Текст книги "Вальсирующие, или Похождения чудаков"

Автор книги: Бертран Блие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

X

Проспав девятнадцать часов подряд, Пьеро просыпается удрученный.

– У меня не стоит! – кричит он.

Он рассматривает свое междубедрие, испачканное кровью, с расстроенным видом девочки, которую не предупредили о ее первых месячных.

– Эй, Жан-Клод! У меня не стоит!

– Ну и что? У меня тоже… Не вижу, с чего бы! Девочки ведь нет рядом!

– Обычно утром у меня он как палка…

– Это все из-за потери крови. На твоем хвосте было столько дерьма, что для расчистки потребовался бы бульдозер.

Я сбрасываю простыни и направляюсь в ванную.

Как приятно оказаться под струями теплой воды. Впору поверить в Бога. После поезда, машины и табурета в баре у меня ныли кости. Теперь мускулы стали просыпаться и отвечать на призыв. Спина, задница, поясница – мы тут! С меня словно сняли гипс, я возвращался к жизни.

Стараясь не раскисать, Пьеро, сидя на биде, не спускал с меня глаз.

– Счастливчик! – шептал он.

Мой крантик стоял, как каменный.

Пьеро совсем сник. Как это ни покажется глупо, но я не мог сдержать смех.

– Смотри, что такое настоящий мужчина, – говорил я, орудуя своим членом.

Он молчал, не двигался. Не было сил смотреть на него, и все равно я продолжал ржать. Было гадко так поступать, но это оказалось сильнее меня.

В конце концов я прекращаю дурить и закрываю душ.

– Давай-ка, – говорю ему, – посмотрим твою рану.

Он устраивается на биде, как девчонка, расставив ноги.

– Ну держись!

Он орал, как осел, когда я снимал повязку, которая приклеилась к его волосам на заднице. Когда я стал протирать рану ватой, смоченной в спирте, то подумал, что он может родить близнецов – такой начался бардак!

– Заткнись! Еще сбегутся все самцы в округе…

Его рана выглядела не так уж мерзко.

– У тебя, старина, теперь две дырки: одна от пули, а другая…

Напрасно стараюсь. Его ничем не рассмешишь. Сидит себе на биде, опустив голову, обозревая свой погибший вялый хобот. Эй, Пьеро! Треплю его по волосам. Смотрю, в глазах у него слезы. Лучше не обращать внимания. Наклоняюсь над ним.

– Ты плохо пахнешь, парень!

– Если я встану под душ, пойдет кровь!

– А ноги! – говорю ему. – Они целехоньки. Их надо помыть.

Сажаю его на край ванной, а ноги ставлю под край. И начинаю мыть. Вода становится черной.

– Да не беспокойся ты! Все наладится. У тебя заскок. Когда он пройдет…

Большим куском марсельского мыла мою ему голову. Потом сушу его волосы, причесываю. И тащу его в комнату.

– Иди сюда, – говорю. – Только не мешай мне, сам увидишь…

Он послушно ложится в темноте на одну из двух постелей, и я принимаюсь за работу, медленно, терпеливо проделываю все, что он так любит. Я очень стараюсь. У меня руки дрожат от желания увидеть чудо… Но его член остается по-прежнему вялым. Если бы я имел дело с новорожденным, то преуспел бы не больше. Придется свозить его в Лурд! [1]1
  Лурд – место паломничества верующих, надеющихся избавиться от разных болезней в священном источнике. (Здесь и далее прим, пер.)


[Закрыть] В довершение всего он начинает на меня орать.

– Ты, может, думаешь, что он поднимется при виде твоей гнусной рожи педика?.. Мне баба нужна! Здоровенная минетчица с сиськами, пахнущая потом. Вот что мне надо! Я не старый педик вроде тебя!

Этого придурка пора было проучить. В два счета стаскиваю с лежанки и падаю на него. Он кричит, что ему больно. Ничего не поделаешь! Беру его в клинч, заламываю руку назад и награждаю парой здоровых оплеух.

– Ну, посмотри, какой я старый педик!

Он орет еще пуще, когда я прижимаю беднягу к полу. И пока ласково шепчу ему на ухо, стонет, уткнувшись в палас.

– Увидишь, – говорю ему, – скоро он у тебя будет вот такой величины, понял? Когда ты много часов подряд станешь трудиться над ней, девка свихнется, будет орать и плакать, не зная, как тебя отблагодарить.

