Текст книги "Гауляйтер и еврейка"

Автор книги: Бернгард Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

В тот злополучный вечер гауляйтер пировал в «замке» со своими друзьями и из епископского дворца уехал около девяти часов. В гостях у него были штурмфюреры, обер-штурмфюреры, штандартенфюреры, крайсляйтеры и коменданты лагерей. Среди них были испытанные кутилы, чемпионы и рекордсмены пьянства, которым уступал даже сам Румпф. Полбутылки коньяку они выпивали залпом, даже глазом не моргнув. Прекрасная Шарлотта, которая маленькими глотками пригубливала вино из своего бокала, побледнела от усталости; она восхищалась Румпфом, еще сохранившим ясную голову, хотя знаменитые чемпионы пьянства уже несли какую-то околесицу, икая и запинаясь.

Весь вечер они безобразничали, засовывали под мундиры подушки, изображая из себя горбунов и толстяков, и хохотали до упаду.

Когда в городе завыли сирены, гости гауляйтера разразились громкими торжествующими криками; они не обращали внимания на налет и, только когда гауляйтеру доложили, что город горит со всех сторон, отправились вместе с ним на одну из башен «замка», откуда с ужасающей ясностью виднелось пламя пожара под пурпурными облаками. Гауляйтер по телефону отчитал майора, который командовал наземной противовоздушной обороной, за то, что тому не удалось сбить этих воздушных пиратов, убивавших женщин и детей, и посоветовал ему лучше подыскать себе место в тире.

Спустя несколько минут – налет еще не кончился – гауляйтер уже мчался в сопровождении шести автомобилей в город; на охваченной огнем Вильгельмштрассе им преградил дорогу рухнувший дом. Черные от копоти и дыма пожарные закричали «хайль», увидев его в этом аду; но присутствие в его автомобиле «сказочной красавицы» крайне удивило их.

Утром Румпф убедился, что «английские поджигатели и убийцы» не постеснялись уничтожить и его кабинет. Впрочем, гибель бессмертных фресок не произвела на него особого впечатления, он оплакивал лишь пропажу двух тысяч гаванских сигар, запертых в старинном шкафу.

Гауляйтер приказал вырыть братскую могилу для «доблестно павших» и установить над ней шестиметровый крест со знаком свастики.

Изувеченные жертвы ужасного налета – от них остались только зола и кости, отдельные конечности или скрюченные, наполовину обгорелые тела – были сложены в общую могилу и торжественно похоронены. Гауляйтер первым поднялся на ораторскую трибуну.

– Нам нужна стойкость и стойкость! – кричал он. – Поклянемся, что мы будем драться до последней капли крови. Пусть мир увидит, с каким геройством восьмидесятимиллионный народ борется за права, в которых ему до сих пор отказывали. Победа уже близка, вот она, перед нашими глазами, еще несколько месяцев – и она будет в наших руках!

Речь Фабиана, который в качестве заместителя бургомистра выступил после гауляйтера, была проникнута сдержанным оптимизмом. Все нашли, что это достойная и тактичная речь.

Хотя после смерти Робби прошло уже немало времени, Фабиан все еще не пришел в себя. Разрушение города, в котором он родился, гибель тысяч жителей, горе людей, потерявших кров, изнурительная работа последних дней – все это тяжелым бременем ложилось на его душу. Он был погружен в глубокую печаль, которую несколько развеяло лишь неожиданное возвращение Гарри из России.

Гарри отличился в боях и в награду получил Железный крест и недельный отпуск.

И вот он вернулся, Клотильдин Генерал. Вернулся на родину героем!

Клотильда была преисполнена материнской гордости. Она водила сына по знакомым и друзьям: пусть все восхищаются им, пусть все видят Железный Крест. Конечно, надо было использовать приезд Гарри и для Союза друзей. Гарри, ее сын, ее герой, должен пожинать лавры и как оратор! И он сделал большой доклад «О танковых боях». Бог ты мой! Ведь здесь и понятия не имеют о том, что происходит в России. «Вот мчатся шесть русских танков… Но мы не знаем страха и сами наступаем на них».

