Текст книги "Вальсирующие, или Похождения чудаков"

Автор книги: Бертран Блие

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

XI

Не знаю, приходилось ли вам держать руль «порша» 911-й модели. Быть может, вы сторонник скорости до 110 км/час, маниакально осторожны, кланяетесь каждому знаку «стоп», обожаете желтую линию, приветствуете полицейских-мотоциклистов? Может быть, вы профессиональный ябедник, записывающий номера машин, чтобы сообщить в газету, фараон – любитель большой скорости, которая все равно вам не по зубам? Допускаю, что вы также принадлежите к числу любителей семейного отдыха, привязаны к здоровенному заду своей жены, к бельгийскому фургончику, решаясь на обгон, когда уже поздно. Не сбрасывая ноги с газа, проклиная мотор, который якобы не слушается, вы все равно держите 93 – 94 – 95 км/час, стараясь добраться на перегруженной, набитой засранцами и собакой машине до места назначения. Не исключено, что тащите с собой заржавевший после двенадцатого взноса велосипед с радиальным каркасом и пневматическими шинами, который взяли в кредит, потому что, как вам объяснили, он годится для состязаний в Мане… Ну что за олухи! И нечего сгибаться над рулем велосипеда, как делает Пулидор на своей машине! Вы стали неудачниками еще в яйцеклетке, и, несмотря на пижонскую каскетку, сколько бы ни ругались, ни плевались, как бульдог, все равно останетесь позади. Так что поторопитесь пропустить машину с переливчатым клаксоном, все равно яйца мешают вам жать на педали!

Мы материмся в ваших же интересах, несчастные деревенщины, пользующиеся оплаченным отпуском! Чтобы раскрыть вам глаза! В конце концов, мы вас любим, слово даю! У нас сердце разрывается, когда мы видим, как вы усердствуете под раскаленным солнцем, нарываясь на штраф при въезде в деревню, ибо 92 км/час это дважды 45, а там как раз располагалась колония, которую распахали в последний уик-энд и с тех пор выставили полицейский пост в память о 14 загубленных детишках. Запомните раз и навсегда: что бы ни случилось, виноватыми окажетесь вы! Вам пришьют перегруз, превышение скорости, заставят сделать алкотест[2]2
  Проверка на наличие алкоголя в крови.


[Закрыть]. Друзья-фараоны непременно наградят вас рогами. Что им стоит отравить вам отдых, отняв права! Поэтому шире глаза, трусишки несчастные, и выкиньте в канаву очки с надглазниками!

Вы только посмотрите, сколько «поршей» жмутся к вам! Вас не удивляет их количество? Они – повсюду. Вас не интересует, кто их покупает за пять лимонов, кто крадет деньги у ближних, чтобы поудобнее устроить свою задницу на роскошных сиденьях? Все те же парикмахеры, черт возьми! Не ваш, не с соседней улицы, который подправляет вам височки и подбривает шею, рассуждая о велогонке «Тур де Франс». Я имею в виду современных брадобреев, к которым вы не решаетесь зайти, ибо они обслуживают и мужчин и женщин, а вам неохота показаться смешным среди голых, под розовыми нейлоновыми блузками, маникюрщиц.

Видели бы вы, как такой парикмахер, несмотря на брюшко, разыгрывает танцора, засучив рукава и орудуя расческой слева и щеткой справа! Который, пока шампунь разъедает вам глаза, вытягивает у вас две сотни и выпроваживает затем еще более заросшим, с выпрямленными с помощью лака волосами. У нас они, например, хоть и длинные, но, черт побери, выглядят натурально! К нашим пропыленным патлам парикмахеры не прикасались лет сто! Мы крадем у них машины, и это только начало! Наш немец, несомненно, тоже парикмахер или меховой король из Штутгарта, таких теперь навалом из-за Общего рынка. Так что, честно говоря, чтобы с ними бороться, всегда будет не хватать таких, как мы. Но и нам нужна помощь всех отпускников.