– Кровь идет, – отвечает он. – Смотри на ногу, видишь – кровь?

– Не шевелись, киса! Через пять минут я сделаю тебе перевязку.

* * *

Вывожу мотороллер Жаклин.

– Ты куда? – спрашивает Пьеро.

– За покупками.

Даю ему денег и вручаю пистолет.

– Держи… Если в полдень не вернусь, значит, меня взяли. Тогда спрячься и постарайся выкрутиться. Махни через горы в Испанию, например…

– Без тебя я пропаду…

– Встретимся, когда выйду из тюрьмы. Ведь целый век меня там держать не станут. Я никого не убивал.

– Может, мне сходить в комиссариат?

– Молод ты! Не выдержишь – сделаешь глупость. А в тюрьме тебя тотчас изнасилуют. В том числе сторожа, а может, и начальство.

Завожу мотороллер.

– Никуда не уходи, Пьеро, умоляю тебя. У нас еще есть шанс.

А чтобы он имел повод подумать, отдаю ему вырванную в поезде страницу газеты со статьей о тюрьме, которую не решился дочитать до конца, так она на меня подействовала. Я надеялся, что это заставит его быть благоразумнее.

* * *

Я доехал до Аркашона обходным путем, стараясь проявлять осторожность и не спеша. Можно попасть в аварию, даже когда улицы пустынны. Пренебрегающие осторожностью парни думают, что они одни на всем свете. На песке легко тормозится, а песок тут повсюду. Мне было страшно. Я катил, думая о том, как бы обзавестись хорошей машиной, готовой сорваться с места в любой момент. А также о погрузившемся в чтение бедняге Пьеро.

«Едва ты попадаешь внутрь, – читал он, – делается все, чтобы унизить тебя, оскорбить, заставить слушаться. Ты больше не человек, ты – номер, а номер должен помалкивать и ничего не требовать. „Заткнись! Пошевеливайся!“ Вот как с тобой обращаются. Не говоря о том, что тебе норовят сразу дать какое-нибудь прозвище. Если поёшь в камере – ты Карузо, если медленно встаешь – Черепаха, если не моешься – Грязнуля. А если выражаешь недовольство, тебе отвечают: „Нечего было сюда приходить“».

* * *

Но с тюремной темой еще не было покончено… Едва я вошел в Дом печати Аркашона, как мне тотчас бросился набранный красной краской заголовок: «Великая нищета французских тюрем».

Это был еженедельник. Беру его, раскрываю, перелистываю: четыре страницы, зловещие фотографии и т. д. У меня начинает кружиться голова, но тут перехватываю взгляд хозяина, который приглядывается к моим длинным волосам и сапогам на высоком каблуке. Это выходец из Сахары, у него желтоватая кожа. Руки лежат на стойке возле телефона, кассы и еще чего-то. В магазине пусто, а так как помещение большое, то оно кажется еще больше, еще пустыннее. Улыбаюсь хозяину, как старому знакомому, и он наверняка принимает меня за педика.

Начинаю расхаживать с раскованным видом между стеллажами, беря то, что нужно: газеты, журналы, спортивные и порнографические издания, для Пьеро конечно.

– Семьдесят пять франков сорок пять сантимов, подсчитывает хозяин с вызовом.

Небрежно бросаю пятисотенный билет, который летит к нему, как опавший лист.

Тот смотрит на деньги, потом на мою рожу и еще на что-то. Ему надо убедиться, что он не грезит, что его носовой платок по-прежнему в кармане, что пес спит за прилавком. Словно моя купюра похожа на пушку, направленную в него. Одни боятся, что их ограбят, а другие – когда им платят. Он ощупывает купюру, как больной, разве что не смея взглянуть на просвет из страха меня обидеть или получить в рожу.

– У вас нет ничего… позабавнее? – спрашиваю, показывая на купленные порнушки.

Кажется, я поставил ему на спину ледяной горчичник.

– Не понял, – говорит, глупо размахивая руками, словно его кусает блоха.

Оглядевшись и видя, что в магазине никого нет, я с заговорщицким видом, как человек, участвующий в тайной войне, поясняю:

– У вас нет датских изданий?.. Что-нибудь покруче. Я заплачу.