Недавно Гарри находился в Ростове-на-Дону; теперь его армейская группировка наступала в районе Волги, другая группировка намеревалась захватить Кавказ. Гарри в девятнадцать лет рассуждал как опытный офицер генерального штаба и своей смелой уверенностью вдохнул в Фабиана новое мужество.

– Дело, конечно, будет нелегкое, папа, – сказал он отцу, – но мы справимся, ручаюсь головой. Мы перейдем Волгу и дойдем до Урала с его рудными богатствами, а через несколько месяцев в наших руках будет и Баку с его нефтью. Клянусь тебе, папа! Мой генерал, а он гениальный стратег, полагает, что мы из Баку прорвемся в Иран, чтобы из Индии проткнуть кинжалом сердце Англии.

Недельный отпуск Гарри пролетел как один день, и он снова уехал на фронт.

Только через несколько недель родители снова получили от него короткую весточку. Полк Гарри внезапно перебросили в район Сталинграда.

«Вот уже грохочет самолет, через десять минут я улетаю», – писал он.

VII

– Мы все реже и реже слышим по радио экстренные сообщения, победные фанфары, – сказал Фабиан. – Разве это не странно?

Бодрость и уверенность Гарри на некоторое время придали ему новые силы, вернули горячую веру в победу. Как это было прекрасно! Но вот прошло несколько недель. И что же? Вновь обретенная надежда увяла, его одолевают прежние сомнения, вера в победу подорвана. Что бы там ни говорили, а непредвиденный отпор тормозил победное продвижение армии. Ведь Фабиан-то умел читать карты, как бы победно ни звучали официальные донесения.

В последнее время у него появилась потребность вечерами, после изнурительной работы, гулять по разрушенному городу. Он избирал такие маршруты, при которых ему не приходилось перебираться через груды развалин и горы мусора. Расчищенные улицы едва освещались, прохожих на них почти не было видно, лишь изредка встречалась какая-нибудь телега, тщетно пытавшаяся проехать среди куч щебня. Кругом руины, зияющие глазницы выгоревших окон, черные от копоти здания, призрачные фронтоны. Здесь, в глубокой тишине, он любил предаваться своим мыслям.

Как одинок он был, как страшно одинок! Он чувствовал это ежечасно! Люди, к которым его тянуло, теперь его избегали. Сердце Фабиана сжималось от боли, когда он думал о Кристе, а он часто думал о ней. Да, когда он видел ее в последний раз, она была мила и любезна с ним, но он понимал, каких усилий ей стоило быть милой и любезной. Как бы она ни вела себя, он чувствовал, что между ними выросла стена, слишком ясно это чувствовал. Ему было известно, что она снова сблизилась с Вольфгангом, хотя прежде ей была не по душе его резкость. Брат Вольфганг, которого он все еще любил, раз и навсегда захлопнул перед ним двери своего дома. Робби трагически погиб, а Гарри воюет где-то под Сталинградом в своем танке, безрассудно храбрый и, конечно, опьяненный верой в победу, свойственной юности. Одному богу известно, свидятся ли они. Гарри заявил ему на прощание, что вернется не иначе как с Рыцарским крестом.

С Клотильдой он окончательно порвал и, оставшись без пристанища, жил теперь в маленькой комнатке в своем Бюро реконструкции.

Через несколько дней после того как Фабиан купил Амзель, Клотильда вступила во владение домом, великодушно предоставив свою обширную городскую квартиру Союзу друзей. Она с большим вкусом – в этом ей нельзя было отказать – расставила в имении великолепную старинную мебель. Б о льшую часть огромной библиотеки медицинского советника она велела снести в подвал. В Доме осталось только несколько тысяч томов – те, которые были в особенно нарядных переплетах. Это придавало дому ученый вид, против чего она не возражала. А что это за книги, ей было безразлично: Клотильда уже много лет ничего не читала.

Фабиан не вмешивался в ее распоряжения, он позаботился лишь о том, чтобы редкие книги были аккуратно сложены в подвале; но он еще раз напомнил Клотильде, что по договору Фале может снова приобрести Амзель, как только настанут другие времена.

И тут опять обнаружилось, какая глубокая, непроходимая пропасть разделяет их.

