Текст книги "Экскалибур"

Автор книги: Бернард Корнуэлл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– По крайней мере, под дождем пьяные протрезвеют, – отметил Галахад.

В дверях появился епископ Эмрис в черной, насквозь промокшей и заляпанной грязью рясе. Он опасливо оглянулся на грозных язычников – копейщиков Кунегласа – и поспешно присоединился к нам у окна.

– Артур здесь? – спросил он.

– Он где-то во дворце, – отозвался я и представил Эмриса королю Кунегласу, добавив, что епископ – из числа наших добрых христиан.

– Уповаю, что все мы добры, лорд Дерфель, – проговорил Эмрис, кланяясь королю.

– По мне, так добрые христиане – это те, которые не бунтовали против Артура, – откликнулся я.

– А был ли это бунт? – промолвил Эмрис. – Думается, лорд Дерфель, это было безумие, порожденное благочестивой надеждой, и смею сказать, что сегодня Мерлин делает в точности то же самое. Подозреваю, он останется разочарован, так же как не оправдались надежды моей бедной паствы в прошлом году. Но к чему приведет разочарование нынешней ночи? Вот зачем я здесь.

– Так к чему же оно приведет? – заинтересовался Кунеглас.

Эмрис пожал плечами.

– Если Мерлиновы боги так и не появятся, о король, кого во всем обвинят? Христиан. А кого вырежет толпа? Опять же христиан. – Эмрис осенил себя крестом. – Хочу, чтобы Артур дал слово защитить нас.

– Уверен, он даст – и охотно, – заверил Галахад.

– Ради тебя, епископ, даст, – добавил я. Во времена смуты Эмрис остался верен Артуру: хороший был человек, пусть и осмотрителен в советах столь же, сколь тучен телом. Подобно мне, престарелый епископ входил в королевский совет, что видимости ради наставлял Мордреда в делах правления, хотя теперь, когда король наш был узником в Линдинисе, совет собирался редко. Артур общался с советниками с глазу на глаз, а затем принимал решения сам, но на самом-то деле что-то решать требовалось лишь там, где речь шла о подготовке Думнонии к вторжению саксов, и все мы были рады-радехоньки переложить это бремя на Артуровы плечи.

Промеж серых туч скользнула раздвоенная молния, а мгновение спустя раздался удар грома, да такой оглушительный, что все мы непроизвольно пригнулись. Проливной дождь внезапно усилился еще больше, свирепо забарабанил по крышам, и яростно взбурлили ручьи грязной воды, струящиеся по улицам и переулкам Дурноварии. По полу растеклись лужицы.

– Может, боги не хотят, чтобы их призывали? – угрюмо предположил Кунеглас.

– Мерлин говорит, они далеко, – отозвался я, – так что дождь – не их рук дело.

– Что, несомненно, доказывает: за этим дождем стоит Бог еще более великий, – гнул свое Эмрис.

– Не по твоей ли просьбе? – ядовито осведомился Кунеглас.

– Я не молился о дожде, о король, – отозвался Эмрис. – Воистину, ежели на то твоя воля, так я помолюсь о том, чтобы дождь прекратился. – С этими словами он закрыл глаза, широко развел руки и запрокинул голову в молитве. Торжественность момента слегка подпортила дождевая капля, что просочилась сквозь черепицу крыши и плюхнулась точнехонько на тонзуру, – однако ж епископ закончил молитву и осенил себя крестом.

И – о чудо! – не успела пухлая Эмрисова рука сотворить знак креста на изгвазданной рясе, как дождь начал стихать. С запада еще налетали шквалы брызг, но барабанная дробь по крышам разом прекратилась, и в воздухе между нашим высоким окном и гребнем Май Дуна постепенно прояснилось. Холм по-прежнему темнел мрачной громадой под серыми тучами, и в древней крепости ничего невозможно было разглядеть, кроме разве горстки копейщиков, охраняющих укрепления, да нескольких паломников ниже по склону: эти подобрались к форту так близко, как только посмели. Эмрис сам не знал, радоваться ему или огорчаться действенности своей молитвы, но на всех нас она произвела громадное впечатление, особенно когда тучи на западе расступились и склоны Май Дуна вызеленил косой, водянистый луч солнца.

