Текст книги "Пляска смерти"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

XVII

Выносливость гаулейтера была поистине фантастической. С шести часов утра он был уже на ногах, беседовал с сотней людей, битых четыре часа просидел на званом обеде, где выпил две бутылки старого бордо, не говоря уж о различных наливках, потом принял во дворце с десяток посетителей, но, возвратившись к девяти часам в «замок», был так же свеж, как утром. Даже его ржаво-красный пробор имел все тот же безупречный вид. Вернувшись, наконец, домой, он улегся на диван и стал читать приключенческий роман.

После утомительной поездки прекрасная Шарлотта прилегла на часок отдохнуть. Она давно уже поняла, что красота – это профессия и к ней надо относиться с полной серьезностью. Ротмистр Мен любезно назначил ужин на час позже, и граф Доссе обещал вовремя привести Шарлотту. Ведь все равно гаулейтер вряд ли появится раньше двенадцати.

В одиннадцать часов где-то в соседней комнате заиграл квартет, и ужин начался. Мужчины, еще под хмельком после обеда в «Звезде», пребывали в самом веселом настроении, а дамы сразу же перестали стесняться и непринужденно шутили и смеялись. Все они старались разыгрывать из себя дам общества, но очень уж часто выходили из роли. Пожалуй, лучше всего это удавалось майорше Зильбершмидт, происходившей из хорошей семьи. Фогельсбергер уже целый год собирался жениться на ней. Клара, возлюбленная Мена, дочь очень богатого фабриканта, юная хорошенькая девушка, соблазненная Меном, вела себя вначале очень манерно, но вскоре все ее жеманство исчезло; она начала неудержимо и звонко смеяться и уже не могла остановиться. Кроме этих двух дам, за столом сидела еще стройная, элегантная женщина, хозяйка салона мод на Курфюрстендамме в Берлине. Вначале она почти ни с кем не разговаривала и не сводила глаз со своего дружка, молчаливого адъютанта Фрея, в то время как Мен подчеркнуто ухаживал за ней.

Граф Доссе сидел, низко склонившись над тарелкой, и сиял от радости. Сегодня его лицо казалось почти красивым. Как только кто-либо взглядывал на него, он легкомысленным жестом поднимал свой бокал, а когда смеющаяся Клара уронила салфетку, первым ринулся ее поднимать.

Он ежеминутно взглядывал на часы и, наконец, по знаку Мена покинул зал. Через несколько минут он снова появился вместе с прекрасной Шарлоттой.

Все мужчины повскакали с мест, женщины обернулись, как по команде, и звонкий смех слегка захмелевшей Клары оборвался журчащим каскадом. На минуту стало очень тихо, слышались только буйные выкрики «хайль». Это охрана внизу, в погребе, праздновала день рождения гаулейтера.

Шарлотта и в самом деле была удивительно хороша. Ее фигура, фигура Юноны, отличалась редкой пропорциональностью, отчего и казалась стройной. Прекраснее всего была ее кожа – матовая, немного слишком бледная, гладкая, как слоновая кость. С белоснежных висков Шарлотты ниспадали нежные золотистые локоны, а ресницы она поднимала медленно и величаво – так павлин распускает свой хвост. За ее руки, казавшиеся мастерскими слепками с рук ботичеллиевских женщин, двенадцати венским художникам следовало бы выдать ей особую премию.

На «мадам Австрии» было голубое, стального отлива, платье фантази, золотые туфельки, а говорила она на мягком, вкрадчивом венском диалекте. Когда она вышла к столу, все заметили, что губы ее накрашены чуть-чуть ярче, чем принято, и охмелевшая Клара тут же вынула зеркало из сумочки, чтобы поглядеть, не слишком ли накрашен и ее рот.

Не успела прекрасная Шарлотта сесть за стол, как вошел гаулейтер; весь светясь благодушием, он небрежно пожал руки знакомым дамам. Заметив Шарлотту, он остолбенел и с нескрываемым любопытством стал смотреть на нее. Потом приветливо кивнул, пожал ей руку и попросил гостей не обращать на него внимания.

– Ведите себя так, как будто меня здесь нет, – громко сказал он. – Я простой человек из народа.

Дамы были очарованы этой простотой обращения, ведь как-никак это один из могущественных людей Германии; все помнили, что он принадлежал к числу тех, кто участвовал в шествии к Фельдхеррнхалле. [10]10
  Гитлеровский, так называемый «пивной путч», имевший место 8–9 ноября 1923 года в Мюнхене, начался с шествия фашистов к Фельдхеррнхалле – зданию, воздвигнутому в честь германских полководцев.