– Не знаю…

Он похож на тачку, которая буксует на льду.

– Это не мне, а отцу. Он отдыхает в Гранд-Отеле. Плохо себя чувствует… Мне сказали, что вы единственный в городе… Портье поделился…

Он успокоился и вытащил из-под прилавка стопку нужных изданий.

– А это ничего? – спрашиваю.

– Очень даже. Очень.

– Я полагаюсь на вас.

– О да. Сами увидите… Это ему очень понравится.

– Беру все.

– Значит, двести франков.

Вот уж Пьеро будет доволен!..

* * *

Но тот обращает внимание только на красный заголовок о тюрьмах. И разве что не вскрикивает.

– Еще!

Прежнее чтение здорово на него подействовало. Он был в полном отчаянии. И набрасывается на журнал.

«Шесть часов утра: звон колокола, скрежет засовов. Ты встаешь. Умываешься. Убираешь камеру, свертываешь вчетверо постельные принадлежности. С момента побудки и до отхода ко сну простыни и одеяло должны лежать у изголовья. В течение дня запрещается ложиться на матрас, даже если тебе нечего делать, даже если ты устал. Ибо чем меньше ты занят, тем больше чувствуешь усталость. Запрещается заворачиваться в одеяло, если ты дрожишь от холода, если не топят, даже тогда ты стоишь или расхаживаешь взад и вперед».

Мы прижались друг к другу: холод проник в нас. Я читал через плечо Пьеро.

«На прогулку вы отправляетесь цепочкой. Запрещается разговаривать в коридоре, запрещается свистеть или петь во дворе даже в солнечный день. Сначала ты полнеешь, а затем начинаешь худеть. Хуже становится зрение, выпадают волосы. Дни тянутся бесконечно – и все, как на одно лицо. Начинается изжога, от еды заболевает кишечник. На протяжении пятнадцати лет ты только и делаешь, что прислушиваешься к звону колокола. Нервы натянуты до отказа. Колокол для побудки. Колокол на обед. Колокол для прогулки. Приходит день, когда ты его больше не слышишь. Начинают портиться, а затем выпадать зубы».

Складываю журнал. Вероятно, не следовало травмировать себя таким чтением. Пьеро был такого же мнения. Он бледен как смерть.

Чтобы его растормошить, говорю, что принес ему витаминов. И протягиваю порнографические издания. Тот на выбор открывает один из них.

– Черт возьми! – пыхтит он. – Ты когда-нибудь такое видел?

– Нет… С таким свинством я незнаком.

– У этой шлюхи видны даже коренные зубы!

Словно наэлектризованный, он лихорадочно листает журналы.

– Есть хочешь? – спрашиваю.

Он не отвечает.

– Я накупил жратвы!

Пока я все раскладывал на кухне, он скрылся со своим чтивом в комнате Жаклин. Некоторое время его не было слышно.

* * *

Отправившись за ним, нахожу Пьеро голым в кровати девочки. Порножурналы разбросаны по всей комнате. Я все понимаю, едва взглянув на его рожу.

– Идем жрать, – мягко говорю ему. – Скорее придешь в себя.

Вместо того чтобы идти за мной, он начинает рычать:

– Не буду есть! Чтоб он сдох, эта падла! Я хочу, чтобы остаток жизни он провел парализованный, в инвалидной коляске.

И, как псих, мечется по комнате.

– Можешь не сомневаться, – говорю ему, протягивая брюки, – именно так все и будет. Он окажется запертым в своей железной коробке. Ее придется разрезать автогеном. А когда вытащат, окажется, что он парализован до конца дней.

– А я буду катать его коляску! – добавляет Пьеро. – Я стану его медсестричкой. И, прогуливая по набережной Канна, буду показывать ему девочек в купальниках, трещать об их задницах, сиськах, нашептывая: «Все кончено, дружок! Это уже не для тебя. Теперь я трахаю твою киску. И стоит у меня за двоих». Правда, Жан-Клод?

Настроение его улучшилось.

* * *

Странный у нас был отдых! Сам не знаю, как мне удалось, не нарушая законов дружбы, держать Пьеро неделю в этом паршивом доме, не дав ему свихнуться, не позволяя делать глупости. Это достойно всяческих похвал.

