляет Мари-Анж. – Вы будто снова хотите валять дурака. Эй, парни! Тут сидит бабенка. Не мешает хоть изредка поглядывать на нее! Слышите? Неплохая бабенка! Которая бросила все и последовала за двумя проходимцами, переодевшимися в пижонов. Клянусь, вы даже не догадываетесь почему. Находите нормальным? Считаете, что можно так просто бросить работу, квартиру, уехать, никого не предупредив, даже не взяв смену белья. Как это понимать? Ведь через неделю ее место займет новенькая шампуньщица, брюнетка с волосами на ногах разнообразия ради… Какое значение? Ну напрягитесь! Она молода! Ей все интересно! Она решила уйти в подполье, чтобы разобраться, что испытываешь, когда за тобой по пятам идут легавые. Можете сказать – пусть заткнется! Когда она понадобится, ей посвистят!.. Джентльмены даже не хотят улыбнуться ей? Ну и не надо, не надо! Они даже не хотят остановиться, чтобы предложить ей лимонаду? Ничего! Ни слова! Слышен рокот их роскошного лимузина. Напрасно я жалуюсь, знала, на что шла…

Но тут при въезде на лесную опушку я все же торможу. Во-первых, мне ничего не видно, я очень устал, а во-вторых, своими разговорами она заморочила мне голову.

– Что такое женщина? А? Можете ответить на вопрос? Я вас спрашиваю! По-вашему, из чего она состоит? Как функционирует? И что у нее происходит в голове? Там что – пусто? Одна жидкость? Тридцать тысяч франков за ответ в течение пятнадцати секунд! Ну вот, слава Богу, господа удостоили меня взгляда и теперь лицезрят мою рожу. Спасибо! Очень польщена, что привлекла внимание знатоков! Кто я такая? Обычная девица, ничего привлекательного!.. Извините, что отнимаю ваше драгоценное время. Ну, что скажете про эту грымзу, вульгарную шлюху, любительницу поржать, трусишку и скандалистку? Всего этого, на ваш вкус, не многовато ли для одной потаскухи? Эта бабка вам не надоела? Но я вот что скажу, женщина создана для того, чтобы на нее смотрели. Иначе она зачахнет, постареет, ее жизнь станет похожа на тюремную… Мне нужно, чтобы ваши глаза шарили по мне. Мне хорошо от ваших глаз. Они меня согревают. Это так же приятно, как прикосновение собачьей мордочки… Вот что такое женщина! Смотрите на руки женщины без обручального кольца. Потрогайте, какие они мягкие, хорошо наманикюренные, смазанные жиром, чтобы не было трещин. Натерты лимоном, чтобы блестеть. Посмотрите, какие у нее красиво подстриженные ногти, отполированные и покрытые лаком! А какая у нее бледная луночка ногтя! Разожмите мои пальцы. Положите свои щеки на мои ладони. Вы видели мою линию жизни? Она прерывается как раз посредине. От внезапной смерти. Так воспользуйтесь же этими руками, пока они не стали холодными. Жан-Клод! Пьеро! Сожмите их посильнее. Вот что такое женщина! Пушистые волосы блондинки. Хрупкое запястье со следами щипцов. Берите, они ваши! Я поехала для того, чтобы предложить их вам. Что такое? Не хотите? Они плохо пахнут? Вызывают чувство отвращения? Думаете, они теребили слишком много хоботов? Если вы так думаете, нет причин меня целовать. Видите этот красиво очерченный рот? Так я вам скажу следующее: я играла на раздевание в покер… И все время проигрывала! А когда уже нечего было с себя снимать, приходилось лезть под стол, и тогда этот рот приступал к работе…

Шлеп! Ничего другого она и не заслуживала. «Ты заткнешься?»

– Нет… Нет… Да, девка не хочет молчать… Ей надо выговориться, выложить весь запас грязи. Вы хоть понимаете, каково ей одной, такой аккуратной и чистенькой, в своей постельке? Ей страшно. Чтобы избежать кошмаров, она сворачивается калачиком. Просыпается в поту потому, что ей приснился ее малыш, которого убивают, что ее раздавили на железнодорожном переезде. Тогда она зажигает свет, пьет минералку, идет пописать в ванную: все они, шлюхи, поступают так, ведь там можно подтереться, а она такая чистюля…

Вторая затрещина. «Мы не желаем слышать про это свинство!»

– Неправда! Вам не наплевать! Мне надо вам рассказать все, решительно все! Марк одалживал меня друзьям, посылал к людям, которые ссужали ему деньги для того, чтобы сделать салон более современным. Я получала свои проценты. Но вот однажды…

«Ты заткнешься наконец!» Мы трясли ее оба, как грушу, Пьеро и я. «Нам плевать на то, какая ты есть, и на то, что ты делаешь! Мы и так тебя любим! И все! С нами ты вела себя потрясно. Теперь ты нужна нам, чтобы жить. Усекла?.. Поэтому перестань реветь. Выпрямись, Мари-Анж, посмотри на нас, дай нам свои руки: нас трое! Ты хоть понимаешь, что такое быть втроем!»