В самом деле, почему бы и вам не иметь машину с натуральной кожей, со спидометром и всем прочим? Почему вы, банда бездельников, не решаетесь пересечь желтую линию и катите слева? Вас пугает плохая видимость? Неужели вы станете дожидаться полного погашения кредита, чтобы только после этого, по-глупому сдрейфив, добраться до вершины побережья, не осуществив протирку клапанов, как советовал сделать воришка-механик, приятель одного из ваших друзей, которому вы полностью доверяете? Нет, уж лучше ограбьте хозяина, подпишите пакет обязательств и купите «порш», на котором законно смотаетесь за границу, как порядочные туристы. И не возвращайтесь. В Португалии вас примут как короля, в Алжире тоже. Но если опасаетесь, что будете тосковать по родине, если вам станет невмоготу жизнь за ее пределами, – а мы это хорошо понимаем, у нас отличная страна! – тогда без раздумий вступайте в партизаны и приезжайте нас проведать: во-первых, вам удастся спасти две человеческие жизни, наши жизни, отнюдь не слабаков, а во-вторых, мы составим прелестную армию, объединенную тем, что все делим пополам – жратву, бабки, девчонок.

А знаете ли вы, что мы построим в диких горах, вдали от шума городского? Ну, догадайтесь!.. Огромную подземную загадочную парикмахерскую для дам и молодых девушек. Они смогут потихоньку, в полной тайне от мужчин приходить туда. Для чего с помощью фонарика не менее трех часов топать по нехоженым тропам, по опасным спускам, пересекая водопады. Все это позволит, никого не обижая, произвести естественный отбор, освободившись от бесполезных старух. Ведь до вершины смогут добраться только самые молодые и выносливые, умеющие при любых обстоятельствах постоять за себя. Им известно, что овчинка стоит выделки, что их ждет, пусть с риском получить повреждения, огромное наслаждение. Это стадо раболепствующих сучек прибудет на место измотанным, в поту, расцарапанным. Нам останется только, разбив палатки, подбирать их, как говорится, с пылу с жару. Кодированные пароли, которые им придется называть неподкупным часовым, они узнают из передач пиратского радио. Только после этого, трепеща, как в лихорадке, смогут проникнуть в наш сырой и мрачный дворец.

Он будет называться «У красной чаши». Его построят по последнему крику моды. Хотите знать, как мы встретим этих милашек, бабенок и девах из высшего света, всех этих загорелых дур, при виде которых мы еще совсем недавно лишь пускали слюни? Насосами в зад! И тут уж слюни станут пускать они, да еще в таком количестве, что наша пещера станет источником особой разновидности крема, которым мы заполним сотни тюбиков. Мы выбросим их на рынок в качестве чудодейственного средства, способствующего росту волос. Лысеющие набросятся на него, как на наживку. Парни согласятся дорого заплатить, чтобы получить возможность натирать свои черепа выделениями подружек. Но тем, однако, не придется по вкусу такая вонища. Их мигрени усилятся, они потребуют для себя отдельную комнату. Таким образом они смогут потихоньку, с последним ударом часов, пока дети дрыхнут, в рубище из прозрачного нейлона броситься в горы, чтобы нанести визит своим любимым Фигаро. Мы посадим их в никелированные, как у врачей, кресла – голозадых, с задранными ногами, крепко привязав к распоркам. И вот – гоп-ля! – голова клиентки уже в чаше, включена машинка для стрижки, идет в ход бриллиантин. Ведь они платят вперед пятьдесят тысяч франков! Мы обесцветим их волосы, сказав, что это последний писк моды. Совершенно очарованные, они пожелают записаться на будущую неделю. Господи, как они любят быть обманутыми! Мы же станем расхаживать среди них при свете смоляных факелов в балахонах, со вздрюченными крантиками.

Одуревшие клиентки будут обращаться к нам: «Месье Пьеро, месье Жан-Клод, не взглянете ли вы на корни моих волос?» Чаевые мы станем брать натурой – одну трахнем там, другую сям, но не слишком утомляя себя из-за высоты. И вы, друзья, тоже получите свою долю. Нашим шлюхам все будет очень нравиться, они будут просить добавки, придется аж выталкивать этих подстриженных телок вон. В часы, когда наше заведение закрыто, мы будем спать на матрасах, набитых бабками, убаюкиваемые водой, стекающей из ледников над нашими головами. У вас еще не разыгрался аппетит?

