Текст книги "Гауляйтер и еврейка"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Доктор Фабиан!

Фабиан глубоко вздохнул в себя воздух и вошел. Уже с порога он отвесил глубокий поклон.

IX

Фабиан был очень удивлен, очутившись в бильярдной «Звезды». Гауляйтер, без пиджака, с сигарой в зубах, стоял, облокотившись на бильярд, и с заботливостью опытного игрока мазал мелом свой кий. Не изменяя положения, он уставился темно-голубыми глазами на Фабиана и ответил на его поклон легким кивком головы.

– Директор Занфтлебен – сейчас он болен, – громко заговорил он, – рассказывал мне, что вы превосходный игрок. Поэтому я и пригласил вас сюда.

– Большая честь для меня, – отвечал Фабиан, смутившись от взгляда этих голубых глаз, и пристукнул каблуками. Его честолюбие было уязвлено. Он ждал, что гауляйтер заговорит с ним о важных политических вопросах и это даст ему возможность блеснуть умом. Тем не менее, он скрыл свое разочарование, более того, он почувствовал даже известный внутренний подъем оттого, что знакомство со столь великой персоной уже состоялось.

– Приготовьтесь, – продолжал гауляйтер. – Я привык отдыхать после рабочего дня за игрой на бильярде. Мы сыграем на пятьдесят par le rouge [3]3
  Красными ( фр.). Вид игры на бильярде.


[Закрыть]. Понятно?

– Разумеется. – И они начали игру.

Только сейчас Фабиан заметил, что бильярд новый и превосходный. Месяц назад он играл с Занфтлебеном на старом, обтрепанном бильярде; теперь, – видимо, тот уже не удовлетворял Росмайера. Директор Занфтлебен, которого он сегодня имел честь заменять, был молодой живописец, недавно назначенный директором художественного училища. Прежний директор, старый, весьма уважаемый художник, был просто-напросто уволен, и Занфтлебен, едва достигший тридцатилетнего возраста, занял его место. Все это пронеслось в уме Фабиана, едва только он начал играть, и, кстати сказать, от волнения весьма неудачно. Вспомнился ему и нелестный отзыв Вольфганга об этом Занфтлебене. «Жаль, – пошутил Вольфганг, – что он рисует не так хорошо, как играет на бильярде. Им следовало произвести его в директора бильярдной, а не художественного училища». Пока весь этот вздор проносился в его голове, он прозевал до смешного легкий шар. Гауляйтер расхохотался, н Фабиан решил сосредоточиться на игре. И правда, ему тотчас же удалось положить четыре шара кряду, что при условии этой игры было очень нелегко.

К нему подошел долговязый Фогельсбергер и вполголоса спросил, что он желает: красное вино, белое или шампанское?

– Видите ли, официанты не имеют доступа в эту комнату.

Фогельсбергер был молодой человек со смазливым и заурядным лицом. На редкость светлые волосы блестели на его узком черепе, подобно стальному шлему.

После того как Фабиан высказал свои пожелания, Фогельсбергер неслышно вышел и через минуту явился с двумя бутылками мозельского вина. Затем снова уселся в кресло. Белокурый и ничем не примечательный, он курил сигарету за сигаретой, следил за каждым движением гауляйтера, и стоило тому осушить бокал, как он немедленно наполнял его. В этом как будто и состояли все обязанности адъютанта.

Они играли с полчаса, не обменявшись ни единым словом. В бильярдной царила полная тишина.

В соседнем помещении, где шла картежная игра, тоже было сравнительно тихо, но зато из ресторана доносился все возрастающий шум и крики. Потом вдруг посыпалось разбитое стекло и раздался оглушительный взрыв смеха. Румпф, налегший на бильярд, отнял кий от шара и, нахмурив низкий лоб, взглянул на Фогельсбергера. Тот вскочил и выбежал из комнаты. В ресторане на несколько минут стало тихо.

Весь красный, Румпф пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и досадливо глотнул вина. Затем снова подошел к бильярду. Он покачал головой.

– Пробить можно только копфштосом, – пробормотал он. Он был не только превосходный игрок, но и блестящий комбинатор.

