Текст книги "Пляска смерти"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

XV

На следующее утро Фабиан проснулся утомленный, вялый; было уже довольно поздно. Заниматься делами ему не хотелось, и он попросил своего помощника выступить вместо него в суде. Разрозненные листки прощального письма к Кристе он запер в письменный стол, даже не взглянув на них, как будто это писал другой человек, так безразлично было ему все на свете.

От Кристы не было письма, но когда он брился, в дверь постучал долговязый Фогельсбергер и сообщил, что гаулейтер приказал Фабиану явиться к завтраку в «Звезду». «Мадам Австрия» тоже будет там.

Фабиан почел это приглашение за высокую честь и слегка оживился. Это было первое приятное чувство за последние дни.

В приподнятом настроении Фабиан спустился к часу дня в ресторан. Он был в мундире со знаками различия оберштурмфюрера.

Они завтракали втроем в небольшом кабинете: гаулейтер, прекрасная Шарлотта и он. Росмейер так почтительно раскланивался, что Фабиан явственно разглядел шишки на его лысине. Гаулейтер намеревался в ближайшие дни надолго покинуть город.

На пальце Шарлотты было, разумеется, кольцо с драгоценным камнем, то самое, которое она накануне вечером швырнула на пол; после завтрака она достала и оригинальный серебряный мундштук с надписью «Цветущей жизни». Шарлотта болтала и смеялась, как всегда, но Румпф казался отсутствующим и уделял ей меньше внимания, чем обычно.

Безразличное состояние Фабиана быстро прошло за завтраком; более того, он пришел в отличное настроение.

– Поухаживайте немного за молодой красавицей, дорогой друг, – сказал Румпф Фабиану.

Он назвал его другом!

– Думаю, что мы с вами подружимся! – заметила Шарлотта и, обворожительно улыбаясь, взглянула на Фабиана своими прекрасными глазами.

– Я буду только рад, – рассмеялся гаулейтер, – красивой женщине не пристало скучать.

Вдруг он заторопился. Приказал позвать Росмейера.

– На днях вы подавали нам старое шампанское, – сказал он ему, – с золотым ярлыком. Превосходное. Принесите такую же бутылку, мы разопьем ее на прощание.

Росмейер поклонился, польщенный, и Румпф, смеясь, заметил, что шишки на его голове выросли еще на сантиметр.

Вскоре он попрощался и ушел.

Когда Фабиан после обеда поднялся наверх, он увидел возле своей комнаты двух молодых людей. Как будто члены Союза гитлеровской молодежи. Как только он приблизился, они стали навытяжку, старший щелкнул каблуками и строго, внятно скомандовал: «Смирно!» А младший продолжал стоять неподвижно, держа в руке флажок со свастикой.

И вдруг Фабиан узнал их. Это были его сыновья, Гарри и Робби, которых он не видел уже несколько лет и которых горячо любил. Сердце у него забилось от радости. Он бурно обнял их, хотя мальчики держали себя официально и сдержанно. Младший, Робби, с флажком в руке, выглядел тщедушным и бледным, к тому же на лбу у него была белая повязка, что делало его похожим на раненого солдата, только что вернувшегося с поля битвы.

– Вот и вы! – воскликнул Фабиан и прижал их к своей груди. – А что с нашим бедным Робби?

– Он был ранен вчера при атаке укрепления, – отвечал старший, Гарри, сильный, молодцеватый юноша.

Фабиан засмеялся.

– Как это понять? Входите, дети, – сказал он и пропустил обоих сыновей в комнату. – Как ты сказал? Где он был ранен?

– При атаке укрепления, папа, – пояснил Гарри.

– Погодите минутку, – перебил его Фабиан, – не хотите ли шоколаду с пирожными? Да? И целую гору пирожных? – Он позвонил официанту и попросил мальчиков рассказать об этом самом укреплении.

Они выстроили возле живодерни большое укрепление, которое решено было атаковать. Робби был в обороне, в партии красных, а Гарри в партии синих.

– Вы обманули нас! – воскликнул младший, Робби; свой флажок со свастикой он прислонил к стене, чо тот все время падал.

– Вы недоглядели! – резко возразил Гарри. – Вы дали себя обмануть, трусы.

– Трусы? Мы, красные, не трусы! – возмутился Робби, тряхнув забинтованной головой.

– Такое укрепление не сдают! – заметил Гарри.

