Текст книги "Шпион"

Автор книги: Бернард Ньюмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Я задумался, продолжая курить сигару. Как мне лучше всего поступить? Задать наводящие вопросы моей сестре? Но это могло бы привести только к новым осложнений, и в любом случае не принесло бы мне большой пользы – ведь Ханси достаточно распространенное время, и в небольшом городке могло бы быть сто девушек по имени Ханси. Нет, я решил, лучше всего самому прийти в кабинку для переодевания в семь утра и лично все проверить. По крайней мере, на сей раз я был предупрежден. Я знал, что я должен встретиться с кем-то по имени Ханси, и, скорее всего, это будет романтичным свиданием. Потому, перед тем, как пойти спать, я сказал отцу, что хочу завтра утром встать рано и пойти искупаться в озере. Отец вздрогнул от этой идеи – как я и рассчитывал – потому что было все еще очень холодно, а озеро наше питали воды рек, стекавших с горных вершин, где еще лежал снег. Но конечно, мне на самом деле совсем не нужно было купаться, нужно было только зайти в кабинку.

Следующим утром я был там достаточно рано, но Ханси пришла еще раньше меня. Я вошел в небольшую деревянную хижину и нашел ее там, жажда любви была написана у него на лице. По крайней мере, это точно не нуждалось ни в каком объяснении. Стоило нам оказаться там, как она бросилась ко мне, обняла, бормоча, срываясь в рыдания, как рада она меня видеть. Она бормотала об ужасах, которые принесла ей война, и так далее, и так далее – бормотания любви многих миллионов жен и матерей в те ужасные времена. Значит, вот что было тайной Адольфа! Ладно, он сделал довольно хороший выбор. Я должен отдать ему должное. Я прекрасно рассмотрел ее, поскольку она так близко прижалась ко мне, и я должен сказать, что она была очень красивой – немного пухлой, как многие девушки в Шварцвальде, но крепкая, здоровая, с чистым и приятным лицом. Но все же, почему Адольф ни разу даже не намекнул на нее? Однако сейчас следовало разыграть любовную сцену. Хорошо, я мог сделать и это! Я же все-таки сыграл Ромео и полдюжины других не менее романтичных ролей.

Я успокоил ее. Мои заявления привязанности были вполне обычны, но они очень хорошо удовлетворили ее. Тут важна манера, в какой вы говорите о таких вещах; даже уклончивая фраза может означать много, если правильно ее произнести. (Впрочем, это, пожалуй, самая большая трудность для начинающего драматурга – он пишет свои диалоги в слишком сильной манере, не учитывая, какую роль играет выдающееся мастерство актера, никогда не предполагая, что самая обычная фраза может казаться чрезвычайно сильной в устах человека, понимающего свою работу.) Конечно, Ханси хорошо подыгрывала мне, и я был абсолютно уверен, что у нее не возникло никаких подозрений. Было, конечно, необходимо узнать еще кое-что о ней, но это, несомненно, удастся мне со временем. Когда она преодолела первый шок от удивления и радости встречи, ее язык, естественно, начнет лепетать, и тогда я узнаю все, что нужно.

Увы, здесь это не удалось так легко. Она тут же прекратила рыдания, схватила меня за руку и воскликнула: – Ну, пошли! Пошли! Смотри, я принесла его сюда!

Она втянула меня через дверь в отделение кабинки, предназначенное для переодевания женщин. Там, к моему изумлению, я увидел местный вариант детской коляски, в которой отдыхал крепкий младенец, я думаю (хотя я неопытен в таких делах), приблизительно годовалый! Взяв меня за руку, Ханси гордо подвела меня к детской коляске. Ребенок спал. Она попыталась разбудить его, но я мягко остановил ее.

– Нет, нет, пусть спит! – прошептал я. Я был ей очень благодарен, что в своей фразе она дала мне признак пола ребенка; иначе я, возможно, сделал бы непростительную ошибку.