– О да! Сожмите их посильнее… Когда вы приехали ко мне вчера вечером… Вы себе представить не можете… Едва вас увидела у моей двери, таких растерянных, я сказала себе: «Спасибо, спасибо! Я о них позабочусь». А ночью, когда обнимала вас и чувствовала, как стали мокрыми мои плечи… Что вы наделали? Убили кого-нибудь?

– Да и нет.

– Не хочу ничего знать. Для меня вы совершенно невинны. Вы первые совершенно невинные люди, которых я встретила в жизни.

Мы поехали дальше. А уставшая Мари-Анж уснула на заднем сиденье.

– Мари… Мари… Проснись…

– А? Что? Что происходит?

– Мы остановились попить. Пошли выпить лимонаду.

– Не может быть!.. Ну и дела! Какие вы славные!.. Мне повезло.

– Так вылезай.

– Не могу. Я потеряла туфли.

– Да поторопитесь, вы оба! Потопали!

– Лучше бы посмотрели, негодяи, как надо вести себя с дамой! – Мы надеваем ей туфельки… Держим открытой дверцу… Помогаем натянуть плащ… – Такое обращение тебе подходит?

– Откуда эта музыка? Там бал?

– Ты против?

– Я слишком плохо выгляжу!

* * *

Надо немного привести себя в порядок. Обождите пять минут. Где находится лампочка в этой поганой машине? Спасибо. Моя сумка. Несессер. Смотрю в зеркальце. Ресницы просто потрясающие, мои метелочки! Мне известно, что такое женская красота. Тушь и помада для подкрепления духа. Я завораживаю своих смельчаков. Они никогда не видели такой прически. А от моего рта уже не могут оторвать глаз. Темная охра на кисточке. Рисунок выверен с миллиметровой точностью. Бесцветная помада на губы. Облизываю языком. Теперь они влажные и блестят. Мне совершенно необходимо видеть ваши глаза, я же сказала об этом. Я расцветаю. Кладу румяна на щеки. Покрываю тонким слоем светлой пудры. Взбиваю волосы металлической расческой. Челка в порядке. Духи. Брызгаю на себя, на лицо, за уши, на шею под волосами. За платье. Застегиваю пять пуговичек. Затем дезодорант под мышки. Массаж двумя пальцами, чтобы закрепить запах. Ну все, вы достаточно видели. Проверяю ногу. Подтягиваю чулок. Замечательно. А теперь прочь отсюда! Мне надо проделать нечто интимное. Чтобы танцевать вволю. Чтобы не оставить следов на стуле.

* * *

В кассе никого. Входим вместе, держа друг друга под руки. Великолепная, с вызывающим видом Мари-Анж посредине. Оркестр играет что-то очень знакомое. И совсем недурно. Особенно электрогитара. Но стереоусилители не позволяют ни пошептаться, ни вздохнуть. Приходится объясняться жестами. Впрочем, никто не испытывает особого желания разговаривать. Существует одно желание – включить в счет пострадавшие барабанные перепонки.

Под шквал децибелов пробиваемся к столику у самого края танцевальной площадки. Низкие ноты переворачивают внутренности, а верхние перепиливают пополам. Садимся. Рассматриваем своими бедными перископами достойное собрание.

Никто не танцует. Освещенная лампочками площадка пуста. Почему же так гремит музыка? От одного ударника сдохнуть можно. Его палочки напоминают пневмомолоток. Кстати, он один находится в движении, остальные похожи на застывшие статуи, готовые растаять от жары. Двигаются лишь их унизанные кольцами пальцы. Но нас буквально прижимает к креслам дрожание их струн. Для кого же они играют? Почему они так стараются, все аж взмокли, если никто не танцует?

Никто не танцевал, но все глядели друг на друга через танцплощадку. Помещение битком набито гостями. Дышать нечем.

Слева расположилась армия парней и девок – грязных, плохо причесанных, явно накачавшихся наркотиками.

В центре, за баром, стоял мертвенно бледный хозяин заведения.

Справа устроилась банда хорошо одетых, симпатичных молодых людей в блейзерах, галстуках, соблюдавших полное спокойствие.

Мы же, как законченные идиоты, находились между ними, то есть на передовой.

И все смотрели на нас.

Особенно те, кто был слева, – волосатики, грязные, провонявшие, вызывавшие беспокойство лоботрясы. Они не спускали глаз с наших пиджаков, мокасов, безупречно выглаженных брюк и с ног Мари.