Только не считайте это началом чего-то нового в нашей жизни, не ошибитесь на сей счет. Нет, это никакая не революция! Мы не намерены ничего менять. Ни к чему это! Все равно будет плохо пахнуть. Нельзя прогнать запах дерьма, опрыскивая его духами. Никто не станет есть в сортирах – там тесно и дурно пахнет. Оставим на месте нынешний порядок вещей. Нас он вполне устраивает. Единственное, о чем мы просим, – получить право не иметь с ним ничего общего, питаться в другом месте. Главное – располагать небольшой командой. Эгоизм – вот что важно. Ублажать себя любимого, и точка. Не делать другим подарков. Бардак начинается, когда прибегают к дележке. Казаться симпатягами совсем не трудно. Да к тому же не бог весть какое преступление употреблять бабашек, делиться деньгами, брать взаймы машины. Неужели вы назовете это преступлением? Кому от этого плохо, спрашиваю вас? На кой ляд нашему фрицу этот «порш»? У него есть страховка. Другое дело – мы. Что с нами будет после отсидки? Кто возместит нам то, что у нас украли? И чем?

Мне неохота оказаться в карцере! Не испытываю никакого желания лизать задницы надзирателям! Я не хочу ходить по нужде на глазах у бандюг, которые станут посмеиваться надо мной. Не хочу, чтобы меня употребил самый сильный из них, пока остальные держат связанным по рукам и ногам! Раздвиньте стены, окружающие меня! Если я не смогу любоваться горизонтом, то не выдержу. При одной этой мысли я заболеваю клаустрофобией! Можете записать на свой счет еще одного жмурика. И не понадобятся ни гвоздь, ни разбитое стекло, крови тоже не будет, я не напачкаю. Я просто стану гнить от закупорки кишечника, упиваясь, как печальная обезьяна, своей мочой. Теперь понимаете, почему мы спасаемся бегством? Мы оба, Пьеро ведь единственный член моей семьи. Не разлучайте нас, иначе я способен на худшее…

А в данный момент и не пытайтесь это делать, вы рискуете угробить себя на вираже. При скорости 180 км/час боль бывает страшная, шлем раскалывается, как яичная скорлупа. Имейте в виду, что на этом «порше» я могу обогнать всех полицейских мира. Это совсем не сложно, ведь у моторизованных полицейских куча детей, они невольно тормозят. Известно, что жандармы размножаются особенно быстро. За исключением некоторых олухов, которые по глупости уселись на взрывчатку.

Сейчас, несмотря на всю осторожность, я никак не могу отказать себе в том, чтобы не сбавлять скорость. Машина так прекрасно слушалась меня. Сидя в такой штуковине, просто непростительно считать булыжники. Это было бы настоящим преступлением. Приходится высвобождать все ее лошадиные силы. На малой скорости она чувствовала бы себя несчастной. К тому же, могу заверить, после мотороллера ощущаешь особую раскованность.

Я пошел на невероятный риск – добраться до Тулузы без остановок. Чем быстрее едешь, тем меньше боишься. Раз уж пошел на риск, то все идет как по маслу. Страх гнездится в мускулах. Но если их разогреть, он уступает место смелости. К тому же мы едем в машине человека, который в это время трахается. А это очень стимулирует. Мы мчались, не разговаривая, мотор совсем разбушевался. И сиськи агента по недвижимости мелькали перед моими глазами на каждом вираже. Мне казалось, что я вижу, как руки фрица лапают прекрасные и волнующие груди партнерши. Приходилось всякий раз нажимать на газ, чтобы их догнать, чтобы в них погрузиться.

Вопрос : Вы что, совсем спятили?

Ответ : Мы же вам объяснили, что взяли вас с условием, что вы заткнетесь…

Вопрос : Вам же известно, что, если случится авария, вы попадете в тюрьму. Такие мальчики, как вы, всегда глупо попадаются.

Ответ : Не смейте говорить о тюрьме! Это не по нашей части… Никакой аварии не будет. Мы осторожны.

Вопрос : А вы думаете о людях в деревнях? О тех, кто пересекает улицу, не оглядываясь по сторонам?

Ответ : Пусть, как все, сидят у телика! Сегодня вечером показывают потрясный фильм. Нечего мешать людям, которые спешат на свидание! Берегитесь, мчится ралли! Пусть эта деревенщина держит собак на привязи. Мы оставляем за собой кровавые следы жаб, зайцев, раздавленных дурных воспоминаний. Бабочки липнут к ветровому стеклу, я их сбрасываю дворником. Не оставляйте на шоссе ваши башмаки! Мы спешим, нас ждет невеста в Круа-Бланш, в доме шестнадцать на Кленовой авеню, здание Д-7. Иногда бывает полезно записать адресок. Старый полицейский трюк… Что касается бабенки на заднем сиденье с фотоаппаратом, в военной американской куртке, держу пари, что она изо всех сил сжимает ноги и все остальное. Мотор машины служит для нее вибромассажером. Она еще цепляется за ручки, как за постельные перекладины…

Пассажирка : Ваш приятель неразговорчив…

Я : Оставьте его в покое. У него проблема, он думает. Почему вы задаете столько вопросов?