После того, как я с удивлением посмотрел на младенца, и назвал его всеми ласковыми именами, подходящими к такому случаю, мы снова ушли в соседнюю комнату, и любовная сцена продолжилась. Эта девочка, конечно, без памяти любила Адольфа, я подумал. Но он точно был настоящей темной лошадью, поскольку она лепетала про множество вещей, которые он говорил ей – используя фразы, которые я и представить не мог, исходящими из его уст. Но влюбленный мужчина может порой произносить такие слова, которые заставили бы его краснеть в любом другом случае.

– Ты же помнишь ту июльскую ночь? – спросила она. – Когда ты уже знал, что война близко? Как мы сидели там под горой у водопада, и как ты говорил мне, что любишь меня?

– Конечно, я помню, – прошептал я, крепко ее обнимая. – Неужели ты думаешь, что я смогу это забыть?

– О, это было так странно, – продолжала она. – Ведь ты всегда был таким тихим и сдержанным. Было так необычно слушать, с какой любовью и страстью ты тогда говорил. Да, я была удивлена.

И я был удивлен! Я никогда не подозревал, что Адольф способен на что-то подобное.

– Я любил тебя уже задолго до этого, – возразил я, – но боялся сказать об этом. Ты казалась мне такой красивой, а я, как ты сказала, был таким стеснительным.

– О, но почему ты должен был быть таким стеснительным? – проворковала она. – Ты человек благородного происхождения, а я служанка! Ох, как много горя принесла эта война, но, по крайней мере, мне она принесла счастье, потому что ты наверняка никогда не сказал бы, что любишь меня, если бы не эта мрачная тень близкой войны и тревожная атмосфера, которую она принесла. Я уверена, если бы не война, ты так и остался бы таким же стеснительным, чтобы любить меня, и я никогда не родила бы для тебя ребенка.

– Но ты ведь не слишком ругаешь меня теперь? – предположил я, начав понемногу понимать ситуацию.

– Ругать тебя? – воскликнула она. – Нет, конечно, нет! И за что, разве не я сама предложила себя тебе? Я набралась тогда храбрости и до сих пор едва ли не страдаю от стыда. Но я выбросила у себя это из головы, потому что эта ночь подарила мне тебя, а нашего малыша нам обоим. Ругать тебя! Почему, ведь это ты тогда сопротивлялся, говорил о женитьбе – разве не помнишь? Ругать тебя! За что, за самый счастливый момент в моей жизни – только ты и я?!

Положение становилось немного щекотливым. Она прильнула ко мне, снова переживая ту сцену у водопада – очень красивую сцену, очень естественную сцену, ту, которая наверняка разыгрывалась у тысячи водопадов и в сотне тысяч других мест на Земле в подобных обстоятельствах. Но было слишком очевидно, что она хотела именно повторения этой сцены здесь и сейчас. Признаюсь – я не знал, как поступить. Передо мной стояла очень красивая девушка, жаждущая от меня любви: моим долгом было дать ей эту любовь, чтобы поддержать свою роль. Но я больше думал об Адольфе. Разумеется, есть границы того, что может позволить себе разведчик; он может занять место человека, воспользоваться как своими его отцом и матерью, но может ли он поступить так же с его любимой? Я знаю, как решил бы эту проблему драматург викторианской эпохи, но его решение едва ли отвечало бы моим нынешним обстоятельствам. Мой ум долго потом горько волновал этот эпизод – я чувствовал, что это был самый грязный трюк, который сыграла со мной моя профессия.