[Закрыть]

Румпф сел на свое место, и официант в черном фраке наполнил его бокал вином.

– Разве не блестящая идея пришла мне в голову – пригласить сюда дам? – крикнул он через весь стол, внимательно разглядывая то одну, то другую женщину. – Ну, а теперь, господа, будьте как дома.

Он молча ел свой суп, не спуская пристального взгляда с Шарлотты. Наконец, он подозвал ее к себе.

– Я вижу, вы тоже только что начали кушать. – сказал он. – Составьте мне компанию, «мадам Австрия». Граф Доссе еще успеет наглядеться на вас.

Фогельсбергер вскочил, и Шарлотта заняла место рядом с гаулейтером. Она раскраснелась, в глазах у нее появился возбужденный блеск. Разумеется, Шарлотта торжествовала: этот важный вельможа изо всех женщин отличил именно ее.

Прерванная застольная беседа возобновилась; снова раздался звонкий смех Клары.

– Как я слышал, путешествие было не из приятных, «мадам Австрия»? Вы разрешите мне так называть вас?

– Как вам будет угодно, – ответила она не без смущения. – Поездка, и правда, оказалась очень нелегкой, особенно трудно пришлось перед Дрезденом. Я чувствовала себя совсем плохо.

Румпф громко рассмеялся.

– Морская болезнь?

Шарлотта тоже засмеялась и покачала головой.

– Нет, – сказала она, – но еще немного и…

И она принялась рассказывать различные подробности о своем путешествии. Она чувствовала, что гаулейтер охотно слушает ее, и не смущалась тем, что он не сводит с нее глаз. Пусть смотрит, она к этому привыкла. Она играла глазами, кокетничая своими обольстительными ресницами. Чем больше она ему понравится, тем это будет полезнее для Доссе, который часто бывал недоволен своим начальником.

– Неприятно, очень неприятно, – смеясь, сказал Румпф и знаком приказал слуге подлить вина Шарлотте. – Неприятно, в особенности для женщины. А ведь красивые женщины всегда бывают предметом особого внимания.

Шарлотта, улыбаясь, кивнула головой, как бы показывая, что она сумела оценить меткое замечание гаулейтера.

– Я удивляюсь только одному: почему же вы не открыли стоп-кран, – шутил Румпф, серьезно вглядываясь в лицо Шарлотты.

– Разве это можно? – не подумав, спросила Шарлотта.

Румпф громко рассмеялся.

– Разумеется, – отвечал он, и его голубые глаза блеснули от удовольствия. – Это значит, что вы протестуете против такой транспортировки и требуете назад деньги.

Красавица Шарлотта неуверенно взглянула на него.

– А если протест ни к чему не приводит, то надо попросту выйти из самолета, – продолжал Румпф, одержимый каким-то буйным весельем.

Граф Доссе сжал губы. Он находил безвкусными эти пошлые шутки по адресу Шарлотты. Фогельсбергер и Мен, напротив, громко расхохотались: они уже не раз слышали эту шутку гаулейтера. Майорша Зильбершмидт тоже разразилась громким смехом. Она не пропустила ни слова из этого разговора и теперь откровенно торжествовала над несообразительной красавицей, которой только что завидовала. Наконец, засмеялась и сама Шарлотта, но в ее смехе послышались стыд и обида.

– Как это нехорошо! – воскликнула она и погрозила гаулейтеру своим изящным пальчиком. – Вы потешаетесь надо мной, господин гаулейтер.

Граф Доссе сидел совершенно подавленный.

– Шарлотта! – умоляюще крикнул он через стол, но никто не обратил на него внимания.

Румпф надрывался со смеху.

– Вы неподражаемы, «мадам Австрия»! – воскликнул он.

Даже лакеи в черных фраках, накрывавшие на стол, и те смеялись. По такому поводу и они были вправе проявить человеческие чувства. Впрочем, очарованные столь необычной красотой, они обслуживали Шарлотту с особым вниманием.

Румпф, наконец, угомонился. Он наполнил бокалы, выпил за здоровье Шарлотты и продолжал:

– Я недавно читал, что две молодые дамы, англичанки, просто вылезли из самолета как раз в тот момент, когда он пролетал над Лондоном.

– Они, наверно, хотели покончить с собой, – заметила прекрасная Шарлотта, не подозревая того, что ее замечание вновь вызовет приступ бурного веселья.

