Текст книги "Пляска смерти"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

VIII

Как и у всех людей, у Фабиана были свои удачные, счастливые дни.

В одно апрельское утро он проснулся в особенно веселом и радостном настроении. Он отлично выспался и, открыв глаза, понял, что ему снилась Криста. Во сне он так отчетливо видел пред собою ее лицо, как никогда не видел его в жизни, и даже когда он проснулся, оно все еще стояло перед ним. Улыбка Кристы – вот с чего начался этот день.

На улице он стал вспоминать, о чем они говорили между собой во сне. Криста поздравляла его с производством в оберштурмфюреры, кто-то написал ей об этом. «Еще немного терпения, – сказала она ему. – Одна римская гадалка предсказала мне: «Вы выйдете замуж за красивого человека, который станет министром в своей стране». И они оба долго, долго смеялись над этим.

Солнце сияло и сильно грело, хотя апрель был еще только в начале. Фабиан решил пойти в контору пешком. Он раскланивался со знакомыми, и они почтительно отвечали на его приветствия. Все сегодня выглядели необыкновенно свежими и хорошо вымытыми, вероятно, оттого, что светило солнце.

В конторе его ждал маклер, занимавшийся Вокзальной улицей. Общество «Земельные фонды» уже скупило множество участков, некоторые из них по смехотворно дешевой цене, и теперь маклер предлагал еще несколько выгоднейших сделок.

Так или иначе, но общество «Земельные фонды» еще будет делать большие дела. Фабиан подсчитал, что он уже заработал на этих операциях свыше миллиона. Нет, Криста, не за бедняка выйдешь ты замуж, не исключено также, что твой суженый станет министром. Почему бы, собственно, и не исполниться предсказанию римской гадалки?

В одиннадцать у него было дело в суде, и он выиграл его. Да, сегодня все шло великолепно! Затем он поехал на часок за город подышать свежим воздухом. Солнце все еще светило и сияло.

У железнодорожного переезда, возле завода Шелльхаммеров, ему пришлось долго ждать: по путям проходил нескончаемый товарный состав. Фабиан насчитал тридцать вагонов. Что вез этот поезд? На платформах – он видел это собственными глазами – стояли танки, новехонькие танки, одинаково окрашенные в серый цвет и прикрытые толстым брезентом. Картина, милая сердцу Фабиана! Несколько дней назад ему рассказали, что на швейной фабрике Вурмзера делают снаряды. В три смены. Со всех рабочих и служащих взяли подписку о сохранении тайны, и все же весь город знает об этом. Да, у Вурмзера делали снаряды, и на ткацкой фабрике «Лангер и К ^о» тоже, и где-то еще, он уже позабыл где!

Что же, значит армия вооружается, это хорошо. С Версалем покончено.

После обеда он поехал к Дворцовому парку и велел шоферу остановиться у ворот в стиле барокко.

Дворцовый парк стоял еще голый. Липы отбрасывали на расчищенные аллеи растрепанные, похожие на метлы тени. На газоне, перед домом садовника, выделялись одинокие крокусы – желтые, как яичный желток, и лиловые; у самых дверей кучками цвели подснежинки и светло-желтые карликовые тюльпаны. Фабиан неторопливо пошел по главной аллее. На кустах уже набухли почки, кое-где даже пробивались листья, а рядом стояли еще совсем мертвые кусты. Но если царапнуть ногтем ветку, то видно было, что она уже зеленеет, наливается соком и жизнью. И липы, казавшиеся безжизненными, уже покрылись почками. Сомнений быть не могло – как ни сурова была зима, на смену ей шла весна.

Еще месяц – и Криста опять будет в городе, и его жизнь снова получит смысл и содержание. «Только любимые, – думал Фабиан, – обогащают жизнь, без них она бедна и призрачна».

