Текст книги "Шпион"

Автор книги: Бернард Ньюмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

У меня не было больших угрызений совести при выполнении своей работы. Война не знает понятия “совесть”, и каждый человек на войне делает для своей страны то, что никогда не стал бы делать для себя лично. Если я сегодня, к примеру, встречу своего конкурента по бизнесу, мне и в голову не придет спаивать его, чтобы выведать его коммерческие секреты. Но именно так я часто поступал с немецкими офицерами, взятыми в плен. Я часто пользовался странными отношениями товарищества, возникшими между нашими и немецкими летчиками. Во время войны было обычным делом, когда немецкого летчика, сбитого над нашими позициями и попавшего в плен, приглашали к себе на обед летчики Королевского авиационного корпуса. Мне нравилось присутствовать на таких посиделках. Порой вражеский летчик, под воздействием доброго вина и хорошей компании становился намного более разговорчивым, чем следовало бы быть хорошему солдату. Один молодой человек действительно за бокалом вина рассказал о точном месторасположении аэродрома, с которого он взлетел. За этой информацией мы охотились уже несколько недель. Не стоит и говорить, что мы отреагировали немедленно, и аэродром был разбомблен через одну или две ночи.

Самым неприятным и опасным для меня было подслушивание. В сопровождении двух – трех пехотинцев я время от времени – обычно раз в неделю – выкарабкивался из наших траншей, переползал через ничейную полосу (ночью, конечно) и подбирался как можно ближе к немецким позициям. На передовых постах немцев обычно было двое – трое солдат. Я должен был подслушивать их разговоры, из которых мне порой удавалось узнавать полезные сведения. Но опасность этого задания была очевидной. Иногда мне приходилось подползать к патрулю на расстояние четыре – пять ярдов, чтобы услышать их беседу. Если бы меня обнаружили, сопровождавшие меня стрелки ничем не смогли бы мне помочь. Разве что они смогли бы оттащить мое тело назад, но мне это бы уже никак не помогло. Зима 1914–1915 года не принесла облегчения солдатам, которым приходилось ползать по полям Фландрии, превратившимся в грязь в несколько дюймов глубиной, и после того, как я вернулся из одной моей ночной вылазки, моему денщику пришлось два или три дня отстирывать мою одежду.

Так продолжалось до марта 1915 года, когда у меня появился шанс участвовать в операции, спланированной полковником Хилтоном – одной из тех, о которых он говорил мне при первой нашей встрече. Но как только я заметил признаки будущей битвы на горизонте, я стал готовиться к новому делу. Шанс подвернулся мне во время боев за Нёв-Шапель. 10 марта 1915 года после внезапной и мощной артподготовки наша пехота выдвинулась на позиции для атаки. Начало сражения, как обычно бывает, было для нас очень удачным, но позднее, в основном из-за плохой работы штабов, наступление захлебнулось. Успех был бы обеспечен эффектом внезапной и сильной артподготовки, но, к сожалению, верховное командование выучило только часть урока. Они учли необходимость мощного артиллерийского огня, но не учли эффект внезапности. Потому, как и при планировании последующих наступлений, они организовывали длительную и мощную артподготовку, в результате которой наступление пехоты никак не могло быть для немцев неожиданностью и не приносило никакого существенного результата.

Во всяком случае, мы взяли под Нёв-Шапель около двухсот пленных, и мне представился шанс. Пленных загнали в лагерь, окруженный колючей проволокой, я проник с ними туда, одетый в немецкую форму. Причем петлицы на мундире показывали, что я солдат полка, расположенного лишь в нескольких милях от места сражения, к северу от Фромеля, если быть точным. Потому не возникало никаких вопросов – я вполне мог бы попасть в плен на северном фланге, потому что никто из взятых в плен в первые дни сражения немцев понятия не имел о действительной протяженности участка фронта, на котором происходило наступление.