Так как Адольф все еще жив и достаточно известен в его родном городке, мне придется согласиться с тем, что предать этот инцидент огласке было с моей стороны, вероятно, признаком дурного тона. Хотя, как вы это легко можете себе представить, это был один из самых волнующих и интересных моментов в моей карьере. Потому я должен сказать в этом месте, что я никогда не рассказал бы эту историю публике без полного разрешения со стороны Адольфа и – что еще более важно – его жены. Позвольте мне тут забежать немного вперед, чтобы проследить судьбы героев этого эпизода. После войны Адольфу потребовалось некоторое время, чтобы простить мне то, что я выступал под его именем. Но он был таким добродушным парнем, что не мог сохранять враждебные чувства долго. Потому мы уже много лет снова дружим и часто ездим друг к другу в гости. Сейчас Адольф состоит в счастливом браке – не с Ханси, а с девушкой своего круга. Очень жаль Ханси, потому что ее положение сейчас едва ли лучше, чем у мертвой. Во время налета английской авиации на Фрейбург она была в подвале дома, в который попала бомба. Подвал был набит людьми – их была дюжина или больше в очень небольшом помещении. Половина их погибла мгновенно, остальные были похоронены заживо. Представьте себе эту сцену – шестеро мертвых и шестеро живых, замурованных в темном подвале. Проходили часы. Выжившие потом описывали агонию, в состоянии которой они ожидали спасения, которого могло и не быть. Пока наконец-то подвал откопали – что произошло спустя двое суток, еще два человека умерли – от безумия! И Ханси не погибла, но сошла с ума.

Адольф сделал все, что только мог сделать мужчина. Он очень любил эту девушку – хотя, как мне кажется, этот ”амур” был лишь следствием эмоционального момента накануне неизбежной войны. Самые знаменитые психиатры Европы осматривали Ханси, но ничего не могли для нее сделать. Потому Адольф поместил ее в приватный пансион, где к ней относились со всем вниманием. Это все, что можно было сделать – пока человеку позволено быть столь же милосердным по отношению к своим сородичам, как к своим собакам.

Конечно, Адольф очень серьезно позаботился и о своем сыне. Мальчик получил первоклассное образование, как и у многих других “детей любви”, у него оказался прекрасный ум. Я без колебаний могу предсказать, что через немного лет он станет одним из самых блестящих физических химиков Германии – а это немало! И он вовсе не страдает от стыда, потому что носит фамилию Адольфа, и к нему относятся как к его сыну.

Адольф женился только в 1925 году. Когда я услышал от него эту новость, я засомневался в нем – пока не встретил его жену. После ужина в их доме – в той самой комнате, где когда-то служанка шепотом передала мне сообщение, послужившее поводом к этой драматической сцене – мне было немного не по себе, как любому, хранившему тайну другого человека. Но именно жена Адольфа обрадовала меня.

– Вы не спросили о сыне Адольфа, Бернард, – заметила она. Потом, видя мое замешательство, добавила: – Он вырос в славного мальчугана – очень похожего на отца. На следующей неделе он приедет к нам на выходные.

В порыве благодарности я встал и поцеловал ее: для меня было большим счастьем встретить девушку с таким здравым умом.

Позже тем же вечером я обсуждал с ними эти воспоминания, которые к тому времени я уже написал.

– Конечно, – сказал я, – я выбросил этот эпизод.

– Но почему? – спросила она. – Это же самый пикантный случай в вашем рассказе.

– Я согласен. Но…

– Вам не нужно думать об Адольфе, не нужно ведь, да, дорогой?

– Нет, конечно, я не возражаю, – согласился Адольф.

– Я больше думал о вас, чем об Адольфе, – сказал я. – У мужчины могут быть романы по разным причинам, и никто не подумает о нем плохого. Его девушке достается более трудная доля – но не самая трудная. Больше всего насмешек выпадает на долю обманутой жены. Вы, правда, не совсем обманутая жена, поскольку в то время вы еще не были замужем…

– Но я вовсе не обманута, – прервала она. – Адольф рассказал мне все задолго до того, как женился на мне. Но, Бернард, ваш рассказ очень важен – это история. История войны состоит из рассказов о войне, описывающих ее с тысяч точек зрения. Мы не должны искажать историю – так учил меня мой старый профессор – и ничто другое тоже не следует искажать. Кроме того, как ваш рассказ может повредить мне, если я уже давно признала ребенка Адольфа? Я не люблю уверток. Я люблю чистую правду.