Фабиан не вмешивался в спор мальчиков, пытливо наблюдая за ними. Так вот какие у него сыновья! Он пожертвовал ими ради Кристы и оставил их на попечение Клотильды, хотя знал, что духовная атмосфера вокруг их матери могла сделаться опасной для мальчиков. Теперь его сыновья состояли в Союзе гитлеровской молодежи. Он сам, вероятно, воспитывал бы их вне политических интересов, которые во многих отношениях казались ему сомнительными.

Клотильда получила власть над их душами, а он, отец, оказался полностью отстраненным, в чем он теперь с горечью признавался себе. Мальчики уже несколько месяцев были в городе и только сегодня впервые пришли к отцу.

– Вы забили в барабан, – воскликнул Робби, – а это, по уговору, было сигналом к окончанию атаки.

– Не говори глупостей, Робби, – отвечал Гарри, – вы должны были знать, до шести часов оставалось еще целых пять минут.

– Вы нас обманули, – кричал Робби, – это был чистой воды обман!

– Не мели вздора, малыш, – рассердился Гарри. – Не обман, а военная хитрость. Солдат должен быть бдительным до последней минуты. Вы потеряли укрепление по собственной небрежности.

– Хватит! – прекратил их спор Фабиан. – Так, значит, при этой атаке Робби и получил свою шишку?

– Они ударили меня колом по голове, папа. Гарри гордо показал свой почетный кинжал.

– Я – «фюрер седьмого флажка», – сказал он внушительно. – Кинжал мне дали за храбрость.

Фабиан улыбнулся.

– А кто ваш фюрер? – спросил он.

Гарри стал навытяжку и, подняв руку, ответил:

– Наш фюрер – штандартенфюрер полковник фон Тюнен, он и построил укрепление.

Наконец, официант принес шоколад и пирожные, и мальчики немного успокоились. Они рассказывали о всевозможных приключениях и о последних событиях в пансионе, где Фабиан часто посещал их.

Там, например, застрелился учитель математики, доктор Шолль, как раз за месяц до того, как они кончили курс.

– Доктор Шолль застрелился? Почему? – спросил Фабиан.

– Ему угрожала потеря места, так как он не вступил в национал-социалистскую партию, – ответил Робби.

– Потому что он был трус, – высказал свое суждение Гарри.

Фабиан покачал головой в знак несогласия.

– Грустно, – сказал он, – очень грустно. Мы все ценили его, как справедливого человека и превосходного педагога. Твое суждение, милый мой, слишком поспешно.

– Стреляются только трусы, – отстаивал свою позицию Гарри. – Национал-социалистская партия осуждает самоубийство как трусость.

Наконец, мальчики коснулись непосредственной цели своего прихода. Речь шла о дне рождения Гарри.

– Первого числа я праздную свой день рождения, – сказал Гарри, – и мы пришли пригласить тебя к нам.

Фабиан подумал.

– Хорошо, – ответил он нерешительно, – я постараюсь быть, Гарри.

– Мама тоже ждет тебя, – снова начал Гарри, а Робби добавил: – Мама приглашает тебя к обеду в день рождения Гарри и просит непременно прийти. Она поручила мне передать это тебе.

Посидев немного, мальчики распрощались.

Фабиан смотрел, как они шли по коридору – Гарри со своим почетным кинжалом и малыш Робби с забинтованной головой и флажком.

«Мои сыновья! – думал, он. – Еще много лет они будут нуждаться в руководителе. Хорошо, что они пришли и напомнили мне об обязанностях отца».

XVI

Фабиан часто ужинал с Шарлоттой в гостинице. Время от времени она приглашала его на обед в свою маленькую прелестную квартирку; она сама придумывала и заказывала изысканные кушанья. Это был один из ее талантов. К обеду подавали только самые дорогие рейнские вина и неизменное шампанское. Шарлотта памятовала о просьбе гаулейтера не скупиться.

Постепенно Фабиан привык к Шарлотте, но к красоте ее привыкнуть не мог; каждый день она наново поражала его. Образ Кристы все больше и больше бледнел, хотя тоска от этой потери улеглась не скоро. Свое прощальное письмо к Кристе он сжег. «Какое это было заблуждение! – с упреком сказал он себе. – Прежде всего надо было думать о сыновьях!»

Тоска по Кристе вновь пробудилась в нем, когда однажды из Баден-Бадена пришло письмо от фрау Беаты. К нему был приложен чек на большую сумму. Фрау Беата холодно, но очень вежливо благодарила его за хлопоты и сообщала, что пришла к соглашению с братьями. Ни привета, ни слова от Кристы.