Пассажирка : Это моя профессия. Я журналистка, и если у него проблемы…

Я : Вы ничем не поможете. Все дело в его ширинке, а вы не отвечаете нашим требованиям. Иначе мы бы вас попросили. Верно, Пьеро?

Пьеро : Пусть помолчит, это все, что от нее требуется.

Я : Посмотрите на себя в зеркальце. Сами все поймете.

Нам только не хватало хорошей журналистки с лошадиными зубами, которую мы подобрали в полном отчаянии по дороге: ее «мехари» сдох. Расстроенная, рыжая, непричесанная мегера стояла, подняв огромный палец, перед кучей дымящегося металла. Мы очень вежливо спросили: «У нас неприятности?»

В свете фар крупным планом видим измазанное лицо, тушь от ресниц вперемешку со слезами. «Вы знаете, где найти техничку?» Десять тысяч морщин и баритональный бас еще одной жертвы солнечных ванн.

– При въезде в Тулузу у нашего друга гараж. Он чинит все, что угодно. Ради дамы он поедет хоть на край света. Но вам нужен новый кузов. Внутренность машины еще ничего.

Хлоп! Дверца закрывается. И мы увозим в нашей дрожащей от нетерпения машине безутешную женщину. Вместе с ее зубами, аппаратами и вихляющими бедрами любительницы потрахаться, на которые не обращаем внимания. Ее прижало к сиденью: ведь за 15 секунд я набираю скорость от нуля до 160. Яичники щекочут миндалины, запах духов врывается в кабину, как ответный удар.

Увозим ее, как похищенную заложницу! В качестве выкупа она должна написать под нашу диктовку серию статей и опубликовать их в газете. «Расследование под дулом пистолета. Наш спецкор в руках подонков». Это единственный способ донести правду, что мы не убийцы, не психи, что, как все, жаждем свободы и не просимся в Перу. Мы хотим только получить продолжительный отпуск в подходящей сельской местности, с девкой поблизости, например, и со всем необходимым по части жратвы. И чтоб никаких парикмахеров рядом!..

Но фильм по телику показывали клевый, ибо мы никого не встретили по дороге – ни журналистки, ни полицейских-мотоциклистов. Только бабочек, жаб да Мари-Анж, когда она открыла нам дверь. Но это было уже в Тулузе.

XII

Пробило полночь, но она не спала. Было жарко, но не раздевалась. Суббота, а она не пошла развлечься. Просто сидела одна.

Открыла, не спросив, кто там, словно ждала нас. Юбка у нее была смятая, пуловер старый, грим совсем стерся, как у девчонки, которая никого не ждет, кроме нас, может быть. Хотя мы того явно не заслуживали.

– Это вы? – только и нашла она, что спросить. И вернулась к гладильной доске.

Вот тут-то мне стало страшно. Она гладила паровым утюгом белую блузку. И пар дымил и свистел в нашу сторону. «Выкручивайтесь, – как бы говорил он. – Не рассчитывайте, что я стану паниковать или кричать, мне наплевать на таких, как вы». Она слушала какую-то станцию на своем облупленном транзисторе, какой-то мотивчик, не обращая на нас внимания. К тому же стояла спиной. Она настолько нас не боялась, что от этого болели зубы. Понимаете, в чем дело: она устраивалась в нашей жизни. И вела себя так, словно то, что мы находимся рядом, было для нее совершенно нормальным делом.

* * *

Вспомните тех, кто без предупреждения вваливался в вашу жизнь. Это происходило тихо, как нечто очевидное. Парень или девушка просто занимали свое место. Чтобы узнать друг друга, достаточно нескольких слов. Никакого флага не требуется. Пример – мы с Пьеро.

– Что ты делаешь завтра?

– Ничего…

– Я тоже…

– Встретимся в то же время?