В этом была вся Анни. Когда она взглянула на меня своими ясными честными глазами, я больше не колебался.

– Но имейте в виду, что вам нужно будет сделать то же самое! – шаловливо пригрозила она мне. – Помните, что вам тоже придется все рассказать вашей будущей жене, перед тем как вступить с ней в брак!

Потом мы печально помолчали, подумав о Ханси. Я подумал еще и о Сюзанне, но Ханси мне было жаль больше. Сюзанна просто умерла; а Ханси все еще страдает каждую ночь, переживая заново агонию того воздушного налета, прижимая к себе подушку вместо своего ребенка.

ГЛАВА V

15 сентября 1916 года состоялся дебют танка на войне. Танки оказались для немцев полнейшим сюрпризом – ни один другой секрет войны не охранялся так тщательно. Я это знаю точно, потому что хотя мы и получали расплывчатые намеки от наших агентов в Англии о том, что англичане готовят какое-то новое оружие, все усилия немецкой секретной службы проникнуть в эту тайну оказались тщетными. Хоть какую-то ценность представляли собой разве что донесения одного нашего агента о том, что англичане изобрели машину, которая может резать колючую проволоку. Этот агент не смог разузнать подробности и очевидно сам придумал их, пользуясь собственной фантазией. Он описал какого-то механического кролика, который может пролезать через ничейную полосу и разрезать проволоку каким-то непонятным способом.

Из сорока девяти танков, выделенных для атаки в этот знаменитый день, ставший одной из вех в истории этой войны и военного искусства вообще, только девять смогли с успехом выполнить свою задачу. И, как нам известно, эффект от этой атаки был огромен! Тут же возник спор – можно ли было раскрыть секрет танка, обладая лишь такими мелкими крупицами знаний? Если девять танков добились такого успеха, то что могли бы сделать девятьсот и так далее. Дебаты продолжаются по сей день. Пока многие говорят о том, что требовалось нанести немцам любой возможный удар, как только подвернется возможность, и пока дискутируют о необходимости испытать танки в условиях современной войны, в моем мозгу, во всяком случае, нет сомнений, что если бы мы продержали танк в секрете подольше, пока у нас не было бы хотя бы несколько сотен машин, тогда мы смогли бы использовать их в одном лишь наступлении, которое могло бы оказаться решающим.

Как я уже говорил, военные специалисты – и не только они – спорят над этим вопросом с самого начала. Но есть момент, с которым вы столкнетесь в любой из этих дискуссий – как случилось так, что немцы, получив первое предупреждение на Сомме во время слабой танковой атаки, не приняли никаких эффективных контрмер? Почему массированное танковое наступление у Камбре годом спустя оказалось для них таким неожиданным? Мне кажется, никто из спорящих пока не нашел приемлемого ответа на этот очень важный вопрос. Но я думаю, что то, что я сейчас скажу, будет им очень интересно.