Фабиан вздохнул, покачал головой и спустился в ресторан, чтобы поужинать с Шарлоттой и ротмистром Меном. Мен был назначен заместителем гаулейтера и в его отсутствие вел все дела.

Не удивительно, что Шарлотта, которая спала до двенадцати, а после обеда тратила долгие часы на свой туалет, по вечерам блистала свежестью. Она кокетничала с ротмистром Меном, вызывающая внешность которого нравилась ей.

– Господин ротмистр, – сказала она ему, смеясь, – у вас такой вид, будто вы не знаете страха. Вы в самом деле ничего не боитесь?

– Помилуйте, я боюсь вашей красоты, – возразил ротмистр.

– Значит, и красота может отпугивать? – Шарлотта сделала удивленное лицо. – А вы, мой друг, – обратилась она к Фабиану, – вы тоже страшитесь моей красоты?

Фабиан покачал головой:

– Нисколько.

– Слава богу! – воскликнула Шарлотта с облегчением и взглянула на Фабиана своими сияющими, прекрасными глазами. – Тогда у меня есть надежда. Я опасалась, что вас мучает несчастная любовь. Вы так часто бываете мрачно настроены.

Весь день Фабиан вспоминал ее взгляд и ее глаза. «Нет, – думал он про себя, – с несчастной любовью покончено навсегда».

Иногда в сумерки он отправлялся погулять с ней, поглядеть на витрины. Ему было приятно показываться с такой красивой женщиной. Люди удивлялись Шарлотте, она казалась им человеком с другой планеты, населенной более красивыми существами.

«Это любовница гаулейтера», – донеслись до него однажды слова, которые муж шепнул на ухо своей жене.

Любовница? Это слово кольнуло его.

Он редко входил с ней в магазины, когда она делала покупки, так как у нее была дурная привычка намекать на свое интимное знакомство с гаулейтером.

С этих коротких прогулок они возвращались обратно в гостиницу, чтобы еще немного поболтать. Скоро он совершенно позабыл Кристу и даже перестал видеть ее во сне.

Как-то вечером Шарлотта пригласила Фабиана к себе на ужин.

– У меня сегодня праздник! – таинственно сказала она. – А что за праздник, вы узнаете потом.

Он купил на редкость красивые цветы для этого вечера. «Должно быть, она празднует день рождения», – подумал Фабиан.

В небольшой празднично освещенной столовой стол был накрыт наряднее, чем когда-либо. Серебро и хрусталь сверкали, в графинах мерцало белое и красное вино.

– Я здесь! – крикнула Шарлотта из маленькой гостиной. Разряженная, она полулежала в кресле и протягивала ему руку для поцелуя.

Фабиан подал ей цветы.

– Богине этого праздника! – сказал он.

Шарлотта тихонько поблагодарила его. По-видимому, ей было не по себе, хотя она выглядела, как всегда, холеной и свежей. Устало и равнодушно взяла она цветы.

– Что с вами, сударыня? – спросил Фабиан, радостно ожидавший этого вечера.

– Сударыня? – переспросила Шарлотта, насупившись, с недружелюбной ноткой в голосе. – Зовите меня просто Шарлоттой.

Он нагнулся к ее руке.

– Что с вами сегодня, Шарлотта?

Она устало улыбнулась. Эта апатичная улыбка встревожила его. Наверно, Шарлотта простужена.

– У меня болит голова, дорогой друг, – сказала она наконец. – Я уже испробовала все средства, но боль не проходит. – Вздохнув, она снова откинулась в кресле и замолчала. Затем стала медленно растирать виски своими нежными пальцами, утверждая, что это единственное средство, которое ей помогает. Может быть, теперь вы попробуете?

– Боюсь, что у меня недостаточно ловкие руки, – ответил Фабиан.

– Напротив, я уверена, что ваша рука насыщена магнетизмом. Все равно, попытайтесь, – упрямо настаивала Шарлотта.

Фабиан послушно приблизился к ней и стал медленно, нежно, по мере сил стараясь не утомить ее, повторять одни и те же движения, водя пальцами ото лба к уху.