– Надо думать! Надо думать! – давясь от смеха, вскричал Румпф, и все общество присоединилось к его хохоту. – Надо думать, прекраснейшая «мадам Австрия»!

Но прекрасная Шарлотта обиделась. Она высоко подняла брови, больше никого не удостаивала взглядом и вдруг, как по мановению волшебного жезла, стала неприступной. Но примечательно, что волнение сделало ее еще красивее. Точь-в-точь разгневанная богиня. Даже на Румпфа это произвело впечатление. Поняв, что зашел в своих шутках слишком далеко, он перестал смеяться. В то же мгновение в зале воцарилась полная тишина.

– Я хотел только сказать, – примирительным тоном обратился он к обиженной Шарлотте, – что пассажиры воздушного транспорта напрасно стесняются. Надо привыкнуть к морской болезни в самолете. Недавно мы летели в Кельн; погода была прескверная. Мы, конечно, старые ландскнехты, но признаюсь вам, прелестная Шарлотта, что блевали, как собаки, – ничуть не стесняясь. – Румпф раскатисто засмеялся.

Шарлотта скривила свой накрашенный ротик в улыбку. То, что гаулейтер назвал ее просто по имени, немедленно ее с ним примирило.

Румпф заговорил о путешествиях по морю; на пароходах пассажиры опытнее, чем в самолетах.

Шарлотта с радостью ухватилась за новую тему и спросила, много ли ему приходилось ездить по морю.

– По морю? – вскричал Румпф. И стал на своих толстых пальцах перечислять моря, которые он переплывал.

– Атлантический, Тихий, Индийский океан, – начал он и так без конца. Когда он достиг Желтого моря, ротмистр Мен встал, чтобы произнести тост в честь гаулейтера.

XVIII

Радостно сиявшее лицо графа Доссе омрачилось, снова сделалось серым и усталым. Налет красоты исчез. Осталась лишь легкая улыбка, настолько деланная, что, казалось, он забыл ее на лице. Граф не слышал, что говорил ротмистр Мен, он машинально взял в руки свой бокал, когда все встали, машинально открыл рот, когда все закричали «хайль», но с губ его не сорвалось ни единого звука.

С того момента, как Шарлотта обрела благоволение гаулейтера, ей ни разу даже не пришло в голову посмотреть в сторону графа, хотя бы улыбнуться ему. Словно его больше не существовало.

Куря папиросу за папиросой, он украдкой наблюдал за ней. Улыбка ее стала живее, искристее, глаза блестели лихорадочно и ярко. Она выпила полный бокал шампанского, а ведь она его не выносила! Он хорошо знал ее! Она стремилась покорить Румпфа, влюбить его в себя, надо было видеть, как она выставляла напоказ свою грудь, изваянную богом. Берегись, Шарлотта! Она любила простых, сильных, здоровых мужчин. Почему бы ей и не любить их? Даже таких невежественных и примитивных, как этот Румпф, бывший кок на грузовом пароходе.

Когда она шутливо погрозила гаулейтеру пальцем, сердце замерло в груди у Доссе. Какая непостижимая наивность! Она ведь не знала этого человека, не знала его безграничного тщеславия, его причуд, которые в одну десятую долю секунды могли обернуться гибельной ненавистью.

Официанты рядами ставили на стол бутылки с шампанским и ликерами. Все было готово для кутежа. Румпф закурил сигарету и громко рассмеялся. Он чувствовал себя в своей стихии. Когда гости, мертвецки пьяные, валились на пол, он бывал доволен. Хорошенькая Клара, уже подвыпившая, разбила бокал и начала смеяться, как звонкий колокольчик, который никак не может замолкнуть. Участь Клары была на совести у ротмистра Мена, как и участь многих других до нее. Он прокутит ее деньги, а когда у нее ничего не останется, сбежит от нее. Сбежит немедленно!

За столом уже царило шумное веселье. Следующей стадией будут разнузданность, громкие крики.

– Людовик Четырнадцатый, – кричал Румпф голосом, заглушавшим шум, – или это был Людовик Шестнадцатый? Apres nous… Да подскажите же мне, Мен.

– Après nous le deluge, [11]11
  После нас хоть потоп (франц.).


[Закрыть]– сказал Мен, единственный из всех хоть немного говоривший по-французски.

– Это неправильно! Он нас не знал, и к нам это не относится! – кричал Румпф. – Мы переделаем это изречение, Мен: после нас хоть рай!