Клотильда, оглядев его с головы до ног, злобно сверкнула светло-голубыми глазами.

– Ты настоящий идиот! – закричала она вне себя от негодования. – Я, скорей, дам себя разорвать на куски, чем выпущу Амзель из рук! Ты как думаешь, еврей вернул бы тебе купленное? Что? Только ты можешь быть таким идиотом! Я забочусь о сыне, который борется за нашу страну, а ты – о каком-то ничтожном еврее!

В этот вечер он навсегда покинул дом.

Фабиан остановился. Он хотел избежать встречи с тремя одноногими инвалидами, которые, смеясь и болтая, шли по улице. Теперь на каждом шагу попадались эти одноногие жертвы злополучной суровой зимы – зимы первого года войны с русскими.

На сегодня хватит. Фабиан устал от скитаний по улицам, от раздумий. Он отправился поужинать, как всегда по вечерам, в винный погребок при «Звезде». Погребок еще был открыт для посетителей, но остальные помещения гостиницы гауляйтер занял для служебных надобностей. Отужинав, Фабиан сидел за бутылкой легкого мозеля и курил сигару, погруженный в свои мысли, преследовавшие его, как рой назойливых насекомых. Теперь ему часто случалось быть здесь единственным посетителем. В городе стало очень неуютно. Кому была охота идти в ресторан, чтобы на много часов застрять там в случае воздушной тревоги!

Но сегодня ему повезло. Дверь открылась – и кто же вошел? Архитектор Криг! Да, он!

От радости Фабиан вскочил. Вот это приятно! Наконец-то можно перекинуться словом с разумным человеком! Он сразу заметил два новых ордена на груди у Крига.

Криг привез ему привет от Таубенхауза. О, этому в Смоленске жилось великолепно! Настоящий паша, магараджа, Великий Могол! А какое казино он выстроил в Смоленске! Мечта! Такое здание было бы уместно и в Париже! Деньги? Деньги никогда не играли роли для Таубенхауза.

Криг явился прямо с вокзала; он решил, что Фабиан сидит в «Звезде», и оказался прав! Криг подпрыгнул и захлопал в ладоши.

– Как я живу? Спасибо, хорошо! Очень хорошо! Впереди у меня месячный отпуск. Что-то там не ладится на Кавказе; скажу вам по секрету: высокопоставленные господа, видно, просчитались, – шепнул он на ухо Фабиану. – Мне было поручено, – продолжал он, повысив голос, – построить вместе с одним мюнхенским архитектором гостиницу в Тифлисе.

– В Тифлисе? – удивился Фабиан.

– Да, в Тифлисе, – засмеялся Криг. – Три недели назад наши войска должны были войти в Тифлис, сегодня – в Баку. Мебель и ковры для роскошной гостиницы в Тифлисе уже лежали наготове в Киеве. Ну-с, вот я и получил месячный отпуск! Уж сегодня-то Росмайер попотчует нас каким-нибудь особенным вином. В смоленском казино меня избаловали. Но сегодня вы мой гость, Фабиан. Ни слова, я купаюсь в деньгах! – добавил он.

Тифлис? С ума они сошли, что ли? Или они всегда были сумасшедшими? «Неизвестный солдат», которого Фабиан прежде ненавидел, писал на днях: «Эти безумцы дойдут до Волги, до подножия Кавказа, но дальше они не ступят ни шагу!» Фабиан мало-помалу стал верить «Неизвестному солдату» больше, чем официальным сводкам.

Когда кельнер принес драгоценное старое вино, Криг стал играть роль хозяина, изливая на Фабиана целый поток любезностей.

– Разрешите, уважаемый благодетель! – с воодушевлением сказал он, торжественно поднимая бокал, чтобы чокнуться с Фабианом. Видя, что Фабиан смеется, он продолжал с сияющей физиономией: – Благодетель! Да, таким я считаю вас, уважаемый друг, и на это у меня есть все основания. Вы в свое время рекомендовали меня Таубенхаузу, когда я носился с мечтой застроить новую Рыночную площадь! А ведь я тогда сидел на мели. Из чисто дружеских, бескорыстных побуждений вы привлекли меня к участию во многих проектах! Под вашим влиянием я вступил в партию! Я только последовал вашему примеру, высоко ценя ваш ум, проницательность, мудрость. Я говорил себе: если такой человек, как Фабиан, вступает в партию, то уж тебе это и подавно пристало. Сам бы я воздержался от этого из-за всяких сомнений и опасений, глупых, детских опасений. И если я сегодня так счастлив, кому же я этим обязан? Только вам!