– Как хорошо, – прошептала Шарлотта, – чудесно. Я уже чувствую, как меня начинает клонить ко сну. Я ведь всю ночь не спала. – Потом она уже только бормотала: – Хорошо… Замечательно… – И, наконец, лишь приоткрывала губы, как бы силясь сказать: «Замечательно!» Скоро она перестала даже шевелить губами, а Фабиан продолжал делать те же магнетические движения. Лицо ее приняло спокойное выражение.

У него было достаточно времени, чтобы рассмотреть это сказочно красивое лицо, внушавшее ему какую-то робость. Лоб, нос, щеки, губы – как все это было совершенно! Особенно хорош был рот, нежный и вместе с тем выразительный. Более красивого рта Фабиан никогда не видел. По форме ее рот напоминал слегка округленные лепестки роз. Фабиан даже отчетливо разглядел бесконечно нежный светлый пушок на верхней губе. Шарлотта, наконец, испустила чуть слышный вздох и больше не шевелилась. По-видимому, уснула. Повременив немного, Фабиан осторожно отнял руки от ее висков, но когда он хотел было бесшумно встать, ему почудилось, что в уголках рта спящей заиграла улыбка. Мгновение спустя улыбка обозначилась отчетливее, и Шарлотта раскрыла глаза, ее ясный взгляд ошеломил его.

– Я хорошая актриса, правда? – спросила она шепотом. – Как вы думаете, далеко я пойду? – продолжала она уже громче, разражаясь звонким, торжествующим смехом.

Фабиан не мог выговорить ни слова и только кивал – так он был поражен.

Шарлотта же охватила его шею своими нежными Руками, с силой, которой он не предполагал в ней, притянула его голову к своему лицу и решительно поцеловала в щеку. Затем она вскочила и громко расхохоталась.

– Вы все еще не боитесь моей красоты? – воскликнула она. – Нет? Ну, давайте начнем наш праздник.

И позвонила официанту.

Праздник длился до рассвета, и, расставаясь, они уже говорили друг другу ты.

С того вечера они стали неразлучны. Их часто видели вдвоем в машине. Шарлотта заезжала за Фабианом в бюро, по воскресеньям они отправлялись за город. Так, словно муж и жена, провели они вместе прекрасное лето.

Однажды Фабиан даже взял ее с собой в Берлин, куда он на неделю отправился по делам службы. Красота Шарлотты очаровала всех. Разговоры смолкали, когда она проходила мимо. Ее успех льстил Фабиану.

Впрочем, он замечал, что она не остается равнодушной ко взглядам восхищавшихся ею мужчин. Она широко раскрывала глаза и улыбалась особенной улыбкой – более живой, даже одухотворенной, а иногда более нежной, чем обычно. И смех ее тоже менялся: он звучал громче, победнее, но зато часто казался и деланным, искусственным. Что же касается восхищенных взглядов, которые бросали на нее женщины, то она их просто не замечала. Женщины для нее не существовали.

И вдруг все кончилось.

Однажды долговязый Фогельсбергер с белокурой шевелюрой явился в «Звезду», где они обедали, и обратился к Шарлотте со словами:

– Сударыня, честь имею сообщить вам, что завтра утром в одиннадцать вас будет ждать самолет.

Шарлотта побледнела.

– Самолет? – едва выговорила она.

– Гаулейтер в свое время доставил вас сюда на самолете, – с такой же вежливой улыбкой продолжал Фогельсбергер, затянутый в черный мундир, – и теперь считает своим долгом тем же способом доставить вас домой. Мне дано почетное поручение сопровождать вас до Вены и высадить на венском аэродроме. Таков приказ.

Глаза Шарлотты сверкали. Она все еще была бледна.

– А если я откажусь от этого самолета? – спросила она.

От удивления Фогельсбергер лишился дара речи. Он с улыбкой взглянул на Шарлотту. Она бесконечно нравилась ему. Он был один из немногих, видевших ее в день рождения гаулейтера, когда она танцевала голая на столе красного дерева. На ней было лишь коротенькое трико, и это поразительное зрелище врезалось ему в память на всю жизнь. Все это он вспомнил сейчас.

Все еще с улыбкой глядя на Шарлотту, Фогельсбергер ответил:

– Как ваш друг и почитатель я не советую вам этого делать. Вы знаете, что я хочу вам добра. Итак, утром, точно в половине одиннадцатого, я приеду за вами, – щелкнув каблуками, Фогельсбергер удалился.

XVII

Внезапный отъезд Шарлотты был для Фабиана крайне неприятной неожиданностью. Он привык к ней и не забывал, что она, сама того не зная, помогла ему пережить трудную пору.