И больше не расставались. Кратко и навсегда. Да нам и нет нужды разговаривать друг с другом: только «привет», «до завтра», «хочешь пить?» Либо еще: «Это вы?»

То есть произносим самые обыкновенные, невинные и опасные слова. А чтобы понять, хорошие они или плохие, надо съесть пуд соли.

– Дверь! – сказала деваха. – Вы входите или уходите?

Нет, уверяю вас, это не мы явились к ней, а она мягким шагом вошла в нашу жизнь.

«Надо срочно восстановить положение!» – говорю себе. Берегись комфорта! Мы тут не для того, чтобы обосноваться! Она наша однолетка, мы с ней не справимся! От человеческого тепла нельзя излечиться! Забыть женский зад можно, женщину – нет!

* * *

Не знаю, думал ли Пьеро то же, что и я, мы с ним не разговаривали. Но оба не спускали глаз с ее зада, точнее, с молнии на юбке, незастегнутой, сломанной, уж не знаю, смахивавшей на ширинку на пояснице. Все остальное медленно шевелилось от глажения.

Однако именно он захлопнул дверь ногой. И мы с девахой одновременно вздрогнули, хотя она и не прекратила работу.

Пьеро медленно приблизился, обошел доску, шаркая ногами, и встал напротив нее. Но та продолжала работать, не глядя на него, склонив голову набок, прядь волос упала ей на глаз.

Тогда Пьеро тихо накрыл ее руку своей рукой и нажал на ручку утюга. Весь пар вырвался наружу, и девушке, должно быть, стало больно. Лицо ее искривила жалкая гримаса. Но она ничего не сказала. Это продолжалось целую вечность. Утюг стоял на месте. Затем Пьеро отпустил руку, блузка сгорела. На груди появилось большое рыжее пятно.

– Мне плевать, – говорит деваха, пожав плечами. – Она старая… – Но у нее слезы на глазах, которые ей никак не удается скрыть. Черт возьми, плакать из-за какой-то блузки! Должно быть, мы просто застали ее в раздрызге.

* * *

Я запер дверь на ключ, закрыл окна и задвинул шторы. Это была однокомнатная квартира с кухонькой, ванной и без телефона. Когда я вернулся, они стояли неподвижно. Девушка опустила голову, Пьеро смотрел на нее. По дороге я зыркнул глазами по ширинке Пьеро, смотревшего на деваху. Ей не грозило разорваться от напора. К тому же ничто не двигалось в комнате, за исключением мухи на остатках сыра возле пакета с печеньем посреди влажного и неприбранного стола.

Я не чувствовал себя свободным. Зато хорошо понимал решающий, определяющий, взрывоопасный характер возникшей ситуации. Все наше будущее решится здесь, и зависеть оно будет от пиписки Пьеро и задницы этой девахи, стоявших по разные стороны гладильной доски. Понимал я также, что следует проявить деликатность, не сделать ничего такого, что может окончательно заблокировать Пьеро. Единственное, о чем действительно мечтал, – чтобы он снова показал свои мужские способности. Поэтому я делал все, чтобы меня не замечали, а это было непросто на 30 квадратных метрах, Я молчал, не кашлял, притворялся, что интересуюсь вещами в доме. Я маневрировал на острие ножа, стараясь, чтобы натянутые и хрупкие нервы моего приятеля не сдали в критический момент.

* * *

В конце концов рука Пьеро сдвинулась с места и медленно притронулась к лицу Мари-Анж. Чтобы лучше разглядеть, он берет ее голову за подбородок. Она позволяет ему себя рассматривать, по-прежнему не поднимая глаз, и самым обыденным тоном говорит: «Нечего ломать комедию… Коли охота, можешь меня трахнуть. Валяй!»

Бац! Одна пощечина следует за другой. Бац! Бац! И вот уже девчонка падает в мои объятия, голова ее запрокинута, волосы растрепались. Так выглядит опешивший толкатель ядра. Мгновение – и мои руки обвиваются вокруг нее. Я держу ее, положив свои лапы на ее утлую грудку. Держу ее напротив Пьеро, как подарок, который готов ему сделать.

Тот подходит к нам и берет деваху за подбородок.

– Мне не нравится, как ты разговариваешь, – говорит. – Мы приехали не из-за твоей задницы, шлюха подзаборная! Мы трахнем тебя тогда, когда захотим! И решать будем мы, понятно?