Рабы принесли нам подогретый мед и холодную оленину, но мне кусок в горло не шел. Я все наблюдал, как день клонится к вечеру и рвутся лоскутья облаков. Небо светлело, на западе, над далеким Лионессом, запылало алое горнило. Солнце садилось, был канун Самайна, и по всей Британии и даже в христианской Ирландии народ оставлял снедь и питье для мертвых, которые вот-вот перейдут пропасть Аннуина по мосту из мечей. В эту ночь призрачная череда теней явится на землю, туда, где они некогда дышали и любили – и умерли. Многие умерли на Май Дуне, так что нынче ночью холм заполонят духи; я же неминуемо представил, как маленькая призрачная Диан бродит на развалинах дома Эрмида.

Пришел Артур, и я подумал, до чего же непривычно он выглядит без Экскалибура в узорчатых ножнах. Видя, что дождь прекратился, он недовольно буркнул и выслушал просьбу епископа Эмриса.

– Я выслал на улицы своих копейщиков, – заверил он епископа, – так что, пока твои люди не задирают язычников, никто их не тронет. – Артур принял из рук раба рог с медом и вновь повернулся к епископу. – Я в любом случае хотел с тобой повидаться, – промолвил он и поделился с епископом своими тревогами насчет короля Мэурига Гвентского. – Если Гвент не выйдет на бой, саксы задавят нас числом, – предостерег он Эмриса.

Епископ побледнел как полотно.

– Да быть того не может – Гвент не допустит, чтобы Думнония пала!

– Епископ, Гвент подкуплен, – сообщил я и в свой черед поведал, как Элла пустил в свои земли Мэуриговых проповедников. – Пока Мэуриг верит, что есть шанс обратить саксов в свою веру, он против них меча не поднимет.

– При мысли об обращении саксов мне должно только радоваться, – благочестиво отозвался Эмрис.

– Зря, – предостерег я. – Как только эти священники перестанут быть нужны, Элла перережет им глотки.

– А потом и нам, – мрачно добавил Кунеглас. Они с Артуром уже сговорились съездить вместе к королю Гвента, и теперь Артур уламывал Эмриса присоединиться к ним.

– Тебя, епископ, он выслушает, – втолковывал Артур, – а если ты сумеешь убедить его, что для христиан Думнонии саксы куда опаснее, нежели я, может статься, он и передумает.

– Я охотно поеду с вами, – заверил Эмрис, – право же, охотно.

– По крайней мере, необходимо уговорить юного Мэурига, чтобы пропустил мою армию через свои земли, – угрюмо буркнул Кунеглас.

Артур заметно встревожился.

– А что, Мэуриг может отказаться?

– Если верить моим шпионам, то да, – отозвался Кунеглас, пожимая плечами. – Но ежели саксы и впрямь нагрянут, так я пройду через его земли, не важно, даст он там разрешение или нет.

– Тут-то и приключится война между Гвентом и Повисом, – раздраженно бросил Артур, – а это на руку одним только саксам, и никому больше. – Он досадливо поморщился. – И зачем Тевдрик отказался от трона? – Тевдрик, отец Мэурига, исповедовал христианство, однако ж всегда сражался против саксов на Артуровой стороне.

На западе погас последний алый отблеск. На несколько мгновений мир завис между светом и тьмой – а затем нас поглотила бездна. Мы стояли в проеме окна, ежась на сыром ветру, и глядели, как сквозь прорехи в облаках проглядывают первые звезды. Растущая луна висела над южным морем совсем низко, и свет ее распылялся по краям облака, заслонившего созвездие змеи – во всяком случае, змеиную голову. Ночь накануне Самайна, мертвые уже близко…

В домах Дурноварии засияли огни, но за пределами города царила тьма – вот разве что лунный луч посеребрит купу деревьев или склон далекого холма. Май Дун смутно маячил во мраке: черное пятно в черном сердце ночи мертвых. А мгла все сгущалась, загорались все новые звезды, и безумная луна летела, не разбирая пути, сквозь клочья облаков. Мертвецы тянулись нескончаемой чередою по мосту мечей: вот они уже здесь, среди нас, и хотя ни видеть ни слышать их нам не дано, но они здесь – во дворце, на улицах, в каждой долине, в каждом городе, в каждом доме Британии, а на полях сражений, где столько душ было вырвано из земных тел, мертвые кишмя кишат, что твои скворцы. Диан бродит себе под сенью дерев у дома Эрмида, а бесплотные призраки все плывут и плывут по мосту мечей, заполоняя остров Британия. Однажды, подумалось мне, я тоже пройду по мосту в такую ночь – посмотреть на моих детей, и на их детей, и на детей их детей. Каждый год, в канун Самайна, скитаться душе моей по земле – до скончания времен.