Мен поднялся и умильным голосом произнес:

– Après nous le paradis. [12]12
  После нас хоть рай (франц.).


[Закрыть]

Вокруг восторженно зааплодировали.

– Заморозьте две дюжины бутылок божественной влаги вдовы Клико! – крикнул Румпф официантам в черных фраках и чокнулся с Шарлоттой. – Людовик Четырнадцатый или Людовик Шестнадцатый – это в конце концов безразлично, – сказал он. – А все-таки сегодня я жалею, что я не король-солнце.

Шарлотта покраснела. Она не знала, как ей истолковать его слова, но решила принять их за комплимент.

Тут гаулейтер поднялся, и все общество направилось вслед за ним в соседнюю гостиную, посреди которой стоял большой стол красного дерева. Гостиная была настоящим цветником. Шарлотта, проходя мимо графа Доссе, собралась что-то сказать ему, но в этот момент ее позвал гаулейтер, и она быстро прошла вперед. Граф последовал за ней в гостиную и уселся в углу у самой двери, под лавровым деревцем. Подали кофе и ликеры.

Граф Доссе чувствовал себя здесь хорошо, никто не мешал ему, зато он мог свободно наблюдать за всеми сквозь цветы в высоких вазах. Программой было предусмотрено, что после ужина он сыграет соло на скрипке, но никто не напомнил ему об этом; Мен был настолько поглощен своим флиртом с владелицей салона мод в Берлине, что позабыл обо всем.

Доссе радовался, что сегодня вечером Шарлотта услышит его. Он хотел играть для нее, для нее одной, но теперь был доволен, что Мен позабыл о программе.

«Не буду я играть, – злобно думал он. – Пусть Румпф ей играет на телячьем хвосте». В эту минуту он был зол и твердо убежден, что лишает общество первейшего удовольствия, но общество нисколько не тревожилось по этому поводу. Гости вели себя теперь еще более развязно и разговаривали громче, чем в столовой; временами стоял такой шум, что нельзя было разобрать ни единого слова. Пробки от шампанского стреляли в потолок.

– Молодым людям следует приучаться к пороху, – смеялся Румпф и все настойчивее ухаживал за Шарлоттой.

Но у Шарлотты появилась соперница – невеста Фогельсбергера, белокурая майорша Зильбершмидт. Она сидела в более чем непринужденной позе на ручке кресла, предоставляя обществу любоваться ее красивыми ногами. Граф Доссе иронически смеялся, сидя в своем углу. «Вы просто смешны, моя милая, – думал он, – извозчичья кляча не может соревноваться с рысаком». Лицо белокурой майорши от выпитого вина разрумянилось, глаза помутнели, искусная прическа растрепалась на затылке, но что это она говорит? Доссе прислушался. Она говорила с гаулейтером по-английски.

Гаулейтер, казалось, слушал с интересом и живо отвечал ей. Он тоже говорил по-английски, и так громко, что все могли его слышать; он очень гордился своим знанием английского.

В гостиной раздался взрыв смеха, и граф Доссе перестал слышать то, что говорилось, а когда шум замолк, Румпф уже говорил по-немецки и рассказывал что-то, видимо, очень занимательное. В комнате на минуту стало тише.

– Двести свиней в день! – кричал гаулейтер.

– Двести свиней? – спросило несколько голосов.

– В те времена в Чикаго закалывали по тысяче свиней ежедневно, – продолжал Румпф. – Я зашибал тогда немалую деньгу!

«Ах, это опять все та же история о чикагских бойнях! – подумал Доссе. – И как ему не надоест!»

Румпф подробно описывал, как они забивали по двести свиней в день. Так вот, стояло большое колесо, и свиньи висели головой вниз; удар ножом по шее – и уже льется кровь.

Женщины вскрикнули.

– Но, сударыни, свиней, согласно предписанию, оглушали по всем правилам науки и техники.

Кровь, само собой разумеется, аккуратно сливалась, и вот уже звонит звонок, свинья исчезает в люке и поступает в цех, где ее обваривают кипятком. А сверху уже ползет другая свинья, визжит и бьется на крюке, удар ножом по горлу – и снова кровь брызжет струей. К концу дня наши белые халаты были насквозь мокры от крови. Опять звонок – и новая свинья ползет сверху вниз. Да, тогда он, Румпф, был молод и хотел зарабатывать много денег!

Женщины притихли и с ужасом смотрели на него.