Моя стратагема оказалась вполне успешной. Сначала все мы молчали, ошарашенные поражением. Нас вызывали по одному на допросы к офицерам-разведчикам из разных дивизий, участвовавших в битве. Меня позабавило, когда я увидел, что меня допрашивать будет сам Мэйсон! Я до сих пор не знаю, как нам обоим удалось сохранить серьезное выражение лица, но я считаю этот эпизод одним из самых лучших образцов актерского искусства, которым нам когда-либо пришлось воспользоваться.

После допросов пленных снова загнали в барак и дали поесть. Затем у нас постепенно восстановилось присутствие духа, потому что сытый человек со временем забывает ужасы и унижения, которые ему пришлось пережить. Мы начали беседовать, обмениваясь впечатлениями о боях. Именно тогда и началась моя настоящая работа. Я присоединился к группе солдат, выглядевших достаточно интеллигентно. Постепенно я разговорил их. Конечно, они ни в чем меня не заподозрили и говорили вполне открыто, и, как им казалось, конфиденциально, о военных вопросах. Я не стану утверждать, что они вдруг раскрыли мне все секреты немецкого Генерального штаба. Такое бывает только в шпионских романах. Конечно, они ничего не знали о планах Генштаба, но зато знали, какие части располагаются поблизости, знали о состоянии тыла и снабжения, и один из них даже намекнул – а больше он ничего не мог бы сказать, поскольку сам слышал только намеки – что, мол, в ближайшем будущем немцы используют некое супероружие, которое поможет им прорвать Западный фронт. Он сказал, что на немецких заводах начато производство отравляющего газа, которым можно снаряжать артиллерийские снаряды, а обстрел ими приведет к ужасным последствиям далеко в тылу у войск Антанты. (Следует сказать, что я позднее передал это предупреждение в штаб армии, где его, правда, полностью прогнозировали. В то время производство химических снарядов казалось невероятным с технической точки зрения. Но интересно заметить, что и сами немцы не слишком верили в такую возможность. Они не предоставили изобретателю необходимых мощностей на фабриках для производства химических снарядов. Вместо этого газ использовался из специальных цилиндров, как это произошло месяц спустя под Ипром. Нужно сказать, что такие газовые баллоны оказались очень ненадежным оружием. Но это так, к слову.) Ограничусь тем, что полковник Хилтон был очень доволен результатами моего приключения, когда три дня спустя я снял немецкий мундир и переоделся в мою форму цвета хаки с зелеными петлицами.

Следующие несколько месяцев жизнь моя была очень разнообразной. Я не только исполнял свои обычные обязанности офицера разведки, но примерно шесть раз внедрялся в среду немецких пленных под видом немца. А если свежих пленных не было, я отправлялся в лагерь военнопленных глубоко в тылу во Франции, где пленные немцы занимались различными тыловыми работами. В таких лагерях, конечно, нельзя было получить много информации, но я думал о больших делах, и хотел с помощью мелких деталей выяснить, что мои предположения правильны. Я хотел влезть в шкуру немецкого солдата. Я знал его язык, но хотел выучить его современный разговорный сленг. Образованный англичанин, попавший во время войны в британскую армию, вначале понимал не более двух слов из трех, которые слышал у себя за спиной. Таким образом, от этих пленных я узнавал сленг, технические термины и значение сокращений, а также – и это было самым важным – самые современные и самые популярные ругательства. То, что моя деятельность была успешной, доказывает внезапное присвоение мне звания капитана и перевод в разведывательное управление Первой армии, которой командовал сэр Дуглас Хейг, ставший позднее Главнокомандующим. Именно в штабе Первой армии я впервые услышал о подготовке того, что впоследствии было названо битвой за Лоос.