Криста обещала написать ему подробнее, и выражать нетерпение было бы недостойно. Так или иначе он твердо решил возможно скорее жениться на Кристе, чтобы никогда уже не расставаться с ней. Вот уже с месяц, как он присмотрел красивую виллу, которая, несомненно, придется по вкусу Кристе. Пожалуй, она» немножко великовата, но у них будет достаточно средств, чтобы держать столько прислуги, сколько понадобится. Практика и всевозможные финансовые операции давали ему солидный доход, да и Криста, вступив в брак, принесет с собой крупное состояние – не то что в свое время Клотильда с ее заложенными и перезаложенными четырьмя домами.

На обратном пути он прошел мимо дома Кристы. Все ставни были закрыты. Небольшой палисадник выглядел по-зимнему запущенным, на кустах висели увядшие листья. Но Неро уже был здесь и с лаем прыгал у решетки, его светлые глаза так и сверкали. Фабиан окликнул собаку, и она тотчас же радостно завиляла хвостом и стала тереться головой о решетку, так что Фабиан смог погладить ее. Неро бежал за ним до соседнего участка и нетерпеливо залаял, когда Фабиан пошел дальше. Он еще долго слышал его лай. Хорошее предзнаменование…

Вернувшись к себе, он нашел на письменном столе телеграмму от Кристы. «Возвращаемся шестого мая. Помните, что нам предстоит большой разговор», – телеграфировала она.

Телеграмма опьянила его. Он, как гимназист, покрывал ее страстными поцелуями. Криста тоже думала о предстоящем разговоре!

Он открыл окно и долго смотрел в темную ночь. На небе была видна только одна большая звезда. Звезда Кристы! Воистину он достиг сейчас вершины своей жизни.

От счастья Фабиан не мог заснуть; он спустился в ресторан и заказал бутылку шампанского. Росмейер только что проводил последних гостей. Вид у него был довольный. Фабиан пригласил хозяина распить с ним шампанского.

– Я получил добрые вести по телеграфу, – весело сказал он, – выпейте со мною, Росмейер.

Хозяин гостиницы сел и пригладил жидкие волосы, закрывавшие шишки на его голове.

– Благодарю, – сказал он.

– Вы сегодня, я вижу, в превосходном настроении, Росмейер? Он, наконец, заплатил по счетам?

Ресторатор покачал головой.

– Нет, он все еще не заплатил, а уже подходит время платить проценты по закладным. Но меня это теперь не тревожит.

– Вот видите, что я вам говорил!

– Я стал смотреть на все с иной, возвышенней точки зрения, как вы мне и советовали, – продолжал Росмейер. – Ведь дело и правда идет о вещах, куда более значительных. А кроме того, банки дают мне сколько угодно денег, и ротмистр Мен запросил, не хочу ли я приобрести гостиницы в Карлсбаде и Мариенбаде.

– В Карлсбаде и Мариенбаде?

– Да, все гостиницы, принадлежащие евреям, будут конфискованы. Я собираюсь съездить туда на будущей неделе и привезти себе десяток – другой ящиков с серебром и хрусталем. Гаулейтер выдаст мне соответствующее разрешение. Вы же знаете, что за последние годы у меня перебито и украдено много посуды.

IX

Апрель быстро близился к концу, и в городе уже начались приготовления к первому мая. Первое мая, издавна праздновавшееся рабочими, теперь было превращено в торжественный праздник национал-социалистской партии.

Рестораны и гостиницы были открыты до поздней ночи, и уже с вечера, в канун праздника, на некоторых домах вывесили флаги. Наутро же этого большого дня весь город был усеян флагами со свастикой! На Вильгельмштрассе флаги свешивались буквально из каждого окна. Многие из них были так длинны, что доходили до самого тротуара, например флаг, вывешенный из окна советника юстиции Швабаха. Блоквартам [15]15
  Специальные уполномоченные национал-социалистской партии по наблюдению за жителями вверенных им домов.


[Закрыть]было приказано смотреть в оба и доносить о тех, кто не вывесил флага. А кому же охота попасть в черный список!