Ветер стих. Луна снова спряталась за громадной грядой облаков, что нависла над Арморикой, но над нами небеса расчистились. Звезды, жилища богов, ослепительно сияли в пустоте. Кулух уже вернулся во дворец и теперь стоял у окна рядом с нами: мы жались друг к другу, вглядываясь в ночь. Пришел и Гвидр; впрочем, ему очень скоро надоело таращиться в промозглую тьму, и он отправился к приятелям из числа дворцовой стражи.

– Когда начнется обряд? – спросил Артур.

– Не скоро, – предупредил я. – Кострам должно полыхать в течение шести часов, прежде чем приступят к магическому ритуалу.

– А как же Мерлин отсчитывает часы? – полюбопытствовал Кунеглас.

– В уме, о король, – отвечал я.

Мертвые плыли сквозь нас. Ветер совсем улегся, и в наступившем безмолвии в городе завыли собаки. Звезды в обрамлении посеребренных облаков пылали по-нездешнему ярко.

И тут внезапно, из черноты посреди резкой ночной тьмы, на широкой, обнесенной стеной вершине Май Дуна вспыхнул первый костер – и обряд призывания богов начался.

ГЛАВА 4

Миг – и пламя, чистое и яркое, заплясало над укреплениями Май Дуна, а затем огонь растекся по спиралям, и вот уже обширная чаша, образованная травянистыми насыпями крепостных стен, заполнилась тусклым дымным светом. Я словно видел, как люди суют факелы в самую глубину высоких и широких завалов и бегут, бегут с огнем к центральной спирали и вдоль внешних кругов. Поначалу костры занимались медленно, шипящие языки с трудом пробивались сквозь отсыревшие ветки верхнего слоя, но жар постепенно вытопил сырость, дрова разгорались все пуще, и вот наконец-то заполыхал весь сложный, прихотливый узор и свет засиял в ночи победно и яро. Гребень холма превратился в огненный кряж, в бурлящий круговорот пламени; к небесам клубами тянулся подсвеченный алым дым. В Дурноварии замелькали тени – отсветы слепящих костров. На улицах толпились люди, кое-кто даже на крыши взбирался – полюбоваться на далекий пожар.

– Шесть часов? – недоверчиво переспросил Кулух.

– Так мне Мерлин объяснил.

– Шесть часов! – сплюнул Кулух. – Я бы успел к рыжей сбегать.

Однако с места он не стронулся, равно как и никто из нас, все мы завороженно наблюдали за пляской пламени над холмом. То был погребальный костер Британии, финал истории, призывание богов, и мы глядели и ждали в напряженном молчании, словно ожидали увидеть, как, разорвав пелену синевато-багрового дыма, на землю снизойдут боги.

Но тут заговорил Артур – и напряжение схлынуло.

– Поесть бы, – буркнул он. – Если нам тут торчать шесть часов, так неплохо бы и заморить червячка.