Я немедленно начал изучать планы наступления, потому что и у меня возникли некоторые идеи. Нам следовало наступать к северу от Ланса, тогда как французы атаковали бы с юга. Между двумя участками наступления была “дыра” в несколько миль. Мы надеялись, что нам удастся охватить Ланс и развить наступление на незащищенные территории позади него. Весь успех операции, как я видел, зависел от того, успеем ли мы достичь незащищенных территорий позади двух линий обороны, пока немцы не подтянут резервы. Конечно, на месте были небольшие местные резервы, но с ними мы вполне могли бы справиться. Потому я начал изучать карты железных дорог. Железнодорожная схема в районе Ланса достаточно сложна, потому что это район шахт, и тут много боковых ответвлений, запасных путей, узкоколеек и прочих вспомогательных линий. Но сам Ланс был одним из самых важных пунктов, через который подкрепления могли бы попадать к месту сражения. Из Ланса они могли бы двигаться либо в район Юллюша либо в район Вими – в зависимости от ситуации. Было только две железные дороги, которые вели в Ланс, и по ним можно было перебрасывать любые подкрепления. Эти две дороги смыкались примерно в миле к северу от деревни Авион. И если вывести это место смычки магистралей из строя – хотя бы на сутки – в первый день битвы, тогда наше наступление могло бы достичь решающего успеха. Я рассказал об этой идее моему шефу, который не страдал недостатком воображения. Тем не менее, в этом вопросе он оказался пессимистом. Он сказал, что не видит, каким образом это можно было бы сделать, но он был не против дать мне возможность попытаться. Он предоставил мне всю возможную свободу для выполнения плана и пообещал любую помощь в его подготовке. И он выполнил свои обещания.

Это мое приключение началось недели за три до сражения. Мы взяли небольшую группу пленных в ходе небольшой атаки между Ла Бассе и Живанши. Как обычно, я незаметно присоединился к этой группе пленных, в немецкой форме. Среди немцев был один человек примерно моего роста и даже походивший на меня лицом. Еще важнее было то, что у него был необычный внешний признак – его волосы были настолько светлыми, что казались почти белыми. Такие свойства были мне на руку. Как обычно узнают человека? Не по его обычным чертам, а по какой-то одной, но необычной детали внешности.

Как только я его увидел, я понял, что именно он будет моей добычей. В последующем, когда мы сообщили немцам фамилии всех взятых нами в плен, об этом человеке не было сообщено ничего. А когда пленные в своих письмах домой писали, что Эрнст Каркельн был взят вместе с ними в плен, наша цензура задерживала эти письма на несколько недель, пока мой эксперимент не был закончен. Я собирался вернуться к немцам – под видом Эрнста Каркельна.

Три недели я прожил с этим человеком. Я доверился ему, и он говорил со мной откровенно. У него не возникало никаких подозрений. Да и откуда им взяться? Тем более что говорил я с ним не о военных делах, а только о личных. Он часами бесконечно мог рассказывать о своей семье – о девушке, которая ждала его, чтобы выйти за него замуж.

Он показывал мне ее фотографию и рассказывал все подробности о ней. Он говорил о своем батальоне – какие офицеры были добрыми, а какие – нет, какая древняя родословная у некоторых из них, причем в этих родословных, похоже, свиньи и коровы играли очень важную роль. Казалось, что не было ничего, что я не знал бы о нем. На самом деле спустя три недели я больше не был капитаном Бернардом Ньюменом, а стал рядовым Эрнстом Каркельном, из 138-го баварского полка.

Перед тем, как отправиться в лагерь военнопленных, я проинструктировал Мэйсона, чтобы он подготовил решение других проблем, связанных с моим планом. Как мне перейти линию фронта? Это было трудным вопросом. Возможно, удастся ночью переползти через нейтральную землю и добраться до немецких окопов. Но это было очень рискованно. Больше того, это не совсем точно соответствовало моим планам. Если мне удастся доползти до немецких траншей, причем немцы будут видеть, что я появился с английской стороны, они, несомненно, тут же отправят меня в мою часть, что никак не могло бы быть мне на пользу. Это было моим официальным доводом против такого метода переброски. На самом деле (теперь я могу в этом признаться) меня больше всего беспокоило то, что ползти мне придется с несколькими динамитными зарядами, и не требуется большого воображения, чтобы представить себе, что случилось бы, если бы случайная пуля вдруг задела бы мой ”багаж”.