VIII

На следующий вечер Фабиан опять остался один, Криг уехал с дочерью и внуком на отдых в деревню. Вокруг снова не было ничего, кроме руин, пожарищ и почерневших призрачных фронтонов. Как часто он в своих одиноких прогулках доходил до самого вокзала! От вокзала остались жалкие развалины; сквозь глазницы окон и провалившиеся своды виден был дым паровозов. Все вокруг было разрушено и сожжено, чудом уцелела только новая гостиница «Европа» – она отделалась лишь несколькими разбитыми стеклами. В свое время владелец «Звезды» Росмайер, арендовавший и «Европу», устроил на крыше гостиницы сад, откуда открывался чудесный вид на город.

Фабиан вспомнил об этом, когда посмотрел ввысь, поверх семиэтажного здания.

«Немного гостей увидишь ты теперь в своем саду, Росмайер, – горько улыбаясь, подумал Фабиан. – Вид открывается широкий, но города-то нет».

Недели, месяцы жил Фабиан такой жизнью. Мысль его была прикована к разрушенному городу. Впрочем, Кригу все эти опустошения показались не такими уж страшными.

– Город сильно пострадал, – сказал он, – но если вы хотите знать, что такое разрушение города, поезжайте в Россию! Вот где вы можете полюбоваться первоклассной немецкой работой!

От Гарри все эти месяцы не было ни строчки. Из Сталинграда доходили скудные и далеко не отрадные вести. Все настойчивей становились слухи, будто крупная армейская группировка попала в окружение под Сталинградом. Для Фабиана это было новым страшным ударом.

Однажды вечером он встретил в «Звезде» врача, который рассказал ему, что в госпиталь доставили капитана, раненного под Сталинградом.

– Но ведь говорят, что наши войска под Сталинградом окружены?

– Да, говорят, но многих офицеров вывезли на самолетах.

На следующий день Фабиан отправился в госпиталь к капитану.

Это был преждевременно поседевший человек с всклокоченной бородой, походивший, скорее, на дровосека, чем на офицера. Лицо у него было багрово-красным от жара.

– Сталинград? – прохрипел капитан со своей койки. Он потерял голос и с трудом говорил. – Вы про Сталинград? Наши там сожрали всех лошадей и рады-радехоньки, когда находят обглоданную кость в мусорной яме.

Но отделаться от Фабиана было не так-то легко. У него, сказал он, в Сталинграде сын, лейтенант-танкист.

Но капитан не обратил внимания на его слова.

– Нас обещали вызволить, – бормотал он басом, казалось, выходившим из его всклокоченной бороды. – Сотни раз обещали! Ну, да что там говорить! Сплошная брехня, надувательство! Обман! Клятвопреступление! И слышать не хочу о Сталинграде!

Фабиан попытался было задать еще несколько вопросов, но капитан со стоном повернулся на другой бок.

– Слышать не хочу о Сталинграде! – яростно прохрипел он. – Бред и преступление! С ума сошли! Спятили! Обезумели!

– Еще минуту внимания, господин капитан!

Капитан повернул к Фабиану багрово-красное лицо и приподнялся, опираясь на волосатые руки.

– Все натворили эти подлецы! – хрипло прошипел он. – И вы из той же шайки, сударь! Иначе не ходили бы в бургомистрах!..

Фабиан поспешил ретироваться.