Фабиан предупредительно отошел в сторону, чтобы не мешать партнеру во время трудного удара. Теперь он мог спокойно разглядывать гауляйтера.

Румпф почти лежал на бильяряде, вскинув кий, и пристально всматривался в шар темно-голубыми глазами.

Это был приземистый, мускулистый человек с толстым затылком и резкими чертами лица. Прежде всего в нем бросались в глаза волосы цвета ржавчины, довольно длинные и аккуратно разделенные пробором на голове: по щекам они сбегали в виде узких бакенбард, курчавившихся возле ушей, как красная шерсть. Его темно-голубые глаза, суровые и неподвижные, временами казались почти стеклянными. Ноги у него были удивительно маленькие, а руки – нежные. На мизинце его левой руки, которой он опирался о бильярд, переливался всеми цветами радуги брильянт величиной с горошину. Запястья казались затканными шелком ржаво-красного цвета, так густо росли на них волосы. Сорочка на нем была шелковая, заграничного покроя.

Сложная комбинация удалась, и Румпф упруго разогнулся. Он улыбнулся счастливой улыбкой, как мальчик, радующийся своей удаче, и отпил большой глоток вина,

Фогельсбергер зааплодировал, впрочем неслышно, а Фабиан почтительно поклонился.

Успех, казалось, привел гауляйтера в превосходное настроение.

– Да, такой удар не часто удается, – самодовольно заметил он и обратился к адъютанту:

– Фогельсбергер! Теперь я тоже полагаю, что жеребец принесет мне счастье. Позовите графа Доссе.

В комнату тотчас же вошел чернявый адъютант. Это был кадровый офицер, изящный, с мечтательным и тонким лицом.

– Граф Доссе, – крикнул ему Румпф, – немедленно дайте телеграмму в Эльзас! Я покупаю племенного жеребца. Пусть назовут крайнюю цену. У меня предчувствие, что жеребец принесет мне счастье!

Граф Доссе поспешно удалился.

Все знали, что Румпф – владелец лучших беговых конюшен в стране. Он создавал их в течение нескольких лет путем ликвидации большинства других, и в первую очередь, тех, что принадлежали евреям. Таким образом все лучшие лошади доставались ему. Кроме того, в Восточной Пруссии у него был завод чистокровных лошадей.

После удачного удара гауляйтер, казалось, почувствовал потребность в отдыхе. Он прислонил кий к стене и присел у стола со стаканом вина в руке.

– Вы часто бывали за границей, доктор? – спросил он Фабиана.

– Я жил некоторое время в Италии и в Лондоне, – услужливо отвечал Фабиан.

– Жаль, – продолжал Румпф, – за границей надо жить подолгу, чтобы знать, что делается на свете. Я много лет служил на флоте и подолгу жил в Америке и в Мексике. Я могу порассказать вам такого, что вы только диву дадитесь. Вы, наверно, слышали о чикагских бойнях? Так вот, я целый год проработал там забойщиком скота.

Он внезапно переменил разговор.

– Кстати, вы подготовили для Таубенхауза прямо-таки замечательную речь, черт возьми!

– Я старался следовать указаниям господина бургомистра, – не моргнув глазом, ответил Фабиан.

– Мост Героев, Вокзальная площадь, Дом городской общины, – смеясь, перечислял Румпф.

– Все это мне подсказал господин бургомистр, – улыбаясь, ответил Фабиан. Он почувствовал удовлетворение при мысли, что гауляйтер наконец-то видит в нем не только партнера по бильярду.

Румпф расхохотался.

– Я вижу, на вас можно положиться, друг мой, – одобрительно проговорил он. – Слышите, Фогельсбергер, он хочет уверить нас, что все это придумал сам Таубенхауз, ха-ха-ха! Нет, любезный, Таубенхауз – прекрасный администратор, которого мы все ценим, но фантазия не его сильная сторона. Ну, да это в конечном счете неважно! Во всяком случае, я намерен всеми силами поддерживать его планы и помогать ему чем возможно.

Когда Фабиан поздно ночью поднимался наверх, ему встретился Росмайер, вышедший из своей комнаты. На лице Росмайера были следы утомления, шишки на его лысине пылали.