Потому я решил воспользоваться самолетом, который высадил бы меня в немецком тылу. Такое уже удавалось раза три-четыре, когда мы высаживали агента разведки – или, если называть вещи своими именами, нашего шпиона. Трудность состояла в том, как вернуться назад с помощью этого метода. Но Мэйсон разработал детальный план вместе с очень храбрым молодым летчиком из авиационного корпуса и смог меня убедить, что у меня будут большие шансы на успех.

Правильный расчет времени был важнее всего. Как только я узнаю точный день начала наступления, мне следовало бы отправиться в тыл врага. Но я не собирался ничего предпринимать на железнодорожном узле, пока не наступит последняя ночь перед битвой. В противном случае повреждения будут исправлены немцами до того, как битва достигнет критической точки. В общем, план операции был таким. За три или четыре дня до битвы меня должны были перевезти на самолете и высадить в немецком тылу. Мой летчик совершил несколько разведывательных полетов и сообщил, что к югу от деревушки Буа-Бернар есть достаточно большой плоский участок земли, где он может легко и незаметно для постороннего глаза приземлиться. Он указал также на то – как и многие люди его типа, он очень верил в удачу – что само название этого места было бы для меня добрым знаком. Он, конечно, хотел бы немедленно взлететь, не заглушая мотор, и мне нужно было выпрыгнуть из кабины самолета уже в новой роли. Не стоит и говорить, что высадка должна была произойти ночью – в то время это было нелегкой задачей, особенно учитывая, что никаких наземных огней для ориентации летчика не было. Но летчик был храбрым парнем, на небе светил месяц, и он был уверен, что справится с работой. После высадки я становился Эрнстом Каркельном, немецким солдатом, возвращавшимся в свою часть после отпуска. Если бы меня спросили, у меня была наготове история – что я сел в Дуэ не в тот поезд и приехал в Аррас вместо Ланса. Мои документы были в полном порядке – об этом позаботилось наше разведуправление, а отдел по изготовлению фальшивых документов состоял из настоящих мастеров своего дела. А в качестве окончательной гарантии достоверности моей истории у меня были настоящие документы настоящего Каркельна, включая фотографию его девушки Ирмы. Я был даже готов описать все прелести Ирмы любому, кто меня бы о ней спросил.

Наступление, изначально планировавшееся на 15 сентября, было перенесено на 25 сентября. В ночь на 21 сентября я влез в самолет, и мой летчик, взлетев очень высоко, пересек немецкие линии. Он залетел очень далеко за место высадки, чтобы очень тихо и гладко приземлиться (он планировал, выключив двигатель) в месте, которое он выбрал. Несколько раз он сделал большой круг над полем. Никаких признаков жизни вокруг не было. Поднявшаяся луна давала достаточно света, и он решил садиться. Посадку нельзя было назвать мягкой. Вначале мне даже показалось, что он сломал колесо шасси, что было бы очень неприятно для него, потому что так он не смог бы взлететь. Однако быстрая проверка показала, что все в порядке. Он пожал мне руку, шепотом пожелал удачи, и через минуту самолет уже снова взмыл в небо. Теперь я остался один – англичанин, превратившийся в немца, уже не на английской, а на немецкой стороне. Я был возбужден, но достаточно уверен в себе. Я мог бы любому объяснить, кто я такой – кроме моего собственного полка, конечно, потому что там были уверены, что я погиб у немецких окопов. Я был рядовым Эрнстом Каркельном, человеком с необычно светлыми волосами.