Все окна Бюро реконструкции были украшены небольшими флагами.

Утром пораженные горожане увидели целые стены флагов – символ безусловной победы национал-социалистской партии. Иные удивленно качали головами. В конце концов качать головой никому не возбранялось, хотя, конечно, лучше было делать это не слишком явно. По улицам шныряли сотни шпиков. Качание головой могло выражать радостное сочувствие всему происходящему, а могло выражать и скорбь о несчастной Германии.

В городе гремели марши, они неслись из всех улиц, из всех переулков. Из домов поспешно выходили нацисты в коричневых и черных рубашках; пожилые люди гордо красовались в мундирах нацистской партии. Тут были судьи и профессора, чиновники и учителя – и все в форменной одежде. Да, что и говорить, это был большой день для нацистов. Из переулков шли отряды гитлеровской молодежи в коричневых рубашках; у многих за поясом торчали кинжалы. В голове каждого отряда плыло небольшое знамя со свастикой. Молодежь пела, и звуки молодых, свежих голосов разносились по всему городу. «Сегодня Германия – наша, а завтра, завтра – весь мир», – пели они, и еще множество других песен оглашало воздух. Навстречу им шли отряды молодых девушек в синих юбочках; девушки тоже несли знамена со свастикой. Они весело щебетали и время от времени затягивали песню. Пусть весь мир видит, что они дочери народа, любящего музыку, и что им хорошо живется под сенью флага со свастикой. Разве вожаки 'национал-социалистов не твердили постоянно, что немецкий народ дал миру Моцарта и Бетховена?

Время от времени на Вильгельмштрассе появлялись – в одиночку или небольшими группами – бегуны; толпа глядела на них и расступалась, пропуская их. Бегуны обливались потом, рубашки на них были насквозь мокрые, на плечах они тащили тяжелые ранцы. Это были члены спортивного союза «Звезда», предпринявшие по случаю первого мая марш с походной выкладкой. До Вильгельмштрассе они пробежали уже двадцать километров с тяжелыми ранцами на плечах и теперь, обессиленные, с остекленевшими глазами, устремились на площадь Ратуши, где их уже дожидался Таубенхауз с большими серебряными кубками.

Вот прошел духовой оркестр, шумно и победоносно играющий новый марш.

За ним следовали три отряда коричневорубашечников. Топот ног, обутых в тяжелые сапоги, наполнил Вильгельмштрассе. Последний отряд сильных, мускулистых парней вел приземистый человек с оттопыренными, красными ушами, которые бросались в глаза уже издалека. Это был штурмфюрер Габихт. Его отряд выглядел самым удалым. Если эти парни полезут в драку, тогда берегись! Над колоннами развевались знамена со свастикой, толпа, как положено, становилась во фронт, мужчины снимали шляпы и в знак приветствия вытягивали вверх руки.

Но вот затрещали барабаны, марширующие загорланили песни. Потом пение стало стихать вдали.

Колонны направлялись к учебному плацу, где их ждал гаулейтер. Туда стекались все: рабочие завода Шелльхаммеров, рабочие и работницы ткацких фабрик, вагоностроительных и котельных предприятий, служащие универсальных магазинов, контор – все, все.

Им велели слушать речь гаулейтера, и они подчинились, чтобы продемонстрировать свою приверженность национал-социалистам.

У тех, кто надеялся увильнуть, ничего не вышло: когда они собирались в колонны и когда расходились по домам, их имена проверялись по спискам. Не говоря уж о том, что улицы кишели шпиками и наблюдателями, никто не знал, не донесет ли на него подручный, работающий вместе с ним за токарным станком, или красивая кассирша из универсального магазина.

Фабиан оделся очень тщательно. Впервые он принимал участие в официальном празднестве в качестве крупного должностного лица. Новая фуражка оберштурмфюрера с ярко-красным околышем была просто великолепна и очень шла к нему. Свои старые, внушительно скрипевшие сапоги он счел слишком топорными и заменил их более элегантными из тонкой лакированной кожи.