Летом 1916 года в высших эшелонах германского командования произошли неожиданные и резкие изменения, которые оказали большое влияние и на мое положение, и на мои возможности по-прежнему оказывать полезные услуги Англии. Я помню, как одним августовским утром в мой кабинет ворвался полковник Николаи и приказал мне собирать вещи для отправки на Восточный фронт. Я был очень удивлен. Мне не приходила в голову ни одна причина для моего перевода на Восточный фронт. Какую пользу я мог бы там принести? (Я не упоминал, конечно, о том, что перевод на Русский фронт на восемьдесят процентов снижал эффективность мой разведывательной работы для Англии.) Но у полковника Николаи не было времени для дискуссий. Он просто отдал приказ, подчеркнув, что я получу полные инструкции уже в поезде. Он также подробно перечислил документы, которые мне следовало взять с собой. Со своей обычной тщательностью Николаи уже отсортировал эти бумаги для меня. Итак, несколько часов спустя я уже сидел в поезде, ехавшем на восток. Вместе со мной ехали три или четыре офицера из Генерального штаба, в более высоких званиях, чем я. Из разговора с ними я и узнал причину нашей миссии. Оказалось, что генерал Эрих фон Фалькенхайн, начальник Генштаба немецкой армии и реальный Главнокомандующий, практически уже попал в опалу. Кайзер утратил доверие к нему. (Я помню, что некоторые английские газеты того времени полагали, что падение Фалькенхайна было связано с британской победой на Сомме. Но это неверно. Фалькенхайн пал не из-за Соммы – где, как мы убедились на собственной шкуре, немецкая оборона была просто превосходной – а из-за неудачи под Верденом.) Если Фалькенхайна снимают с должности, то альтернативой мог быть только один военачальник – Пауль фон Гинденбург, чья слава после его победы над русскими под Танненбергом гремела по всей Германии. Конечно, мы прекрасно знали, что “Гинденбург” на самом деле означало “Людендорф”, хотя и сомневаюсь, что в те годы больше одного из трех немцев когда-либо слышали имя Эриха Людендорфа. Таким образом, цель нашего путешествия становилась понятной. Гинденбург и Людендорф должны были возглавить Генеральный штаб через несколько дней, как только они передадут командование Русским фронтом. Конечно, они хотели получить подробные сведения о положении дел на Западном фронте, и мы, представлявшие все отделы Генерального штаба, были направлены в Россию в их распоряжение, с тем, чтобы, вероятно, вернуться вместе с ними примерно через неделю.

Если у меня раньше и были какие-то сомнения относительно сравнительного положения Гинденбурга и Людендорфа, то они исчезли сразу же после прибытия. Гинденбург принял нас всех вместе, он был очень любезен и приветлив, сразу пригласив нас на обед. Но когда мы перешли к реальным делам, то уже Людендорф забрал нас в свой кабинет, выслушал наши доклады и долго расспрашивал. Только моя беседа с ним длилась больше трех часов. Я очень старался произвести на него наилучшее впечатление – не так часто младшему офицеру предоставляется такая возможность. Последующие события показали, что мне это удалось.

Я много раз видел Людендорфа в последующие дни и во время нашего путешествия обратно через Германию. [18]18
  Позднее он вернулся на Восточный фронт, обосновавшись со штабом в городке Плесс. Но это оказалось весьма неудобно, особенно когда операции против России постепенно утратили свое значение и стали менее активными, потому штаб переехал в Крейцнах.


[Закрыть]Он всегда был вежлив со мной, но каких-либо дружеских отношений у нас не возникло – слишком велик был разрыв в положении, а Людендорф, прежде всего, был истинно немецким офицером. Совсем по-другому обстояло дело с Гинденбургом. Со временем я почувствовала большую привязанность к этому генералу, представительному пожилому джентльмену, выделявшемуся скорее не военным гением, а высокими моральными качествами. Но Гинденбург редко задавал мне вопросы рабочего характера – всей практической стороной дел занимался Людендорф.

Забегая наперед, скажу, что Людендорф совершил крупнейшую ошибку в своей жизни, оставив генерала Макса Гофмана на Русском фронте. Я заметил, что сегодня самые проницательные военные ученые по праву считают, что из всех полководцев времен войны только Макс Гофман показал настоящие признаки военного гения. Таким же было мое представление о нем, хотя я видел его всего несколько дней. Мне за всю жизнь не приходилось сталкиваться с более острым умом. Пусть даже верно то, что условия на Восточном фронте нельзя сравнивать с положением на Западе, где Германия противостояла не плохо вооруженным и малограмотным новобранцам, а хорошо вооруженным и подготовленным армиям Англии и Франции, все равно я был в душе рад тому, что Гофман остался там. Из одного разговора я узнал, что Людендорф немного завидовал своему блестящему заместителю. Может быть, он не мог забыть распоряжения, сделанные Гофманом перед Танненбергом? Может быть, он подозревал, что историки будущего, присмотревшись внимательнее к обстоятельствам этого сражения, припишут великую победу не Людендорфу или Гинденбургу, а именно Гофману. Как бы то ни было, Гофман остался на востоке, получив важную должность начальника штаба Русского фронта.