– Нервы, конечно, нужны были крепкие, стальные! – воскликнул он. – У американцев, если они не умирают молодыми, именно стальные нервы. Это крепкая порода, такую мы должны выращивать здесь в Германии, люди с проволочными канатами вместо нервов. Долго ли, спрашиваете вы? Полгода я выдержал на чикагских бойнях, а больше – нет! Но вы ничего не пьете, господа? Надо уметь пить и слушать одновременно.

Вновь зазвенели бокалы и забегали официанты. Гаулейтер пил только красное вино, изредка перемежая его рюмкой ликера. Он даже не раскраснелся, лишь сквозь коротко остриженные волосы просвечивала теперь очень розовая кожа на голове. Его ржаво-красный пробор был так же безукоризнен, как и утром.

Едва закончив первую историю, он принялся рассказывать вторую, тоже из своей жизни в Америке.

– Я тогда зарабатывал пятьдесят долларов в день, – начал он. – Неплохо, а? Но это была очень опасная job. [13]13
  Работа, занятие (англ.).


[Закрыть]Дело происходило на нефтяных промыслах в Мексике, и работа моя состояла в том, чтобы перевозить динамит с участка на участок. Автомобили были снабжены первоклассными рессорами, но, несмотря на это, каждый год несколько машин взлетало на воздух.

Эту job он тоже бросил через четыре месяца.

Гаулейтер мог часами рассказывать о своих путешествиях, особенно когда бывал, как сегодня, в хорошем настроении.

Граф Доссе знал почти все эти истории, и чем чаще он их слышал, тем больше сомневался в их достоверности. Но тут случилось маленькое происшествие: не в меру разрезвившаяся Клара опять разбила бокал; на этот раз это было не легкое опьянение, а какая-то одержимость. Вне себя она хватала со стола бокалы с шампанским и бросала их об стену.

После третьего бокала ее стали держать за руки, и она, пытаясь вырваться, упала на пол. Клара сидела на полу и смеялась так звонко и неудержимо, что все стали вторить ей. Веселее всех смеялся Румпф. Мен поднял ее и поставил на ноги. Она покачнулась, но все же сделала попытку пройти по комнате. Стараясь обойти лавровое деревце, она пошатнулась и рухнула прямо на горку с посудой. Раздался звон, и осколки чашек и вазочек покатились по полу. Гости кричали, смеялись, а гаулейтер захлопал в ладоши. Это была ценнейшая коллекция редкостного китайского фарфора белого цвета, которую Румпф, по его словам, привез с Востока.

Мен вывел Клару из комнаты, но за дверью тотчас же послышался ее веселый и звонкий смех, снова заразительно подействовавший на остальных. Это, разумеется, послужило предлогом выпить за здоровье веселой Клары.

Фогельсбергер решил, что пора провозгласить тост в честь гаулейтера. Нельзя было не признать, что он говорил очень хорошо и красиво, чего никто от него не ожидал. Белокурая Зильбершмидт глядела ему прямо в рот изумленными глазами и первая громко зааплодировала своими маленькими ручками.

Довольный гаулейтер сразу же выступил с ответным тостом. Короткая речь его была великолепна.

– Благодарю вас, дорогой мой Фогельсбергер, – начал он, и все насторожились: гаулейтер редко произносил тосты. – Вы правы, я, так же как и вы, верю в то, что мы обретем нашу былую мощь! Будем надеяться, что вскоре мы снова, как и прежде, будем плавать по морям на наших быстрых челнах! – И он указал на фриз в гостиной, на который до сих пор никто не обращал внимания. Узкие челны с высокими носами неслись по волнам, а на корме, подняв щиты, толпились воинственные викинги. – И мы, – вдохновенно вскричал гаулейтер, – как эти там, наверху, будем бряцать мечами о щиты. Наконец, придет и наш черед; мы получим то, на что имеем право уже в течение столетий, а этим бакалейщикам, на острове, придется потесниться. Дорогу – мы идем!

Мен воспользовался тем, что в комнате после ответной речи Румпфа наступило шумное ликование, и приказал распахнуть двери в зал. Квартет на эстраде заиграл танцевальную музыку, женщины радостно взвизгнули.

Мен первым ввел свою даму в мягко освещенный зал, за ними последовали другие пары. Шарлотта танцевать отказалась под предлогом, что еще не оправилась от путешествия. Она предпочитала общество гаулейтера, который не танцевал. Он любовался ее руками и даже просил разрешения прочитать линии на ее ладони.