Хотя погода была неустойчивая и с обложенного тучами неба время от времени падали капли дождя, Фабиан поехал по городу в открытой машине. Он сидел в, небрежной позе, предоставляя прохожим любоваться своей особой. Когда с ним здоровались, он дружески, любезно и даже чуть-чуть снисходительно подымал руку. «Людям нужно кем-то восхищаться, на кого-то смотреть снизу вверх. Есть, конечно, и такие, которые предпочитают смотреть сверху вниз, – я, например, но об этом нельзя говорить вслух», – думал Фабиан. На Вильгельмштрассе он приказал шоферу ехать помедленнее, чтобы посмотреть, как выглядит в праздник эта торговая улица. Многие магазины были украшены цветами и знаменами, портретами и бюстами фюрера. Особенно выделялся своим убранством магазин ювелира Николаи: лавровые деревца обрамляли большой знак свастики, составленный из белых и красных роз. «Старина Швабах, как всегда, хочет перещеголять всех нас», – подумал Фабиан, увидав огромный флаг, свисавший на тротуар с балкона Швабаха.

Неистовое «Хайль» докатилось до него с учебного плаца. Гаулейтер только что взошел на трибуну. Смешавшись с толпой адъютантов, штурмфюреров, оберштурмфюреров, штандартенфюреров, Фабиан слушал выступление гаулейтера и минутами с трудом подавлял улыбку.

Он хорошо знал эту речь, так как сам сочинил ее. Румпф попросил его об этом, когда они играли в бильярд в Эйнштеттене.

«Государство без колоний не может стать великим государством! – надрывался гаулейтер. – Оно подобно городу, окруженному пустыней, а не садами, полями и перелесками. Мы восхищаемся государствами, которые силой завоевывают колонии там, где это еще возможно! Мы восхищаемся Италией Муссолини!»

Фабиан одобрительно кивнул, это были его слова и его мнение.

Гаулейтер казался теперь в свете солнца еще более багровым, чем обычно, а минутами был красен, как рак. Время от времени он начинал буквально неистовствовать на маленькой трибуне, украшенной свастикой и лавровыми деревцами. Бросался из стороны в сторону, подпрыгивал, и один раз так хватил кулаком по кафедре, что стук разнесся по всей площади и записи гаулейтера полетели в воздух. Фогельсбергер тотчас же подскочил к нему и быстро собрал рассыпавшиеся листки.

«Маленькой Голландии принадлежал целый архипелаг! Франция владела огромными земельными пространствами, хотя ей приходилось ввозить негров для обработки полей, потому что французские женщины отказывались рожать! А Англия! Давайте посмотрим, что такое Англия, – выкрикивал Румпф слова, заготовленные Фабианом, – величиной она с кулачок, но этот кулачок разжался, пальцы протянулись далеко-далеко и что же они захватили? Пятую часть земного шара захватили эти пальцы!»

Громкие крики «Хайль» послужили наградой оратору, вытиравшему пот с лица.

«Ну, а у нас? Как обстоит дело у нас? Великие державы отняли у Германии те жалкие колонии, которые сколотил для нее Бисмарк, хотя нам с нашей ужасающей перенаселенностью, видит бог, не приходилось ввозить негров! Когда слона повергли наземь и он потерял способность сопротивляться, – орал Румпф, – победители отпилили ему клыки – наши колонии! И что же они оставили нам? – Лицо гаулейтера налилось кровью. – Ничего не оставили, даже грязной лужицы, даже мертвого негра!»

Эти выражения уже были продуктом его собственного творчества.

«Почему? Я вас спрашиваю: почему? – вопил гаулейтер, и слова его разносились по площади, где люди стояли вплотную друг к другу. – Потому что у нас не нашлось сильного человека, который дал бы отпор этим разбойникам! Теперь они уж ни на что подобное не решатся! Теперь, теперь у нас есть этот сильный человек!»