Все чаще стали случаться разные прискорбные происшествия. Советник юстиции Швабах был найден мертвым в постели: он отравился. Люди полагали, что его, как и многих других, вогнала в могилу потеря дома и имущества. Но Фабиан знал, что гестапо давно уже ведет опасное для Швабаха расследование. В небольшом местечке близ Бадена, откуда он был родом, жили две семьи, его однофамильцы: одна – еврейского происхождения, по фамилии Швабахер, а другая принадлежала к давно вымершему дворянскому роду фон Швабах. Советник юстиции будто бы вел свою родословную от последнего. Но но сведениям, поступившим в гестапо, он не имел на то никакого права. Так или иначе, но похоронен он был как дворянин фон Швабах, и Фабиан один из немногих сопровождал его к месту вечного упокоения.

Когда он возвращался с кладбища, пошел снег и с того часа шел не переставая. Он падал и падал с серого неба, и город напоминал усеянное развалинами заснеженное поле, страшное своей пустынностью.

Фабиану было приятно, что гауляйтер часто приглашал его этой зимой поиграть на бильярде, иначе его совсем доконали бы мрачные мысли и скука. Румпф, как всегда, был беззаботен и хорошо настроен. Все знали, что он отправил к Мраморному морю для убранства своей виллы шесть до отказа набитых товарных вагонов с мебелью, картинами, статуями и всевозможными произведениями искусства; он часто говорил о своем доме в Турции. Шарлотта никогда не сталкивалась с Фабианом, несмотря на то, что продолжала жить в «замке»; по-видимому, Румпф прятал ее от него. Может быть, она тоже собиралась переселиться в Турцию? Баронесса фон Тюнен, во всяком случае, рассказывала, что Шарлотта искала во всех еще уцелевших магазинах «легкие ткани для жаркой страны». Однако Фабиану все это было в высшей степени безразлично, его голова была занята другими мыслями.

Однажды вечером Румпф, опоздавший на два часа, с серьезным видом сообщил ему, что армия под Сталинградом капитулировала – разумеется, после геройской защиты: она сражалась до последнего патрона. В этот вечер Фабиан плохо играл на бильярде и рано ушел.

– Пора! Теперь пора! – произнес он вслух, уходя из «замка».

IX.

Ретта неслышно вошла в мастерскую и подала Вольфгангу помятое и грязное письмо.

– С меня взяли слово, что я передам это письмо вам в собственные руки, господин профессор, – сказала она с таинственным видом.

Вольфганг был поглощен работой, руки у него были измазаны глиной. Он кивнул ей.

– Положите письмо на стол, Ретта. Кто его принес? – спросил он, заподозрив что-то недоброе.

Ретта помедлила с ответом.

– Худой старик с седыми волосами, – ответила она хриплым голосом, – с ним были две маленькие желтые таксы.

Ретта вышла.

Вольфганг хорошо знал худого старика с двумя таксами. «Весточка от Гляйхена!» – сердце его на мгновение замерло от радости. Хотя руки у Вольфганга были в глине, он тотчас же распечатал письмо. Это была записка без подписи, содержавшая всего несколько строк.

«Уважаемый друг! – читал он. – Благодаря глупой случайности мы попались в руки гестапо. Нас было сорок восемь, один скончался во время пыток, но никто не произнес ни слова. Завтра поутру нас повесят.

Нелегко жить в Германии, нелегко умереть в этой стране. Нас поддерживает вера в то, что мы отдаем жизнь за свободу и возрождение Германии. Прощайте, дорогой друг!»

X

«Пора! Теперь пора!» – как оглушенный, повторял Фабиан, и эта мысль вытеснила все остальное.

С этой минуты он принял твердое и бесповоротное решение.

На следующий день рано утром он отправился в Амзель, уложил в свой потертый офицерский чемодан, который сопровождал его повсюду еще в мировую войну, капитанский мундир, шинель и все, что было нужно для поездки на фронт. Клотильда еще спала, он не стал ее будить.

Затем Фабиан позвонил в свой полк. По счастью, у телефона оказался старый полковник, которого он знал лично. Фабиан прямо заявил, что больше не может оставаться дома, он должен отправиться на фронт тотчас же, возможно скорее.

– Время еще не ушло, я могу еще включиться в борьбу, господин полковник, не так ли? – кричал он в трубку.

Полковник похвалил его патриотический пыл, обещал сегодня же оформить все документы и возможно скорее переслать их Фабиану. Полк, сказал он, стоит южнее Воронежа. Там будут рады такому опытному командиру батареи. Особенно теперь, в критическим момент, когда предстоят самые тяжелые бои.