Прибытие Гинденбурга и Людендорфа – или “HL”, как остроумно назвал эту комбинацию характера и мозга Уинстон Черчилль – означало огромные перемены в статусе разведывательного управления Генерального штаба. Правда, у нас не было никаких причин жаловаться – мы пользовались глубоким уважением – куда большим, чем наши оппоненты в британском штабе. Но Людендорф был человеком, который в огромной степени зависел от точных разведданных. И он не ограничивался разговором только с шефом. Мне повезло, что полковник Николаи не был завистливым человеком и не возражал, когда Людендорф напрямую вызывал меня для консультаций по одному – двум вопросам, на которых я специализировался – то есть, на организации британской армии, которая стала для меня любимым предметом изучения. Потому он задавал мне много вопросов о танках – я не буду использовать тут немецкое слово ”панцеркампфваген”, занимающее едва ли не целую строчку. Мы, конечно, делали все возможное, чтобы получить полную характеристику этих машин и подробности их конструкции. Людендорф, казалось, не был сильно обеспокоен – в конце концов, танки появились на фронте только в небольшом количестве, и было слишком мало немцев, видевших их в реальности, и вернувшихся живыми, которые могли бы распространять панический ужас. Тем не менее, было важно, что мы (то есть, Людендорф) должны были знать больше об этом новом факторе войны, каким бы несущественным он ни казался. Потому, естественно, наши агенты в Англии получили срочные инструкции собрать любую информацию, касающуюся чертежей и деталей конструкции танков. Я рассылал шифрованные письма с легким сердцем, будучи уверенным, что ни одному агенту не улыбнется удача. Я даже послал двух или трех специальных агентов для выяснения этих вопросов. Я доложил об этом как о доказательстве моего энтузиазма в этой области – вряд ли можно было поставить мне в вину, что всех людей, которых я послал, арестовали еще до того, как они получили возможность сделать хоть что-нибудь.

На этой стадии мне следовало бы рассказать об одной из моих ошибок. То, что эти неудачи были сравнительно редки за всю войну, объясняется не столько моими способностями, сколько защищенностью моего положения. Но однажды утром к своему удивлению я нашел в почте, адресованной лично полковнику Николаи, письмо от одного из наших агентов в Англии, в котором лежал полный комплект ”синек” основных агрегатов танка! Я был поражен! Лишь по счастливой случайности полковник Николаи отправился на несколько дней в отпуск, потому письмо попало мне в руки, в противном случае секрет обязательно стал бы известен немцам, и они смогли бы строить танки, сколько им было бы угодно.

Мне нужно было воспользоваться случаем. Я не был уверен, видел ли кто-нибудь другой это письмо, довольно толстое и поступившее в штаб из Голландии, но я не задумывался над этим. Если бы мне задали какие-то вопросы, то я придумал бы объяснения – может быть, письмо потерялось или что-то еще, но я, мол, никогда его не видел. Несколько дней я очень волновался из-за этого дела – наверняка агент попробует написать снова, возможно, требуя платы за свой невероятный “улов”. Нужно было быть очень неловким, чтобы не придумать подходящую “сказку”.

Но мне не стоило беспокоиться. Через неделю я получил записку от Мэйсона, который после тяжелого ранения прошлой зимой был переведен на штабную должность в Военном министерстве, где работал под руководством генерала Джорджа Кокерилла в отделе специальной разведки. Он разработал способ связи со мной через одного бельгийского торговца в Льеже. Было договорено, что эта линия используется очень редко. Хотя риск разоблачения казался минимальным, я не хотел рисковать своим положением ради мелочей. Письмо Мэйсона было, на первый взгляд, именно такой чепухой. Вряд ли с его стороны было мудро отсылать его, но чувство юмора Мэйсона было таким сильным, что он не смог устоять от соблазна. Единственным недостатком было то, что такая почтовая связь занимала много времени, и письмо пришло на неделю позже, чем чертежи, посланные немецким агентом.