– Вы так долго пробыли у него? – спросил он вполголоса, чтобы не разбудить, гостей, хотя из нижних помещений все равно доносился неописуемый шум. – Поздравляю вас, ваша карьера обеспечена, если вы только сумеете к нему подойти. Ведь произвел же он этого художника Занфтлебена в директоры художественного училища только за то, что тот хорошо играл на бильярде!

И Росмайер рассказал о художнике Занфтлебене, который прежде влачил полуголодное существование, не имея за душой ничего, кроме долгов. Долги, одни долги, а теперь он разъезжает в «мерседесе». Кстати, гауляйтер вскоре переедет в этот город и поселится в епископском дворце. Ему проболтался об этом один офицер. А тогда можно надеяться, что он вспомнит наконец о своем неоплаченном счете. Ведь он, Росмайер, всего-навсего хозяин гостиницы. Счет гауляйтера достиг уже ста шестидесяти тысяч марок; шутка сказать: сто шестьдесят тысяч марок!

– Не унывайте, Росмайер! – Фабиан попробовал утешить хозяина. – Эти расходы окупятся.

– Будем надеяться, будем надеяться, – пробормотал Росмайер. – Я охотно кредитую такого клиента, это для меня удовольствие и честь, – добавил он, уже спускаясь вниз по лестнице. – Я ведь знаю, для кого это делаю и какому великому делу служу. Такое не забудешь. Еще раз поздравляю.

Шум голосов поглотил его слова.

Фабиан лег спать довольный, что познакомился с гауляйтером, который показался ему человеком простым, добродушным и жизнерадостным.

Он просидел несколько вечеров в гостинице, ожидая вызова, так как гауляйтер отпустил его, пообещав вновь вызвать в ближайшие дни.

Но однажды утром – было еще совсем рано – горничная сообщила ему, что гауляйтер уезжает. Фабиан быстро вышел на балкон и поразился, увидев на улице огромную толпу.

Только что подъехавшие серебристо-серые автомобили были окружены любопытными. Из дверей вышла свита гауляйтера, а следом и он сам в сопровождении Фогельсбергера. Позади всех шел Росмайер; его шишковатая лысина блестела в лучах утреннего солнца.

Люди махали руками и восторженно выкрикивали: «Хайль! Хайль!» Гауляйтер сел в машину. В эту минуту сквозь толпу протиснулась бедно одетая женщина в ярко-желтом платке на голове. Она оживленно жестикулировала, пытаясь пробить себе дорогу к машине гауляйтера, тогда как толпа оттирала ее. Женщина не переставая пронзительно кричала: «Аликс! Аликс!»

Офицеры в черных мундирах выскочили из последней машины и, оттеснив ее, стали спиной к машине гауляйтера, как бы прикрывая его собой.

Сирены взревели, и машины тронулись. Офицеры последними вскочили в свою машину.

Улица быстро пустела. Только бедно одетая женщина в ярко-желтом платке на голове осталась на месте и все кричала: «Аликс! Аликс!». Она упала на колени, простирая руки вслед машинам, исчезнувшим за углом.

X

Несколько часов спустя Фабиан, к своему удивлению, снова встретил женщину в ярко-желтом платке. Она сидела в приемной его конторы, куда он, как обычно, пришел между одиннадцатью и двенадцатью. Фабиан сразу узнал ее по платку, хотя сейчас он лежал у нее на коленях. В приемной сидели еще два клиента, пожилые коммерсанты, которые встали при его появлении и поздоровались с ним за руку, как старые знакомые.

Он немедленно осведомился, кто эта крестьянка с желтым платком.

– Некая фрау Аликс, – отвечала фрейлейн Циммерман, – бывшая владелица трактира «Золотистый карп» в Айнштеттене, близ Амзельвиза.

– Где раньше подавались такие чудесные карпы? – сказал Фабиан веселым тоном и велел просить фрау Аликс. Эта женщина заинтересовала его. Все знали, что Айнштеттен несколько лет назад перешел во владение гауляйтера Румпфа.

Фрау Аликс медленно вошла в комнату. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол, пока Фабиан не предложил ей сесть. Желтый платок она держала в руках. Лицо у нее было осунувшееся, но еще молодое. Жидкие поседевшие волосы были стянуты на затылке в маленький, жалкий пучок.