За едой говорили мало, по большей части о короле Мэуриге Гвентском и об ужасной вероятности, что он, чего доброго, не пустит своих копейщиков на войну. Если, конечно, война и впрямь начнется, неотвязно думал я, беспрестанно посматривая в окно – туда, где плясало пламя и бурлил дым. Я попытался отслеживать время, но на самом-то деле я понятия не имел, один час прошел или два, прежде чем трапеза закончилась, и вот мы снова столпились у громадного распахнутого окна, неотрывно глядя на Май Дун, где впервые в истории Сокровища Британии были собраны воедино. Была там Корзина Гаранхира – ивовая плетенка, в которой поместились бы хлеб и пара-тройка рыбин, хотя ныне прутья так поизломались, что любая уважающая себя хозяйка давным-давно выкинула бы корзинку в огонь. И Рог Брана Галеда – почерневший от времени бычий рог с выщербленным оловянным ободком по краю. И Колесница Модрон – она давно развалилась на части, и притом была так мала, что ехать на ней смог бы разве что ребенок – если, конечно, ее удалось бы собрать заново. Был там Недоуздок Эйдина – истрепанная веревка с проржавевшими железными кольцами: даже беднейший из крестьян этим воловьим поводом погнушался бы. И Кинжал Лауфродедда – с затупившимся широким лезвием и сломанной деревянной рукоятью; и стертое Точило Тудвала – такого любой ремесленник устыдился бы. И Куртка Падарна – латаные-перелатаные нищенские лохмотья; и все же сохранилась она куда лучше, чем Плащ Регадда: он якобы наделял своего владельца невидимостью, но ныне износился до невесомой паутины. И Миска Ригенидда – плоская деревянная посудина, вся растрескавшаяся и никуда не годная, и Игральная Доска Гвенддолау – старая, покоробленная деревяшка с полустертой разметкой. Кольцо Элунед смахивало на самое обыкновенное кольцо воина: вот такие простенькие металлические ободки копейщики любили мастерить из оружия убитых врагов, но всем нам доводилось выкидывать за ненадобностью кольца куда более приглядные с виду, нежели Кольцо Элунед. Лишь два Сокровища обладали истинной ценностью: Меч Риддерха, Экскалибур, откованный в Ином мире самим Гофанноном, и Котел Клиддно Эйдина. Теперь все они, и никчемный хлам, и роскошные драгоценности, покоились в кругу огня, дабы подать знак далеким богам.

А небеса все прояснялись, хотя над горизонтом на юге по-прежнему громоздились облака: мы все глубже погружались в эту ночь, ночь мертвых, а в тучах между тем замерцали молнии. Молнии – первое предвестие богов, и, устрашившись, я тронул железную рукоять Хьюэлбейна; ну да молнии полыхали далеко, очень далеко, может, над морем или еще дальше, над Арморикой. С час или более молнии беззвучно полосовали южное небо. Раз целое облако словно осветилось изнутри: мы все так и охнули, а епископ Эмрис осенил себя знаком креста.

Но вот далекие молнии померкли, остался лишь гигантский костер в кольце укреплений Май Дуна. Этому сигнальному огню суждено было преодолеть Бездну Аннуина, это сияние изливалось во тьму между мирами. Что, интересно, думают про себя мертвые? – гадал я. Сонмы призрачных душ, верно, уже обступили Май Дун – поглядеть, как станут призывать богов? Я представил себе, как отсветы пламени мерцают на стальных лезвиях моста мечей, а может, озаряют и Иной мир, и не скрою, что испугался. Молнии погасли, ничего нового не происходило: бушевал гигантский костер, и только, но, думается, все мы сознавали, что мир дрожит на грани перемены.

Часы шли, и вот нежданно-негаданно был явлен следующий знак. Первым увидел его Галахад. Он перекрестился, завороженно уставился в окно, словно не веря глазам своим, а затем указал наверх, туда, где гигантский султан дыма застилал звезды.

– Вы видите? – спросил он, и все мы высунулись в окно и поглядели ввысь.

И я увидел: то зажглись огни ночных небес.

Такие огни всем нам доводилось видеть прежде, хотя и нечасто, но появление их в эту ночь нельзя было расценить иначе как знамение. Сперва во тьме замерцала синяя дымка; постепенно дымка густела, разгоралась, и вот уже алая завеса огня слилась с синей и затрепетала среди звезд, точно колеблемое ветром полотнище. Мерлин, помнится, рассказывал мне, что небесные огни нередки на дальнем севере, но эти повисли на юге, а в следующий миг нежданно-негаданно все пространство над нашими головами ярко расцветилось синими, серебряными и малиновыми каскадами. Мы все спустились во двор, чтобы лучше видеть, и оттуда благоговейно взирали на сияющие небеса. Костры Май Дуна оттуда уже не просматривались, но зарево их затопило южные небеса, а над головами у нас роскошной аркой переливались огни потусторонние.

– Ну теперь-то ты веришь, епископ? – спросил Кулух. Эмрис словно утратил дар речи. Но вот он вздрогнул и дотронулся до деревянного креста на шее.

– Существования иных сил мы никогда не отрицали, – тихо отозвался он. – Просто мы верим, что наш Господь – единственный истинный Бог.