Он замолчал в изнеможении и переждал, покуда не затихли неистовые крики «хайль».

После этого он уже быстро закончил свою речь, тем более что по каким-то соображениям выбросил несколько фраз Фабиана.

«Нам осталась только надежда, – кричал он, – надежда на будущее. Дурак тот, кто верит, что раздел мира совершен раз и навсегда. Приходят новые поколения, поколения отважных людей, не боящихся смерти, умеющих держать оружие в руках, – эти люди установят новый порядок в мире. Вам же я говорю: не теряйте надежды и будьте всегда наготове!»

Он кончил. Нескончаемое «хайль» разнеслось далеко вокруг. Одновременно заиграли все оркестры. Толпа запела «Германия превыше всего», и взволнованный Фабиан, подняв руку, присоединился к поющим. С юных лет он восхищался этой песней.

К площади подъехали серебристо-серые автомобили, которые тотчас же были окружены офицерами в черных и коричневых мундирах; офицеры поздравляли гаулейтера с успехом и выражали ему свое восхищение.

Позднее гаулейтер, стоя на балконе епископского дворца, принял еще парад коричневых и черных отрядов. Он стоял совсем один и удалился лишь после того, как прошла последняя колонна.

Фабиан продолжал стоять на площади перед дворцом, болтая с начальниками отрядов. Полковник фон Тюнен, в форме штандартенфюрера, высказывался как специалист о различных подразделениях, возвращавшихся с парада.

– Великолепный материал! – восклицал седой полковник, размахивая руками. – Подобного ни у какого другого народа нет. Обратите внимание, какая воля к борьбе! Разве ее обуздаешь? С такой молодежью мы завоюем мир. Смотрите, вот ваш отряд, господин правительственный советник! – закончил он, указав на колонну нацистов в коричневых рубашках, приближавшуюся с громким топотом. Это был отряд Габихта, который вместе с другими подразделениями был подчинен Фабиану.

Габихт некогда служил унтер-офицером в Потсдаме и теперь прилагал все усилия, чтобы обучить военной выправке эту кучку ландскнехтов. Узнав Фабиана, он только бросил взгляд на своих молодцов, и те сразу подтянулись; знамя, древко которого один из них небрежно положил на плечо, молниеносно взметнулось вверх и поплыло в воздухе, как на параде.

Фабиан шагнул вперед и вскинул руку.

Габихт стал смотреть на Фабиана, его примеру последовали остальные, отряд, равномерно и глухо шагая, прошел мимо. Тогда Фабиан опустил руку. Он был взволнован.

X

Мать и дочь Лерхе-Шелльхаммер вернулись на несколько дней раньше, чем предполагали. Их американские друзья поехали на машине до Генуи, чтобы там сесть на пароход, и они решили присоединиться к ним. Но в Генуе стояла невыносимая жара, и они поспешили на север. Ехали день и ночь и прибыли домой в полном изнеможении. Почти весь первый день они чувствовали себя настолько усталыми, что оставались в постели. Впрочем, к вечеру Криста уже отдохнула и поехала в город в своем маленьком автомобиле.

Прежде всего она направилась к гостинице «Звезда», чтобы узнать что-нибудь о Фабиане. Он был на майском параде. Что ж, он городской чиновник и волей-неволей обязан принимать участие в празднестве! Затем она поехала на Бухенштрассе взглянуть на дом номер шесть. В своем последнем письме Фабиан упоминал, что собирается приобрести этот дом. Нетрудно было догадаться, зачем он ему понадобился. Криста не сомневалась, что дом покупается для нее.

Да, если быть честной, то надо признаться, что Фабиан ей более чем симпатичен – она любит его. Он несомненно человек одаренный, выше среднего уровня, в этом она отдавала себе отчет. Прежде всего она ценила его ясный ум и понимание искусства. Кроме того, он красив, с прекрасными манерами, ужиться с ним ей будет нетрудно. Кристе нравилось и то, что он в свое время собирался стать священником. Такое желание могло возникнуть только у хорошего человека.