– Я ищу правосудия и справедливости, – тихо начала она, по-прежнему не поднимая глаз, – Я пришла к вам с просьбой взять на себя мое дело. У меня есть деньги, – добавила она. – Я могу сейчас же внести задаток, если это нужно. Вы только назовите сумму. – Голос ее звучал хрипловато.

Это дало повод Фабиану сделать несколько шутливых замечаний. Он даже весело рассмеялся, чтобы успокоить взволнованную женщину. Пусть она расскажет ему все, что у нее на сердце, спокойно и не торопясь.

– Можно мне начать с самого начала, – спросила фрау Аликс, – то есть рассказать, как все это случилось? – Она впервые взглянула на него. Глаза у нее были красивые, ясные, молодые.

– Именно об этом я и прошу вас, – ободрил ее Фабиан.

И молодая женщина с седыми волосами и молодыми глазами начала свой рассказ. Фабиан прерывал ее очень редко, чтобы задать тот или иной вопрос.

– Когда, значит, Ганнес стал большим человеком… – начала она, но Фабиан тут же прервал ее:

– Какой Ганнес?

Молодая женщина с седыми волосами вся съежилась и испуганно огляделась вокруг, хотя знала, что они вдвоем в комнате.

– Фамилии я ни за что не назову, – проговорила она глухим голосом, – вы сами потом поймете, о ком идет речь.

Фабиан кивнул головой и просил продолжать.

– Ганнес вдруг стал большим человеком, – снова начала она, – этому уже три года. Да, три года назад я впервые вновь увиделась с Ганнесом.

Как-то летом день был очень жаркий, к нашему дому подъехала машина с тремя господами в военной форме. «Поди-ка встреть их, Аликс, – сказала я мужу, – это, видно, важные господа». Тут я увидела, что один из них прошел в сад, но я не знала, что это Ганнес, такой у него был важный вид, настоящий вельможа!

Он прохаживался по саду, словно Айнштеттен был его поместьем, и останавливался перед фигурными деревьями. Надо вам знать, что некоторым деревьям была придана причудливая форма. Лесничий, прежний хозяин трактира, очень искусно их вырезал и подстриг. Раньше их было очень много, но теперь остались только три – петух, ёж и шар. А то был еще кабан, гном и ведьма с корзинкой на горбу и всякое другое. Но Аликс почти все срубил, потому что они занимали слишком много места в нашем саду.

«Куда девался кабан?» – спросил важный господин таким тоном, словно он был здесь хозяином.

«Я его срубил, – ответил Аликс. – От него уж остались только иглы».

«Срубил? А где ведьма и все прочее?»

«Я срубил весь этот хлам».

«И ты даже не удивляешься, откуда я все это знаю?»

«Верно, бывали раньше в этих местах?»

Господин засмеялся.

«Да, – сказал он, – я действительно бывал здесь когда-то, и ты должен знать меня, Конрад, вглядись в меня хорошенько».

«Это было, наверно, очень давно, я вас, вроде бы, сроду не видывал».

Господин снова засмеялся.

«Ты даже как-то укусил меня за нос. Шрам еще остался, вот посмотри. Мы тогда учились в сельской школе и подрались из-за того, что я на пасху украл у тебя красное яйцо. Я – Ганнес, ну, теперь ты узнал меня наконец?»

И правда, это был Ганнес. Его отец, прежний хозяин трактира, прогорел и вынужден был продать свое заведение. Он пил с утра до ночи. О Ганнесе мы знали только, что он лентяй, который ничему не выучился и пошел бродяжничать. Говорили, что он потом уехал в Америку и служил поваром в пароходной компании.

И вот Ганнес заходит в дом и осматривает все в комнате и в кухне. Другие господа в военной форме тоже входят с ним.

Ганнес садится за стол возле печки и подпирает голову рукой.

«На этом месте сидела, бывало, моя мать. Сидела, вот так же подпершись рукой. Забот у нее хватало. В доме не было ни гроша, а отец жил припеваючи».