– А прочие боги – кто они? – спросил Кунеглас.

Эмрис нахмурился, явно не желая отвечать, но честность заставила.

– Они – силы тьмы, о король.

– Скорее уж, силы света, – благоговейно проговорил Артур, ибо увиденное потрясло даже его. Артур, который предпочел бы, чтобы боги вовсе оставили нас в покое, видел свидетельства их могущества в небесах – и дивился небывалому чуду. – А что будет дальше?

Вопрос свой он обращал ко мне, но ответил епископ Эмрис:

– Смерть, господин.

– Смерть? – переспросил Артур, решив, что ослышался.

Эмрис загодя отошел в тень галереи, словно опасаясь мощи магии, что мерцала и растекалась потоками слепящего света на фоне звезд.

– Все религии используют смерть, господин, – педантично пояснил он, – и даже наша верит в искупительную жертву. Но в христианстве это сам Сын Божий позволил себя убить, дабы никому больше не пришлось ложиться под жертвенный нож на алтаре; я не знаю ни одной религии, в таинствах которой не задействовалась бы смерть. Озирис погиб. – Епископ вдруг осознал, что рассказывает о поклонении Изиде, этом проклятии Артуровой жизни, и торопливо продолжил: – И Митра тоже умер, а в мистериях Митры умерщвляют быков. Все наши боги умирают, господин, – подвел итог Эмрис, – и все религии, кроме христианства, воспроизводят эти смерти как часть культа.

– Мы, христиане, ушли за пределы смерти – к жизни, – произнес Галахад.

– Хвала Господу, это так, – согласился Эмрис, осеняя себя крестом. – Но мы – не Мерлин. – Огни в небесах разгорались все ярче; сквозь гигантские многоцветные завесы, точно нити в гобелене, змеились, переплетаясь и обрываясь, вспышки белого света. – Нет магии могущественнее, чем смерть, – неодобрительно отметил епископ. – Милосердный бог такого не допустит, а наш Господь покончил с нею через смерть собственного Сына.

– Мерлин к смерти не прибегает, – сердито буркнул Кулух.

– Прибегает, – тихо промолвил я. – Перед тем, как нам отправиться за Котлом, он принес человеческую жертву. Он сам мне рассказывал.

– Кого? – встрепенулся Артур.

– Не знаю, господин.

– Небось байки травил, – отозвался Кулух, глядя вверх. – Приврать-то старикан любит.

– Скорее всего, он говорил правду, – возразил Эмрис. – Древняя религия требовала много крови, и как правило – человеческой. Мы, конечно, знаем совсем мало, но я помню, как старый Бализ рассказывал мне, что друиды страх как любили убивать людей. Обычно это были пленники. Некоторых сжигали живьем, других бросали в яму смерти.

– А кое-кому удавалось спастись, – тихо добавил я. Ибо меня самого некогда бросили в друидическую яму смерти, но я сумел выжить, вырваться из этого кошмарного месива умирающей, искалеченной плоти: тогда-то меня и взял на воспитание Мерлин.

Эмрис пропустил мои слова мимо ушей.

– В иных случаях, безусловно, требовалась жертва более значимая, – продолжал он. – В Элмете и Корновии до сих пор говорят о жертве, принесенной в Черный год.

– И что же это была за жертва? – полюбопытствовал Артур.

– Возможно, это просто легенда: слишком давно это было, чтобы полагаться на воспоминания. – Епископ имел в виду Черный год, когда римляне захватили Инис Мон и вырвали самое сердце друидической религии: это страшное событие произошло в далеком прошлом – более четырехсот лет назад. – Но тамошний люд по сей день рассказывает про жертву короля Кефидда, – продолжал Эмрис. – Эту историю я услышал давным-давно; и Бализ всегда почитал ее за чистую правду. Так вот, Кефидду предстояло сразиться с римской армией, и похоже было на то, что ему грозит поражение, так что он принес в жертву самое дорогое из своих сокровищ.

– Какое же? – осведомился Артур. Он напрочь позабыл про огни в небесах и буравил взглядом епископа.

– Своего сына, конечно. Так было всегда, господин. Наш Господь пожертвовал Сына Своего, Иисуса Христа; Он же потребовал, чтобы Авраам убил Исаака, хотя, безусловно, смилостивился в этом своем повелении. А вот друиды Кефидда убедили короля убить сына. Само собою, магия не сработала. В хрониках говорится, что римляне наголову разбили Кефидда и всю его армию, а затем уничтожили рощи друидов на Инис Моне.