Следить за ним приходилось ежесекундно. Днем мешать открывать ставни, потому что ему не нравился полумрак и хотелось впустить солнце. Затем не давать ему отправиться на станцию, сорваться на пляж. Я уводил его в лес, находившийся позади дома. Надо же было подышать свежим воздухом и размять ноги! Но пустынный, росший на песке лес не волновал Пьеро. Поиграв сосновыми шишками, он тотчас хотел назад. Боялся, что мы не найдем дорогу домой.

Тогда мы шли через перелесок к дюнам. Сползали вниз по скользким отлогам, раздевались догола и загорали, поглядывая на далекие волны океана. Но я боялся, что может появиться вертолет и отравить нам все удовольствие. Пьеро был мрачен, насуплен, так что я в конце концов начинал смеяться. И все из-за какого-то временного недомогания… Мы больше об этом не говорили, но так было еще хуже. Казалось, будто тень его члена витала над нами, не оставляя ни на минуту в покое. По глазам Пьеро можно было догадаться о его драме. Это были глаза человека, больного раком. «Временное недомогание»… Я только и мечтал, чтобы с ним было скорее покончено! Иначе я мог оказаться с очень опасным типом на руках. При одной мысли, что именно так становятся убийцами, мороз по коже пробегал. Ты начинаешь всех ненавидеть, и возникает желание оскорбить, порыться чем-нибудь острым в плоти, делая это до тех пор, пока девичьи крики не станут походить на вопли наслаждения. Вот что я читал в глазах Пьеро.

– О чем ты думаешь? – спрашивал я его.

– О Жаклин, – отвечал он, не двигаясь с места. Я чувствовал, что он способен на все, и был готов в случае паники стрелять ему по ногам.

* * *

В доме он не мог усидеть на месте. Бродил босым из комнаты в комнату, словно кот. Плитка заглушала его шаги, так что я никогда не знал, где он находится. Я пытался с ним разговаривать, ответ получал не всегда. Целыми часами он пролеживал на кровати Жаклин – голый, с сигаретой во рту, следя за тем, как дым поднимается к потолку. И ждал, когда это наступит. И все время вдыхал запах трусиков девчонки. Вытягивался на животе, зарыв нос в гульфик, и не шевелился.

– Если ты будешь их все время доставать, – говорил я ему, – запах быстро улетучится.

Он был красив. Мне его было жаль и очень хотелось утешить. Но он не обращал внимания на мои улыбки, а я не смел подойти к нему и уж тем более коснуться его, такой он был взвинченный. Иногда Пьеро сдавался, приходил ко мне и сидел в ногах много часов подряд, не спуская глаз с моего члена, который день ото дня становился все крупнее.

Как уцелевший после катастрофы, я должен был, естественно, осознавать свое везение и ценить, что оказался в привилегированном положении. Это удесятеряло мою потенцию, особенно когда он, положив голову на колени, не спускал с меня своих печальных глаз. Шло время, мы не двигались с места, не в силах оторваться друг от друга, но и не притрагиваясь друг к другу. При этом я был по-прежнему непреклонен, а он печален. Я пытался читать, мы делили одну сигарету.

– Тебе надо бы думать о другом, иначе станешь стопроцентным педиком.

– Ты прав, – отвечал он.

И возвращался к бикини.

* * *

Однажды утром, когда я собирался за покупками, он попросил меня купить ему ножницы, фломастеры, клей…

– Я хочу рисовать, – сказал он.

– Договорились. Лишь бы ты отвлекся.

Я купил ему целую коллекцию фломастеров – толстых, маленьких, всевозможных цветов. Мне так хотелось сделать ему приятное.

Ничего не сказав, он забрал покупку, даже не поблагодарив, и заперся в комнате Жаклин. Я оставил его в покое, радуясь, что могу наконец побыть один и не прислушиваться к тому, как его босые ноги бродят вокруг меня… Он не показывается целый день. Это позволяет мне просмотреть все газеты. Уже испытывая любопытство, часов в шесть захожу в комнату.