Потом Ганнес вдруг спросил о Терезе:

«А Тереза уже не работает у вас, Конрад? Эта Тереза, – объяснил Ганнес своим спутникам, – жарила карпов как никто на свете. Они плавали в масле, такие румяные и поджаристые, что даже смотреть на них было наслаждение, и хрящики можно было есть, они так и похрустывали на зубах. Послушай, Конрад, Тереза должна приехать и поджарить нам карпов на свой манер. Пообещай ей бесплатный проезд в первом классе, сто марок на чай и напиши сейчас же».

Потом он заказал на десять человек по две порции карпов и приказал подать самого лучшего вина. Он швырнул сто марок на стол и сказал:

«Сдачу возьми себе, Конрад, хоть ты и укусил меня за нос!»

Тереза действительно приехала жарить карпов, и Ганнес прибыл вместе с гостями – всё важные господа – на трех автомобилях. Он даже ящик вина привез с собой.

«У тебя плохое вино, Конрад, – заметил он, – но чтобы не остаться в убытке, запиши на наш счет десять бутылок».

Перед отъездом он сказал:

«Сегодня твой участок понравился мне еще больше, чем в первый раз. Ведь это дом моего отца, здесь я вырос. Продай его мне, Конрад, ты на этом деле не пострадаешь».

«Нет, – сказал Аликс. Он терпеть не мог Ганнеса, потому что тот вечно задавался. – Я десять лет работал как вол, чтобы восстановить запущенное хозяйство».

Этот Ганнес, рассказал мне муж, однажды живьем приколотил к дверям сарая трех маленьких ежей.

«Подумай хорошенько, Конрад, я заплачу тебе двойную цену, хоть ты и срубил кабана и ведьму. Поразмысли на досуге. Ведь это участок моего отца, а кто, как не сын, может почтить память отца? Купи себе трактир в городе, там ты будешь поближе к твоим друзьям-коммунистам. Эта местность, эти угодья прямо как будто созданы для меня. Я хочу здесь обосноваться».

Через три месяца он явился опять.

«Ну, как, надумал, Конрад? Я принес деньги. Вот, смотри, я выкладываю их на стол, хоть ты и укусил меня за нос, но я не помню зла. А эти золотые часы с браслетом – подарок твоей жене».

Но Аликс сказал:

«Нет!»

Глаза у Ганнеса стали злыми.

«С людьми, которые кусают своих ближних за нос, следовало бы, собственно, обходиться иначе. Ну же, решай!»

Аликс стал белым, как стена.

«Нет», – сказал он.

Ганнес разозлился. Он покраснел, жилы на его лбу вздулись.

«Ну, смотри, чтобы тебе не пришлось жалеть об этих словах. Я снова приеду через неделю».

И правда, он явился через неделю, на этот раз с каким-то штатским. Штатский вынул из кармана рулетку и начал измерять трактирную залу.

«Вот, смотри, здесь в конверте лежит чек! Я не хочу, чтобы пошли разговоры, будто мне даром достался трактир „Золотистый карп“. Надеюсь, ты одумался? Даю тебе еще одну неделю сроку!»

Аликс только покачал головой. От злости на штатского, который измерял комнату, он слова не мог выговорить.

– Ровнехонько через неделю, – закончила свой рассказ крестьянка, – этот штатский явился снова. С ним на машине приехали еще двое. Они забрали Аликса, и с тех пор он как в воду канул.

Женщина тяжело вздохнула и умолкла. Она взяла желтый платок, лежавший у нее на коленях, и теперь старалась сложить его как следует.

– С тех пор он исчез? – спросил Фабиан.

– Да, с тех пор исчез, – подтвердила она. – Тому уже почти три года.

Она писала, писала, подавала прошение за прошением, но ни разу не получила ответа. Долгое время она не знала, где Аликс, не знала даже, жив ли он. Но вот уже с месяц, как она знает, что он в лагере Биркхольц, его там видел один рабочий; теперь она хочет подать в суд и, если надо будет, дойдет до высших инстанций.

Фабиан встал.