Мне показалось, что епископ не прочь присовокупить благодарственное слово-другое по поводу такого исхода, но Эмрис – это вам не Сэнсам, и у него хватило такта восхвалить Господа про себя.

Артур подошел к галерее.

– Что происходит на вершине холма, епископ? – тихо осведомился он.

– Откуда бы мне знать, господин? – возмутился Эмрис.

– Но ты полагаешь, там льется кровь?

– Думаю, такое возможно, господин, – неохотно выговорил Эмрис. – Думаю, скорее всего, так.

– Но чья? – вопросил Артур, да так резко, что все, кто был во дворе, разом позабыли про великолепие ночных небес и во все глаза уставились на него.

– Если это древнее жертвоприношение, господин, если это высшая жертва, – отозвался Эмрис, – тогда это наверняка сын правителя.

– Гавейн, сын Будика, – тихо произнес я. – И Мардок.

– Мардок? – Артур стремительно развернулся ко мне.

– Ребенок Мордреда, – ответил я. Я внезапно понял, зачем Мерлин расспрашивал меня про Киууилог, и почему забрал ее сына в Май Дун, и почему обращался с мальчуганом так ласково. Как же я не догадался раньше? Теперь это казалось самоочевидным.

– Где Гвидр? – внезапно спросил Артур.

В первые мгновения никто не ответил, затем Галахад жестом указал на сторожку у ворот.

– Он оставался с копейщиками, пока мы ужинали. Но Гвидра там уже не было; не было его и в комнате, что служила Артуру спальней, когда он наезжал в Дурноварию. Мальчика не было нигде, и никто не помнил, чтобы его видели после наступления сумерек. Артур, напрочь позабыв о волшебных огнях, обшаривал дворец снизу доверху, от погребов до сада, но сын его исчез бесследно. А я размышлял про себя о словах Нимуэ на Май Дуне, когда она уговаривала меня привезти Гвидра в Дурноварию, и вспоминал ее споры с Мерлином в Линдинисе о том, кто же на самом деле правит Думнонией, и не хотел верить своим подозрениям, но и выбросить их из головы тоже не мог.

– Господин, – поймал я Артура за рукав. – Думается, Гвидра увезли на холм. Только не Мерлин, а Нимуэ.

– Гвидр – не сын короля, – напомнил Эмрис. Ему явно было не по себе.

– Гвидр – сын правителя! – заорал Артур. – Станете отрицать? – Отрицать, понятно, никто и не думал, да что там – никто не смел и слова вымолвить. Артур обернулся к дворцу. – Хигвидд! Меч, копье, щит, Лламрей! Быстро!

– Господин! – вмешался Кулух.

– Молчать! – рявкнул Артур. Он кипел от бешенства и ярость свою выместил не на ком ином, как на мне – ведь это я уговаривал его разрешить Гвидру поехать в Дурноварию. – Ты знал, что произойдет? – призвал он меня к ответу.

– Конечно нет, господин. Я и сейчас ничего не знаю. По-твоему, я причинил бы вред Гвидру?

Артур окинул меня мрачным взглядом, затем отвернулся.

– Вам ехать незачем, – бросил он через плечо, – а я отправляюсь на Май Дун за сыном. – И он зашагал через двор туда, где конюх уже седлал Лламрей: Хигвидд держал кобылу под уздцы. Галахад молча последовал за Артуром.

Признаюсь, что с минуту я не трогался с места. Не хотел, и все. Пусть придут боги. Пусть все наши бедствия сгинут в шуме гигантских крыл, пусть свершится чудо и на землю ступит Бели Маур. Я мечтал о Британии Мерлина.

И тут мне вспомнилась Диан. В самом ли деле моя младшая доченька пришла той ночью во внутренний двор? Ведь душа ее была здесь, на земле, – в канун Самайна, – и внезапно на глаза мои навернулись слезы: я-то знал, что это за мука – потерять дитя. Не мог я стоять столбом посреди двора перед дворцом Дурноварии, пока умирает Гвидр и страдает Мардок. Мне страшно не хотелось ехать на Май Дун, но я понимал, что не смогу посмотреть в лицо Кайнвин, если не помешаю гибели ребенка, – и я пошел за Артуром и Галахадом.