Ну и ну! Просто не могу прийти в себя! Комнату нельзя было узнать. Пьеро отлично рисовал. На всех стенах разными цветами он изобразил всевозможные порнографические сюжеты! Груди с фиолетовыми полукружьями, раздвинутые бедра на черном и кровавом фоне, разнообразные задницы, некоторые в момент испражнения, но особенно много было пенисов, огромных и скукоженных, яиц и багровых головок члена, устремленных в сторону голубоглазых девочек с открытыми, как для причастия, ртами. Он расклеил на стенах вырезанных из датских журналов девочек и смонтировал все это с тремя бикини, набив их для правдоподобия бумагой. В этом монтаже фигурировала теннисистка в ультракороткой юбочке, склонившаяся над мячом. Трусиков на ней не было. Та же теннисистка сидела на мотороллере, но вместо сиденья был изображен член. Все это чередовалось восторженными надписями: «Жаклин, сучка последняя, любовь моя, ну и разложу тебя. Пьеро-задрыга сует свое шило один раз в папу, один раз в маму, один в Иисусика, но только в зад». Он улыбался, гордый, как павлин.

– Здорово?

– Потрясно…

Представляю выражение лиц девочки и ее родителей, когда они приедут сюда первого августа. Он решает не оставить без внимания и другие комнаты. Занятый весь день, Пьеро к вечеру возобновляет свое занудство. Ему непременно хочется куда-то выйти. Он говорит:

– Чем мы рискуем в темноте?

– Нельзя, – отвечал я. – И перестань нудеть. – Ему, видите ли, хочется наведаться и в другие домики. Чтобы порыться там, найти что-нибудь. Что?

– Не знаю, – отвечает, – что-нибудь. Женские вещички, новые купальники, новые запахи, рубашки, прозрачную фигню.

Я неизменно отвечаю «нельзя». Что не так уж и просто, когда мучают те же желания. Честно говоря, я совсем не прочь был увидеть голого Пьеро в прозрачном нейлоне. Но приходится проявлять осторожность за двоих. «Нет и нет», – твердил я без конца. Он заставлял меня разыгрывать фраера, а это мне не шибко нравилось. Я каждый день был вынужден орать на него. Пьеро же лишь насмехался надо мной. «Не кричи так громко, – тихо отвечал он. – Привлечешь внимание бригады по борьбе с гангстерами». Либо вытягивался по стойке смирно: «Слушаюсь, мой лейтенант!»

С ним было даже труднее, чем с девчонкой. Той можно было поддать раза два, и она бы присмирела. В крайнем случае, запереть в сортир. Но с таким драчуном, как Пьеро, это не сулило ничего хорошего… Приходилось все время упреждать его. Два-три раза я был вынужден врезать ему, но он потяжелее меня, и его ответ весил поболее. Он из тех, кто умудряется, выскользнув из рук, оказаться сзади. К счастью, мое серое вещество работает лучше и быстрее, чем у него.

Моим самым надежным оружием против него был страх. Я все делал, чтобы он почаще потел от страха. Достичь этого было не так уж трудно, потому что я тоже дрейфил. Кстати, чем ты умнее, тем тебе труднее в жизни, это общеизвестно.

Я продолжал стоять на стреме у ставней, опасаясь появления какого-нибудь засранца в форме. Тот свободно мог объявиться тут. Ночью я держал под подушкой пистолет, сняв предохранитель. И просыпался при малейшем шуме. Все это действовало на Пьеро. Но едва он начинал нервничать, как я ловко переводил разговор на тюрьму. Надзиратель. Карцер. Передачи. Проверки. Двор. Прогулка. Отбой. Все это мы знали теперь наизусть.

* * *

Целую неделю мы прожили так, гуляя в лесу и в дюнах. Поездка на мотороллере за покупками, перевязки, приготовление жратвы, и каждый вечер телик, как у мирных буржуа. Не хватало только шлепанцев и верного пса. Мы делали себе бифштекс по-татарски из свежего мяса с сырым луком, солью и чесноком. Мы ели его каждый день, намазывая на хлеб и запивая молоком. Пьеро разрисовывал комнаты главным образом яйцами и прочими причиндалами. У изголовья кроватей он нарисовал портреты родителей: две огромные рожи, с неодобрением взиравшие на нас. Рот «мамы» напоминал куриный зад, руки скрещены в молитве. Обрюзгший и лысый «папа» выглядел человеком, страдающим болезнью кишечника. Серия стрелок вела изо всех уголков дома в сортир, где была изображена оргия, и непонятно было, кто на ком.