– Мне сейчас откроется ваша судьба, – предупредил он Шарлотту.

Лакеи опять внесли кофе и ликеры, а также вино, содовую воду и огромные подносы со сладостями и фруктами, на случай, если кто-нибудь еще недостаточно насытился. Когда они открывали двери, из кухни доносились смех и песни, а из погреба – крики и пение охраны, которая тоже шумно праздновала день рождения гаулейтера.

– Прекрасные руки! – воскликнул гаулейтер И внимательно, точно хиромант, стал всматриваться в линии на ладони Шарлотты. Он сгибал ее послушные пальцы. – Но что это? – Гаулейтер отпрянул в испуге и с удивлением заглянул в лицо Шарлотты.

Шарлотта непринужденно засмеялась.

– Вы опасная женщина, «мадам Австрия», – заключил Румпф. – Вам это известно? Вы принесете несчастье многим мужчинам.

Шарлотта фыркнула, и это не понравилось графу Доссе. Сердце у него сжалось.

– Но, надеюсь, и счастье тоже, – ответила Шарлотта, сопровождая свой находчивый ответ торжествующим взглядом.

Гаулейтер так сжал ей руку, что ее лицо искривилось от боли.

– Вам лучше знать, – отвечал он, – прав я или нет.

Но тут квартет заиграл вальс, который, как электрический ток, пронизал Шарлотту. Она вскочила с места. Да, теперь она хочет танцевать!

– Покажите нам свое искусство, «мадам Австрия», – смеясь, подбодрил ее гаулейтер.

Шарлотта кивнула головой и приняла очаровательную позу. Глаза ее загорелись.

– Сейчас я буду танцевать! – воскликнула она. – Но только не в зале, а вот на этом столе. На этом столе, – как одержимая, повторяла она и танцевальным шагом стала приближаться к столу.

Гаулейтер велел убрать бокалы, но Шарлотта воспротивилась.

– Я буду танцевать между бокалов и не уроню ни одного, ни одного! – кричала она.

Граф Доссе встал с места.

– Шарлотта, – вполголоса произнес он. Он хорошо ее знал. От шампанского она становилась невменяемой.

Но Шарлотта его не видела. Неукротимое желание блистать во что бы то ни стало овладело ею. Она сделала несколько на, но когда повернула свою прекрасную голову, то пошатнулась и расхохоталась.

Все гости пришли в гостиную полюбоваться на танцы прекрасной Шарлотты и столпились у большого стола красного дерева. Шарлотта встала на кресло, и множество рук услужливо поднялось, чтобы помочь ей взобраться на стол. Но она отклонила всякую помощь.

– Я и одна сумею, – воскликнула она и засмеялась так громко и весело, что не смогла уже двинуться с места.

– Прошу тебя, Шарлотта, – молил подбежавший к ней граф Доссе, – не забывай, что ты устала с дороги.

– Он ревнует, – сказала Шарлотта с презрительным смехом, и взгляд ее красивых, лихорадочно блестевших глаз скользнул по его лицу.

– Настоящий мужчина постыдился бы выказывать свою ревность во время такого торжества! – крикнул Румпф и зловеще засмеялся.

– Ревность – вздор, – пояснила Шарлотта и топнула ножкой, обутой в золотую туфельку. – Я все равно буду танцевать, черт возьми! Да, да, я буду танцевать на столе, – упрямо твердила Шарлотта, – на накрытом столе, между всеми этими бокалами, и не опрокину ни единого, даже вот того, посередке.

Наконец, она решилась поднять ножку в золотой туфельке и влезла на стол.

Все зашумели и захлопали в ладоши. Шарлотта озиралась вокруг с ребяческим торжеством. Божественно красивая и победоносная, стояла она на столе. Никогда еще граф Доссе не видел ее столь прекрасной. Сердце его было полно печали, которая, казалось, пригибала его к земле. Он не выдержал и отвернулся.

Но вот Шарлотта протянула руки, как бы стараясь ухватиться за воздух.

– Как здесь все-таки высоко наверху, – боязливо проговорила она.

– Разрешите мне удалиться, – с поклоном обратился граф Доссе к гаулейтеру.

– Пожалуйста. Мы рады избавиться от тех, кто портит нам праздник.

– Он рассердился! – хихикнула Шарлотта, стоя на столе.

– Не обращайте внимания, прекрасная Шарлотта, – сказал гаулейтер. – Он не сердится и скоро вернется.