Кулух удержал меня за руку.

– Гвидр – отродье потаскухи, – проворчал он тихо, чтобы не услышал Артур.

Я не стал пререкаться о происхождении Артурова сына.

– Если Артур поедет один, его убьют, – сказал я. – Там, на холме, четыре десятка Черных щитов.

– А если поедем мы, то наживем себе врага в лице Мерлина, – напомнил Кулух.

– А если не поедем, то наживем себе врага в лице Артура. Ко мне подошел Кунеглас, тронул меня за плечо.

– Ну?

– Я еду с Артуром, – отвечал я. Ехать мне не хотелось, но иначе поступить я не мог. – Исса! – крикнул я. – Коня!

– Ну, если едешь ты, так, верно, и мне придется, – пробурчал Кулух. – Надо ж проследить, чтоб ты в беду не ввязался.

И вот уже все мы, перекрикивая друг друга, требовали спешно подать коней, оружие и щиты.

Почему мы поехали? Я часто, очень часто думаю о той ночи. Я по сей день вижу, как мерцающие огни сотрясают небеса, чую дым, струящийся с вершины Май Дуна, и ощущаю тяжкое бремя магии, навалившееся на Британию, – и все-таки мы поехали. Видно, в ту раздираемую пламенем ночь я был сам не свой. Меня гнали в путь сентиментальная щепетильность (как же, ребенок гибнет!), и память о Диан, и угрызения совести – ведь кто, как не я, уговорил Гвидра приехать в Дурноварию! – но превыше всего моя любовь к Артуру. А как же любовь к Мерлину и Нимуэ? Наверное, мне никогда не приходило в голову, что я им зачем-то нужен, но вот Артур во мне нуждался, и в ту ночь, когда Британия оказалась словно в ловушке между огнем и светом, я поскакал на поиски его сына.

Нас было двенадцать. Думнонийцы – Артур, Галахад, Кулух, Дерфель и Исса – и еще Кунеглас и его люди. Сегодня – а эту историю рассказывают и по сей день – детей учат, что тремя погубителями Британии стали Артур, Галахад и я, но той ночью мертвых в путь выехало двенадцать всадников. Доспехов у нас не было, только щиты, и у каждого – копье и меч.

Мы мчались к южным вратам Дурноварии по освещенным улицам; люди испуганно шарахались в стороны. Ворота стояли открытыми – как оно и подобает в канун Самайна, чтобы мертвые входили в город беспрепятственно. Мы, пригнувшись, поднырнули под перекладиной и галопом понеслись на юго-запад через запруженные народом поля: толпы завороженно глядели на бурлящую смесь огня и дыма, что изливалась с вершины холма.

Артур задал ужасающий темп; я намертво вцепился в луку седла, чтобы, чего доброго, не свалиться. Плащи наши развевались за спиной, ножны подпрыгивали вверх-вниз, небеса над головой вскипали дымом и светом. Я почувствовал запах горелой древесины и услышал потрескивание пламени задолго до того, как мы добрались до подножия холма.

Мы погнали коней вверх по склону, остановить нас никто не пытался – вплоть до того момента, как мы достигли головоломного входного лабиринта. Артур хорошо знал крепость: прежде, когда они с Гвиневерой жили в Дурноварии, летом они частенько поднимались на холм. Так что теперь он уверенно провел нас по петляющему коридору, там-то и поджидали трое Черных щитов с копьями. Артур не колебался ни минуты. Он пришпорил коня, нацелил на недругов свое собственное длинное копье – и пустил Лламрей во весь опор. Черные щиты отлетели с дороги и беспомощно завопили: могучие скакуны прогрохотали мимо.

Ночь полнилась шумом и светом. Гудело пламя гигантских костров, и в самом сердце алчных огненных языков с оглушительным треском раскалывались целые древесные стволы. Дым заволакивал небесные огни. Копейщики орали на нас с укреплений, но никто не преградил нам пути, когда мы вырвались за внутреннюю стену на вершину Май Дуна.