Впрочем, к собственному удивлению, он не был огорчен тем, что она уехала, не ощущал тоски или боли. Наоборот, ему стало легче, привольнее. Шарлотта принадлежала к людям, о которых забывают, едва только за ними захлопнется дверь. После нее осталось лишь воспоминание о ее красоте.

«Одной красоты, значит, недостаточно, – думал он, одиноко сидя за бокалом вина в «Звезде». – В человеке мы любим совсем другое». Вспоминая о Кристе, он почти стыдился, что отдал так много Шарлотте, женщине, которая стояла настолько ниже Кристы.

Временами трудно бывало не замечать за красотой Шарлотты ее пустоты и самомнения. Красота стала Для нее проклятием: к людям она подходила с одной лишь эстетической меркой, не интересуясь их моральным и духовным обликом. «Говорят, что моя красота околдовывает мужчин»; «говорят, что мой смех возвращает к жизни даже мертвых». Ему вспоминалось много таких изречений Шарлотты.

Для нее самой ее красота стала центром мира, вокруг которого вертелось все. У нее было лишь одно желание – чтобы на нее молились, чтобы ее боготворили. Мужчина должен быть ее рабом и слугой, замечать только ее и видеть цель своей жизни только в поклонении ей.

Ему вспомнилась надменность, с которой она судила о женщинах, на ее взгляд недостойных внимания. Как часто он резко осуждал ее самомнение. Теперь он не мог без смеха вспомнить некоторые ее замечания. Когда, бывало, мимо проходила полногрудая дама, она говорила: «Будь у меня такая грудь, я покончила бы с собой». О женщине с большими ногами она сказала: «Лучше обрубить себе пальцы топором, чем ходить на таких ногах».

– Итак, прощай, Шарлотта, – сказал Фабиан и поднял бокал. Уже прошло три дня с ее отъезда; и нельзя было сказать, чтобы Фабиан очень горевал.

Впрочем, один вопрос не переставал занимать его. Почему гаулейтер так внезапно отослал Шарлотту в Вену? Тут должна была быть какая-то причина. Но как Фабиан ни ломал себе голову, он не мог проникнуть в эту тайну. Наверно, просто каприз гаулейтера.

Теперь этот вопрос снова стал его беспокоить. Уже прошло несколько недель после отъезда Шарлотты, как вдруг гаулейтер без всяких объяснений приказал ему явиться в Эйнштеттен. «Неужто он поставит мне в вину то, что я так часто показывался с Шарлоттой на людях?» На душе у Фабиана было скверно.

Но Румпф и не вспоминал об этом; да и вообще словом не обмолвился о Шарлотте. В «замке» Фабиану сказали, что гаулейтер ждет его в бильярдной. Он очень удивился, когда оказалось, что Румпф – он был без пиджака и с кием в руке – не один. У бильярда стояла черноволосая молодая женщина с загорелым лицом.

– Эта дама утверждает, что знает вас, – сказал Румпф, по-видимому превосходно настроенный.

Фабиан поклонился молодой женщине. В эту минуту она обернулась к нему. Марион! Нет, видно, уж нечему удивляться на этом свете! Однажды он встретил у гаулейтера самую красивую женщину Австрии, а теперь вот – свою хорошую знакомую, еврейку.

– Марион! – радостно воскликнул удивленный Фабиан.

Румпф громко расхохотался. Такого рода сюрпризы были в его вкусе.

– Да, это я, – приветствовала Марион Фабиана. Она засмеялась своим сочным, свежим смехом и вся залилась краской смущения. – Вы видите меня здесь в двойной роли, – сказала она: – учительницы итальянского языка и ученицы, обучающейся игре на бильярде.

Румпф все еще раскатисто смеялся, намеливая свой кий.

– Вы только посмотрите на эту девушку! – воскликнул он. – Ведь ее слова звучат как извинение? Можно подумать, что у меня с ней шашни завелись.

Марион покраснела еще сильнее. Она не удостоила Румпфа взглядом и снова занялась бильярдными шарами.

А Румпф, все еще продолжая смеяться, обратился к Фабиану:

– Ведь я еще никогда не подходил к ней на более близкое расстояние, чем к вам, – сказал он. – Фрейлейн Марион действительно дает мне уроки итальянского языка. Но я совершенно неспособен сидеть за столом как послушный школьник. Вот мне и пришла в голову мысль: нельзя ли соединить болтовню по-итальянски с игрой на бильярде? Представьте, это оказалось возможным. Или нет, professora? [17]17
  Учитель (итал.).