Она засмеялась. Да разве можно выразить словами, отчего любишь?

Дом номер шесть понравился Кристе, хотя и показался ей слишком большим. Удовлетворив свое любопытство, она снова отправилась в центр города, чтобы повидаться с Марион.

Вид Вильгельмштрассе ужаснул ее. Домов почти не видно за сплошной стеной этих мерзких флагов со свастикой, которые она всегда ненавидела. Криста постаралась как можно скорей уехать с этой улицы. Кроме того, ей сказали, что еврейскую школу перевели куда-то поблизости. Она попросила вызвать Марион и довольно долго с ней проговорила.

– Интересные новости, – смеясь, сообщила ей Марион. – Произошли невероятные, ошеломляющие события. – Марион то и дело краснела и смеялась так громко и радостно, что ученики выглянули в коридор посмотреть, что случилось. Но и плакала Марион тоже.

– Слава богу, что ты вернулась, Криста! – воскликнула она. – Мне необходимо с тобой посоветоваться. Конечно, тебе это покажется невероятным, это похоже на сон, но… знаешь, в меня влюбился гаулейтер – Последние слова Марион проговорила таинственным шепотом.

Ребятишки в классе что-то запели, и Марион поспешила к ним.

– Я приду к тебе, Криста, и все расскажу! – крикнула она, исчезая за дверью.

Свидание с Марион обрадовало Кристу: Марион, которая совсем было впала в отчаяние, опять на что-то надеется.

Криста сделала кое-какие покупки, но отряды нацистов в коричневых и черных мундирах преградили дорогу ее машине.

Наконец, она решила кружным путем добраться до «Резиденц-кафе»; ей хотелось за чашкой чая поразмыслить о том, что рассказала Марион, и о доме номер шесть.

Таким образом она очутилась неподалеку от епископского дворца и остановила машину в переулке, чтобы не попасться на глаза группе нацистских офицеров, стоявшей на площади.

Когда она уже собралась подняться по лестнице в кафе, ей бросился в глаза один из этих офицеров – седой, подвижный, он что-то рассказывал, сопровождая свой рассказ оживленными жестами. Криста сразу признала в нем полковника фон Тюнена. Ее мать называла Тюнена паяцем, так как он ни минуты не мог оставаться спокойным и всегда разговаривал руками. Полковник Тюнен беседовал с молодым, очень стройным офицером; они чему-то смеялись, но у Кристы вдруг остановилось дыхание, и она отдернула ногу от ступеньки.

Этот стройный смеющийся офицер показался ей знакомым, но она не верила себе, не хотела верить.

– Не может быть, – прошептала Криста, бледнея.

В это время одна из колонн строевым шагом прошла через площадь, и стройный офицер шагнул вперед, подняв руку в знак приветствия.

При этом он обернулся к ней лицом, и она узнала его. Сомнений не было! Это Фабиан!

Она отпрянула и прислонилась к какому-то деревцу, затем, с трудом передвигая ноги, перешла через дорогу и вошла в только что открывшуюся лавчонку. Здесь она обычно покупала перчатки.

– Что с вами? – участливо спросила ее пожилая, седовласая женщина, владелица магазина. – Вам дурно, фрейлейн Лерхе-Шелльхаммер?

– Простите, я, правда, почувствовала себя нехорошо! – Криста присела на стул, у нее дрожали колени. Она была бледна, как смерть. – Не может быть! Не может быть!

Ей подали стакан воды, и мало-помалу она пришла в себя.

– Успокойтесь, фрейлейн Лерхе-Шелльхаммер, вы испугались чего-то? – допытывалась женщина.

– Испугалась? Да, я испугалась, – едва слышно ответила Криста. – Эта толпа испугала меня. – Ее руки повисли, как плети. – Разрешите мне отдохнуть еще минутку. – При этом она не отрывала глаз от окна.