Молодчага Пьеро! Любо смотреть на него! Зато я хорошо чувствую задок девахи, прижатый к моему инструменту. Да и она наверняка ощущала, какое это производит впечатление. Она не двигалась, должен признать, никак меня не возбуждала, вероятно понимая, что максимальный размер уже достигнут. Но существовал еще ее запах, ее выделения загнанной сучки, ее аромат, исходивший из подмышек, от волос отовсюду. Я скрестил ее руки позади, и две пуговки подростка выставились под пуловером в сторону Пьеро.

– Тогда что вы хотите? – спрашивает она.

– Узнать о твоем дружке, – отвечает Пьеро.

– Каком дружке?

– Твоем парикмахере.

– Он мне никто. Мне плевать на него. И на вас тоже, педики несчастные!

Пьеро остался спокойным. Он только берет в руки ее бугорки и слегка, чуть пощипывая, поворачивает их. Деваха прижимается ко мне и начинает орать. Я держу ее покрепче.

– Повтори! – прошептал Пьеро, сжав зубы. – Что ты там сказала?

– Ничего…

– Хоть ты не права, но слышать это все равно больно. Слышишь?

Она стонала на моем плече. Мой рот был забит ее волосами.

– Ты ведь шлюха?

– Да…

– Повторяй, когда с тобой разговаривают. Значит, ты шлюха?

– Да, грязная шлюха…

– Которая сосет у парикмахеров?

– Которая сосет у парикмахеров…

– И не носит трусов?

– И не носит трусов…

Он поднял юбку, но под ней как раз оказались белые хлопчатобумажные трусики.

– Дрянь, – говорит Пьеро…

И стаскивает с нее юбку… Теперь ее почти голые бедра находились как раз между моими ногами. Нужно, чтобы он начал действовать… Но он ничего не делал… И продолжал задавать вопросы.

– Он получил назад свою машину?

– Да.

– Доволен?

– Чем?

– Что получил назад машину.

– А мне какое дело?

– Отвечай на вопрос!

– Он ее продал…

– Продал «ДС»?

– Ну да.

– Кому?

– Не знаю! Отдал в гараж, чтобы ее продали!

– Какой мерзавец!..

Внезапно Пьеро оставляет в покое деваху и отходит к окну.

– Падаль, – говорит. – Только подумать, что совершенно невинные люди купят эту груду железа!..

Я тоже отпускаю деваху. У меня кончились силы. А она идет к столу и закуривает сигарету.

– Ну ладно, – говорит после первой затяжки. – Что будем делать дальше? Я снимаю все остальное или что?

В комнате царило нервное напряжение… Пьеро молчит. Он неподвижно стоит перед задернутой шторой на закрытом окне спиной к нам. А деваха курит, ожидая инструкций.

– Жан-Клод, – внезапно слышу я голос Пьеро.

– Ну чего тебе?

– Трахни ее…

Вот дьявол! Деваха смотрит мне в глаза. Но мне внезапно больше не хочется ее. Ничего не хочется. Я лишь испытываю невероятный страх. Я говорю сам себе: «У Пьеро не стоит. Все пропало. Он убьет ее. Он не вынесет этого. Удушит или сунет нож в живот».

Когда он обернулся, я убедился в основательности своих страхов. Дорого бы я дал, чтобы в эту минуту оказаться в Мельбурне или где-нибудь подальше. Я согласился бы вручить свои яйца профессору Бернарду, чтобы он пересадил их Пьеро.

– Тебе неохота? – спрашивает он со странным видом, засунув руки в карманы.

– Хочу, – отвечаю. – А как насчет стрижки? Может, сначала подстрижемся? Как считаешь?

– Мне все равно…

– Нам будет ловчее…

Деваха, ясное дело, ничего не понимает.

– У тебя есть ножницы? – спрашиваю ее.

– Да… Зачем они?

Пьеро вынимает из кармана бритву и открывает ее кончиками пальцев, словно всю жизнь только этим и занимался.

– Держи, – говорит. – Лучше бритвой, шикарнее… – И подходит с протянутой бритвой.

Она берет ее. В ее наманикюренной маленькой руке бритва выглядит огромной. Она рассматривает ее, словно ищет следы крови.

Я счел нужным подойти.

– Ты нас подстрижешь, – говорю ей.

– Волосы?

– Да.

– Зачем?