Фабиан дрожал от радостного возбуждения. Самые тяжелые бои! К этому-то он и стремился.

Нельзя было больше сомневаться, что русские армии, заставившие немцев капитулировать под Сталинградом, – сила очень значительная. Опьяненные победой на Волге, они уже, конечно, движутся к Дону, и кавказская группировка немцев поспешно отступает, чтобы не оказаться отрезанной. А русская армия идет на Ростов и Харьков, к Днепру без остановки, никем не задерживаемая.

Он прибудет как раз в нужную минуту и упросит командира послать его на передовую, в самое пекло, где идут страшные бои. Честь офицера и военная присяга предписывают ему бороться до последней капли крови. Он еще успеет спасти сотни тысяч несчастных от позорного плена.

«Капитан Кизеветер! Помни о капитане Кизеветере!» – говорил он себе. Капитан Кизеветер из третьей батареи целый день не выходил у него из головы. Когда-то во Франции враг разнес в щепы три орудия из батареи этого Кизеветера. И когда французы штурмовали последние остатки батареи, он со шпагой в руке встал перед ними. И пал! Разве это не завидная смерть?

Вечером Фабиан был в прекрасном настроении, он пил вино в «Звезде» и утешал Росмайера, который все еще не получил денег от Румпфа.

– Скажите гауляйтеру, чтобы он последовал за мной в Воронеж, там для него найдется дело!

Он был настроен, радостно, почти торжественно, ибо принял решение, подобающее, как ему казалось, мужчине.

На утро следующего дня он появился уже в капитанской форме, со всеми орденами на груди. Он вызвал второго бургомистра, степенного, честного человека, и передал ему городские дела. Как отнесется к этому Таубенхауз, ему было безразлично, он повиновался только своему внутреннему голосу.

– Да что вы это! Зачем вам на фронт? – спросил крайне удивленный второй бургомистр, уже пожилой человек. – Ведь вы незаменимы как обер-бургомистр,

– Незаменим? – переспросил Фабиан, презрительно рассмеявшись. – Разве вы не знаете, что нет незаменимых, когда родина в опасности? Фронт зовет меня! Вы понимаете, что это значит? Фронт зовет меня! – повторил он.

С этой минуты Фабиан почувствовал себя свободным человеком. У него осталась только одна задача – соблюсти приличия и сообщить гауляйтеру о своей отставке. А как офицер он хотел оставаться корректным до последней минуты.

Когда он вошел в служебный кабинет гауляйтера, помещавшийся теперь в небольшом зале ресторана «Звезда», он, к своему удивлению, нашел там только ротмистра Мена, которому и сообщил о цели своего прихода.

Лихой ротмистр Мен как-то странно посмотрел на него.

– Меня удивляет, что вы так внезапно решили отправиться на фронт, – сказал он. – Конечно, служение родине превыше всего, и я без лишних слов даю вам все разрешения, которые вам нужны. Господин гауляйтер в отъезде, как вы, вероятно, знаете.

– В отъезде? – спросил Фабиан, – Я только позавчера играл с ним на бильярде, и он ни словом не обмолвился о предстоящем отъезде.

Ротмистр улыбнулся.

– Надо думать, он хотел избегнуть лишних разговоров, – ответил он. – Его поездка была решена уже довольно давно. Он выхлопотал трехнедельный внеочередной отпуск и сегодня в десять утра отправился в Турцию. Вы ведь знаете, у него теперь новая причуда – поместье на берегу Мраморного моря.

Фабиан кивнул.

– Да, гауляйтер с увлечением рассказывал мне об этом поместье. И вы считаете, что он вернется через три недели?

Ротмистр Мен рассмеялся.

– А как же иначе? Ясно, что вернется. Куда же он денется?

Фабиан был достаточно тактичен и осторожен, чтобы не высказать вслух своих сомнений; он распростился с Меном и ушел.