– Прекрасная шутка! – писал Мэйсон. – Мы вычислили одного из ваших агентов, который самым детским способом хотел получить чертежи наших новых танков. Ну, хорошо, мы дали ему эту возможность! Мы сами позаботились об этом! Они наверняка вскоре прибудут к вам. Я рассчитываю лишь на то, что немцы угрохают миллионы фунтов на постройку танков согласно чертежам, которые переслал вам ваш агент, а потом мне так хотелось бы взглянуть на их лица, когда они увидят, что танки не работают!

Да, это было великолепной шуткой! Мне тоже хотелось бы посмотреть на лица ответственных за этот вопрос немцев в такой ситуации. К сожалению, я уничтожил все ”синьки” неделю назад! Я полагаю, что мне следовало бы больше доверять нашим властям дома – хотя множество моих земляков, знакомых с нашей бюрократией во время войны, простят мне мою ошибку в оценках.

Тем не менее, я был собой очень не доволен. Мне подвернулась возможность полностью дезинформировать немцев, а я из-за своей спешки сам ее утратил. Почему я не сохранил чертежи где-то в укромном месте, вместо того, чтобы порвать их и сжечь? Я сердито шагал по комнате, напрасно пытаясь стукнуть самого себя. Впоследствии, через две недели мне подвернулась новая возможность, чтобы восстановить свою репутацию, и я схватился за нее обеими руками.

Предложение исходило от самого Людендорфа. Однажды утром он вызвал меня и спросил, смог ли я узнать все подробности о танках, которые ему требовались. Мне пришлось признаться в неудаче – я был зол на самого себя все это время. Мне не нужно было объяснять ему все мои трудности. Он знал их лучше меня, но в конце разговора он дал мне тонкий намек. Необходимость узнать больше об этих машинах становилась остро актуальной и, пусть он не сказал больше, но я не ожидая, пока он закончит фразу (если он хотел ее закончить), тут же предложил, что я могу сам попробовать поехать в Англию и предпринять самые решительные действия в этом направлении.

Таким образом, я снова направился в Англию. И одним из самых досадных событий моей жизни стал мой разговор с Мэйсоном, когда я признался ему, что разрушил его прекрасный маленький план.

– Теперь, – сказал я, – мы должны придумать что-то не хуже, или даже более эффективное. Так что с этими танками? – спросил я. – На что они хоть похожи? Я вспомнил, что никогда не видел ни одного, хотя по приказу полковника Николаи выехал однажды на Сомму, чтобы проверить, возможно ли организовать атаку, чтобы отбить Флер вместе с брошенными танками, лежавшими там в долине. Но местный командир обоснованно заявил мне, что шансы на успех такой контратаки равны нулю. Правда, однажды я мельком все-таки видел танк, но это было с самолета, летевшего на высоте много сотен ярдов, что значило, что я фактически не видел ничего. Потому я забросал Мэйсона вопросами, и он предоставил мне всю информацию, которой располагал.

– Но не похоже, чтобы они были настолько хороши, – сказал он. – По крайней мере, Генштаб просто яростно высказывался против них.

– Что! – воскликнул я. – Но это же абсурд! Я понимаю, что 15 сентября в бою участвовали всего несколько машин, но даже они нанесли немцам огромный урон.

– Ну, – продолжал он, – такова их позиция. Форбс рассказывал мне, что из Генштаба поступил длинный доклад, в котором доказывалось, что танки – ненужное и плохое изобретение. Почему?! Я знаю, что мы передали Министерству боеприпасов заказ на изготовление тысячи машин, а этот доклад рекомендует отмену заказа, который, как мне кажется, уже почти выполнен. Впрочем, давай пригласим Форбса и поговорим с ним.