Она все меньше понимает, а чем меньше понимает, тем ей становится страшнее. Она не боялась, что мы вскочим на нее, но от этой истории с волосами и бритвой у нее кровь застыла. Она была бледна как смерть.

– Просто так, – говорю. – Чтобы нас освежить. Тебе неохота?

– Нет. Если желаете…

И мы отправляемся в ванную.

Там висело белье, с которого стекала вода. В умывальнике мокло еще белье. Простое, каждодневное белье, купленное в магазине стандартных цен, пожелтевшее в тех местах, которые чаще всего в работе и которые приходится сильнее отстирывать. Перед нами была обычная домашняя хозяйка. Чистоплотная Мари-Анж, и все дела.

Она ставит табуретку около ванны и просит Пьеро сесть. Тот садится, позволяет поступать с собой как с мальчишкой, который первый раз пришел к парикмахеру с отцом, а старик сказал: «Я приду за тобой через час. Посижу в пивной. Дождись очереди. Здесь полно иллюстрированных журналов». Он делал все, о чем его просили, не отрывая глаз от своих ног. Сначала для удобства – оголить торс. Он послушно исполнил. Правда, его стриг не парикмахер из Ниццы в блузе, а деваха в трусиках, едва прикрывавших ее огород. Но Пьеро было наплевать на худые бедра, которыми она крутила перед ним. Он смотрел на свои ноги, и все. А я, ничуть не успокоенный, наблюдал за ним.

Сначала она моет ему над ванной голову шампунем. Пьеро не мешает, даже глаза не открывает. А пока она его сушит, он смотрит бессмысленно вперед. Не знаю, о чем он думает, но по лицу видно, что не о чем-то веселом.

Девица начинает подрезать ему волосы большой бритвой. Они падают длинными мокрыми прядями.

– Покороче, – говорю. – Под ноль.

Вспоминая ту ночь, я смею утверждать, что мы пережили второе рождение. Как настоящая мать, Мари-Анж родила нас по второму разу. С помощью бритвы она вернула нас в мир приличных людей. Это памятная дата для нас!

Ее легкие, уверенные руки летали от одного уха к другому. И по мере того как умирали на кафеле кудри моего кореша, я все меньше узнавал его. Чтобы прекратить это убийство, надо было закричать. Но я понимал, что слишком поздно. Да так и лучше было.

Пьеро постепенно менялся в лице. Оно становилось более светлым и чистым, словно освещенным солнцем, проникшим в его камеру. Эти перемены становились тем более очевидны, что глаза теперь не смотрели куда-то вдаль. Его глаза целенаправленно разглядывали междуножье Мари-Анж и, подобно радару, следили за всеми его перемещениями вокруг табурета. Он не отрывался от темного пятна под трусами, откуда пробивались волосы. Он словно подсчитывал их под лупой, и вот уже глаза его начали лезть на лоб.

– Жан-Клод! – закричал он вдруг.

– Что тебе?

– У меня стоит!

Я же сказал, это был великий день.

Пьеро медленно поднимается с по-прежнему отсутствующим взглядом, словно прислушивается к каким-то голосам. И вот уже трюхает прямо ко мне.

– Смотри! – просит он.

Действительно, аппаратура в порядке. Я с облегчением вздыхаю. Что касается Мари-Анж, то она, не дожидаясь приказа, начинает с решительным видом стаскивать трусики.

– Нет, ты только посмотри на эту шлюху! – брезгливо сказал Пьеро. И пинками под зад погнал ее в комнату.

Я же, не торопясь, подбираю бритву, складываю ее, прячу для верности в карман и иду смотреть, что происходит по соседству, узнать, не требуется ли моя помощь.

* * *

«Ну и воняет у вас изо рта!» Вот все, что она нашла сказать нам, – ни больше ни меньше. Эту Бретеш Мари-Анж нельзя назвать излишне эмоциональной особой. Отдохнуть с ней можно, а чтоб поговорить – ни боже мой! Ни криков, ни оскорблений. Даже ее кровать молчала и отказывалась скрипеть.

Она позволяла нам делать с собой все, что мы хотели. Только не разрешала целовать в губы. Ведь в наших пастях застряли запахи чеснока, лука, сигары. Эта деваха не то чтобы выказывала отвращение. Она просто не отвечала на наши авансы. В общем, уступала. Мы же в конце концов растерялись от такой уступчивости и просто не знали, чего хотим от нее. Ведь когда девушка не сопротивляется и делает без церемоний все, что хочешь, диапазон действий весьма ограничен.