«Дождетесь вы возвращения гауляйтера, как бы не так! – с презрительной усмешкой думал он, спускаясь по лестнице „Звезды“. – Румпф знает, что мы летим в тартарары, знает это не хуже меня. Только дураки еще могут этого не видеть. Неудержимо, как море, хлынут через Украину и Польшу русские армии, а тогда и войска союзников волной покатятся к границам Германии и Франции, из Италии, с Балкан. Конец, конец, разверзлась преисподняя. Нет, Румпф не вернется!»

Он пошел быстрее, чтобы успеть сделать еще кое-какие покупки. Редкие хлопья снега падали с неба, тусклое солнце пряталось за облака.

XI

Вечером Фабиан отправился в Якобсбюль попрощаться с Вольфгангом.

На полях лежал темный снег, но в свежем воздухе уже чувствовалось дыхание весны.

На улице перед домом Вольфганга стоял автомобиль. Должно быть, у него гости? Тут, снаружи, как будто произошли какие-то изменения. Старый деревянный забор восстановлен, от садовой калитки проведен электрический звонок; на входной двери, которая освещается яркой лампой, – второй звонок с особенно резким звуком.

По открыла ему все та же скрюченная, похожая на ведьму Ретта, и голос ее, как всегда, звучал хрипло.

– Ах, господин Франк! Да еще в военной форме! – приветливо воскликнула она. – Давненько вы у нас не были! – Она хотела помочь Фабиану снять шинель, но он отказался.

– Мне надо поговорить с братом, – сказал он серьезно. – Передайте ему, Ретта, что отниму у него не больше двух минут.

Удивленная странным тоном, каким были произнесены эти слова, Ретта подняла глаза, взглянула на похудевшее, серое лицо Фабиана и попросила его пройти в мастерскую.

Фабиан в раздумье остановился под лампой посредине комнаты. Как всегда, в ней пахло глиной, застоявшимся сигарным дымом; это был запах работы, так хорошо знакомый Фабиану. Сегодня, когда он вдыхал этот запах в последний раз, он показался ему особенно приятным.

Ему сразу бросилась в глаза статуя в рост человека – «Юноша, разрывающий цепи». Она резко выделялась на фоне стены. Букет ландышей стоял на рабочем столе рядом с небольшой группой гогочущих гусей, вылепленных из красного воска. Рядом еще лежали шпатели. На вращающейся табуретке стоял завернутый в тряпки бюст полногрудой женщины. Это было все, что Фабиан охватил взглядом. Да разве еще новый ковер на полу вместо старого, потертого, за который так легко было зацепиться ногой. Из соседней комнаты доносилось веселое жужжание голосов.

Вот уже и Вольфганг пришел из столовой. Он быстро направился к брату, но внезапно остановился, пораженный его видом. Военная форма совершенно изменила внешность Фабиана: он выглядел выше и намного старше. На его худом, сером лице появилось, новое, жесткое, решительное выражение, незнакомое Вольфгангу. Это было лицо, преображенное душевной борьбой и тяжелыми потрясениями. Фабиан стоял почти неподвижно и едва шевельнулся, приветствуя брата.

– Ты хотел поговорить со мной, Франк? – начал Вольфганг примирительным тоном.

Фабиан кивнул. Он не сдвинулся с места и, медленно снимая перчатки, оставался все в той же безжизненной позе.

– Я очень тебе благодарен, Вольфганг, за то, что ты даешь мне возможность сказать тебе несколько слов, – проговорил он негромким голосом, который ему самому показался чужим. – Я не задержу тебя больше чем на минуту. – Он с напряженным вниманием вглядывался в брата, как бы изучая черты его лица.

Волосы Вольфганга поседели, а у висков стали совсем белыми; он выглядел похудевшим, как и все после долгих лет войны. На нем был темный костюм. Фабиану бросилось в глаза, что брат одет очень тщательно.

– Может быть, ты все-таки присядешь хотя бы ненадолго? – спросил Вольфганг и снова взглянул в серое, решительное, лишенное выражения лицо Фабиана.

Фабиан покачал головой.

– Нет, благодарю, – ответил он сдержанно. – Я не собираюсь отнимать у тебя время. В последний раз, когда мы виделись с тобой, ты резко упрекал меня, Вольфганг, – продолжал он, немного оживившись. – Я пришел сюда сказать тебе, что все твои упреки были справедливы. – Он глубоко вздохнул.