Я пролежал в лесу до рассвета, потом храбро двинулся в сторону Ланса. Почему я должен прятаться? Разве немецкий солдат не имеет права ходить в своем собственном тылу? У Мерикура меня задержал военный полицейский. Я показал ему свои бумаги и рассказал ему свою историю о том, как я сел не на тот поезд. Его это вполне удовлетворило, и он разрешил мне идти дальше. Около полудня я добрался до Ланса. Первым делом мне нужно было найти место, где я мог бы пристроиться на день-два. Мой отпуск еще не закончился (на самом деле у меня было несколько подборок увольнительных документов с разными датами), потому у меня было достаточно времени, чтобы осмотреться вокруг и проанализировать возможности совершения диверсии.

У меня были адреса трех гражданских лиц, которые действовали в Лансе в качестве английских или французских агентов. Но я не рискнул обратиться к ним, потому что одно неосторожное слово могло бы разрушить все мои планы. Во всяком случае, я не был так абсолютно уверен в этих агентах, как некоторые из наших штабных офицеров. Однако я спокойно отправился пешком по этим адресам и взглянул на эти три дома. И когда я увидел, что один из них – маленький кабачок, где сидят и пьют восемь или десять немецких солдат, я, не колеблясь, вошел вовнутрь. Но даже там я не подал никакого намека, касающегося моей личности или моего задания. Все, что я сделал – спросил полную пожилую даму за стойкой бара, не может ли она посоветовать мне место для ночлега. Я подчеркнул, что мое увольнение еще не закончилось, а кому хочется возвращаться в траншеи на день раньше положенного срока? Мне нужно место, сказал я, где я мог бы отдохнуть в тишине. Я подчеркнул, что мне нужно именно тихое, спокойное место. Я шепнул ей, что не хочу, чтобы военная полиция узнала, что я остановился в Лансе. В противном случае они станут задавать мне много лишних вопросов – хотя у меня и есть вполне удовлетворительное объяснение. Она тут же сказала, что есть прекрасное место, где я мог бы устроиться. Девушка, живущая в этом доме – ее отец был железнодорожником – ненавидела военную полицию не меньше меня, потому что ей пришлось не один раз терпеть их приставания. Пожилая женщина сказала, что есть еще один дом, где я мог бы остановиться. В том доме есть две девушки, красивые девушки, и если бы я захотел – она вполне красноречиво подмигнула мне. Но в тот момент, когда она сказала слово ”железнодорожник”, мой мозг лихорадочно заработал. Очевидно, это было именно то место, которое мне требовалось.

Я кивнул в знак прощания солдатам, с которыми выпивал, и отправился в поисках ночлега. Мужчина был дома и ужинал. Он рассказал мне, что работает в ночную смену и как раз собирается идти на работу. Его жена болела и лежала в постели, потому всем занималась его дочь. Это была типичная девушка из рабочего предместья, не особенно красивая, но крепкая, высокая и очень активная. Ее звали Сюзанной, и она оказалась очень хорошим моим другом.

Я не выходил в этот вечер на улицу, потому что не знал, патрулируются ли улицы города ночью, а попасться в лапы патрулю мне совсем не хотелось. Вместо этого я остался дома и побеседовал с Сюзанной. Когда я сказал ей, что женщина из кабачка на углу порекомендовала мне обратиться к ней, она посмотрела на меня с любопытством. Вскоре после того, как мы поговорили больше часа обо всем на свете, она, хотя и держала между нами дистанцию, как и положено было француженке в общении с немецким солдатом, стала достаточно дружелюбной и вдруг воскликнула: – С каких это пор вы стали немцем? Я оторопел, пока она продолжала, в обвинительном тоне.

– Вы не немец, вы француз! Конечно, я горячо запротестовал, но она не хотела меня слушать – хотя я и говорил ей чистую правду – уж французом я точно никогда не был!