Мы рано ложились спать, и это сердило Пьеро. Он рычал каждый вечер. Но в конце концов засыпал, как младенец, не кончив фразу: «Скажи Жан-Клод, у тебя были срывы с девушками…» И раздавался могучий храп, напоминавший работающую стиральную машину. В конце концов мы разъехались по разным комнатам. Да, это был настоящий отдых! Через несколько дней энергия так и била из нас, но хобот Пьеро по-прежнему отказывался подниматься. Это было самым слабым местом в нашей предолимпийской подготовке. Он не переставал твердить: «Жан-Клод, мне нужна девка». И это звучало как рефрен популярной песни. «Нельзя, – отвечал я. – О нас только начали забывать, а ты хочешь попасться? Кто думает о девке, тот обрекает себя на неприятность. Пора бы понять. Если мы протянем руку обществу, оно нас не выпустит, пока не упечет в тюрьму. Тебе этого хочется? Мне – ничуть».

Но, признаюсь, я тоже все чаще думал о том же. Баба прямо застряла у меня в башке. Особенно по утрам. И я не знал, куда употребить свою энергию.

– Но ведь ты не собираешься угомониться, Жан-Клод, – спрашивал Пьеро, – только для того, чтобы о нас забыли?

Все так. Ясно, что в один прекрасный день нам придется сменить место жительства, уж не говоря о том, что наши финансы начали петь романсы.

– С девкой, я уверен, у меня все получится.

– Конечно. Но с какой?

Разумеется, мы всегда сможем найти чьи-то сиськи. Главное, сделать это, не привлекая внимания.

– Пошли к шлюхам, – предлагал Пьеро. – Можно подцепить какую-нибудь девку на балу. Привезем сюда с завязанными глазами, уложим в комнате Жаклин и займемся ею.

– Не может быть и речи, – отвечал я. – Бог знает, о чем ты болтаешь! Тебя так и тянет в тюрягу! Но там тебя в женское отделение не поместят.

– Тогда что делать?

Чем больше мы раздумывали, тем слабее становилась дисциплина. После ужина вечером мы стали позволять себе, как два пенсионера, прогулку до станции, стараясь только ни с кем не столкнуться.

Однажды, растянувшись в сосновой роще, мы увидели, как проехала клёвая машина. И тут у меня в мозгу что-то сработало.

– Пьеро!

– Ну?

– Я нашел!

– Что ты нашел?

– Выход!

Он перевертывается на спину, как влюбленный, почти прижавшись к моему лицу. Я же начинаю корчиться от смеха.

– Какой выход?

Взяв его голову в руки, отвечаю:

– Мы ищем сиськи, я нашел что надо. Мы ищем бабки? Я нашел бабки.

– У кого?

– У Мари-Анж.

– Парикмахерши?

– Вот именно. Подумай, все дороги ведут к ней. Она тянется к нам своими ручонками. Скучает по нас. Она ждет только нас.

– Почему?

– По трем причинам. Во-первых, чтобы мы ее трахнули. Согласен?

– Согласен.

– Во-вторых, чтобы с ее помощью отобрать деньги у ее хозяина. Согласен?

– Согласен.

– И главное: она нас пострижет.

– Ты спятил!

– Напротив. И под ноль, приятель. Чтобы мы могли ходить куда угодно, не боясь фараонов и их помощников! Мы превратимся в приличных людей. Ясно? Приличных!

И тут Пьеро так и покатился со смеху… Вот был праздник!

* * *

Радостные, возвращаемся домой, строя планы на будущее, и вдруг, можете себе представить, видим перед одной прекрасной виллой, где во всех окнах горит свет, премиленький оранжевый «порш» из Германии. Подходим. Ключи не вынуты. Подходим еще ближе: немец вместе с девкой в доме.

– Сорок миллионов, – говорит она. – Очень выгодное дельце.

– Я купит дом, если ты оставаться в нем со мной.

Та хохочет. Фриц хватает ее в объятия. Как деловая женщина, девица позволяет себя раздеть. Она продолжала хохотать и после того, как он завалил ее на диван.

Как бы вы поступили на нашем месте?

Мы вернулись к «поршу», отжали ручной тормоз и откатили машину в аллею, спускающуюся к морю. По мелкому песку, покрывавшему асфальт, она двигалась почти бесшумно. А затем, разогнав, вскочили в нее.

– Теперь им ни до кого на свете! Очухаются только завтра утром, – говорю.

И мягко выжимаю сцепление.