– Не забудь, что я тогда был сильно взволнован, – перебил его Вольфганг, со стыдом вспоминая резкий разговор с братом в его рабочем кабинете.

– Пожалуйста, не перебивай меня, – снова начал Фабиан. – Ты говорил тогда, что мы, члены партии национал-социалистов, своекорыстны и думаем только о хорошей, удобной жизни. Как все это было верно! Сегодня я хочу тебе откровенно признаться, что я и в самом деле больше всего любил свою удобную, огражденную от всяких забот и неприятностей жизнь. Да, я предпочел ее борьбе за истину, за справедливость. Ты был прав. Я признаю свою вину, Вольфганг.

– Не будем вспоминать старое, – сказал Вольфганг.

– Нет, – сурово прервал его Фабиан. – Еще одну минуту. Ты говорил тогда, что мы не хотим слушать правду, что мы отрицаем ее, увиливаем от нее. Это верно! Мы не хотели прислушиваться к правде и отгородились от нее, хотя давно уже знали, какова эта правда. Ты говорил, что мы недостаточно энергично боролись против произвола наших вождей, которые поэтому позволяли себе еще больший произвол, действовали еще бессовестнее. Все это верно! И в этом наша вина, тягчайшая наша вина, сказал ты.

Вольфганг хотел что-то возразить, но Фабиан шагнул к нему и громко сказал, в волнении подняв руку:

– И это действительно была наша тяжкая, наша тягчайшая вина, Вольфганг!

Он был очень бледен и тяжело дышал. В заключение он добавил прежним, спокойным, несколько хриплым голосом:

– Вот что я хотел тебе сказать, Вольфганг! Поэтому я и пришел к тебе, прежде чем покинуть город.

Вольфганг был взволнован. С братом произошел тот перелом, которого он давно ждал. Вся душа его всколыхнулась до самых глубин. Вольфганг улыбнулся и подал ему руку.

– Не будем больше говорить о старом, Франк! – весело сказал он, стараясь быть прежним. – Ты хочешь уехать, не так ли? Что означает этот мундир?

– Я отправляюсь на фронт, – ответил Фабиан и вздохнул. Впервые чуть заметная улыбка облегчения скользнула по его измученному суровому лицу.

Вольфганг пытался объяснить себе смысл этой улыбки и некоторое время молчал.

– Ты собираешься на фронт? – спросил он удивленно. – К чему это, скажи ради бога! Теперь, когда Германия после долгих мрачных лет идет, наконец, навстречу свободе, навстречу лучшему будущему… теперь ты хочешь покинуть нас?

Фабиан опустил глаза и не ответил.

Вольфганг положил руку ему на плечо и покачал головой.

– Обдумай это еще раз, слышишь? Неужели ты веришь, что таким романтическим жестом можно искупить все зло, которое вы принесли в мир?

Фабиан вздрогнул, бросив на Вольфганга быстрый взгляд.

– Ты называешь это романтическим жестом? – спросил он тихо, медленно выговаривая слова, и застегнул свою шинель. – Через час уходит мой поезд, – добавил он. – Я пришел только для того, чтобы еще раз повидать тебя, Вольфганг. – Он подал Вольфгангу руку и вдруг заторопился. – Прощай, – сказал он, крепко сжимая руку брата и пристально глядя на него. – Вряд ли нам еще придется свидеться в этой жизни.

Вольфганг, расстроенный его странным поведением, смущенно засмеялся.

– Ну что ты? – воскликнул он, провожая брата до двери. – Я знаю, не в моих силах сегодня удержать тебя, – сказал он неуверенно. – Но скажи, не хочешь ли ты попрощаться с Кристой?

Фабиан остановился, словно по мановению волшебного жезла.

– Криста? – переспросил он, как во сне. – Разве Криста здесь?

Через мгновение Криста была в мастерской. Вольфганг вышел.

Фабиан медленно приблизился к ней, и его застывшие черты смягчились. Да, это она, Криста. Ее чистое, ясное лицо, ее нежные карие глаза. Он протянул ей руку, и в его лице что-то дрогнуло.