– Мы говорили о танцах, теперь скажите мне по-французски: “Я хочу двадцать раз танцевать с вами”. Я сказал это, и она немедленно издала вопль от восторга! – Я же знала это – сказала она, – ни один немец не скажет слово “danser” правильно и ни один не произнесет звук “v” в слове “vingt” так, как полагается. Во всяком случае, – продолжила она, уже в серьезном тоне, – если мадам Софи посылает ко мне кого-либо, то я знаю, что мне следует делать. Вы можете быть откровенны со мной, потому что я немедленно узнаю, если вы не тот, за кого себя выдаете.

Это, конечно, немного шокировало меня. Прежде всего, я пожалел, что не обошел десятой дорогой мадам Софи и ее чертову пивнушку, и не стал искать ночлег самостоятельно, не полагаясь на агентов французской разведки. Но получилось так, как получилось. Однако у меня не было причин сожалеть о том, что этот путь привел меня к Сюзанне.

Есть люди, которым веришь с самой первой минуты знакомства. Сюзанна была именно такой. Со временем я узнал, что она, хотя и не занималась разведывательной работой, время от времени доставляла донесения от мадам Софи кому-то в Дуэ. Так как она не вызывала никаких подозрений, то могла это делать, не опасаясь немецкой полиции.

Еще до конца вечера я решил доверить ей весь мой план. Тем более, каким-то своим инстинктом она и так уже догадалась, что я прибыл сюда неспроста. Если бы она была предательницей, она выдала бы меня немедленно. Но она предательницей не была.

Она согласилась, что ни отец, ни мать ее не должны ничего знать. Хотя мы хотели получить кое-какие сведения от ее отца, сделать это нужно было в простой беседе, не вызывая подозрений. Да, сказала она, он может рассказать нам все, что нужно. Он работал стрелочником на запасном пути в Авионе, в полумиле от главного узла, и работал там уже много лет.

На следующий день, спокойно прогуливаясь по дороге, проходящей параллельно железнодорожному пути, я осматривал окрестности. Мой первоначальный выбор места диверсии, который я сделал по карте, был очевидным. Следующим шагом было выяснение вопроса, насколько хорошо это место охраняется. Там была закрытая будка сигнальщика, и я заметил часового на посту. Но помимо этого одного человека, похоже, никто не смог бы мне помешать – до следующего поста было добрых четверть мили.

В этот вечер за ужином мы выспрашивали отца Сюзанны обо всем, что нам было нужно. Право задавать вопросы я доверил ей, потому что половину ответов она уже знала из предыдущих бесед, а также ей было хорошо известно, что именно нужно узнать мне. Вскоре я узнал много важных фактов. Во-первых, при прибытии эшелонов с войсками по северной линии Дуэ-Ланс, товарные эшелоны обычно перенаправляются на южную линию, которая ответвляется от магистрали Дуэ-Аррас в пяти милях к юго-западу от Дуэ. Я также узнал, что обычные поезда с грузами для дивизий прибывают строго по расписанию каждую ночь и очень редко отклоняются от назначенного времени, и то – разве что на несколько минут. Еще важнее было то, что часовой, охраняющий будку сигнальщика, всегда в два часа ночи заходит в будку к сигнальщику, когда тот готовит кофе, и пьет кофе вместе с ним. Он отлучается с поста всего на пять или десять минут, и все это время он может спокойно наблюдать за обстановкой просто через окно будки сигнальщика. Но все равно этот факт имел большое значение.