– Милая фрау Аликс, – сказал он в раздумье, покачивая головой. – Это, конечно, случай из ряда вон выходящий, многие пункты тут еще подлежат уточнению, но не будем об этом говорить, я за такое дело взяться не могу. Не могу, поймите меня правильно. У нас, адвокатов, так же как у врачей, узкие специальности. Один врач специалист по уху, горлу, носу, другой, по глазам, третий по легочным болезням, так ведь? Ваше дело вне моей компетенции. Вот вам адрес моего коллеги, он очень хороший адвокат, выступающий по таким делам. Обратитесь к нему, я сейчас позвоню и предупрежу его.

XI

Фабиан имел все основания быть довольным. Его неожиданно сделали правительственным советником. Он был глубоко обрадован. Не потому, что придавал большое значение титулам, нет, но новое звание, конечно, увеличивало его престиж. Правительственный советник – это звучало громко. В городе уже стало известно, как любезно он был принят гауляйтером. А то, что гауляйтер в течение нескольких часов беседовал с ним на политические темы, окружило его личность каким-то ореолом.

В последние недели его адвокатская практика так возросла, что он должен был взять к себе в контору опытного юриста, который снял с его плеч часть повседневных хлопот. Он опять много зарабатывал, и никто не ставил ему в упрек то, что он радовался этим заработкам.

Счастье благоприятствовало Фабиану, но редко кто видел его веселым. Погруженный в свои мысли, сумрачный, проезжал он по городу. С тех пор как дела его наладились, у него стало больше времени думать о Кристе. Она была далеко, где-то там. К большому сожалению Фабиана, из его памяти изгладилась улыбка Кристы, неописуемо нежная улыбка, постоянно витавшая на ее устах. И как он ни напрягал свою память, улыбка не возвращалась.

Однажды вечером он нашел у себя открытку с итальянской маркой, и на лице его снова появилось выражение счастья и радости. Он даже тихонько засмеялся. Криста опять вошла в его жизнь!

Криста писала ему из Флоренции очень сердечно. «Вот, значит, как все хорошо», – облегченно подумал он. – Мать и дочь Лерхе-Шелльхаммер благополучно прибыли в Италию. Задержаться им пришлось только в Бреннере. Они действительно завязли в сугробах, и машину пришлось отправить поездом.

Сердечные слова Кристы осчастливили Фабиана, и на мгновение перед его глазами вновь мелькнула ее чарующая улыбка. Он потратил целый вечер на то, чтобы написать ей подробное письмо. Это не было в точном смысле слова любовное письмо, отнюдь нет, еще менее было это объяснением, но женщина, умеющая читать между строк, могла вычитать из него, все, что ей хотелось.

Он писал, что со времени их разговора в кафе «Резиденция» она каким-то чудесным образом стала ему ближе, он не может забыть ее описания рождественской мессы в соборе в Пальме на Мальорке, не проходит дня, чтобы он не вспоминал о нем, при этом ему слышится, как гремит чудесный орган.

Он хотел еще написать, что перед ним стоит ее просветленное лицо таким, каким он видел его в тот вечер в кафе, но не решился, ибо, по правде говоря, лицо это стерлось из его памяти, что он сам с болью сознавал. И он написал только, что, как ни странно, при одной мысли о ней он чувствует себя чище и восприимчивее ко всему хорошему. Даже стихи, казавшиеся ранее плоскими и банальными, он теперь воспринимает по-новому. Короче говоря, чувствует себя другим, лучшим человеком. Конечно, это эгоизм, но он хотел бы, чтобы она поскорей возвратилась, он открыто ей в этом признается и мечтает часто быть возле нее, когда она вернется. Как уже говорилось, это было длинное письмо, своего рода исповедь, которая многое могла ей раскрыть.

XII

Бюро реконструкции начало свою деятельность. Стучали пишущие машинки, и сотрудники сидели, склонившись над чертежными досками. Фабиану нравилось его новое занятие. Оно не носило чисто бюрократического характера и давало ему возможность встречаться с самыми различными людьми. Несмотря на то, что работы было очень много, у него ежедневно оставалось несколько часов для себя. В конце концов было весьма приятно сознавать, что тебе досталась должность, обеспечивающая спокойное существование, как тысячам других не обремененных заботами чиновников, которые жили безмятежной жизнью под эгидой государства или города.

На некоторых улицах мостовую уже сорвали, и там теперь работали черные, перемазанные дегтем машины, наполнявшие смоляной вонью весь город. Работы по асфальтированию были поручены заграничным фирмам.