[Закрыть]

– Eccelentissimo, commodore! [18]18
  Великолепно, начальник! (итал).


[Закрыть]– откликнулась склонившаяся над бильярдом Марион.

– Professora и commodore, – пояснил Румпф, – так мы друг друга титулуем. Вы удивитесь, – продолжал он, – успехам, которые фрейлейн Марион сделала за такое короткое время. Просто невероятно! Скоро мне уж нечему будет ее обучать.

Фабиан наблюдал Марион за игрой. Она и вправду играла отлично. Прекрасная теннисистка, она, конечно, с легкостью научилась игре на бильярде, требовавшей быстроты глаза и физической ловкости.

В это мгновение Марион, низко склонившаяся над бильярдом, ударила мимо лузы, покачала головой и громко рассмеялась.

– А ведь это труднее, чем кажется! – воскликнула она.

– Ваш удар был слишком слаб, вот и все, – заметил Румпф. – Ну, а теперь, professora, сделаем небольшой перерыв и выпьем чаю. Прошу вас, пройдемте сюда.

В одном из углов бильярдной на возвышении была устроена ниша для зрителей и гостей; сейчас в этой нише был сервирован чай.

– Дорогой друг, – с улыбкой обратился гаулейтер к Фабиану, – вы сердцевед и уж, наверно, давно заместили, что Марион привлекла к себе все мои симпатии.

– Commodore, – сказала, смеясь, Марион, – по-видимому, я вам мешаю.

– Очень трудно не считать Марион крайне симпатичной, – убежденно сказал Фабиан.

– Трудно? Вы говорите, трудно? – подхватил Румпф. – Уверяю вас, это невозможно. И, тем не менее, клянусь вам, что я ни разу не решился даже руку ей поцеловать, до того она чопорна и неприступна.

Марион что-то весело возразила ему.

А Румпф продолжал смеяться.

– Да, чопорна и неприступна! – повторил он. – А кроме того, к ней еще и опасно приближаться, – закончил он.

Марион нервно откинула черные локоны со лба и хотела было встать.

– Commodore, – снова воскликнула она и повторила свои возражения по-итальянски, так что Фабиан не все понял. Ему еще никогда не случалось видеть, чтобы гаулейтер так по-приятельски обходился с кем-нибудь.

А Румпф все смеялся.

– Простите, professora, – сказал он. – О кинжале я промолчу.

– Пожалуйста, рассказывайте! – воскликнула Марион, краснея до корней волос.

Румпф обернулся к Фабиану.

– Дело в том, что Марион всегда носит при себе кинжал, – сказал он. – Этот кинжал, если понадобится, она пустит в ход против всякого, кто бы он ни был. Даже против меня.

Марион вдруг побледнела и вскочила.

– Разрешите мне удалиться, господин гаулейтер, – сказала она официально и строго.

Румпф сразу перестал смеяться. Он огорченно посмотрел на Марион.

– Но ради бога, Марион! – воскликнул он. – Неужели вы не понимаете шуток? Я был бы очень огорчен, если б вы ушли из-за моей глупой болтовни. Прошу вас, пейте чай и улыбнитесь в знак того, что вы уже не сердитесь.

«Он говорит с ней, как с ребенком, – подумал Фабиан. – А ведь Шарлотта, пожалуй, права, он не умеет обходиться с женщинами».

Марион снова села. Она улыбалась, хотя глаза ее были полны слез.

– Простите, Марион, – сказал Румпф. – Я сегодня в задиристом настроении.

Посещения Марион превратились в привычку для гаулейтера. Он пытался бороться с этой привычкой и несколько раз отменял свои приглашения.

«К черту! К черту! – ругался он, скрежеща зубами. – Спятил ты, что ли? Оставь в покое эту надменную еврейку, есть столько других женщин!»

Но из этой попытки ничего не вышло. Мучительное беспокойство терзало его, несколько дней он был до того не в духе, что даже напился. Черт возьми, что же случилось с ним? Он сам себя не узнавал. На следующий день он позвонил Марион и успокоился лишь после того, как увидел ее. Так вот до чего уже дошло!

«Хорошо, – сказал он себе, – тут ничего не поделаешь. Придет день, когда ей самой наскучит эта платоническая чепуха. В конце концов она молодая женщина».