Вместо этого, по моему предложению, мы сами пошли в кабинет Форбса. Если можно, мне хотелось бы самому взглянуть на доклад. Мне дали его почитать. В докладе танки были раскритикованы в пух и в прах. Они неэффективны и бесполезны, говорилось там, если резюмировать все несколько тысяч слов. Доклад заканчивался предложением полной отмены всей программы танкостроения. Военное министерство действительно согласилось с этим докладом и обратилось в Министерство боеприпасов с требованием отмены заказа на производство танков. Англии очень повезло, объяснял Форбс, что департаментом танкостроения в Министерстве боеприпасов руководил “временный офицер” – майор Альберт Стерн, хорошо известный финансист, не испытывавший ”дисциплинарного ужаса”, который парализовал бы волю кадрового военного. Получив приказ об отмене выпуска танков, он через голову своего шефа обратился прямо к Дэвиду Ллойд Джорджу, который в то время был военным министром, и, убедив Ллойд Джорджа в ошибочности отмены заказа, Стерн холодно сообщил Военному министерству, что не готов принять к выполнению приказ о прекращении программы.

(Не стоит и говорить, что майор Стерн получил награду за свои бесценные действия. При самой первой возможности майора сняли с должности – и контроль над департаментом танкостроения оказался в руках адмирала, который никогда в жизни не видел танк! Именно таким путем Англия кое-как “выкарабкивалась” в этой войне.) [19]19
  См. “Историю мировой войны” капитана Б.Г. Лиддел Гарта (“A History of the World War” by Captain B.H. Liddell Hart).


[Закрыть]

История Форбса была интригующей, но еще до того, как он ее закончил, в моем мозгу уже родилась идея. Мне нужна была только копия этого самого доклада. А еще лучше – оригинал, подписанный очень высокопоставленным офицером Генерального штаба. Если бы я мог взять этот документ и привезти его в Германию, тогда я точно исправил бы свою предыдущую ошибку. Ведь располагая таким докладом, Людендорф наверняка бы сбросил танк со счетов как полностью неудачную машину – и тем больший сюрприз ожидал бы его, когда после выполнения программы постройки тысяч танков, эти сухопутные дредноуты снова появились бы на полях сражений.

Я высказал эту идею Форбсу и Мэйсону, и они с энтузиазмом согласились. Но, конечно, необходимо было посоветоваться с их руководителями, но, как я уже отмечал выше, не каждый офицер в Военном министерстве был дураком; тут работали многие блестящие умы Англии. Проблема состояла лишь в том, что им слишком редко давали шанс. Как бы то ни было, никто и никогда не обвинил бы генерал-майора Джорджа Кокерилла в отсутствии ума или прозорливости, и он с готовностью согласился с моим планом.

Мне хотелось бы увидеть лицо полковника Николаи, когда он получил мое письмо, в котором я просил его немедленно предоставить мне в помощь профессионального опытного взломщика! Мне пришлось подождать две недели, пока этот человек прибыл, которые я провел дома в качестве внеочередного короткого отпуска. Потом я вошел в контакт с одним из наших агентов в Англии, голландским евреем, проживавшим в Лондоне еще с довоенных лет, и не вызывавшим никаких подозрений. Я сообщил ему, что мне потребуется его помощь. Он заколебался. Он ведь, прежде всего, почтальон, сказал он. Его работа – пересылать донесения, а вовсе не заниматься какой-то активной деятельностью. Но я настаивал, и под угрозой выдачи его английским властям, мне удалось получить его согласие. Когда прибыл мой взломщик – он был швейцарцем и официально считался часовщиком – я был готов к делу. Я договорился с Форбсом и Мэйсоном, что оригинал доклада спрячут в Лондоне в доме помощника начальника Имперского Генерального штаба. В ночь, которую я назначил, вся семья в полном составе отправится за город. Дома останутся только дворецкий, лакей, повариха и две служанки. Эти люди ничего не подозревали о нашем плане. Было очень важно, чтобы все происходящее выглядело естественно.