Фабиан горячо взялся за дело, и число безработных в городе с каждым днем уменьшалось.

Одним из первых посетителей нового бюро был городской архитектор Криг.

Растрепанный, с развязавшимся галстуком, он ворвался в кабинет Фабиана, простирая к нему руки так, словно они не виделись целые годы.

– Скажите мне только одно, друг мой, – взволнованно крикнул он, – только одно! Как мог напасть Таубенхауз на мою идею о новой Рыночной площади? Ведь это моя идея, с которой я ношусь уже пять лет, а Таубенхауз в городе всего несколько месяцев.

Фабиан засмеялся и предложил Кригу коньяку.

– Успокойтесь, друг мой, – сказал он, – я внес в программу Таубенхауза несколько предложений и в том числе упомянул о вашей идее создания новой Рыночной площади. Я считаю эту мысль превосходной и хотел немедленно обратить на нее внимание Таубенхауза.

У Крига точно камень с души свалился. Он вскочил и стал жать руки Фабиану.

– Так это вы! Значит, это я вам обязан тем, что Рыночной площади было уделено так много места в речи бургомистра! – громко закричал он и от радости даже пустился в пляс. – Ведь люди могли подумать, что я украл эту идею у Таубенхауза. Вы уж, наверно, знаете, что теперь и я получил пресловутое письмо в коричневом конверте. Перестройка квартиры бургомистра уже закончена. Если магистрат меня уволит, то я с двумя дочками останусь на улице. Но вы своими словами снова вдохнули в меня надежду.

Он вынул из портфеля скатанный в трубочку чертеж и развернул его на столе.

– Смотрите, эти планы нельзя набросать в несколько дней. Разрешите еще рюмочку?

– Сделайте одолжение.

Фабиан углубился в изучение планов, вычерченных добросовестно и в высшей степени аккуратно.

– Площадь будет выглядеть очень красиво, – проговорил он, – не беспокойтесь, вас не уволят. Нам, милый друг, придется еще немало поработать вместе. Вы специалист во многих отраслях. В следующий мой визит к Таубенхаузу я ознакомлю его с вашим префектом.

Криг захлопал в ладоши.

– Как? Вы в самом деле хотите это сделать? – радостно воскликнул он. – И вы ему скажете, что я вынашивал эту идею пять лет? Даже Крюгер зажегся моей идеей, несмотря на всю свою скаредность. Если я получу этот заказ – я спасен. Между нами говоря, эти дни я не знал ни минуты покоя. Ведь мне надо содержать дочерей Гедвиг и Термину, двух молодых дам, у которых уже есть известные требования к жизни. Намекните, кстати, Таубенхаузу, что, если это необходимо, я готов вступить в партию.

– Не думаю, чтобы в этом была необходимость.

Криг засмеялся.

– Ведь вам не хуже, чем мне, известно, что заказы получают только члены партии! – воскликнул он.

Фабиан с холодным достоинством сказал:

– Нет. – И, покачивая головой, добавил: – Это мне неизвестно. А если бы и было известно, то я врядли стал бы открыто об этом говорить. Не следует верить любым россказням.

Криг посмотрел на него как-то сбоку.

– Вы правы, друг мой, – ответил он уже другим тоном, стараясь быть сдержанным. – Люди болтают сейчас много всякой ерунды. Я буду вам очень обязан, если вы походатайствуете за меня перед Таубенхаузом. Вы же знаете, что частные заказы сейчас редкость. Ремонт квартиры Таубенхауза занял у меня много времени, но ведь платы за него я требовать не мог. Словом, постарайтесь, если вам нетрудно. Завтра я пойду к Хабихту. Намекните, пожалуйста, на это Таубенхаузу.

На беду Таубенхауз был не в духе, когда Фабиан разложил перед ним проект Крига.

– Этот Криг, – заявил он, – трус и педант. Мне очень хотелось сделать красивую лестницу в моем доме, но он все не решался приступить к ее перестройке. Это, мол, должно стоить тридцать тысяч марок. А мме какое дело, спрашивается? Неужели бургомистр не стоит тридцати тысяч марок? Да, планы очень милы, милы и аккуратны. Но что можно усмотреть иэ всех этих чертежей? Из всех этих скучных линий? Я спрашиваю вас, господин правительственный советник, неужто этот Криг никогда не слыхал о перспективе?