Мы ставили ее, скажем, в какую-нибудь позицию – она стояла. Не двигалась и неподвижно ждала, не испытывая никакого стеснения, ну ничего! Где уж тут говорить о стыдливости! Ей было на это наплевать, как на свои первые месячные. Она делала все, что изображали датские журналы: занятные там были картинки! От того, что мы ее видели насквозь, ей было ни жарко ни холодно, будто присутствовала на приеме у зубного врача. Что как раз и требовалось Пьеро, охваченному исследовательским пылом. Его завораживали все уголки тела Мари-Анж. Он как бы производил дотошную инвентаризацию.

– Это куда забавнее, чем твои рисунки, – сказал я ему.

Он хихикал, а деваха оставалась неподвижной. Будто ее оперировали. Если бы мы вздумали сбегать на уголок в бистро и выпить по рюмочке, то, вернувшись, наверняка застали бы ее в том же положении.

Она выполняла все наши требования без возражений и тотчас. Как настоящий перпетуум-мобиле. Как затерявшаяся в космосе любительница трахаться. Как сепаратор с гарантией на всю жизнь!

Она не потела и не стонала, не дергала головой слева направо, не кусала губы. Кстати, она вообще ничего не кусала – ни нас, ни подушку. Не вращала глазами. Они у нее всегда были открыты. И смотрела лишь на то, что было рядом. Ей можно было сунуть под нос все, что угодно, – она бы не выразила ни отвращения, ни ужаса. Ей все было нипочем. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы обижаться. Казалось, будто выросла в большой семье мальчиков и мы были ее братьями. Однако мы могли догадаться, что были не самыми большими грязнулями и не самыми порочными ее знакомыми, которые ее пачкали прежде. Мы даже находились где-то рангом повыше. Поэтому машина действовала отменно, будто смазанная. Казалось, перед нами самые смазанные слизистые части тела во всем районе. Так что двумя палками больше, двумя меньше – не имело для нее значения. Этим и объяснилось ее столь удобное для нас смирение.

Удобное, но грустное. Мы не дождались от нее ни улыбки, ни жалобы, ни стона. Перед нами была дыра с растительностью вокруг – и ничего больше. Ловко сделанная кукла, которая какала по-настоящему, но не умела сказать «мама». К тому же была не такая уж красивая. Длинная доска с плоскими бедрами, без или почти без сисек, местами весьма костлявая. И совсем без жирка там, где ему не мешало бы быть. Ко всему тому – очень чистоплотная. Никаких струпьев на голове.

Я невольно вспоминал фразу Карно: «Словно трахаешь кусок воска». Это было неправдой, хотя и не лишено смысла, заставляя, однако, задуматься о смысле сказанного.

Тогда почему мы остались, спросите вы? На трое суток с этой малопривлекательной дылдой?

Причин было много.

Во-первых, потому что, как известно, мы – мудаки.

А потом, согласитесь, нам была нужна не кривляка, а именно дыра. Чтобы можно было в нее заглянуть. Ведь мы были одержимы одним желанием – трахаться. Мы могли этим заниматься круглые сутки. Вот мы и решили остаться, пока не погаснет пожар. Другого зада нам не предоставили.

* * *

Пьеро снова обретал вкус к жизни. Он осваивал свой шланг, да еще какой! И не переставал его мне демонстрировать. «Смотри», – говорил он и совал под нос. Воздух Пила пошел ему на пользу. Это было настоящее чудо! Просто завидки брали! Я чувствовал себя стариком. Я уставал, а он чем больше трудился, тем лучше у него получалось. Теперь я боялся только одного: что он у него лопнет. Перед девахой, которая не орала при этом, я был готов снять шляпу. Мне же пришлось ухватиться за что-то, когда эта свинья решила мне его продемонстрировать. И тут я сделал промашку. Хорошо смазанное девицей, сие орудие внезапно вонзилось в меня. Вот уж был сюрприз так сюрприз! Он пронзил меня до глубины кишок. Я постарался не кричать, чтобы не дать Пьеро повода насмехаться надо мной и не вызвать замечания девахи, которая никогда не кричала… Мне никак не хотелось выглядеть единственным крикуном в этой хате, и я сжал зубы… Ничего другого не оставалось, как сжимать их. Я и сжимал изо всех сил.