Таким образом, мои планы осуществлялись без всякой задержки – если не считать того, что меня разоблачила Сюзанна. Но как раз в тот день, когда я намеревался совершить диверсию, я очень испугался за свою жизнь. Я отправился в Ланс на прогулку примерно на час, собираясь подметить важные детали. Любой город в ближнем тылу обычно полон одиночных солдат, находящихся на улицах по какой-то причине. Военная полиция не может проверить их всех. Да полиция и не хочет делать этого, иначе она не сможет выполнять все прочие свои обязанности. Но как раз когда я возвращался к Сюзанне для последнего ужина, меня остановил унтер-офицер военной полиции. Он был очень дружелюбным – на самом деле, он разительно отличался от военных полицейских, с которыми я сталкивался в нашей собственной армии. И действительно, если учесть, что этот человек был немцем, а дисциплина в немецкой армии, как нам внушали, в десять раз строже, чем в британской, его манера заставила меня глубоко задуматься. Проверив мои бумаги, он, хотя и был полностью удовлетворен, тем не менее, сказал мне, что мне следует поторопиться, если я хочу вовремя добраться до своего полка, потому что я должен прибыть туда до полуночи – в этот час истекает срок моей увольнительной, которую я показал ему. Я уже упоминал, что у меня было несколько увольнительных документов с разными датами. Он был настолько добр, что даже показал мне кратчайший путь в Юллюш и объяснил, где я могу найти водителя грузовика, который как раз этим вечером должен был поехать туда с грузом колючей проволоки для склада инженерных частей. Конечно, я горячо поблагодарил его за информацию и совет и пообещал именно так и поступить. Потом я зашел в ближайшее кафе, чтобы выпить в последний раз, а затем двинулся в том направлении, которое он мне указал. Через полчаса я вернулся и пробрался в дом Сюзанны окружными переулками.

Кое-что в Лансе меня очень беспокоило. Наше наступление должно было готовиться в полной тайне, но все о нем знали. Даже местные резервисты были переведены в состояние боевой готовности, хотя я не видел признаков появления поблизости крупных армейских резервов. Возможно, было еще не поздно, хотя то ли слишком большое рвение и легко заметная подготовка (или скорее длинный язык кого-то в штабах или в политических кругах) с нашей стороны дали немцам понять, что готовится наступление. Когда я говорю о штабных кругах, я не обязательно имею в виду английские штабы. По моему опыту восемьдесят процентов информации, которую получали немцы, они добывали из французских штабов, потому что французские офицеры были слишком болтливы, а их политики остались неисправимыми даже в самые критические дни войны.

Примерно в час ночи я вышел из дома, готовый либо выполнить свою работу, либо умереть, либо сделать и то и другое вместе. Сюзанна хотела пойти со мной, но, конечно, я не хотел и слышать об этом. Эта работа не для женщин. Возможно, это работа и не для мужчин. Я спокойно добрался до железной дороги и спрятался в кювете возле нее, внимательно следя за часовым. Он дрожал от холода, расхаживая взад-вперед – ночь была холодной. На самом деле, мне в траншее было ужасно холодно, трава была мокрой, а мои ноги находились в воде. В два часа ночи произошло то, чего я ожидал. Я увидел, как открылась дверь в будке, и один из сигнальщиков выглянул наружу. Немец зашел вовнутрь. Я видел, как он пил кофе. Даже если было какое-то официальное попустительство для него, чтобы он мог попить кофе, он все равно нарушил устав, когда повернулся спиной к той половине пути, которую должен был охранять. Это и был мой шанс. Конечно, я все подготовил заранее. Очень быстро я подложил под ближайший рельс два заряда динамита и подготовил взрыватель. А потом я вернулся в свою канаву и продолжал наблюдение.

Я знал, что мне не придется ждать слишком долго. Грузовой эшелон должен был прибыть в половине третьего утра, но в этот раз он опоздал примерно на полчаса. Этот факт, однако, даже обрадовал меня, потому что я увидел другой поезд, приближавшийся по другому пути. Если машинисты будут предупреждены, он, возможно, остановится вовремя. В противном случае катастрофа была неизбежна.

Так и случилось. Я настроил взрыватель так, чтобы он не сработал, пока не пройдет паровоз. Конечно, это был небольшой заряд, ведь мне пришлось тащить его в рюкзаке, но и его вполне хватило, чтобы вырвать рельсы и опрокинуть вагоны набок. На самом деле это уже было серьезное крушение, потому что первый вагон перелетел через стрелку. А это значило, что пока линию не очистят, никакое движение по ней не будет возможно ни в том, ни в другом направлении. Я еще немного подождал: может быть, другой поезд прибудет вовремя? Нет, это было невозможно. Но он был всего в сотне ярдов и, не успев затормозить, с огромным грохотом врезался на полной скорости прямо в баррикаду из перевернутых товарных вагонов и платформ, лежавших по всей линии.