Там мы остановились – и не из-за Черных щитов: на нас дохнуло палящим жаром. Лламрей поднялась на дыбы и прянула прочь от пламени; Артур крепко вцепился ей в гриву; в глазах ее полыхнул алый отблеск. Казалось, пышут тысячи кузнечных горнов; вновь налетел ревущий, испепеляющий шквал – мы отшатнулись, поневоле отступили назад. В бушующем пламени я не различал ничего: самое сердце Мерлинова узора заслоняли от нас стены клокочущего огня. Артур, пришпорив Лламрей, отъехал ко мне.

– Куда теперь? – прокричал он. Я, верно, пожал плечами.

– А как Мерлин попал внутрь? – допрашивал меня Артур.

– С противоположной стороны, господин, – предположил я. Храм стоял в восточной части огненного лабиринта, так что во внешних спиралях наверняка оставили проход.

Артур рванул поводья и направил Лламрей вверх по склону внутреннего укрепления, на тропу, что шла вдоль гребня.

Черные щиты разбегались врассыпную, даже не попытавшись задержать чужака. Мы въехали на вал вслед за Артуром, и хотя наши кони в ужасе косились на бушующее пламя справа, они последовали-таки за Лламрей сквозь круговорот искр и дыма. В какой-то момент часть огненной стены с треском обрушилась, пока мы скакали мимо, и моя кобыла прянула из полыхающего ада к внешнему краю вала. Я испугался было, что она того и гляди кубарем скатится в ров, и отчаянно свесился с седла, левой рукой вцепившись в гриву, но каким-то непостижимым образом кобыла удержала равновесие, вернулась на тропу и галопом понеслась дальше.

Миновав северную оконечность гигантских огненных кругов, Артур вновь свернул на плоскую возвышенность. На его белый плащ угодил тлеющий уголек, шерсть уже задымилась, но я поравнялся со всадником и загасил огонь.

– Куда? – крикнул он.

– Туда, господин. – Я указал на спирали огня близ храма. Никакого прохода я там не видел, но, когда мы подъехали ближе, стало ясно: проем тут был, но его заложили дровами, хотя и не так плотно, как в других местах; а еще осталась узкая брешь: повсюду пламя взметнулось на восемь – десять футов в высоту, а здесь пылало не выше пояса. За этим низким проемом зияло открытое пространство между внешними и внутренними спиралями – и там тоже стояли на страже Черные щиты.

Артур неспешно подъехал к бреши. Наклонился вперед, заговорил с Лламрей, словно объясняя ей, что от нее требуется. Напуганная кобыла прижимала уши, переступала на месте мелкими, нервными шажками – но уже не шарахалась прочь от яростных языков пламени, что плясали по обе стороны от единственного прохода к самому сердцу огненного узора. Артур остановил Лламрей в нескольких шагах от проема и принялся ее успокаивать, она же по-прежнему встряхивала головой и дико посверкивала белками глаз. Артур дал кобыле хорошенько рассмотреть проем, затем похлопал ее по шее, вновь поговорил с ней – и повернул прочь.

Он описал трусцою широкий круг, послал кобылу в галоп, пришпорил снова – и направил ее прямиком в проем. Лламрей запрокинула голову – я подумал, вот сейчас заартачится! – но тут она словно бы решилась и ринулась навстречу пламени. Кунеглас с Галахадом поскакали следом. Кулух выругался на чем свет стоит – дескать, зачем так рисковать-то? – а в следующий миг все мы уже гнали коней, поспешая за Лламрей.

Артур припал к шее кобылы; стена огня приближалась. Он позволил Лламрей самой задавать темп, и она вновь замедлила бег. Я решил было, она прянет в сторону, но тут же понял: это она изготовилась к прыжку сквозь брешь. Я закричал, стараясь не выдать страха, Лламрей прыгнула – и исчезла из виду: ветер задернул проем плащом раскаленного дыма. Следующим проехал Галахад, а вот Кунегласов конь метнулся в сторону. Я мчался след в след за Кулухом; в ушах шумело, воздух полнился жаром и гулом огня. Наверное, в глубине души мне хотелось, чтобы кобыла моя заартачилась, но она неслась вперед во весь опор: я зажмурился – и окунулся в пламя и гарь. Почувствовал, как кобыла взвилась в воздух, услышал ржание – и вот уже мы с глухим стуком приземлились внутри внешнего огненного круга, и я облегченно перевел дух и едва сдержал торжествующий вопль.