– Да ведь это рабочий чертеж, – осмелился вставить Фабиан.

– Но мы-то не техники, не строители. Нам нужно видеть! Скажите Кригу, пусть покажет нам перспективные рисунки, чтобы даже дилетант мог себе что-то представить по ним. До этого мы никакого решения принять не можем.

Перспективные рисунки! Ведь это делается разве что на миллионных объектах, сказал ему Криг. У Фабиана работал молодой одаренный художник, искусный во всякого рода зарисовках, о которых Криг пренебрежительно отзывался: «Реклама и плакат». В конце концов архитектор поддался на уговоры и стал работать вместе с художником.

– Чего не сделаешь ради двух девочек, которых уж скоро пора и замуж выдавать! – вздыхал он.

Молодой художник, к большому удовольствию Фабиана, прекрасно справился со своей задачей. Как же выглядела теперь пустынная площадь за Школой верховой езды? Можно было подумать, что это рынок в итальянском городе. Живописная толпа теснилась в сводчатых галереях, над прилавками с грудами овощей и апельсинов колыхались цветные зонтики, поодаль фланировали дамы и сновали автобусы, а над крышами простиралось великолепное лазоревое небо.

– Подтасовка фактов, – смеялся Криг, – никогда вы не увидите такого неба в этом городе.

Криг при всех обстоятельствах оставался верен себе.

Фабиан вызвал молодого художника для разговора.

– Вы кое о чем позабыли, – сказал он ему. – И знаете, о чем именно? На всей площади не видно ни одного человека в коричневой форме, а без этого картина современного немецкого города неубедительна. Но ведь это дело поправимое, правда? Кроме того, мы должны переименовать новую Рыночную площадь. Подпишите название: «Площадь Таубенхауза».

Таубенхауз пришел в восторг от творения молодого художника.

– Так вот и должно это выглядеть; теперь можно браться за переустройство. Ведь надо же что-то показать людям. Отлично! Отлично! Криг, как я вижу, уже дал площади и название.

– С вашего позволения, это была моя мысль, – скромно заметил Фабиан.

Таубенхауз снял очки и подышал на них. Он улыбнулся.

– Весьма польщен, благодарю вас. Но мы окрестим ее иначе. Мы назовем ее площадью Ганса Румпфа, в противном случае, нас упрекнут в тщеславии. Через месяц пусть Криг представит мне смету. А как, кстати, обстоит дело с асфальтированием?

Фабиан ежедневно утром и вечером заезжал в свою адвокатскую контору для проверки дел и подписания деловых писем.

Во время одной из этих поездок он вдруг снова увидел крестьянку с желтым платком на голове. Фабиан слышал, что фрау Аликс обошла уже все адвокатские конторы, но никто не решался взять на себя ведение ее дела. Теперь она стояла перед витриной магазина Николаи и как зачарованная смотрела на брильянтовую свастику, собственность фрау Цецилии Ш. От восторга она раскрыла рот и уперлась ладонями в стекло витрины. Машина Фабиана в это время остановилась, и он отлично видел ее.

Но в ту же минуту к витрине подкатила другая невзрачная машина, из которой вышли два человека. Один дотронулся до плеча женщины. Увидев этих людей, она испугалась, отпрянула и, пронзительно крикнув, бросилась бежать. Но они схватили женщину и втолкнули в машину, несмотря на ее вопли и отчаянное сопротивление. Машина тронулась. Фабиан увидел руки, простертые из окна. И автомобиль скрылся из виду.

XIII

Прошло немало времени, прежде чем Криг приступил к выполнению полученного им заказа. Наконец все было скалькулировано и рассчитано. На новой площади предполагалось соорудить сорок новых магазинов и складов. Словом, целый торговый квартал. Но Таубенхауза, который не задумываясь приказал построить в своей квартире лестницу стоимостью в тридцать тысяч марок, все еще одолевали сомнения. Наконец Шиллинг, преемник Фабиана, получил приказ купить дом Школы верховой езды.