Столкновение удвоило эффект от взрыва. Со всех сторон с криками бежали люди. Я присоединился к ним. Не было никакой причины отказать себе в возможности увидеть своими глазами вред, который причинил я. Тем более, мне совершенно не хотелось, чтобы меня вдруг нашли спрятавшимся в канаве. Но еще до того, как я дошел до места, где сошел с рельс воинский эшелон и лежали перевернутые вагоны, ужасный взрыв отбросил меня назад. Мне повезло, что я упал на сравнительно мягкую почву. Несмотря на это, когда я встал, то увидел, что у меня из полудюжины ран течет кровь, хотя позже, после проверки, я убедился, что это были лишь царапины.

Что случилось? Вскоре это выяснилось. Паровоз воинского эшелона въехал как раз в середину платформы, груженной боеприпасами, и два или три вагона с тяжелыми снарядами взорвались. Сцена была ужасной. Мне хотелось прыгать от радости, потому что такие разрушения гарантировали задержку куда больше, чем на сутки. Даже при использовании сотен людей и десятков кранов на полный ремонт дороги ушло бы не меньше недели. Я сделал свою работу и сделал ее хорошо. Если бы я не был сентиментальным дураком, я немедленно исчез бы, отправился бы в Буа-Бернар, где меня бы забрал мой летчик и вернул домой. Но хотя я и прослужил в армии больше года, я остался гражданским человеком. Я просто не мог равнодушно смотреть на ужасающие последствия взрыва. В эшелоне было несколько сотен солдат, и большая часть их погибла или была ранена во время взрыва. Повсюду лежали истекающие кровью, кричащие от боли люди. Я не мог этого вынести. По глупости я дал волю добрым чертам моего характера – а на войне добрая сторона характера – плохой помощник. Я подошел к нескольким людям и попытался им помочь. Я снимал одежду с убитых, чтобы сделать повязки для раненых. Я работал с огромной скоростью. Каждые пять минут я говорил себе: – Ты идиот, тебе нужно уходить. Тебя поймают, будь уверен. Здесь любой человек вызывает подозрения. Они просто проверят документы всех, кто окажется в этом месте. Уходи поскорей, идиот! Но потом я замечал знак кого-то из беспомощных раненых бедняг и спешил к нему на помощь.

Когда ситуация была уже под контролем, я полностью выбился из сил. Душевное напряжение, физическая усталость и ужас от произошедшего очень сильно подействовали на меня. Теперь, конечно, на месте аварии были уже сотни людей, военные врачи принялись осматривать раненых. Ко мне подбежал ординарец и, увидев, насколько я измотан, не только настоял, чтобы я прекратил работу, но даже отвел меня к доктору, который перевязал мне раны и направил в госпиталь. Пока он перевязывал меня, к нему подошел майор, занимавшийся устранением последствий катастрофы. – Этот человек достоин одобрения, – сказал врач после короткой беседы. – Он очень много работал и очень помог раненым. Майор повернулся ко мне и спросил мою фамилию и номер полка, которые, конечно, мне пришлось назвать. Он пообещал, что мой полковник узнает о моем поведении и, возможно, как он подчеркнул, я буду представлен к награде. Теперь быть беде, думал я, сейчас меня отправят в госпиталь для дальнейшего лечения. Ну какой же я все-таки дурак! Почему я не послушался моего второго инстинкта, не пошел сразу же к Сюзанне, которая перевязала бы мне раны, а потом не отправился сразу в Буа-Бернар? Теперь меня отвезут в госпиталь, и как, черт побери, я выберусь оттуда?